Оглавление
Ночь. Начало Беды
Ночное дежурство обещало быть с сюрпризами – в одной из бригад «Скорой помощи» заступил молодой специалист, к которому накрепко прикипело прозвище Басаев. Уж на что Светка Куренкова была доброжелательным и спокойным диспетчером, но даже ее он сумел довести до белого каления.
– Да это же Басаев какой-то – как он на дежурстве, так теракт вместо дежурства получается! – в сердцах высказалась Светка после очередного художества.
То ли потому, что врач был брюнет с юга, то ли потому, что из-за ранней и обширной лысины он брил голову и носил бороденку, то ли потому, что явно наркоманил, – но кличка прилипла намертво.
Выгнать его было невозможно – за него ходатайствовали с такого верха, который никак обидеть нельзя. Начальство выбрало соломоново решение: Басаева посылали только на самые примитивные, наипростейшие вызовы. В водители ему дали меланхоличного Дважды Теодора Советского Союза – Теодора Теодоровича, дорабатывавшего последний год до пенсии.
– Хорошенькая парочка никудышников получилась, – съехидничал на эту тему патриарх подстанции Гарифуллин. Нет, совсем назвать никудышником Теодора Теодоровича было нельзя, но все знали, что он едет куда бы то ни было вдвое дольше, чем любой другой водитель. Тот же Гарифуллин утверждал, что пешочком с отдыхом и беседами он доберется быстрее, чем с Дважды Теодором. Предлагал побиться об заклад, но все опасались. Действительно – проиграть было легко.
Сейчас парочка никудышников отправилась на вызов к Безмозговой. В диспетчерской нависло ожидание. Безмозгова была тоже легендой. Сухонькая маленькая старушонка, полностью соответствовавшая своей фамилии, очень любила лечиться. Она постоянно вызывала «скорую помощь», особенно ночью. Это началось еще до того, как Гарифуллин пришел на подстанцию молодым специалистом, и продолжалось уже лет тридцать.
Гарифуллин утверждал – со слов своих коллег еще того, «досюльного времени», – что Бог на самом деле сначала создал Безмозгову, а уж потом – Адама и Еву.
Сначала бабку считали просто головной болью, но потом оказалось, что эта «ровесница крейсера «Аврора» и «ветеран Куликовской битвы» отличается от ей подобных в выгодную сторону: она одинаково воспринимала любые методы лечения и ей было без разницы – сделали ей йодную сеточку или забабахали магнезию внутрипопочно. Главное, чтоб лечили.
Поэтому она стала своеобразным полигоном для молодежи, и многие поколения фельдшеров и врачей отрабатывали на ней свои навыки.
Сейчас на традиционный вызов бабки отправился Басаев. С одной стороны, бабка выдерживала такое, о чем предпочитали не знать ни начмед, ни главврач подстанции, чтоб не поседеть сразу и не рехнуться…
С другой, все знали, что Басаев может невозможное.
Ну и, конечно, он отмочил. И как отмочил!
Звонок поступил почему-то с его мобилы. Он вопил так, что не только Светка, но и все бывшие в комнате слышали его вопли.
– Мы прибыли!!! Тут была смерть до прибытия!!! Я только собирался писать документы, а она восстала из мертвых!!! Она меня укусила и обоцарапала!!! Я в ванне!!! Тут нет защелка!!! Она дверь тянет!!! Помогите-э-э!!! Хоть кто как!!! Я не удержусь долго!!! Она лезет!!! Влезла!!!
Пошли короткие гудки…
Молчаливая обычно Вера Сергеевна вполголоса высказалась:
– Это уже не похоже на героин. Вероятно ЛСД. Может быть, и ЛСД и героин.
Светка отозвалась:
– Да неважно. Все записано – он по городской связи говорил. Отмажут и это, конечно, но, наверно, дорогонько встанет.
Вера Сергеевна хмыкнула, очевидно представив в лицах, как молодой обалдуй героически сражается с сухонькой «метр тридцать в цилиндре и на табуретке» старушонкой.
Куренкова попыталась связаться с Басаевым по номеру его мобилы, но там были короткие гудки. Тогда она стала вызывать Дважды Теодора, и тот минут через десять отозвался. Очевидно, в пешем строю он тоже умел поспешать.
По его словам, Басаев был на вызове трезв – ну, во всяком случае, от него не пахло.
Перспективу сходить и проверить, что там такое произошло, Теодор Теодорович воспринял совершенно без энтузиазма, и Светке пришлось применить к нему весь свой арсенал – от воркования до угроз административного характера.
Наконец она положила трубку и заметила:
– Теперь через часик можно будет узнать новости: как-никак на второй этаж подниматься…
Вера Сергеевна опять хмыкнула, а смешливая Алия прыснула, но негромко, чтоб не нарушать рабочую атмосферу в диспетчерской.
