Zотов «Череп Субботы»

…Это не было лицом. На белой, отсыревшей от влажности стене проявлялось нечто уродливое, вроде маски ужасов — из тех, что продают на Хэллоуин в любом уличном ларьке. Темные очки, неизменная сигара, рот в оскале вечного смеха и вышедший из моды цилиндр. Древняя старуха, одетая в столь же старое платье, с изрядно пожелтевшими кружевами на пышной юбке, стиснула между пальцами уголек — тот мгновенно исчез, слившись с иссиня-черной кожей. Поджимая вялые губы, оценивающе прощупав взглядом «маску», женщина сделала пару резких штрихов — стекла очков сочно налились угольной тьмой. Она не забывала следить, чтобы красота барона не поблекла: записной щеголь способен оценить такое любовное отношение. Покашливая, старуха скользнула назад — мизинцы обеих рук сошлись в перекрестье знака. Она почтительно, с достоинством поклонилась изображению на стене: из глазницы черепа лениво ползла нарисованная кобра, отсвечивая крестом на капюшоне. Никто на острове не рисковал спрашивать мамбо, сколько ей лет — да она и сама, даже если бы захотела, не смогла ответить на этот вопрос. Вот уже очень долгие годы старуха жила не только без паспорта, но и без фамилии. Люди старались держаться от нее подальше, она платила им взаимностью. Ближайшая к ее хунфору деревня терялась среди буйства джунглей: горстка убогих хижин облепила фабрику по производству рома, чьи облезшие стены давно оплели лианы, а цеха сделались пристанищем обезьян. Впрочем, расстояние не имело значения. Не только в этом селении — но в самом Гонаиве старуху знал каждый уличный пес. Ее распознавали издалека: при ходьбе она горбилась, выставляя острые локти, будто что-то несла в ладонях. Женщины при виде мамбо закрывали ладонью глаза, мужчины спешили перейти на другую сторону улицы. Пламя свечи колебалось во тьме умирающим огоньком, освещая морщинистое лицо цвета ночи. Пряди седых волос свисали прямо на кружева платья, щеки старухи запали — от голода и усталости. Нижняя губа заметно выдавалась вперед вместе с капелькой застывшей слюны. Прошептав что-то неразборчивое, негритянка очертила вокруг себя круг — ровный, как от циркуля. Огрызок мела упал на землю. Она села к подножию митана — «дороги богов», дерево столба гроздьями украшали созвездия треугольников. Скрестив ноги, старуха закрыла глаза. В голове стучали барабаны — сначала робко, еле слышно… затем — настойчивей. Их зловещий рокот то нарастал, то, напротив, отдалялся, превращаясь в мерное гудение.

…Машина. Старый «Бьюик» с безжалостно содранными боками, в смеси ржавчины и блеклой синей краски — он незаметен ночью и не столь соблазнителен для бродячих патрулей: полиция обожает отбирать автомобили «для нужд отечества». Она отлично видит «Бьюик» — каждую вмятину на дверце, облезшие шины… так, словно стоит рядом с этой ржавой рухлядью. За рулем — водитель, местный, из Гонаива, вцепился в руль, аж руки дрожат. А вот на заднем сиденье — белый. Она взялась пальцами за седые виски, качнулась поближе к митану. Нет, точно белый. Ха, они здесь редкость. Кто по своей воле поедет на забытый богами остров, где давно съели всех бродячих собак, а самые добрые люди расправляются с врагами, надев им на шею «ожерелье»? Старуха до боли зажмурилась, всматриваясь в черты его лица. Пожилой, лет за пятьдесят. Морщины. Мягкие волосы с изрядной долей седины. С брюшком, но это нормально в его возрасте. Одет по-клоунски, как и большинство белых в тропическом климате — застиранная красная майка с эмблемой «Кока-колы», бейсболка и полинявшие до рвотной бледности джинсы. «Бьюик», дребезжа, окружил себя облаками мучнистой пыли — он свернул на дорогу из белых камешков. Ох, как должно быть их сейчас трясет. Визитер борется с позывами тошноты в горле: майка прилипла к телу, словно залитая сиропом, на зубах хрустит белесая пыль. Он считает секунды — ждет, пока появится у порога хунфора.

Нет никаких сомнений. Он едет к ней.

Примерно с пару минут мамбо пыталась проникнуть в мысли незнакомца, но это ей не удалось. Какой-то сумбур: нагромождение идей и планов, смерть, разрушение, и нечто сладкое, наподобие пальмового сахара. Нет ничего понятного. Ладно, парень сам расскажет. Ведь очень скоро он будет здесь.

Дверь не скрипнула — ее в хунфоре попросту не было. Шагнув из душной ночи в полутемное святилище, незнакомец машинально вытер пот со лба.

— Комо йе! — сказал он, обращаясь к старухе, сидящей у митана.

— Па пи маль, мвен контан коннен, — ответила та и перешла на английский. — Благодарю за показную любезность, но я неплохо владею наречием белых. Пусть это и не твой родной язык… однако он ведом тебе, не так ли?

