Николай Берг «Наглое игнорирование»

Лейтенант Берестов, пехотинец

Выстрела командир взвода не услышал, просто ему вдруг в лицо словно ударило бревном, так, что чуть голову не оторвало вообще, и он сам не понял, как оказался на подтаявшем снегу - вроде бы только что стоял твердо на ногах, а вдруг раз - и валяется на спине и не вздохнуть почему-то.

На фоне блеклого северного неба суетились его бойцы, которые подхватили командира за руки и поволокли куда-то поспешно и суетливо. Смотреть на них снизу вверх было непривычно.

- Черт, как не повезло-то! - мелькнуло в голове у бравого лейтенанта. Так все хорошо шло и финны уже очевидно спеклись и отступали теперь и даже трупы шюцкоровцев, попадавшиеся Берестову, показывали, что дело их - швах. Это штатские люди думают, что если в военной форме - так и солдат, и все солдаты - одинаковы. А послуживший в армии отлично понимает разницу между фронтовиками и тыловиками. Те финны, что валялись теперь на пути товарища Берестова и его бойцов, очевидно совершенно, были нестроевыми обозниками. И это означало важное - свирепые и настырные финские боевые части понесли такие потери в живой силе, что пытаются затыкать дыры всякой чепуховиной, воевать не умеющей совсем.

Финское правительство совершило ту же ошибку, что в сентябре прошлого года - польское, понадеялось на союзническую помощь могучей Британской империи, над которой никогда не заходило солнце, так она широко опоясала собой весь земной шар, и активно спровоцировало войну с соседями. А помощь от английского гиганта - не пришла. И оставшись наедине с громадным СССР, Финляндия быстро убедилась, что имеет дело совсем не с колоссом на глиняных ногах.

Советское руководство, как про себя, не для разговоров с кем другим, полагал лейтенант - тоже напортачило изрядно, бросив на отмобилизованную уже до полного состава и хорошо окопавшуюся финскую армию войска одного только Ленинградского округа, одинаковые по численности, что делало по всем военным меркам штурм линии Маннергейма просто невозможным. Да к тому же, как между собой и весьма осторожно говорили молодые командиры, командование соединений, успешное в мирное время, в военном деле оказалось на практике - увы-с. Ледяной душ неудач первого времени, громадные потери - все это было полной неожиданностью для Красной Армии, уверенной, что с финнами справиться никакого труда не составит. Дважды после революции борзых соседей ставили на место, доказывая им всю тщетность планов на Великую Финляндию, казалось, что и теперь проблемы не будет. Но финны с 1920 года набрали сил, а злости и ненависти к русским им и тогда хватало.

В итоге разочаровались и огорчились обе стороны - что финская, что советская. Но СССР подтянул дополнительные силы, на фронт прибыла серьезная артиллерия и оборонительная полоса оказалась пробита. Теперь - в марте - видно было, что финская военщина на ладан дышит, теряя позиции и откатываясь, чем дальше - тем быстрее. Крах всей этой шюцкоровской наглости был очевиден по всем признакам.

И вдвойне обидно в самом конце войны словить пулю!

- Кукушка, сука! - услышал лейтенант голос бойца справа.

- Ничо, мы уже в кустах, тут ему не видать! - отозвался слева другой.

- Тащ лейтнант, живы?

Берестов попытался сказать, что жив - и удивился. Не получалось даже рот раскрыть! Потянулся рукой в перчатке - и опять ничего не понял. Стянул перчатку, пальцами осторожно стал ощупывать лицо... Сам себя не узнал - вместо свежевыбритых щек - какая-то неровная подушка, мокрая, липкая, вздутая и с острыми какими-то зазубринами и выступами, торчащими совсем неуместно и непонятно. Никаких острых предметов раньше на щеках не было! Откуда взялись-то???

Разум категорически не хотел понимать и принимать крайне неприятную правду, допустил только одну куцую мыслишку: "Меня ранило!"

И тут накатила такая ослепительная рвущая боль, что стало ему ни до чего. В придачу пришлось корячиться, заваливаясь набок - оказалось, что не вздохнуть, на спине лежа. Слезы потекли градом, ручьями, но не до стыда было, потому как боль, лютая, ранее никогда не испытанная заполнила и сознание и разум. И дышать было нечем.

В медсанбат раненого привезли почти в бессознательном состоянии, уложив на живот и подложив под грудь и лоб скатки шинелей. Врач на сортировке тут же отправил его на стол, вид у щеголеватого молодого командира был страшноватый - пуля наискось пробила ему рот, войдя в верхнюю челюсть, разнеся ее и вывернув ком мяса с дроблеными костями из нижней. Щеки у Берестова не было, только какие-то нищенские лохмотья свисали.