Бредовость сообщения Басаева была и впрямь высшего градуса. Если смерть была до его прибытия, то кто ему открыл дверь? Восстать из мертвых – это еще веселее.
Иисус и Безмозгова…
Ну а уж ворваться в ванную к бугаю, вцепившемуся в дверную ручку…
Вспомнили о миссии Дважды Теодора гораздо позже, чем через час.
Во-первых, вызовы посыпались как из дырявого мешка, во-вторых, пропала со связи бригада Лозового, посланная на серьезное ДТП. Все попытки связаться с никудышниками тоже ни к чему не привели.
Посовещавшись с девчонками, Светка стала названивать в милицию. Там, судя по всему, тоже было что-то не ладно, но они пообещали разобраться и послать кого-нибудь из освободившихся сотрудников. В общем, ночка была та еще…
Впрочем, бывали и похуже…
Утро первого дня Беды
Если я чего и не люблю, так это телефонные звонки рано утром. Это означает, что от меня кому-то что-то нужно. А мне как раз нужно совсем другое – продолжить спать, если быть точным. Я понимаю, что уже практически день, но мне сегодня во вторую смену, и потому за компом я вчера засиделся до сегодня…
Но назвался врачом – бери трубку… Страждущие страждут…
Звонил братец. Неожиданно серьезный.
– Дарова! Сразу говорю – я совершенно трезвый и не потреблял ничего. Кроме булки с чаем. И уже щипал себя в разные места до синяков.
– Я за тебя рад! А попозже ты позвонить не мог? У тебя там что, штаны горят?
– У меня все хужей. Я это предисловие сделал, чтоб ты не подумал, что у меня бельканто или что я у кого из своих клиентов нашел в нутре кило кокаина и тут же все вынюхал.
– Звучит ободряюще. Ты б покороче, я еще бы часик поспал!
Братец шумно по-коровьи вздохнул:
– Если коротко, то я сегодня пришел на работу. Прозектор дверь не открыл. Стал смотреть в окна и стучать – у нас звонок еще, наверное, при Александре Освободителе поставили, музейная вещь, думал, не слышит. А теперь не кидай трубку: все мои мертвецы вместе с прозектором – я его по белому халату узнал – жрут вчерашнего мотоциклиста в секционном зале. На мои стуки – ноль внимания… Но я-то все хорошо разглядел – у нас форточка не закрашена, так что с моим ростом видно отлично. Они его просто жрут. Я. Понимаю. Что. Это. Невозможно. Это если ты что сказать хочешь…
– Ты точно не пил, не нюхал, не вкуривал, не колол?
– Я как новорожденный. Причем новородок старорежимный – без послеродового похмельного синдрома.
– А может, это репетиция первого апреля? Ты ж сам прикалывался – ну когда тебя выперли с кафедральных лаборантов и заодно с пятого курса?
– Я был бы щщщастлифф… Но они его просто жрут. Рвут из него кусками мясо. И это тоже невозможно – человек так сырое мясо жрать не может. Челюсти не те и зубы не те…
Это не прикол.
– А друг из друга они куски не рвут?
– Не-а. Только мотоциклисту весь решпект с увагой. Правда, может, потому, что ему нечем кусать – сто шестьдесят кэмэ, да плюс бетонная стена, да минус шлем…
– Так. Ты не сердись, но как-то не верится в это. Честно. Это розыгрыш?
Братец опять вздохнул. Сейчас уже скорее как кит. Он вообще-то хороший парень, хотя и приколист. Работает судмедэкспертом в Петродворцовском бюро судмедэкспертизы. Что всю семью удивляет, так это то, что его там ценят и всерьез уважают. Шуточки-то у него бывали всякие, но, во всяком случае, незлые. И если его раскусывают, то сразу признается… В целом совершенно невнятная ситуация. И на белочку вроде непохоже…
– Нет. Не розыгрыш. Я понимаю, что надо милиципунеров вызывать. Если я им все это расскажу, то они пришлют бригаду из ПНД{[1]}. Тех я никого не знаю. Пока разберутся, наколют галоперидолом – и буду я Лером Новодворским… Мозги свои жалко. Я, собственно, совета хочу попросить: как мне их вызвать и чтоб приехали? Своими глазами глянут – будет проще.
– Я бы сказал, что морг обнесли ночью. А когда к тебе выедут, отзвонился бы еще раз и сказал как есть: типа не считайте меня сумасшедшим и выехавшим не говорите. Если они скажут то же самое, значит, дело плохо и Армагеддец с Апокалипсисой нагрянули.
– Ну, в общем, как-то, наверно, так. У меня как-то сейчас плохо с соображательностью… Я тебе отзвонюсь… Слушай, у прозектора с лицом что-то неладно… Ну, отбой, связь кончаю.