В голубых глазах незнакомца не отразилось и тени удивления. Мамбо видела, как нарисованные змеи на потолке над его головой шевельнулись, раздув капюшоны. Одна из кобр коснулась бейсболки раздвоенным языком.

— No problem, — с интонацией из голливудских фильмов сообщил чужак — к его счастью, он не смотрел вверх. — Меня прислал Люкнер. Мы душевно пообщались в Майами: старик пообещал, что ты поможешь мне… в некоем деликатном аспекте. Ты одна — и больше никто. Он просил передать: часто и с удовольствием вспоминает вашу работу… ту, в подвале Сахарного дворца.

Змеи замерли, вдруг окаменев. Старуха тоже застыла, переведя взгляд на череп в цилиндре. Люкнер… Она вспомнила, что никогда не видела глаз «дядюшки с мешком» — как и положено, их скрывали темные очки. Соратник доктора не снимал их даже ночью. Двадцать лет назад Сахарный дворец исчез в пламени. Люкнеру пришлось скрыться, чтобы не надели «ожерелье».

Мамбо осталась в джунглях; к ней боялись не то что прикоснуться — просто приблизиться. Разбуди сейчас любого человека в Гонаиве, и он, обливаясь от страха липким потом, расскажет — КАКИЕ вещи происходят в ее хунфоре.

Надо же, что за акцент у этого незнакомца… будто восточный… прибавляет излишнюю мягкость к окончаниям слов… мамбо такой еще не слышала.

— Люкнер — бокор, — пожевав губами, произнесла старуха. — Он не пришлет сюда абы кого. Я вижу твои мысли, но не вижу цель. С чем ты пришел?

…Сидящий в машине водитель прикурил сигарету без фильтра — на дерматин сиденья просыпались крошки мятого табака. По лицу ползли капли пота — он так и не собрал в себе остатки смелости, чтобы зайти в хунфор вместе с белым. Дверцы «Бьюика» заблокированы, так до него не сразу смогут добраться… если что. Плохое место. Ох, нехорошее. Голодные москиты тонко звенели в душной темноте, кокосовые пальмы у святилища вяло помахивали пышными листьями. Белый заплатил щедро — иначе бы он ни за что не приехал сюда. Негр поднес к лицу растопыренные пальцы: они мелко дрожали. Еще в детстве он слышал, что мамбо умеет многое — в том числе убивать одним взглядом, на расстоянии высасывать из черепа мозг, а также свободно летать. После наступления темноты (как сейчас, Бон Дье, вот прямо как сейчас!) никому и вовсе не рекомендуется гулять неподалеку от хунфора. Велик шанс столкнуться лицом к лицу не только с мамбо, но и с ее с л у г а м и. Недаром хунфор стоит на отшибе, от ближайшей деревни к нему — три мили по бездорожью через болото, мимо фабрики. Может, попросту развернуться и уехать? У белого в багажнике чемодан — новенький, кожаный… килограммов на пятьдесят потянет. Вероятно, там доллары: к старухе никто из клиентов не приезжает с пустыми руками. Но если деньги предназначаются мамбо — ему не жить. Нет уж, лучше не связываться.

Выслушав гостя, колдунья замолчала. Вытащив из кармана джинсов платок, белый пришелец вытер шею — череп, увитый коброй, казалось, улыбался ему. Интересно, почему старуха находится здесь одна? Куда же делись ее слуги? Он напряг слух, ожидая услышать шум движения, поступь мягких шагов.

Но не услышал ничего.

— Да, я могу это сделать, — впервые с начала разговора старуха повернулась к нему. — Но ты уверен в финале? Я не могу гарантировать, что из этого получится. Расскажу тебе про один случай, в подвале у доктора. Там…

Чужак тяжело качнул седой головой.

— Извини, — прервал ее он. — Ты уже сказала главное, остальное — неважно. Я знаю, твои услуги стоят очень дорого, но не для меня. Назови свою цену.

Мамбо уперлась в лицо гостя немигающим взглядом. Белый чувствовал себя курицей на базаре — казалось, она вот-вот проверит рукой его упитанность.

— Ты просишь сделать две вещи, — из губ старухи клекотом рвался шепот. — Даже для меня они довольно сложные. Их исполнение потребует времени, поиска особых компонентов… за ними нужно отправить человека через океан, в леса Дагомеи. Что возьму я? Взамен, белый, я потребую от тебя лишь одну вещь. Впрочем, многим эта цена кажется излишне высокой…

Назвав стоимость услуги, она с радостью увидела: белая кожа гостя побледнела еще больше. Мамбо очень любила производить эффект.

— Почему? — заикаясь, произнес человек в джинсах — его руки бесцельно зашарили по телу. — Назови любую сумму наличными, и я сразу же…

— Меня не интересуют деньги, — лениво зевнула старуха, и он сразу уверился, что торговаться не имеет смысла. — К чему они в джунглях? Все необходимое для жизни у меня есть и так — доктор был щедр со мной. Боишься? Я готова ждать: подумай и реши. Согласие на словах — я никогда не подписываю договоров. Ты отдашь прядь своих волос, и обрезок ногтя. Вздумаешь нарушить клятву… я найду тебя. Спроси Люкнера: я строго наказываю.

