Борис Толчинский «ВОСКРЕСШИЕ И МСТЯЩИЕ. Книга Януса»

Из «Походных записок» рыцаря Ромуальда

Последние три месяца мой светлый герцог не в себе. А началось это в тот день, когда убрались амореи. В тот день, когда шел чистый снег и в небе появился Вотан.

Мой государь давно не верил в Вотана, да и в иных богов не верил. «Богов творят лукавые жрецы, чтобы морочить честный люд», — заявил мне герцог ещё прошлым летом. Вот и теперь ему казалось, морок сотворили проклятые Ульпины.

Сказать по правде, сперва я тоже думал, что они вернулись. На следующий день мы с герцогом обследовали их прежнее жилище в пещере Гнипахеллир.

Его мы не узнали, а если быть совсем уж честным, то даже не смогли туда пройти. Как видно, амореи, завладев Ульпинами, поспешили извести все их следы. А сделав это, для верности взорвали несколько ходов и залов, включая и чертог, который Марк Ульпин называл своей «лабораторией». Мы не нашли следов — как будто эти колдуны всего лишь нам приснились!

— Ты погоди, Ромуальд, со дня на день они опять напомнят о себе. Я знаю, Марк и Януарий живы! — сказал мне тогда герцог.

Но дни текли, а колдуны не объявлялись. Мы ждали чудес, знамений, вещих снов — но ничего этого не было. Если вы помните, прежде мудрые сны видела Доротея, но и ей не снилось больше ничего.

Со временем мой государь сделался несносен. Он всякий день бродил по лесу, по пещерам, брал меня с собой, всё что-то изучал, высматривал, как будто куст какой-то или камень мог заявить ему присутствие Ульпинов. Он ничего не находил, и в такие часы злоба, какую я не видел прежде, поглощала его; герцог грозил этим невидимым Ульпинам, проклинал и их, и амореев, и себя, за дурость, что связался с ними; разговаривал как будто сам с собой, а больше сетовал, что вероломные Ульпины нарочно мучают его, доводят до отчаяния, дабы потом явиться и прибрать к рукам.

Не знаю, кто уж его мучил, но знаю точно, он мучил нас, и хуже всего приходилось бедной Доротее. Свою красавицу жену, мать его сына, которая ради него пожертвовала родиной и сладкой аморейской жизнью, он стал подозревать в потворстве колдунам, в сговоре с ними. Как прежде подозревал, будто Доротея шпионит против него в пользу отца, Корнелия Марцеллина. Несчастная молила ей поверить, клялась, что невиновна... но большее, чему поверил государь, так это заключению, что Доротея не по доброй воле потворствует Ульпинам.

— Проклятые еретики используют её, — сказал мне герцог, — а Доротея этого сама не видит или не хочет видеть!

Герцог стал злой, свирепый, как хримтурс. Малейшую провинность он наказывал; если в былые времена не находилось рыцаря, который бы не обожал его, то нынче государь точно задался целью убить эту любовь, — одним лишь страхом правил!

Однажды я не выдержал и заявил ему, на правах друга:

— Напрасно ты пытаешься найти следы Ульпинов: в тебе самом злодеи наследили. Их уже нет, а ты себя ведешь, как будто демоны тобою водят!

Мой государь разгневался тогда, вкатил мне оплеуху, точно не рыцарь перед ним стоял, а грязный смерд. Я не стерпел такое, мы подрались. И странно, драка со мной, с преданным другом, как будто вернула ему разум.

Он понемногу начал приходить в себя. Тем более, что прав безумствовать у государя не было: мы все нуждались в нём. Он был вождем свободного народа, он возглавлял борьбу с имперскими войсками, он победил, изгнал захватчиков — теперь он был обязан нами управлять!

Наша страна была разорена. Сто тысяч галлов амореи истребили, ещё сто тысяч увели в рабство; всего у герцога осталось полмиллиона подданных, и все хотели есть, работать, жить. Нам нужно было восстанавливать хозяйство; зиму мы пережили кое-как, но шла весна, поля были не убраны, зерна недоставало и на прокорм, и на посев, — и каждый понимал, что, если не засеем, то урожай не соберем, и в следующую зиму будем голодать.

Казна была пуста, и герцогу пришлось залезть в карман к своим подданным. Верные ему ратники проносились по городам и замкам, выколачивая налоги, точно дань. Платить приходилось людям, которые душой поддерживали государя в его борьбе с захватчиками. Однажды я услышал, как некий горожанин в сердцах ответил герцогу: «Мы верили тебе, а ты похуже вор, чем амореи: они последний хлеб не отбирали».

Отдельные бароны с волей государя не смирились, решили утаить добро, а когда люди герцога забрали добро силой, задумали уйти от нас, то есть, отложиться. Это уже была измена, и герцог покарал её с таким свирепством, какое ужаснуло даже мастеров заплечных дел. Замки мятежников он разорил, а самих ослушников велел привязать веревками к коням и так тащить, пока весь дух из них не выйдет. С тех пор никто не бунтовал.