Гм… Сумасшедших у нас в роду не было. Если это не шизофрения и не острое отравление таблетками-порошочками, то даже и не знаю, что думать. Да не, быть этого не может.
Все равно не засну. Поставлю чайник.
Так. Или братец стал умом скорбен. Или что-то другое. Что может быть другое?
Ожившие мертвецы… Ромеро{[2]}… Зомби… «Мо-о-озги»…
Что с гаитянскими зомби? Они ведь тоже умирают. Лежат в могиле. Потом их вынимают оттуда «колдуны» и ожившего человека пользуют на тупой и тяжелой работе. Заодно помимо бессловесного раба, что полезно в хозяйстве, еще и запугивают своей некромантией окружающих – до поросячьего визга. А суть в подборе нейротоксинов, которые вводят бедолагам – всасываются в слизистые, когда им в лицо бросают или выдувают порошочек… Стоит вдохнуть – и конец человеку… Потом тяжелейший шок, кома с минимальными признаками жизни – и выздоровление… Только без большей части коры головного мозга. Она от тесного знакомства с нейротоксином рыбы фугу гибнет…
Фильм, помнится, даже был про американского фармаколога, который эту штучку разгадал… «Змей и радуга»{[3]}, точно.
В Петродворце завелся колдун-вуду? Бред, конечно… Хотя после перестройки чего только не было… Или все клиенты судмедморга отужинали в японском ресторане с дрянным поваром? Там ведь эта самая рыба фугу – деликатес, только готовить ее может специально обученный повар экстра-класса… Но все равно в Японии периодически кто-нибудь или дохнет, или становится глубоким инвалидом, сходив в ресторан с рыбной кухней…
Чайник, сволочь, не закипает. Наверно, потому, что я на него таращусь. По совету Джерома{[4]} надо не смотреть на него, а, наоборот, показывать всем своим видом, что чай – последнее, чего бы ты хотел…
Что еще может быть у братца? Про сумасшествие буду думать в последнюю очередь, пока симптоматика не каноническая, отложим эту версию. Что может быть еще?
Может, они потому и стали жрать мотоциклиста, что у него расквашена голова и соответственно мозги наружу? Но по классике – они любят свежие «мо-о-озги»…
Глупости какие в голову лезут… «Пэрис Хилтон не страшны зомби! У нее нет мозгов!»
Позвоню-ка я ему сам! Вот ведь дьявольщина – мобила разрядилась. Опять совсем про нее забыл. Ладно, по домашнему.
Братец ответил тут же, словно держал трубу в руке:
– Ага!
– Что нового?
– Менты прибыли. Чешут затылки. Судя по всему, после переговоров не они одни.
– А службу ПНД за вами всеми не выслали?
– Не-а. Нас тут слишком много. Это во-первых. А во-вторых, тут тебе не проклятый тоталитаризьм! Прав у ПНД сейчас нет никаких… Ждем начальство – сержант туда соваться без начальства не хочет. Приедет Гутковский – будет решать. Он, к слову, не поверил. Считает, что тут все формалину напились.
– Ну у него есть некоторые основания. Как эти зомбы выглядят?
– Да как обычные покойники. Кстати, не все восстали – кроме мотоциклиста так же неколебимы подснежники и месячной давности топляк. И баба зеленая подвальная тоже лежит. Жрут почему-то только байкера. И вообще, все вчерашнего вечернего поступления поднялись, которых уже без меня привезли.
– Они, случаем, не ходили в японский ресторан?
Братец ржет. Похоже, не ходили.
– Это бомжи-подзаборники. Вчера заморозки были, эти олухи так ловко запалили печку в дачном домике, что траванулись угарным газом. Их поздно вечером всех четверых и привезли. Одна баба, трое мужиков. А тут с чего-то и прозектор к ним присоединился. У него, между прочим, обгрызена рука. И знаешь, точно у него что-то с лицом. Этих четверых я вчера не видал, а у него морда стала как лошадиная. И по-моему челюсти заматорели…
– Ну если ты не шутишь, то сырое мясо так просто не откусишь… Так что челюсти понятно…
– Слушай, позвони родителям, а! Пусть они пока особенно из дому не выходят! Только так… осторожненько… Не хотелось бы, чтоб они тут же примчались на деток сумасшедших любоваться…
– Принято. Позвоню. И тебе тоже.
– Отбой, связь кончаю.
…Родители уже убыли на дачу. Чтоб нам не мешать. Жениться уже бы нам пора, а мы с братцем все вольными казаками. Нам ненавязчиво намекают, что пора бы и о внуках подумать.
Южан в пример ставят. Нет, все верно, оно, конечно, и надо бы. Но пока еще можно не впрягаться в семейное тягло – почему б и не пожить в собственное удовольствие.