Молчание длилось недолго. Незнакомец полез в карман, где лежал платок. Помедлив, он достал перочинный нож со звоном выскочило лезвие.

— Мне нечего возразить — я согласен, — улыбнулся он, лелея тайные мысли. — Каждый из нас должен получить то, что хочет. Ладно, держи задаток.

Мгновение — и на розовую ладонь старухи легла прядь волос, черных, с сильной проседью. Со второй просьбой пришлось ПОВОЗИТЬСЯ: ногти гостя были ублажены маникюром, но в итоге удалось откромсать кусочек с краешка большого пальца. Мамбо расхохоталась: спину незнакомца пронзила дрожь. В смехе ему слышался треск хвоста гремучей змеи.

— Принеси чемодан к митану, — скривила рот старуха. — И уходи отсюда — мы увидимся через ночь, в хунфоре. Поверь, неискушенным смотреть на мои действия не стоит. Тоже как-то пригласила одного: а он взял и сошел с ума.

Гость закашлялся… мамбо видит содержимое чемодана в багажнике! Что ж… надо ли поражаться? Водитель едва согласился подвезти к хунфору за тысячу баксов — целое состояние для него… еще бы. Стоит мамбо лишь появиться на дальних окраинах Гонаива, а улицы в центре уже пустеют. Люкнер сказал: ведьму здесь страшатся больше, чем когда-то доктора.

Ему повезло.

Один Бог знает, как ему повезло.

Забыв попрощаться, он вышел из хунфора на негнущихся ногах. Достал чемодан из багажника и прислонил его к стене снаружи — снова зайти в хижину не рискнул. В машину сел нормально, но, как только выехали на дорогу из белых камешков, нервы сдали. Человек в джинсах потребовал остановиться у придорожного бара: тростниковая халупа, состоящая из рефрижератора и двух колченогих столиков, — хоть негр-водитель и нервничал, тыкая пальцем в сторону костров в Гонаиве. Пиво, конечно, оказалось теплым — холодильник не работал. «Престиж»… чем хреновей страна, тем понтовей название марки. Он высосал бутылку, не чувствуя вкуса. Ладони дрожали, со лба капал пот. Еще сутки. Ему надо перекантоваться целые сутки. Запрется в номере отеля и не выйдет никуда. Отстегнув аптечку, он извлек таблетку от малярии: запил ее пивом, прикончив вторую бутылку до дна. Дрожь не прекращалась. Неужели такое возможно? Неужели ОНА ЭТО СДЕЛАЕТ? Сердце раздирала радость.

В глубине души он знал: да.

Так оно и будет.

…Проводив гостя, мамбо повела себя более чем странно. Не обращая внимания на дорожный чемодан у стены, она вышла из хунфора и вскоре вернулась обратно — крепко держа в руках черного петуха со спутанными бечевкой лапами. Отвинтив крышку от бутылки рома «Барбанкур», старуха сделала большой глоток: горло обожгло огнем. Напиток придал ей сил. Держа мел щепотью, мамбо чертила вокруг митана круг за кругом, быстрыми набросками рисуя рыб, птиц, и звезд — между ними органично вплетались туловища змей, с кругляшами крохотных черепов. Подушечки черных пальцев побелели; она кашляла, вдыхая пыльцу от рассыпанной муки. Дорисовав, старуха встала у ярко-красного барабана — верх был обтянут кожей, на ней сохранились чьи-то татуировки. Выдохнула горячий воздух, выбивая дробь сильных ударов: раз за разом, они перешли в мерный рокот, не так давно звучавший у нее в голове. Мамбо раскачивалась под ритм — плавуче, как кобра под дудочку факира, не забывая прикладываться к бутылке с ромом. Змеи на потолке заново ожили, сплетаясь и роняя яд, глаза черепа в цилиндре открылись — они испустили лучи зеленоватого света.

— Саааантериаааааааааааааа, — хрипло пела старуха, вслепую отбивая дробь. Кожа барабана дрожала, упруго поддаваясь ее ладоням.

Она открыла глаза, и зрачков не было видно: только тьма, глубокая и беспросветная — словно на дне океанской впадины. Сжав жесткими пальцами трепещущего петуха, мамбо одним движением откусила ему голову — и сплюнула ее в меловой круг. Черную кожу оросили алые капельки. Ноги птицы дергались, она суматошно хлопала крыльями. Продолжая петь на одной ноте, раскачиваясь из стороны в сторону, старуха быстро ощипывала чушку, размазывая по губам теплую кровь — вкус плавил мозг, не уступая рому. Перья кружились у митана вихрем; сцедив кровь, мамбо ногтями содрала с ощипанного петуха кожу, чушка повисла на крюке в центре столба: барон принимал жертву только тогда, когда она освобождена от оболочки. Женщина упала на пол. Извиваясь и шипя, она поползла по рисункам змей, крутясь в диком танце, стирая линии черепов — старуха ощущала, как в животе разом закопошились десятки лоа. Ром… еще рома и крови… смешать их вместе… ЕЕ ТЕЛО СЖИГАЕТ УЖАСНАЯ ЖАЖДА. Насытившись, она обвила руками митан. Повисшие флаги дрогнули. Один раз. Второй. Третий. Изо рта мамбо потекла кровь. Череп в цилиндре отделился от стены и двинулся к ней… Сухощавый господин с тросточкой, зеленым сиянием из глаз, смертельно бледный — как ему и положено быть…

Ослепленная трансом мамбо не видела: у порога из предрассветной тьмы появились тени. Некоторое время они стояли перед входом, будто не решаясь войти. Наконец первая тень сделала шаг вперед — тихо и медленно качаясь.