Первичную обработку раны сделали как могли, но тут без ЛОР-врача и стоматолога было никак не обойтись - косточки из разбитой верхней челюсти, осколки зубов щедро нашпиговали язык и из-за массивного кровотечения очистить все слепые раневые ходы было невозможно в полевых условиях. Да и сложить переломанные кости челюстей было в полевых условиях тоже - никак.

Из-за стремительно развивавшегося отека пришлось срочно делать трахеотомию, вставляя стальную трубочку, через которую со свистом пошел в легкие воздух, а лейтенант в придачу еще и онемел. Теперь его стоны, когда он терял сознание, были беззвучными протяжными сипами, вызывавшими у врачей неприятное ощущение - как металлом по стеклу когда скрипят, хотя в медсанбате чего только не слыхали.

Когда морфий оглушил искалеченного лейтенанта, хирург грустно хмыкнул: "Красивый парень... Был..."

Дальше становилось только хуже, и первый раз измученный до предела лейтенант перевел дух, когда его привезли в госпиталь и на операционном столе стараниями анестезиолога - пухлого сероглазого мужчины - боль стала тускнеть, таять и вполне почти исчезла вместе с помутившимся и уснувшим сознанием. Но, увы, только на время операции, а потом боль вернулась.

Так уж сложилось, что в Финской войне у армии серьезные госпитальные заведения с матерым персоналом были буквально под боком - в Ленинграде, из-за близости к которому финской границы, собственно, и началась эта война. Опасно это, когда сосед на тебя зубы точит, а до второго по величине города от неприятельской границы - десяток километров. Доплюнуть можно.

В солидный городской госпиталь с профессурой, студентами и электрическим освещением хорошо оснащенных операционных и попал Берестов. Трудно говорить - повезло ли, потому как не раз он жалел, что не умер. Можно пенять на такое слабоволие, а можно просто прикинуть - каково это, когда вместо рта - крошево костей и порванное мясо, причем с самой густой иннервацией чувствительных нервов, в норме замечающих самое слабое прикосновение. И все они порванными своими веточками сигнализируют о ранении. Со всей мочи! И боль такая, какой не было сроду. У молодцеватого Берестова даже зубы ни разу не болели, зато теперь, когда их осколки вынимали из простреленного языка, было что почувствовать. Анестезия не снимала боль полностью, оглушала только и тягучая, изматывающая боль, на время действия лекарства шла фоном, не уходя прочь ни на минуту. Даже выть не получалось, с трубкой-воздуховодом ниже гортани, ниже голосовых связок, лейтенант стал немым. И постоянно текла ручьем слюна, глотать ее было чересчур больно, так как чертова пуля покорежила и верхнее твердое небо, сместив мягкое. Сроду бы лейтенант не подумал, что за сутки несколько литров слюней выделяется.

Впору было свихнуться, сдерживало только, что в палате было шесть таких же страдальцев, пара из которых была еще в худшем состоянии - ленинградец Васильев, которому осколок снес ВСЕ лицо вместе с глазами и карел с трудно выговариваемой фамилией, у которого оторвало нижнюю челюсть напрочь.

Свои страдания становились капельку легче, когда видел, что есть те, кому еще хуже. Хотя - только на самую маленькую капельку, потому как быть больным для лейтенанта оказалось совсем не привычно, раньше он и не подозревал, какая это сложная штука - его организм и как в нем все взаимоувязано. Вроде всего - ничего - рот повредили, а сразу же все из строя стало выходить. Раньше глотал незаметно для себя слюну, так и не понимал что к чему. А тут оказалось, что если она выливается бесполезно - обезвоживается организм. Глотать было больно, хоть кормили очень старательно приготовленными пюре, наверное - очень вкусными, через трубочку, оказалось, что и здесь засада - получился у молодого мужчины лютый запор и пришлось ему идти на клизмацию, а сестра там оказалась молодой женщиной и такого позорища Берестов никогда не испытывал. Наверное, если бы не давящая слабость и изматывающая боль, он бы со стыда помер. Хорошо, что деваха эта - ширококостная, грубая и мужиковатая сделала свою процедуру быстро и даже как-то ласково, хотя от больных доводилось слышать, что процедурная сестра - та еще грубиянка и на язык остра и бесцеремонна.