Дача – обычный деревенский дом предвоенной постройки. Деревня – забытая Богом дыра в Новгородской губернии. Но родителям там почему-то нравится. Вот со связью там хреновато – всучил я им мобилку, но пользуются они ею с опаской, да и прием неуверенный. Особенно утром…
С третьей попытки дозвонился. Трубку взяла мама. Это хорошо. Она не то чтоб разумнее отца, но с нею договориться проще. Отец фыркнет, выбросит из головы и сделает все по-своему. Маму убедить легче.
Разговор получился короткий – они переживают, что минута разговора стоит как буханка хлеба, но вроде удалось убедить не болтаться сегодня вне дома. Ну да и погода у них с утра мерзостная, так что удержать отца будет несложно.
Ага, чайник засвистел! Свисти, свисти, гад! Я еще посмотрю – пить сегодня чай или нет.
Ладно, выпью. Правда, в холодильнике брать нечего. «Оскудела Земля Русская!» Надо бы в магазин после работы забежать… Ничего, хапнем пустого чаю. Не впервой.
И все же что там с братцем? Если б это была шуточка, родителей бы он втягивать не стал. Ну-ка, еще до выхода на работу есть время.
– Ага?
– Ты не обижайся… Не то что я тебе не верю…
– Или верю. Хотя я тебе не верю! Ты чего хотел-то? Я бы тебе не поверил, перевернись ситуация зеркально. Ну?
– Ты говорил, что там твои приятели из милиции рядом. Может, дашь с кем поговорить?
– Слушай, попробую…
Дальше я пару минут слышу, как он уламывает кого-то, говоря, что я его брат, ни разу, не журналист, никакой огласки, никаких фамилий, никакой записи…
Уломал наконец.
– Что тебе нужно? – Голос неприветливый, даже, пожалуй, неприязненный, с хрипотцой.
– Брат рассказал такое, во что не верится. Хотел бы понять, свихнулся брат или и впрямь там чертовщина.
– Как зовут брата, когда родился, как зовут тебя? Твой адрес и место работы?
Несколько опупеваю. Потом доходит – мент не хочет попасть в идиотскую ситуацию (хотя что там, уже попал) и старается перевести разговор в привычное русло. Заодно убедиться, что это не подстава и я именно тот, за кого себя выдаю.
Подавляю желание съязвить и бодро рапортую. Шутковать с ментами, патрулями, часовыми, таможенниками и погранцами, когда они при исполнении, глупо и неполезно для здоровья.
– Докладываю, – говорит хриповатый голос, – морг заперт, в форточку видно, как четыре покойника в гражданской одежде и пятый – в медхалате – поедают шестого. С аппетитом. Остальные наблюдаемые покойники ведут себя прилично. Сроду такого не видал, и зрелище поганое.
Далее собеседник выдает грамотно составленную тираду, не относящуюся к делу, – видно, чтоб душу облегчить, – и передает трубку братцу.
– Ну вот так. Двое из троих патрульных блеванули, полюбовавшись, а они всякие виды видели. Так что зрелище пикантное. Что еще добавить?
– Мне на работу пора. А ты, когда они начнут двери открывать, не лезь вперед.
– И не подумаю. Им сказал, чтоб с кинологом приехали. Полезно будет надеть этот собачий прикид… ну в котором собак дрессируют. Но есть сомнения. Гутковский – он немного отморозок, считает себя пупом земли и больше всего боится, что кто-то в его крутизне усомнится. Так что не уверен, что тут все будет пучком… Но я поостерегусь. Все, удачи! Связь кончаю! Да и сам поостерегись!
Вылез я из дома такой груженый, что чуть не влетел под колеса на перекрестке. Облаяли, и, к сожалению, заслуженно – попер на красный самым дурным образом. Потом ловил ртом ворон и почти пропустил зеленый.
Не, так дело не пойдет – надо встряхнуться. Вот и маршрутка кстати. Водитель «шайтан-арбы» сегодня не слишком джигит, почти нормально водит.
Что там у братца? Что там у него может быть? Если все это не бред… К слову, может, это я свихнулся, а свой бред украсил братцем с его бредом? Может, сплю?
Закрываю глаза, трогаю руками подлокотник. Выше стекло. На пальцах остается внятный слой пыли. Открываю глаза – так-таки «газель». Ущипнул себя за руку – больно. Ущипнул сильнее – еще больнее, но ничего не поменялось. Интересно, а как понять, что у тебя бредовое состояние? И почему бы в бред не включить боль от щипков?
На подходе к поликлинике ощущение бреда усилилось. Стоянка для автотранспорта почти пустая – сроду такого не было! И ни одной машины «скорой помощи»! А они всегда ставили свои таратайки здесь, хотя официально их служебная стоянка с другой стороны подстанции. Но им тут удобнее и на пару десятков шагов ближе, потому всегда с ними были свары. А тут пусто.