…У нее не было головы.

Так же, как и у всех остальных.

Глава первая

МОНАСТЫРЬ

(Ровно черезъ годъ, Псковская губернiя)

Отцу Иакинфу ужасно хотелось процитировать Старый Завет. Честное слово, он бы так и сделал — но опасался банальности. «Разверзлись хляби небесные» — это и без него уже сказали все, кому не лень. А что поделаешь — с самого вечера дождь зарядил как из ведра: хлещет, ни один зонт не спасает. Искоса поглядывая на спутницу, монах мысленно клял себя за слабость мыслей. Эх, точно бесы (прости, прости, Господи!) ее к ним в обитель на ночь глядя принесли. Ай-ай, проездом один день, хочет помолиться на могиле. Дело-то, конечно, благое (как и любая молитва), да только Святогорский монастырь — он мужской, и видеть слабый пол братии заказано уставом. Стоит сюда единой ножкой заступить красотке, и пиши пропало: начнутся в кельях разговоры всякие — а там, глядишь, дойдет до видео девок срамных, чьи картинки принес в бесовском смартфоне послушник Петенька… и клялся, подлец, Христовым именем — мол, на дороге у обители нашел! Вот и приходится — будто тать, избегая иночих глаз, под покровом ночи вести девицу к обелиску. Застанут их вместе, то-то будет Содом и Гоморра: слава Создателю, что братия десятый сон видит, да и дождь стеной, гроза… никто не прослышит, как-никак, полночь на дворе. Открыл ворота, чтобы впустить гостью, да так незапертыми их и оставил: нечего засовами греметь лишний раз, шум на всю округу. Пять минут туда, пять минут обратно, помолится, мобилкой склеп сфотографирует — и вся недолга. Сохраняя суровый вид, рослый монах украдкой посматривал на свою спутницу. Одета прилично, без всяких этих мини: черная юбка ниже колен, завернута в фиолетовый плащ, строгие роговые очки — волосы белые, как солома, убраны в пучок. Оххохооооооо… если бы не звонок старого приятеля, с коим не виделись с гимназии, Иакинф в жизни за это бы не взялся. Но отказать другу неудобно, обидится. Монах поднял зонт, охраняя гостью от барабанящих капель. Его ряса безнадежно насквозь промокла.

— Осторожнее, барышня, — сказал он. — Плиты у нас дюже скользкие-с. Намедни сам министр двора, граф Шкуро, приезжал, так конфуз вышел. Стал его сиятельство венок возлагать, да прямо с венком в лужу и навернулся.

— Спасибо, — девушка ответила с нотками хрипотцы: так, словно у нее начиналась ангина. — Со мной такого не случится, батюшка. Я не на каблуках.

О, вот что верно — то верно. Не туфли на ее ногах, а просто танки. Эдакие приспособления, вроде солдатских ботинок на платформе. Лицо землистое, как после долгой бессонницы, но с ярким румянцем — думается, не меньше полфунта коньяку вечером приняла. А уж грудь-то выпирает под плащом… тьфу ты, прости меня, Господи Вседержитель! Нет, неспроста на Афонскую гору женщин не пускают{[1]}. У каждой в лифчике Сатана засел.

Они остановились напротив могилы: маленькое захоронение, огорожено черными металлическими прутьями. Поверхность еле просматривается за огромным количеством цветов — посреди этой «клумбы» высится белый обелиск с круглой выемкой, внутри крест. Зашумело листьями дерево, насквозь простеганное дождем, остро сверкнула молния. Отец Иакинф включил карманный фонарик. Вопреки ожиданию монаха, девица не свалилась на колени, заломив руки… да и вообще рассматривала могилу со скучным видом. Мобилку с фотокамерой — и ту не достала.

— Это и есть родовая усыпальница? — спросила она тоном пресыщенной туристки в османском олл-инклюзиве. — Не ожидала, что так скромно…

Улыбка отца Иакинфа затерялась в мокрой бороде. Ну да, само собой. Каждый ожидает, что должен быть трапезундский гранит, финиковые пальмы, шелковый балдахин и саркофаг из чистого золота. Они в белокаменной мыслить иначе не умеют. Знаменитость, так похороны обязаны организовать клевые, и гроб от Юдашкина, иначе публика не поймет. Телеведущую Машеньку Колчак из реалити-шоу «Завалинка» во время похорон восемь раз зарывали, чтобы пресса успела хорошие кадры сделать. Потом на обложке Vogue гроб появился — все обзавидовались.