На счастье Берестова рана заживала неплохо, даже не загноилась, и теперь его должны были "делать слоном" как между себя раненые называли способ лечения с "филатовскими стеблями", когда для того, чтобы исправить дефекты вырванной напрочь плоти, из тканей самого пациента - кожи и мышц - формировали этакие "ручки чемоданные", приучая выделенные с привычного места ткани к новому бытию и - главное - к новому кровоснабжению. Потом отделяли один конец и приращивали живой кусок тканей к месту, где зияла дыра. И когда стебель там приживался и обзаводился своей новой системой кровоснабжения - его пересаживали и другим концом, формируя новые губы, подбородки, скулы и носы с челюстями. Выглядели такие пациенты с изувеченными лицами и висящими как слоновий хобот колбасами стеблей дико и непривычно.

Часто пригоняли группы студентов и здоровенный доцент Петров толковал им всякие премудрости челюстно-лицевой хирургии. Даже и понять было трудно, что там говорится, так много сыпалось странных латынянских терминов, но одна лекция доцента заинтересовала лейтенанта и он ее почти всю запомнил.

- Характер и тяжесть повреждения зависят не только от различной локализации перелома, но также от формы и силы действия пуль и осколков снарядов и от сопротивления, оказываемого костями и мягкими тканями различной плотности действию повреждающего снаряда. Размеры разрушения костной ткани пропорциональны плотности и толщине кости, силе действующего снаряда и расстоянию от места выстрела - громыхал своим командным голосом Петров. Для лейтенанта это было понятно и ясно и в кои веки говорилось на человеческом языке - то есть по-русски.

- Тонкий слой мягких тканей, покрывающий лицевые кости, представляет ничтожное сопротивление для современной пули, и вся тяжесть повреждения ложится на подлежащие кости. Однако и мягкие ткани не просто пробиваются пронизывающей их современной пулей, но живая сила пули передается и частицам мягких тканей, наполненных кровью и лимфой, — они взрываются гидравлической силой и увлекаются вслед за пулей, поэтому при небольшом входном отверстии от винтовочной пули выходное отверстие приобретает форму большой развороченной раны - толковал сгрудившимся вокруг него студентам доцент, а раненые слушали - до своей беды они бы и ухом не повели, а теперь, лежа в госпитальных койках, чутко относились ко всему, что говорилось медиками об их ранах. И что было приятно - понимали все сказанное и соотносили с собой. Дальше Петров заговорил совсем знакомое, словно был не врачом-хирургом, а инструктором стрелкового дела.

- Современная малокалиберная коническая винтовочная пуля, а также и пулеметная, состоит из металлической оболочки, колпачка из никеля, меди или стали и вштампованного внутрь такой же формы куска свинца, так называемого сердечника. Выйдя из нарезного ствола, пуля, вращаясь, развивает огромную скорость, постепенно ослабевающую из-за сопротивления воздуха. Сообразно с расстоянием падает и ее разрушительная сила.

Студенты слушали внимательно, не перешептывались, и Берестову это показалось странным - вещь-то очевидная, даже новобранцам. И тут же сам насторожил уши.

- В первом поясе поражения — до 500 м — пуля, пробивая навылет пораженную часть тела и разрывая мягкие ткани, дробит встречную кость на мелкие осколки, передавая ей свою живую силу. Отсюда — раны с огромным выходным отверстием, с развороченными краями и с большими дефектами вырванных тканей, с отстрелом подбородка или всей верхней челюсти, зона гидравлического давления, разрывное действие. Вот пациенту Тикеляйнену досталась пуля, выпущенная с дистанции в 30 метров.

Студенты сгрудились вокруг койки несчастного карела. Дальше, после того, как доцент перечислил все повреждения, которые чертова пуля причинила горемыке без подбородка, пошло еще интереснее для лейтенанта. Сначала преподаватель внятно и четко доложил про пристрелочные пули, которые в обиходе называли просто разрывными: "Такое действие оболочечной пули не следует смешивать с действием пуль, построенных по типу разрывных артиллерийских снарядов в миниатюре и причиняющих страшное разрушение тканей. Это ранение узнается по наличию внутри раны копоти и составных элементов пули".

А потом подошел к кровати Берестова и продолжил говорить, причем, если сначала лейтенанту было неловко, что на него таращатся с сочувствием десяток пар глаз, то очень быстро он про неловкость свою забыл, потому как сказанное доцентом оказалось для него очень важным.

- Во втором поясе поражения — расстояние 500—1 000 м — оболочечная пуля наносит меньшие повреждения, осколки костей крупнее, возможны дырчатые переломы челюстей. Наблюдаются большие разрушения тканей с входным отверстием неправильной формы, если пуля при полете встречает какое-либо, хотя бы ничтожное, препятствие и начинает кувыркаться. Вот наглядно - пациент Берестов был поражен пулей, не кувыркавшейся, пущеной с дистанции метров 600. Так же как у предыдущего пациента вы видите типовые повреждения. В обоих поясах отмечаются разрывы оболочки пули при ударе о плотную кость, выхождение сердечника и разрыв его на отдельные куски, что, конечно, отягощает ранение. Сейчас деформация винтовочных и пулеметных пуль встречается значительно реже, чем в первую мировую войну - походя побравировал своим боевым прошлым матерый Петров. И повел лекцию дальше.