Дальше – больше. Двери заперты, стоит кучка посетителей и посетительниц – человек пять, – галдят, дербанят в звонок, но явно без результатов.
Чертовщина какая-то.
Отхожу назад – о, со второго этажа на меня кто-то смотрит, машет рукой и исчезает в глубине кабинета. Подхожу к двери, с трудом пробиваюсь поближе сквозь эту толпу, созданную всего пятью человеками, – меня заподозривают в разных черных помыслах, но объясняю, что я врач, и, на мое счастье, кто-то из пяти меня узнает.
В тамбуре за дверями появляется наш гошник{[5]} Сан Саныч. Вид у него жуткий – лицо серое, мокрое, волосенки прилипли к коже и, чего никогда не видывал у него, подмышки халата промокли от пота двумя здоровенными полукружьями – чуть не до пояса. Сам халат изгваздан в грязи, здорово замаран кровью и порван. В руке Сан Саныча палка от швабры и вид злобно-грозный.
Приоткрыв дверь, он тут же напустился на тетку, стоявшую самой первой:
– Я тебе, дура, уже третий раз говорю: поликлиника закрыта, у нас опасная инфекция и до проведения полной дезинфекции поликлиника работать не будет! Тебе палкой по башке твоей дурной врезать, чтоб поняла?
– Доктор, ты полегче, – заступается за тетку мужичок средних лет, – нехорошо так орать!
– А три раза подряд толковать одно и то же хорошо? Идите вы все отсюда подобру-поздорову, а то сами заболеете! Заболевание смертельное и легко передается!
– Мне назначено! – визгливо и как-то привычно вопит тетеха.
– Шваброй тебе, дура тупая, по башке назначено. Сейчас выпишу! – звереет милейший и добрейший обычно Сан Саныч.
Между тем из пяти страждущих двое улетучиваются. Мужичок, видя это, тоже смывается.
Сан Саныч и впрямь трескает бабу по башке палкой, отчего баба затыкается в своем базлании, ловко разворачивает ее спиной и молодецким пинком посылает с лестницы в кусты. Шмякнувшись, баба быстро вскакивает и с визгом улепетывает…
– А вы чего, особого приглашения ждете? – поворачивается он к последней посетительнице.
– Хочу узнать, что за инфекция и что рекомендуете делать для профилактики, – довольно спокойно отвечает пожилая женщина.
– На манер бешенства. Передается при укусах. Смертельная. Потому подальше держитесь от ковыляющих неровной походкой, от тех, кто укушен, на ком кровь. От меня, например, держитесь подальше. А еще опасайтесь мертвецов или похожих на них. И лучше эвакуируйтесь пока из города.
– Спасибо, – кивает женщина. – Почему надо опасаться мертвецов? Заразны?
– Заразны. Особенно после того, как воскресают. Не убедился бы в этом кошмаре сам – не поверил бы. А теперь извините, времени мало, надо сдать дела коллеге.
Посторонившись, пропускает меня в тамбур, ответно кивает женщине и лепит состряпанную второпях надпись: «Поликлиника инфицирована! Не входить! Опасно дл жизни!»
– Вы букву «я» пропустили в слове «для», – чтоб хоть что-то сказать, говорю ему.
Он машет рукою – фигня! Быстро идет внутрь поликлиники.
В вестибюле как Мамай прошел – какие-то бумажонки раскиданы, шапка затоптанная валяется, шлепанцы чьи-то… Сразу за регистратурой на лестнице здоровенная лужа крови, уже свернувшейся в студенистую массу…
Волокли кого-то – следы ведут в комнату отдыха…
– Куда идти? – спрашиваю Сан Саныча.
– В кабинет начмеда, – отвечает на ходу.
Кабинет спрятан под лестницей. Почему так – не знает никто, но начмеду этот кабинет был чем-то мил. Захожу. Хозяйки нет, разгромлено и тут все.
Сан Саныч мнется. Понимаю, что ему не хочется свежему человеку заявлять, что мертвецы воскресают… Прихожу на помощь, коротенько рассказываю про беседу с братцем. Вздыхает с облегчением. Но без радости. Какая тут радость.
– Значит, это не только тут у нас. Вкратце – у Люды Федяевой на приеме умер пациент. Она кинулась оказывать ему помощь. Первая помощь, реанимационные меры – как положено. Через пять минут этот пациент сожрал у нее губы и щеки – дыхание рот в рот, тянуться не надо. Одним махом. Дальше было совсем паршиво: пока его вязали, перекусал с десяток пациентов и четверых наших сотрудников. Люду Бобров повез на своей «мазде» в Джанелидзе{[6]}. Пациента запихали в багажник – был шанс достать куски тканей у него из желудка, а хирурги там в ожоговом хорошие. Потом Бобров нам отзвонился и визжал нечеловеческим голосом: Люда по пути умерла, а когда он остановил машину, ожила и стала рвать на себе бинты и пыталась его схватить. Он из машины выскочил и позвонил нам. Сроду бы не подумал, что Бобров может визжать!