— Да, барышня, — подтвердил монах. — Село, где их род жил, тоже неподалеку. А скромно, ну так что ж, тогдашние дворяне слабо понимали, что такое понты, гламур и стразы от Версаче. В розовый цвет кресты не красили.

…Девушка не ответила на издевку, опустившись на корточки, она ощупывала бутоны роз на могиле. Перетерла между пальцев влажную землю, испачкав ногти: она мяла ее, словно тесто — с каким-то непонятным чувством, вроде благоговения. Поднялась. На «танках» обошла обелиск вокруг — быстро промокла, холодные струи воды залили тело с головы до ног. Фиолетовый плащ прилип к груди, трансформировав строгую паломницу в актрису эротического кино. Не обращая внимания на монаха, она стукнула по стелле кулачком. Отец Иакинф нахмурился. Фанатки, безусловно, чокнутый народ. Но за эту поручился Анатолий… Неужели девчонка так заморочила ему голову, что тот исполняет любую прихоть сумасбродной вертихвостки? Поддернув рукав рясы, монах взглянул на часы.

— Сударыня… — нерешительно сказал он. — Простите, времени так мало…

Она стояла, поглаживая обелиск. В темных глазах отражалось что-то странное: любопытство, серьезность — и неясное, глухое возбуждение.

Монах тронул ее за локоть — проскочила искра. Девушка вздрогнула.

— Ах, да-да, батюшка, — проговорила она тем же простуженным голосом. — Конечно, мне уже пора. Плохая погода для фотографий. Покажете выход?

Отец Иакинф возрадовался: соблазн в плаще покидает монастырь. Зонтик снес порыв ветра — отвернувшись, он еле удержал рукоять двумя руками.

В этот момент гостья накинула

ему на шею удавку.

Сорокалетний монах не страдал отсутствием силы или веса. Он был в замешательстве лишь пару секунд — тут же схватился за петлю, пытаясь оттянуть ее от горла. Безуспешно. Испачканные в земле девичьи пальцы оказались ледяными и железными. С ловкостью кошки девушка вспрыгнула ему на спину, обхватывая поясницу ногами. Заваливаясь назад, она стянула узел на шее — в глазах у отца Иакинфа потемнело. Презрев приличия, он с размаху ударил девушку затылком в лицо, однако та на редкость профессионально уклонилась. Монах упал на колени — он хрипел тяжко, как бык. Намотав на правую руку удавку (так, что проволока врезалась в запястье) б а р ы ш н я схватила монаха за подбородок и резко дернула.

Шумящий дождь растворил в себе стон.

Выбравшись из-под грузного тела, девушка подняла с каменной плиты фонарик. Стекло было разбито, но он еще работал. Яркий луч уперся в обелиск — шевеля губами, она заново прочла выбитые на нем буквы. Все правильно. Пятно света опустилось вниз — стал виден труп, лежащий под ее ногами: глядя в мертвое лицо монаха, б а р ы ш н я боролась с серьезным искушением. Укусив себя за палец, она отвела фонарь в сторону — свет заплясал на каменных плитах. Не сейчас. Следует дождаться утра, много работы. Луч фонаря метнулся к деревьям, она просигналила — два раза, потом два, потом четыре. Из травы безмолвно поднялись фигуры, одетые в брезентовые дождевики: с капюшонов потоками струилась вода. В руках у двоих были лопаты, у одного — отбойный молоток «Бош», самая последняя модель, вместе с зарядным устройством и компрессором. Прогремел сильный раскат грома: злую тьму неба расчертил пучок тончайших молний.

— Приступайте, господа. Работайте спокойно — я постою на охране.

Отвернув полу плаща, она показала автомат Федорова — «спецназовскую» версию, подвешенную к поясу: глушитель на стволе, лазерный прицел, рожок на двадцать пуль. Перепрыгнув через ограду, люди в брезентовых плащах подошли вплотную к обелиску. Дождь усиливался, его звук походил на рев. Отойдя в сторону, девушка внимательно прислушалась. Нет, совсем ничего — кроме падения капель. Все 28 монахов мирно спят в своих узких кельях.

…На раскопки ушло меньше, чем она планировала. Ливень не помешал. Уже через полтора часа землекопы переложили содержимое гроба в объемистый атташе-кейс — и все четыре силуэта исчезли за воротами Святогорского монастыря. Автомобиль девушки — подержанный белый «Пракар-Империя» — был оставлен на пустоши, неподалеку от Святогорья… Соратники достигли этого места минут за двадцать, передвигаясь быстрым шагом. Остановились, переводя дух. Только дамочка, как казалось всем, совершенно не устала.

— Деньги, — отрывисто произнесла одна из фигур.

Девушка брезгливо дернула уголком рта. Дождь смыл косметику и грязь с ее лица — оно было бледно, под глазами залегли тени, как бывает после долгого недосыпа. Не получив от нее ответа, второй землекоп достал пистолет: передернув затвор, направил дуло заказчице в лоб. Та не шевельнулась.