- В этом поясе в случае сквозного ранения выходное отверстие несколько больше входного, но меньше, чем в первом поясе. В третьем поясе — расстояние более 1 000 м — пуля, потеряв значительную часть своей скорости, часто застревает либо в теле, вызывая простые, линейные, реже крупнооскольчатые переломы костей и зубов, либо в костях челюсти и в мягких тканях. Такие пациенты, как правило, к нам не поступают. И уж тем более вы тут не увидите пораженных по последнему поясу. В четвертом поясе — расстояние около 1 500 м — пуля уже не пробивает глубоко мягких тканей, а чаще ушибает их, вызывая кровоподтеки, ссадины и линейные подкожные переломы. Это — зона контузии и действия пули на излете. Такие получают помощь в медсанбатах.

Толпа одинаково одетых в долгополые белые халаты, колпаки с повязками - масками на физиономиях студентов пошла в соседнюю палату, странно напомнив лейтенанту его стрелков в зимних маскхалатах, а Берестов задумался.

Он много слыхал про "кукушек", финских снайперов, работавших с деревьев. Но до последнего времени полагал это достаточно странной выдумкой, благо слухов всяких ходило на фронте много - и про "охотников за гортанями" - таких неуловимых финских диверсионистов, которые убив бойца или командира должны были принести начальству своему вырезанный у врага кадык, словно дикие индейцы - скальп, про финских лыжниц - "лоттосвярдок" нападавших из засад там, где казалось безопасно - в самом глубоком тылу, про отравленные продукты, оставленные в брошенных домах, про мины-сюрпризы и про подкупленных командиров РККА, которые шпионством своим работали на финнов.       Последнее, однако, скорее было не слухом. Расстрел по приговору военного трибунала штаба виноградовской дивизии, вместе с самим комдивом - чистая правда, это лейтенант знал точно.

Получалось, что все же "кукушки" существовали - и ранение - сверху вниз и дальность как раз для винтовки с оптикой. Точно, сука бородавчатая, с дерева стрелял. А что - в принципе удобно, ты с оптикой на 600 метров бьешь вполне уверенно, а по тебе с открытого прицела хрен наведешься. Даже для хорошего стрелка дальность уже велика. Да еще в придачу снайперу -то сверху вниз стрелять проще, в вот по нему да снизу вверх - траектория будет не та, уйдет пуля на пару метров вниз, если поправку не сделать. Опять же среди веток - поди разгляди. Черт, надо запомнить на будущее. И опять же - отличался Берестов от своих бойцов. Не так, как вначале - когда у командиров были тулупы, а у рядовых красноармейцев - шинели, сейчас уже поумнели все, но то, что у лейтенанта была планшетка - выдало его, как командира.

И потом старался Берестов обдумывать и как такого снайпера снять с дерева, чтоб не гадил на головы проходящим, словно паскудная ворона. Помогало это от боли отвлечься. Потому как лечение шло по накатанным рельсам, не первым тут лейтенант был. Заметил, что мышцы увяли, раньше, до ранения были рельефные, красивые, сейчас же словно сдулись. И все время мучила боль. Но, что поделать - наркотизатор сероглазый поговорил со страдальцем долго и серьезно, пояснив, что или - боль терпеть, или - будет большой шанс привыкнуть к обезболивающим препаратам и стать морфинистом, то есть - инвалидом.

Лейтенант категорически не хотел становиться инвалидом - и потому старался, чтобы кололи ему морфий пореже. Тяжело было. Дыра в щеке, поломанные челюсти и шатающиеся оставшиеся зубы, язык, ставший каким-то чужим и твердым, словно коровье копыто и периодические хирургические вмешательства. Что-то там в рваном рту скручивали проволочками, ставили какие-то шины. И постоянные процедуры, уколы и прочее, о чем раньше Берестов и понятия не имел и даже не подозревал.

А еще он очень опасался того, что так и останется немым. Или - что свихнется от постоянной боли, изматывающей и действительно - писали же солидные люди, писатели признанные, что боль сводит с ума. Да и лекарств приходилось поглощать невиданное количество, что тоже пугало. Запала такая фразочка сероглазого наркотизатора в голову, когда лейтенанта потрошили в очередной раз: "Запомните, товарищи студенты описание отравления атропином: горячий как заяц, слепой как летучая мышь, сухой как кость, красный как свекла, и сумасшедший как шляпник".