Однако главная опасность таилась там же, где всегда, — у амореев. Мы-то надеялись, что их первым министром станет Юстина, которая не раз щадила прежде нашего герцога. Когда пришло известие, что власть в Империи отныне отправляет Марцеллин, мы стали готовиться к худшему. Но у нас не было армии, с которой можно амореям противостоять.

— Если они высадятся снова, мы даже не сумеем дать им генеральное сражение, — не раз говорил мне герцог. — Легионеры будут гнать нас, как собаки лис, мы будем только огрызаться, и снова придёт день, когда собаки нас загонят, загрызут, а наши головы пошлют хозяевам.

Но время шло — никто не нападал на нас. И герцог понял, что за это нам следует благодарить самих врагов, сказать точнее, их политические дрязги. Очевидно, рассудил он, у первого министра Марцеллина нет возможности начать ещё одну войну, видать, некрепко он сидит в своем дворце!

Стало быть, нам выдалась новая передышка. В том, что амореи рано или поздно попробуют вернуть нас под своё имперское ярмо, герцог не сомневался ни секунды. Поэтому об армии была его первая забота. Он разослал верных людей в те части света, где меньше опасались амореев, — на острова эгейского архипелага, в Верингию и Каледонию, к склавинам и степным кочевникам. Ему нужны были сильные вои, но не такие, которые сражаются единственно ради звонкой монеты и мать свою готовы обменять на аморейские оболы. Само собой, бесплатно с амореями мало кто станет драться; осознавая это, мой государь опустошал запасы предков: всё золото и серебро, что оставалось, он направлял в оплату новых воев, а также на закупку снаряжения и провианта.

Тут тоже приходилось действовать умело, скрытно: купцы с иных земель к нам ехать опасались, а наших всюду притесняли, никто не продавал им ничего и ничего у них не покупал. Было яснее ясного, никак не обошлось без амореев! Известно, царствуют они в торговле, словно боги в Вальхальлле! Нам приходилось заводить дела исподтишка, через третьих лиц. На этом мы много теряли, на наших бедах наживались лихоимцы, но выбора у нас не было. Мы продавали дорогие вещи предков, взамен же получали шанс.

Особенно нам помогли эгейские пираты. Люди это странные, на мой взгляд. Начать с того, что многие среди пиратов были амореи, отверженные, как Ульпины, но, к счастью, вовсе не кудесники. Ещё среди пиратов обретался всякий сброд, будто со всех краев огромной Ойкумены; встречались там привычные нам греки, великие искусники морского ремесла, но были также удивительные люди с косым разрезом глаз, умеющие драться пальцами, точно ножами, и лазать по деревьям, как коты; ещё среди пиратов были черномазые, похожие на лестригонов-людоедов, и карлики, жующие траву, наконец, встречались там светловолосые гиганты, имеющие наглость утверждать, что мы, гордые галлы, от них произошли!

Эгейские пираты амореев опасались, поскольку против их военных кораблей пиратские посудины все равно что мужик с вилами против тяжеловооруженного рыцаря. Несмотря на своё подавляющее превосходство, амореи отчего-то позволяли пиратам жить и лиходействовать против аморейских же негоциантов. Изредка Империя устраивала показательные рейды на острова архипелага, но никогда разбойников не добивала. Как видно, тут опять политика замешана.

Из-за нее, политики, пираты трусили открыто с нами торговать. Сам был свидетелем, как разбойничий посланец говорил моему государю: «Мы за тебя, отважный герцог, обеими руками за тебя, мы ненавидим наглых амореев, мы будем помогать тебе — но горе нам, если об этом кто в Темисии прознает! Ты сам пока не представляешь, насколько длинные у амореев руки, от них не скроешься, разве что в морских волнах или в сырой земле».

Эта загадка, между прочим, также изнуряла герцога. Он понимал и без объяснений пирата, что амореи, если захотят, его везде достанут. Границу нашу никто не охранял, да и по морю убийцам труда не составляет к нам проникнуть.

— Стало быть, нет у них такого приказа, убивать меня, — размышлял герцог. — Амореи, нужно отдать им должное, ничего не делают без приказа. О, если бы у нас, у галлов, была б такая дисциплина, мы не тряслись бы нынче за свою свободу!

Со временем мой юный государь разобрался, почему события текут именно так, а не иначе:

— Лукавый Марцеллин не шевелит и пальцем, чтобы меня добить. Видать, надеется, что сам я приползу, взмолюсь о милости. Ну, нет, такому не бывать, он не дождется: не для того мы проливали кровь, чтобы снова ползать на коленях!

Я понимал, насколько прав мой герцог, и восхищался его душевной силой. Пока внезапно боги не обрушили на нас опровержение его словам и чудо, которое совсем не ждали мы...