Да уж. Кто-кто, а Бобров… Он был всегда подчеркнуто энглизирован, невероятно аккуратен и держался как лорд. Даже галстук по торжественным дням надевал не селедкой, а бабочку. И в его парадную одежду входил смокинг – настоящий, с шелковыми вставками. Говорил всегда вполголоса, очень сдержанно… А тут визжал!..
К Федяевой он относился явно с симпатией… Красивая она была, Федяева… Тут я представляю себе ее лицо без губ и щек, и меня передергивает.
– Его спасло то, что она была забинтована весьма плотно и пристегнута ремнем безопасности. Так он ее в машине и оставил. А у нас пошло веселье дальше. Еще один пациент перекинулся – из сильно покусанных. Ему уже никто рот в рот дышать не стал, простынкой накрыли. Начмед пыталась связаться со спецсантранспортом, но там сообщили, что они временно не работают: практически все экипажи не вернулись, а которые вернулись – нуждаются в психологической помощи. Со «скорой» та же песня, у них за ночь потеряно до двух третей бригад… Стоянку пустую вы заметили. Пока возились, покойничек-то восстал из мертвых. Нашлась добрая душа, кинулась ему помогать – тут медсестрички недоглядели. Добавилось еще несколько укушенных. И ваш покорный слуга туда же: прибежал на визг, не разобравшись. С начмедом вместе…
Сан Саныч подтянул жеваную и грязную штанину – да, за икру его тяпнули основательно, повязка здорово набухла от крови, глубокая рана, – значит, кровит сильно…
– В общем, ситуация такая. Дрянь эта передается с укусом. Воздушно-капельным путем, похоже, не передается, да и не дышат мертвяки и не чихают. Убитые или смертельно раненные обращаются минут через пять – десять. Но тут возможно, что на холоде и подольше будут обращаться. Могу судить только по своим наблюдениям – а у нас в поликлинике жарко. Тяжелораненые (было трое таких) протянули полчаса-час. Раны смертельными не были. Кровотечение остановили, – в общем, состояние было стабильным. Легкораненые – не знаю. Некоторые умерли уже через три-четыре часа. Также не знаю, есть ли шанс на выздоровление. Пока надеюсь, что есть. – Сан Саныч криво и жалко ухмыльнулся. – Но самочувствие у меня омерзительное – хуже, чем при тяжелом гриппе. Если начну помирать – никакой реанимации, оттащите в ближайший кабинет и заприте. Зомби туповаты – даже за ручку дверь открыть не могут. Но это вам и без меня есть кому рассказать. Сейчас что важно… Первое – Валентина Ивановна Кабанова сейчас работает в лаборатории. Ключи у нее есть, телефонная связь есть, туалет есть и еда с питьем – благо буфет в том же флигеле. По ее просьбе Зарицкая сбегала в зоомагазин за углом, скупила все клетки и всех грызунов. Сейчас Валентина пытается узнать о новой напасти что возможно. По ее словам, ей еще на ночь работы. Теперь забота о ней – на вас. Она вас учила, и вы ей, в общем, обязаны. Обещайте, что примете все меры по обеспечению ее безопасности!
– Обещаю, конечно. А…
– Некогда, слушайте, вопросы потом. Теперь второе. Я собрал все стоящие медикаменты из нашего аптечного киоска. Не что-то особенное, но не забудьте сумки – они у входа во флигель. Вот дубликат ключа. Номер телефона лаборатории у вас есть. Третье. Вы ведь живете в центре? – Я кивнул. – Так вот, я не рекомендую туда возвращаться. Общественным транспортом не пользуйтесь. Особенно метро. Лучше поймайте частника и отправляйтесь ко мне домой. Сына и жену я предупредил. Адрес вот. Родителей тоже заберите из центра. Брат ваш вряд ли в скором времени выберется из Петергофа. Если все пойдет по оптимистичному сценарию, будет введен карантин, чрезвычайное положение с комендантским часом, патрулирование улиц и особо опасаться за целость имущества не придется. Если пойдет так, как я подозреваю, – в центре будет сложнее выжить. Там тесно, а вот зомби будет много. В спальном районе удрать от зомби куда проще. Только лестничные площадки разве что. Места у нас хватит, худо-бедно есть ружье, и вдвоем с моим сыном вы уже сможете изобразить хотя бы пародию на парный патруль. Четвертое. Тут все мои лекции по гражданской обороне, правилах эвакуации, немного по выживанию и еще я накидал некоторые свои соображения. Чем черт не шутит – вдруг и пригодится. Тех зомби, кого удалось обезвредить, я затащил в кабинеты без оборудования. Кабинеты помечены – маркером написал, что внутри зомби. Это на случай, если потом приедете за оборудованием. Что еще? А… Вспомнил! Идемте!