Процедурная медсестра Рувинская, медик

Чего от нее хочет этот покалеченный парень, она не сразу сообразила. Прочитала стыдливо сунутую ей записочку, не поняла ничего, хотя почерк у больного был отличный - округлый, разборчивый и красивый. Посмотрела на него внимательно, уже подозревая, что он какую-то гадость затеял, ну, не ждала она от мужчин ничего хорошего, тем более - от больных.

- Какой еще шляпник с атропином? - удивилась она, на всякий случай - грозно. Этот тон у нее отлично получался, потому как была она прямой, решительной и вообще-то уже поставившей на себе крест. Так уж вышло, что уродилась она в маленьком местечке в черте оседлости, рано осталась без родителей и, в общем, привыкла полагаться на себя. Как на грех выросла она ширококостной, крепко сколоченной и - увы - некрасивой. Не так, чтоб мужчины, взглянув на нее, вздрагивали, как испуганные кони, но и симпатии не выражали, обращаясь строго по делу. Работницей она была отличной, выучилась хоть и с трудом - бедность чертова, но дело свое знала.

Больной не то, что испугался, а как-то трогательно смутился, и бронированное сердце медсестры дрогнуло. Беда была только в том, что она сама понятия не имела, при чем тут шляпник. Но признаться в этом сразу она почему-то физически не могла, хоть тресни.

- Я сейчас не могу отвлечься и объяснить что такое шляпник с атропином - сказала она несколько менее строгим голосом, но бессознательно копируя профессорский тон, важный и ученый. Потом посмотрела на пациента и закончила еще мягче:

- Подходите к концу смены, через пару часов, тогда я вам это объясню!

Самое трудное было не показать, что она не знает ни черта из спрошенного. Но, в конце-то концов, медик она или где? И хотя пришлось побегать, как посоленной, и вынести несколько удивленно-ироничных взглядов докторских (хотя при том у нее осталось стойкое подозрение, что не все врачи сами-то знают, чем связан проклятый делатель шляп с атропином). Наконец у эрудированнейшего наркотизатора удалось выяснить, что тут имелась в виду детская сказка про маленькую девочку, вот в ней как раз и был такой сумасшедший персонаж. Ну, а шляпником он оказался совершенно случайно, никаких конкретных выпадов в сторону как ремесленников, делающих головные уборы, так и пролетариата в целом нет. Разве что врач сказал, что в ходе изготовления шляп активно пользовались ртутью, а пары ртути ядовиты и вполне вызывают нервное расстройство, так что, видимо, тут было профессиональное заболевание. Такое вот нарушение охраны труда. А само это выражение принадлежит, чуть ли не самому Кохеру, который - великий хирург, а не щипцы. Щипцы же, точнее зажим - был тоже им изобретен и потому назван его именем.

Рувинская от души поблагодарила и уже с нетерпением ожидала прихода пациента. Тот пришел минута в минуту и это тоже понравилось педантичной медсестре. Благосклонно она сообщила всю кладезь знаний с таким видом, словно уже при рождении знала это отлично, а не выслушивала полчаса назад. И обрадовалась, увидев уважение в глазах покалеченного парня. Он аккуратно написал на бумажке слова благодарности, и это тоже понравилось молодой женщине. Видно было, что он сам стесняется своего обезображенного лица и любая другая особь женского полу, скорее всего, рухнула бы в старорежимный обморок при первом же взгляде на калеку, но Рувинская работала на отделении уже давно, видывала и не такие виды, уже привыкла. Как -то так получилось, что разговор продолжился и дальше, говорила она, он - писал, но как-то одно за другое...

И на следующий день Он заглянул опять. А она - сама себе удивляясь - ждала его прихода с нетерпением и все из рук валилось, пока не увидела. Опять "поболтали". Матерая медсестра, которая вела себя строго и как-то по-вдовьи, сама себе поражалась, потому что вдруг вспомнила, что вообще-то ей всего 26 лет. Ну много, конечно, но не так, чтобы очень и вообще... И боялась, что все это наваждение кончится, как только лейтенанта выпишут из госпиталя. Коллеги посматривали с интересом, некоторые - иронично, некоторые - с сочувствием, но разговорчики на отделении про "тающую снежную бабу" пошли. Разумеется, и кости мыли, однажды Рувинская услыхала случайно, как красавчик Румковский, по которому она, чего уж греха таить, раньше сохла, довольно ехидно сказал про "нашу романтическую тумбуреточку, всю такую воздушную к поцелуям зовущую", а потом и развил мысль про пана Бесчелюстняка с которым пара выйдет просто персик весенний. По намекам вспыхнувшая лицом медсестра поняла, что смеется он именно в ее адрес и, хотя и не была очень уж свирепой - обиделась очень сильно и искренне про себя пожелала юмористу, чтоб у него руки отвалились, хотя в общем зла ему до того не желала!