— Только без фокусов, — сказал он, демонстрируя знание американских фильмов из местного видеопроката. — Дайте-ка сюда ваш автомат.

Девушка отстегнула оружие; она повесила ремень ему на локоть, словно сдавала зонтик в гардероб. Землекоп (приземистый усач), проверил наличие патрона в стволе. Вытащив из гнезда рожок, он отшвырнул его в грязь.

— Садитесь в машину, — отчеканил усач. — Фраера, братву кинуть вздумали? Если не заплатите — возьмем в заложники, пока не объявится ваш связной.

Б а р ы ш н я влезла на заднее сиденье: с двух сторон ее стиснули два землекопа. Третий устроился в кресле водителя, ощерив в ухмылке рот.

— Как договаривались, — буркнул он и протянул ладонь, черную от грязи.

Оба зрачка девушки вспыхнули холодным огнем.

— Конечно, — шепнула б а р ы ш н я.

…Если бы кто-то в этот момент наблюдал «Пракар» со стороны, ему показалось бы, что машина танцует: разухабисто качаясь влево и вправо, трясется и прогибается. Вдребезги разлетелось лобовое стекло, метнулся фонтан красных брызг — наружу провисла волосатая рука. «Танец» машины длился не более двух минут, вскоре все смолкло. Покинув автомобиль, девушка заботливо захлопнула дверцу: дождь смыл кровь с ее лица, расплываясь на коже розовыми струйками. Вслепую поискала в грязи автомат — подцепила за ремень, рожок со щелчком встал на место. Багажник открылся — две канистры с бензином легли на заднее сиденье. Окинув взглядом три неподвижных тела, скрючившихся в салоне «Пракара», б а р ы ш н я вскинула автомат. Короткая очередь подбросила автомобиль вверх в оранжевом шаре взрыва — трупы землекопов разорвало в клочья, остов машины треснул среди языков пламени. Удаляясь в сторону леса, девушка крепко держала в белой руке атташе-кейс, пахнущий землей.

…У развороченной могилы, рядом с обелиском, на вянущих лепестках цветов лежал мертвый монах. Его глаза были полны дождевой воды.

элементы империи Элемент № 1 — Жертва Жирафа

— Здравствуйте, господа. Викентьев, ты корчишь рожи классной даме? Удивительно, как тебя еще не выгнали из гимназии. Видимо, это скоро произойдет. Пойдешь работать к большевикам — уличным комиссаром.

— (Смущенно.) Прошу прощения, Эльвира Ксенофонтовна.

— То-то, милостивый государь. Итак, господа, тема урока — История Российской империи. Кто готов отвечать первым, спрошу я вас?

(Настороженное молчание в классе. Слышно летящую муху.)

— Так я и думала. Хорошо, тогда я выберу сама. Кильсенский!

(Облегченный вздох десятков глоток и один еле слышный стон.)

— Слушаю, мадам.

— Я мадемуазель. Значит, так, уважаемый сударь, поведай-ка мне про события 1917 года и их последующее влияние на структуру империи.

— (Звонким голосом.) 3 апреля 1917 года Ленин, выступая на Финляндском вокзале, упал с броневика и сломал себе шею. Движение большевиков без лидера пришло в упадок: к руководству в РСДРП (б) пришли те, кто занимался экспроприацией — проще говоря, грабил банки. Партия разложилась, составив костяк преступности, во главе первой мафиозной семьи встал дон Сталин. 25 августа, в ходе Счастливой Революции, генерал Лавр Корнилов сверг нечестивое Временное правительство и восстановил на престоле Его Величество, славного Государя Императора.

(Злобный шепот с «галерки»: «Ни фига себе вызубрил! Ботан, тоже мне!»)

— (Благосклонным тоном.) Правильно, сударь. И что же дальше?

— Государь Император, исполненный благодарности, назначил своим наследником Лавра Корнилова. Но тот, движимый скромностью, передал права на корону любимому в народе певцу — Федору Шаляпину. Столицу перенесли в Москву, как колыбель русской монархии. В 1927 году Государя задавило на охоте в Намибии упавшим жирафом, и на трон сел кроткий царь Федор. После его смерти наступил период ужасных смут.

— И как ты думаешь, почему это было?

(Шепот в классе: «Во валит парня старушенция!»)

— Порядок престолонаследия был нарушен-с. Власть захватывали группировки дворцовых офицеров — например, Тарас Поповских и Илья Волкобоев. Вследствие смут от империи отложились Кавказ, Польша, Финляндия, Малороссия и другие. Наконец, после видения ему в спальне Иисуса Христа, в 1999 году император Николай III Борисович выбрал в преемники нынешнего Государя. Смуты разом закончились, наступила радость всеблагая да счастье народное — за что не устаем Бога молить.

(Полное, в некоторой степени трусливое молчание в классе.)

— Молодец, Кильсенский. Ты почти получил заслуженную пятерку. Так что сыграло роль в возрождении национального духа в нашей империи?