Дыша, как загнанная лошадь, Сан Саныч поплелся по лестнице. Свернул к закутку, где обычно хранился всякий «очень нужный хлам». Там же была конура три на три метра почему-то с мощной обитой жестью дверью. Хранились там несколько старых, еще советских, ящиков с противогазами (давно списанными) и старый телевизор. Щелкнув замком, Сан Саныч опасливо приоткрыл дверь. Глянул в щелку и открыл пошире. На полу конуры довольно активно зашевелились лежавшие там тела – пятеро в бывших утром еще белых халатах. Я узнал Постникову – по ее телосложению, которого бы на троих хватило с избытком, и Васильченко, несмотря на то что головы у всех лежащих были туго в кокон обмотаны скотчем. Приглядевшись, убедился, что все пятеро увязаны очень плотно – простынями, скотчем, бинтами и прочим, что, видно, под руку подвернулось.
Сильно воняло, – должно быть, разлитым второпях ацетоном.
– Зачем это вы меня сюда привели, Сан Саныч?
– Вам стоит на них посмотреть поближе. Я чуть в штаны не наложил, когда впервые увидел. И растерялся. Вам это нельзя себе позволить – цена ошибки большая слишком. А обездвижил я их и обезопасил от души. Убедитесь, что у них упала температура тела, нет пульса, дыхания, и – главное – гляньте им в глаза. Это важно!..
Через минуту, выполнив все, что он велел, я почувствовал, что взмок как мышь. И действительно, – взгляд у обращенных был… Не описать… Ненависть в чистом виде, не живая ненависть, инфернальная какая-то. И даже не ненависть, просто такое чужое… Черт, не описать… Голливуд бы дорого дал, чтоб такое воспроизвести. Да шиш такое изобразишь… Мороз по коже… Ловлю себя на том, что оцепенел, с трудом стряхиваю это мерзкое состояние.
В остальном трупы как трупы. Кожа грязно-воскового бело-зеленоватого цвета. Затеки складок кожи на уши, как обычно у покойников – когда лицо смякает и обвисают ткани. Холодные, комнатной температуры.
Не дышат, сердца не бьются.
Только вот двигаются и стараются освободиться.
Действительно, впору в штаны класть…
Когда мы выходим за дверь и замок щелкает, я чувствую словно гора с плеч… И – выходил я спиной вперед, вертя головой на триста шестьдесят градусов.
– Это вы правильно головой вертите, – замечает Сан Саныч. – Теперь так всегда делать придется. Привыкайте.
Возвращаемся в кабинет начмеда. Сан Саныч с оханьем плюхается на диванчик. Переводит дух. Ему заметно хуже. Пот с него градом катит. И одышка.
– Теперь спрашивайте, что хотели.
– Почему вы считаете, что дела пойдут по худшему сценарию?
– Не только начмед звонила. Я тоже звонил. Считаю, что ситуация катастрофичная. Ситуация меняется в худшую сторону стремительно: один мертвяк – и поликлиники нет. И с десяток инфицированных разбежалось. Придут домой, нарежут дуба – и обернутся… Здравствуйте, девушки! В ФСБ вежливо проигнорировали. В Смольном попросили не хулиганить. А в нашем отделении милиции, – наоборот, у них с ночи лиса полярная пришла. В Комитете здравоохренения никого из начальства нет и никто ничего не знает и знать не хочет. Из соседей только стоматологи отозвались – их главный прибегал, смотрел. В райздрав я все доложил, но не уверен, что восприняли правильно. И все. Тут надо очень жестко и круто действовать. Не вязать, как мы тут корячились, а вышибать мозги. Мне пришлось топором пожарным махать. Пациентам по головам стучать, знаете, не сразу получилось. Так вот, они вроде бы не чувствуют боль. Могут на сломанной ноге ковылять. Дыра в грудной клетке совершенно им не мешает. А вот при разрушении головного мозга успокаиваются окончательно. Нет, вы так не смотрите – топор я вам не дам. Он весь в кровище, а я не знаю, когда у их крови заразность истекает. Это вам завтра скорее Валентина скажет.
Сан Саныч говорит торопясь, – видно, что старается успеть сказать как можно больше. А речь стала невнятной, заметно невнятной. Нет, понять можно без проблем, но, еще когда я пришел, дикция у него была отличной. А сейчас уже мямлит.