Лечение у Берестова было долгим, но все когда-нибудь подходит к концу. Он и "слоном походил" и дождался, чтобы лоскут его ткани прикрыл дыру в щеке и стоматологи свою работу сделали, он теперь даже жевать мог... Ну как мог... Так, по сравнению с тем временем, когда его только привезли сюда. Зубов осталось ровно половина от того количества, что было до пули и располагались они не так, как должно, а врозь и большей частью если были вверху - то внизу их не было, а если внизу - на другой стороне, то опять же без стоящих на другой челюсти. Лицо из-за этого перекосилось, щеки впали и Берестов старался лишний раз в зеркало не смотреть, разве что приходилось это делать при бритье, которое тоже стало очень сложным делом. Разговаривать пришлось учиться заново, язык был чужим и деревянным, отчего половину букв лейтенант произносил не так, а черт поймет - как. Он и себя-то порой понимал плохо, когда говорил. Но человеком он был упертым и если чего хотел - то добивался. А еще он как-то решился - и взял медсестричку за руку, сразу вспотев от волнения и от того, что боялся - она руку отдернет. Но она в ответ только улыбнулась, но тоже покраснела, как помидор, так оба и стояли, словно их электричеством пробило. Как прикипели руки.

Рувинская покраснела еще и потому, что в такой патетический момент ей вдруг вспомнился - вот ничто другое, а - неприличный анекдот про даму в санатории, которая, приехав туда в отпуск, познакомилась с интересным мужчиной, через три дня он осмелился взять ее за руку, через неделю несмело попытался обнять за талию, а она ему на это сердито заявила: "Ты видно думаешь, что мы сюда на год приехали?" Сама вздохнула глубоко, "на пару кубометров", попыталась разобраться в том, что сейчас в душе творилось - вот так ее за руку еще ни один мужчина не брал, и это вызвало совершенную бурю эмоций. Своей циничной, трезвой, медицинской стороной рассудка она попыталась уменьшить накал, вспомнив выражение про бурю в стакане воды, но не прошло. Очумелая какая-то была, сама себе удивлялась.

А красный как рак пациент еще и закултыхал на своем увечном языке что-то, что медсестра привычно сумела понять. И, страшно гордясь собой, своей волей и выдержкой, сумела дать драматическую паузу аж в целые четыре секунды, прежде чем сказать "Да!" В ЗАГС сбегали и расписались в обеденный перерыв. И стала Рувинская Берестовой.

- Вы определенно счастливы, потому как точно вижу - похорошели - изысканно выразил свое впечатление старый профессор. И могучая медсестра впервые растерялась и смогла только улыбнуться в ответ. Другие коллеги отнеслись по - разному. Одни - порадовались вместе, другие не очень. Медсестричка - куколка с перманентной завивкой даже и пофыркала, дескать, тут можно и на майора глаз положить, или хотя бы и на капитана, таких тоже хватает. Но ее-то опытная Берестова отшила на счет раз, заявив простую и всем на отделении известную истину о том, что стать женой генерала очень просто - надо выйти замуж за лейтенанта. Что она и сделала, так что определенно будет женой генерала. А доктору Румковскому она повторно пожелала, чтоб у него руки отсохли, когда убедилась, что очередной анекдотик этого кафедрального хохмача был явно направлен в ее адрес. Да и остальные поняли и потому не смеялись, хотя рассказчиком Румковский был признанным. И шуточка о руководителе полярной экспедиции, который всегда берет в команду очень некрасивую женщину и понимает, что пора возвращаться тогда, когда она ему начинает там, среди льдов и медведей, нравиться - не вызвала обычного взрыва смеха. А медсестра словно прямо увидела, как то - первое пожелание начет рук - было словно бы черновиком, а тут она все начисто переписала и подпись поставила и печать шлепнула, все, желание оформилось полностью.

Вот с бытовой стороной у молодой семьи было совсем швах. У недолеченного лейтенанта - койка в общежитии, сама молодая жена снимала угол - жила за занавеской, потому надо было что-то решать, но хотя Ленинград был большим городом, а найти себе жилье было не так просто. Да и по деньгам выходило не фонтан. Совсем не фонтан. Берестов отправился в Управление кадров Ленинградского военного округа, вернулся оттуда озадаченный.