— (Набрав воздуха в легкие.) Установка древнеримского стиля правления. В 2008 году Государь выбрал себе в соправители своего лейб-пасечника и торжественно разделил с ним власть, дабы показать близость к народу.

— Отлично. И последний вопрос. Каков базовый принцип монархии?

— Все цари, которые были до тебя: недостойные, глупые, жадные и мелочные существа. Только ты — великий и достойный царь, которого нужно восхвалять за заботу о народе и неустанно радоваться твоему блестящему правлению. Кто против — они тебе элементарно завидуют.

— (Со слезами в голосе.) Ты знаешь нашу историю. Храни тебя Господь!

Глава вторая

ВИРТСЕКС

(Москва, переулокъ Героевъ-корниловцевъ)

Пахнущие табаком пальцы пробежались по запыленной клавиатуре.

«Скажи, а что на тебе сейчас надето… типа красное белье или эдакий шикарный корсет, просвечивающий во всех местах?» — печатая эту фразу, надворный советник Федор Каледин высунул кончик языка — разумеется, чисто случайно. Поставив знак вопроса, он придавил клавишу Enter.

Тарахтящий ноутбук-трехлетка тускло мигнул экраном, выдав «полоску»: «Golden Foxy получил (а) ваше сообщение». Наблюдая за движущейся картинкой, Каледин плотоядно облизнулся. Не глядя, он на ощупь затушил сигарету в чугунной пепельнице, и без того полной свежих «бычков».

«На мне вообще ничего не надето, — возник ответ. — Я абсолютно голая».

«О… вот кто бы сомневался», — злобно подумал Каледин.

Он вновь забарабанил по расшатанным кнопкам ноутбука.

«И что ты сейчас хочешь от меня?» — спросил Федор, затаив дыхание.

«Нуууу, — вспыхнули на мониторе буквы. — Вариантов миллион. Я обалденно темпераментная девушка — и, между прочим, имею княжеский титул. Не вылезаю с балов от государя… у меня пятый размер груди».

Каледин насквозь прокусил фильтр новой сигареты.

«А какой именно груди? — напечатал он. — Правой или левой?»

Следующее сообщение пришло не сразу.

«Ты до странности одну тварь напоминаешь, — с тревогой откликнулась Golden Foxy. — Опиши, кисуль, свою внешность. Я должна представлять того, кому сейчас отдамся, как нимфа фавну. Аххххх, я попросту вся горю».

Почесав затылок, Каледин посмотрел в зеркало на стене. Стекло, покрытое сантиметровым слоем пыли, украшал орнамент из высохших тараканов и комаров. Протереть его надворный советник собирался уже полгода, но как всегда прелесть лени нокаутом сокрушала здравый смысл. К чему? Он и без этого знал, что увидит: стриженного ежиком блондина среднего роста, лет примерно тридцати двух, в семейных трусах черного цвета. Худое лицо чуть-чуть портила горбинка на носу, на правой стороне груди розовел шрам. Блондин восседал на коже офисного кресла (через спинку перекинута футболка с логотипом «Раммштайн»), располагаясь за древним столом, чей возраст затруднился бы определить даже опытный антиквар. Кроме стола, в крохотной комнатушке (метров десять) теснились продавленная односпальная кровать (подарок кого-то из жалостливых сослуживцев) с несвежими простынями, пара табуреток и холодильник марки «Бояринъ», до отказа набитый пивом. Обои ввиду грязи приняли цвет чернозема: они свисали клочьями, приоткрывая штукатурку. Трухлявый паркет покорно лежал под ногами, но эта покорность была обманчива — при малейшем нажатии он верещал, как блондинка в порнофильме. Новым в комнате был только абажур для лампы с потолка: в общем бардаке он смотрелся герцогиней, отдающейся извозчику на заднем дворе трактира.

«Лишний вопрос, — агрессивно клацнул клавишами Каледин. — Я, солнце мое, просто охренеть какой. Симпатяга, играющий мускулами, с сексуальной щетиной, кудрявыми волосами до пояса, благоухающий ароматом от „Баленсиаги“. Разговариваю я с тобой через вай-фай со своей трехэтажной виллы… на острове (он быстро глянул рекламу сайта imperia-travel) Бали — лежу-с на огромной кровати под балдахином, с гнутыми ножками… мне подают ледяной коктейль, а ветер с пляжа обдувает меня прекрасной прохладой. Кстати, еще немножко о себе — примерно 25 сантиметров».

«ВАУ!!! — сообщение пришло заглавными буквами. — Ух, как я всегда мечтала об этом, чтобы… чтобы вот… чтобы прям 25 сантиметров. А то мой бывший муж, знаешь… мало того, что урод — так у него даже пяти не было».

«Да неужели?» — дрожащими от злости пальцами отпечатал Каледин.

Ответ засветился множеством смайликов.

«Еще бы, — сидя где-то в центре города, молотила по клавиатуре Golden Foxy. — И к чему говорить об этом ничтожестве? Ты возбудил меня, мой островной тигр, — я хочу групповуху. Там рядом с тобой случайно нет сантехника Петровича? Пусть зайдет, в спецовке на голое тело, и скажет…».