Но доложил все достаточно внятно и четко - для своего калечного языка, разумеется. Треть алфавита у него теперь не выговаривалась, и потому речь лейтенанта понять можно было не так просто. Ситуация оказалась витиеватой. Из-за ранения получался теперь лейтенант Берестов "ограниченно годным". Потому найти место ему в гарнизоне и окрестностях было не так, чтоб легко, а те вакансии, что имелись, были совсем не сахарным медом. Получалось что ни роста, ни званий заслужить в этих мышиных должностях невозможно. Так и будешь - навеки лейтенантом. Соответственно - ни жилья толком, ни перспектив. Другое дело - порекомендовал кадровик иной вариант.       На Западе сейчас формируются новые дивизии с нуля. Штаты не заполнены, людей не хватает люто.

Строевик сейчас из Берестова - никакой, даже команду не подать, но есть отличная вакансия – адъютант старший медсанбата (так до 1943 года называлась должность начальника штаба, ведающего всем делопроизводством и контролем за исполнением запланированного и приказанного, в дальнейшем автор будет исользоватьи более привычное «начштаба», так как адъютант в неынешнем понимании – значительно иное, чем тогда – пояснение автора). Должность - капитанская, но по причине острого кадрового голода возьмут и лейтенанта, присвоив сразу старшего. Это считай - прыжок хороший на два звания. Плюс тот, что и жена медик, может и вольнонаемной поступить, с радостью возьмут, а если что - у нее после училища и звание военное есть, так тоже удобно. Конечно, уезжать из Ленинграда грустно, город красивый, но и медсанбат в городе стоит, меньшем конечно, но все ж - очаг культуры и молодой семье комнату дадут тотчас. И оклад у старлея куда гуще, а на капитанской должности - уже и совсем хорошо получается. Опять же - не захолустье какое, не замшелый гарнизон у черта на рогах, а вполне себе перспективное направление. И - намекнул умудренный кадровик - в Ленинград вернуться лучше капитаном. Как-никак, а Берестов повоевал, в личном деле у него все чисто и гладко, ранен опять же не на коммунальной кухне сковородкой, а в бою, так что перспективы есть. И - намекнул кадровик опять же - ворон ворону глаз не выклюет. Свояк свояка видит издалека. А тут еще и почерк отличный и голова светлая, так что и тут должность «начальника над всеми бумагами» в самый раз. К тому же среди медиков и вылечиться будет проще до строевого состояния.

Берестова кивнула. Конечно, не для того она в Ленинград приезжала, чтобы отсюда уезжать, но в сказанном был толк. Прозябать за занавеской в снятом у чужих людей углу - то еще удовольствие. Когда будут дети, можно и на комнату рассчитывать, но опять же - муж у нее не пробивной, жуликовать не умеет, так что толстого тылового лейтенанта в сладком сале из него не получится. Посадят мигом. Видала она всяких, иной старшина умеет устроиться так, что и майору не достать, но тут прирожденное умение надо. У мужа - не выйдет. С одной стороны вроде и плохо, а с другой... Ленинград подождет, а вернуться и впрямь лучше со связями и со шпалами в петлицах. Опять же сразу на два чина... Это - солидно! И очень хотелось жить в своей комнате. А лучше - в квартире. И чтоб просторно было, чтоб метров по шесть на человека получилось! Или даже по восемь!

Имущества у обоих было - аккурат на полчемодана, собирались не долго. И уже вскоре медсестра убедилась, что не зря так решили. Ленинград подождет, а пока можно и здесь пожить - и комната замечательная сразу и работа вполне себе и муж доволен, только устает очень на работе, во все вникать надо, а медсанбат - штука громоздкая и сложная. Хорошо еще пока Берестов лежал в госпитале - вник в медицинские дела немного, пообтесался, не совсем дуб - дерево. И даже шутки медицинские сам понимает. Бляхер - кохер - нахер!

Старший лейтенант Берестов, не пойми кто на данный момент

- Ну, а от меня-то ты цего хоцешь? - уставшим тоном спросил его уполномоченный Особого отдела Солнцев.

У сидящего напротив за столом собеседника вид был не лучше.

- Девать мне шдо? Посоведуй! - сказал Берестов без особой надежды.

- Ты же сам говоришь, цто вряд ли это вредитель или шпион, так? Так. У меня, знаешь, и так работы выше головы. Вот бумага, вот карандаш. Пиши, буду разбирацца. Заранее скажу - если ты у меня зря время отнимешь - я тебе это попомню. Ты начальству доложил? Это твоя инициатива?

- Довожив - уныло кивнул старший лейтенант. Последнее время у него такой водоворот вокруг крутился, что впору запить. По прибытии к новому месту службы хоть и покривили морды в кадрах, а видно деваться было некуда, и лейтенант гордо занял капитанское место. И офонарел тут же, потому как все, чему его учили - тут было даром не нужно. Медсанбат, хоть и числился военной самостоятельной единицей, но из-за медицинской специфики легко свел бы с ума и более здорового строевого командира. Ну, не было в этой штатской артели ничего военного, разве что ходили врачи и прочий личный состав в военной форме. И командир - военврач второго ранга Левин, был глубоко штатской шляпой. Даже общались все эти лекаря друг с другом не как положено по уставу, а по имени - отчеству, словно не в воинском формировании служили, а в гражданской клинике работали. Представление на присвоение очередного звания лейтенанту Берестову начальство подписало быстро, третьи рубиновые кубики так же быстро заняли свои места на петличках, а шеврон "с тремя галочками" - на рукаве, и все вроде бы и хорошо, ан не совсем. Как только он попытался в соответствии со своими обязанностями по подписанному плану боевой подготовки устроить для подчиненных строевые и тактические занятия, как его тут же вызвал к себе командир МСБ.

И когда прибывший по вызову Берестов четко козырнул и старательно прожевал положенную кашу во рту, с трудом выговорив на свой новый манер это самое: "Дыщ воевдащ вгодого дагга, сдадший вейдедадт Бедесдов по вашему пдикасадию пдибыв!", командир на его четкое козыряние кивнул, пожевал губами и предложил сесть.

И огорошил начальника над всеми бумагами тем, что настоятельно порекомендовал не проявлять излишней ретивой прыти в превращении врачей и медсестер в строевиков и пехотинцев. Да, положено заниматься строевой подготовкой, но в первую голову медсанбат - лечебно -профилактическое учреждение и основные показатели его успешной деятельности - вовсе не успехи в парадной шагистике или там в рукопашном бое. Известно же начальнику штаба о том, какая сейчас тут тяжелая ситуация?

Берестов кивнул. Конечно - известно. Корпус только формируется, дивизия только комплектуется, всего не хватает, хаос и безобразие на каждом шагу, рядового состава призвали на 80 %, а командного - хоть сержантов, хоть командиров - и до 30% не добрали, призыв идет из местных, а они - народ темный и малограмотный, поляки не шибко-то заботились о местном быдле, так что голова кругом у всех. Учить надо всему, вплоть до того, что правила гигиены тут неизвестны, вшивость и хронические болезни на каждом шагу. И те же врачи в медсанбате - тоже практически все - вчерашние штатские, которым дали суррогат - звания военврачей всякого ранга и теперь надо сколачивать из аморфной массы нормально работающее заведение. А многие лекаря - местные, про армейские порядки слыхом не слыхивавшие (или очень грамотно притворяющиеся, что не слыхивали) и чувствовал себя в их среде Берестов как та щука, что пошла в сарай мышей ловить. И ей-ей казалось иногда, что вот-вот хвост щуке хитрые мыши и отгрызут. Потому что он один. А они его требования саботируют. И даже вот его непосредственный начальник ту же линию гнет старательно. И точно, Левин мерным доброжелательным голосом, в котором все же угадывались железные нотки, продолжал увещевать ретивого и неразумного подчиненного:

Так вот, раз известно, давайте вместе совершенствовать работу нашего батальона, потому Дмитрию Николаевичу (так упорно именовал своего начштаба доктор Левин) стоит обеспечить всю свою бумажную работу в первую очередь, а вот когда все будет приведено по медицинской части до совершенства - тогда и занятия по строевой можно будет проводить, а пока - начштаба должен понять на что важнее тратить драгоценное время. К слову начальнику штаба неплохо бы больше озаботиться тем, что санитарного персонала не набрано и половины. Медсестер не хватает катастрофически. Их тоже набирать надо - и весьма тщательно. И тут не нужны глупые люди, медсанбат - это интеллигентное место.

- Я полагаю, что мы таки поняли дгуг дгуга? - грассируя почти по-французски прозрачно намекнуло начальство.

Берестов все понял и ушел озадаченный. А вечером жена добавила масла в огонь, заявив, что доктор Мерин - явно мошенница и документы у нее поддельные. Мало того, что дура и стерва, так еще и очевидно, что не врач. Потому как не знает ничего и не умеет ничего. Так что надо бы муженьку этот вопрос провентилировать, где следует. Муж попытался было объяснить, что это не его уровень, потому что командный состав - это дивизионное веденье, он для того мелковат, но довод не сработал.