Каледин напечатал пару фраз. Подумал и стер их: цензурных слов эти фразы не содержали. Покойная маман объясняла ему с отрочества, что ругать женщину матом недостойно дворянина.

«Смотря какую женщину, мама, — мысленно ответил ей Каледин. — Эта мертвого из себя выведет».

Баннер на сайте замигал рекламой: «Горячие пажи для состоятельных купчих. Юноши из благородных семей — 100 евро в час». Каледин хмыкнул. С тех пор как личное дворянство в империи стали присваивать после окончания техникума, пажей развелось как собак нерезаных. Телевизор надворный советник не включал давно: по «ящику» показывали визит старшего и младшего императоров (цезаря и августа) в провинцию, трансляцию съезда правящей партии «Царь-батюшка», богослужения и ситком-сериалы с закадровым смехом в стиле «Камергерских дочек».

«Какой, к свиньям, сантехник? — вцепился в клавиши Каледин. — Ты их вживую видела? Деревенщина в телогрейке плюс водочное амбре. Я сам разочарован, но знаешь — порнуха отличается от реальности. Вчера пиццу заказал — так приехала не фрейлина в стрингах, а дедок на мотоцикле».

Компьютер зажужжал, словно сочувствуя надворному советнику.

«Слушай, тебе-то что? — нервно ответила Golden Foxy. — Я в Интернет зашла после работы, испытать виртуальный оргазм. Могу я чуточку пофантазировать, открыть тайные желания аристократки, задавленной дворцовыми условностями? Так нет, и в эротическом чате мораль читают. Я голая. Я умираю от желания. Хочу безумств, шампанского и групповухи».

Каледин вздохнул. Фильтр второй сигареты упокоился среди «бычков».

«Алиса, ты блядь», — напечатал он с философской грустью.

Golden Foxy вывалилась из сети, но, как выяснилось, ненадолго.

«Каледин… — появилась надпись. — Сволочь — это ты?»

«Разумеется, — нащелкал кучу смайликов Каледин. — А кто ж еще?»

«Офигеть можно!!! — вырвалась на монитор гневная фраза. — Значит, вилла в тропиках? Кудрявые волосы? 25 сантиметров? Какая же ты скотина!!!»

«Пятый размер? — не сдавался Каледин. — Титул княгини? Балы у государя? Голышом у монитора? Я же отлично вижу на тебе старый халат и бигуди. Вот действительно: этот вариант сможет возбудить разве что сантехника».

Ухмыльнувшись, он переждал новую паузу собеседницы.

«Mein Gott, — прилетел на экран тревожный ответ. — Моя квартира опутана шпионской техникой? Мертвец. Завтра пошлю е-мэйл твоему начальству!»

«Дура, — стоически отозвался Каледин. — Ты же опять вебкамеру не отключила. Завтра на youtube вся империя будет этой записью любоваться. Аааа, вот она, баронесса фон Трахтенберг: фурия, что поймала серийного убийцу по кличке Ксерокс{[2]}. И какой-нить безусый юзер из юнкеров обязательно оставит коммент: „Очинь ниплоха, но тема сисег не раскрыта“».

Видео Алисы в мониторе Каледина, вспыхнув, исчезло. Зато зазвонил сотовый: на дисплее появилось изображение красного чёртика с вилами.

— Федор, — голос Алисы хрустел, как сухарь, — официально заявляю: прекрати «пасти» меня в чатах. И незачем вызывать моих кавалеров на дуэль. Кто штабс-капитана Барятинского на поединке проткнул? Мне пришлось к нему в больницу с апельсинами ездить. Ты всю личную жизнь мою угробил. Только начинаю на дворянской party глазки строить — мужики в восторге. Но едва представлюсь — «Алиса фон Трахтенберг», так бледнеют, и сваливают.

— Я тебя по делу разыскиваю, — ушел от вопроса Каледин. — Полчаса назад из департамента полиции позвонил директор Муравьев. Весь на нервах. Просил срочно тебя найти: им до зарезу необходим психолог-криминалист из центра Сеславинского. Набираю твой номер, так ты, змея, мобилу не берешь, упиваешься своей крутизной — воображаешь, что я тут помираю без тебя.

— А что? — напрямую спросила Алиса. — Неужели не помираешь?

Если надворный советник и колебался, то примерно долю секунды.

— Некогда, — пресыщенным голосом сказал он. — Возле моего офиса открыли новое отделение Института благородных девиц. А что им нужно-то, этим семнадцатилетним фрейлинам? Только секс, секс и секс. В постель сразу по пять человек прыгают… плетки, наручники, дилдо. Оргии такие организуются… жаль, что Калигула мертв — точно сдох бы от зависти.

Алиса молчала. Каледин переменил тему, быстро, как умел всегда.

— Так вот, — сказал он, не меняя интонации. — Не дозвонился по мобильному, домашнему — а начальство-то на воротнике висит. Пришлось искать тебя в чате. Где ж еще ты можешь торчать ночью, княгиня с пятым размером…