– Если обращаются все покойники, то считайте сами – за день помирают пара сотен петербуржских жителей. А что такое геометрическая прогрессия – сами знаете. Притча про султана, пожелавшего вознаградить изобретателя шахмат: на первую клеточку одну монетку, на другую – две, и так далее… А тут еще получается, что те же крысы и хомяки заражаются на раз – Валя мне звонила… Сколько в Питере дохнет крыс в день? Будут ли они нападать? А собаки? Кошки? Правда, это была единственная новость, которая меня порадовала, хотя это и нелепо звучит. Я боялся, что это, например, генетическое оружие. И что мы тут будем вымирать, а потом придут свеженькие европейские цивилизаторы и дезинфицируют пространство… А так всем будет капут… Короче, войск на улице нет. И ближайшие дни не будет. А когда соберутся – будет поздно. Совсем поздно. Но вы постарайтесь выжить. Я сейчас прилягу, устал я… А вы через полчасика позвоните, у Валентины уже будут первые результаты. В регистратуре телефон – обзвоните всех, кто вам дорог, предупреждайте. Не бойтесь показаться смешным. На это плевать…
Сан Саныч мешком валится плашмя. Переводит дух… Бормочет:
– Куртка у вас легковата… Возьмите вон ватник, от сторожей взял. Он чистый… Ну идите…
Беру ватник, встаю. Он приоткрывает глаза. Смотрим друг на друга.
– Думаете, я геройствую? Нет, я посмотрел – от этой заразы умирают тихо и спокойно. Без агонии. А так страшно, конечно. Но куда ж деваться… Сам родился, сам и помру. Бумаженции мои не забудьте! Вот на столе рядом с вами.
А ведь и впрямь чуть не забыл. Беру пару картонных допотопных папок с ботиночными шнурками.
– До свидания, Сан Саныч! Спасибо. За все.
– Нет уж, скорее прощайте. Новому свиданию со мной, боюсь, вы рады не будете. А бить по голове хороших знакомых и коллег… У меня, например, не получилось. Все. Ступайте.
И я ступаю. Прикрываю дверь. Щелкает замочек. Действительно – все.
Теперь звонить… Кому? Олька в Хибинах со своими балбесами. Связи с ними нет. Значит, по порядку с буквы А в записной книжке… Нет, сначала все же родичи и други. И подруги…
Через полчаса на пальце мозоль. Набираю номер лаборатории. Гудки. Наконец трубку берут:
– Да.
– Валентина Ивановна, это я. Сан Саныч просил за вами присмотреть. Позволю себе заметить, что в вашем положении неосторожно так поступать… Вы же сейчас не только за себя отвечаете, но и за своего ребенка.
– Именно потому я тут и сижу с мышами. Я должна знать, что нам угрожает, и тогда и ребенка смогу защитить внятно. Как Сан Саныч?
– Плох.
– Понятно. Очень жаль. Я вас хочу попросить сделать одну вещь – он не успел.
– Слушаю.
– Зайдите, пожалуйста, в детский садик, что у нас напротив. Предупредите там.
– Лучше я им позвоню.
– Нет. Я им звонила, но, видимо, они все на прогулке – я вижу детишек за забором.
Честно говоря, я еще не всем отзвонился. Но тут детишки. Ладно, минута делов. Это быстро.
Ключ торчит в замке. С той стороны входа никого. Должно быть, не принятые еще посетители нашей поликлиники поумнели. Ну и славно. Запираю дверь и мелкой трусцой обхожу здание. Теперь обогнуть голые кусты, а там и вход.
Черт! Я чуть не пролопушил критически – в последний момент боковым зрением увидел движение и рефлекторно дернулся. Чистенько одетый старичок без верхней одежды и в наших синих бахилах промазал ручками на сантиметры. Я его не заметил – пенсионеры одеваются неброско, он как-то в кустах да на фоне забора замаскировался.
Дергаю в сторону от входа. Не нужно его туда вести. Я вот сейчас через забор прыг!
А тебе, дедок, шиш!
С «через забор прыг» получилось позорище – я завис. Некоторое время сучил ножками, стараясь зацепиться за гладкий бетон, потом меня прошиб ужас оттого, что сейчас подоспевший дедок вцепится мне в ногу. Я перевалился через забор и совсем не так, как полагал, шмякнулся на землю, аж дыхание перехватило. Чисто тесто. Тесто мягким местом…
Теперь быстро найти воспитательницу, вход заблокировать, потом разговаривать. Не видно воспиталки, весталки-воспиталки… А детишки рядом – вон копошатся, поросята.
– Дети! А где ваша воспитательница? – самым своим добрым голосом спрашиваю у крошек. Одно чадо в ярчайшем желтом комбинезончике поворачивается. Я еще продолжаю идти к детям, когда второй раз за эти пару минут меня прошибает ужас.
То есть я вижу, но разум отказывается правильно оценить виденное. Милые дети жрут что-то. Судя по шерсти, обычную кошку. Серенькую полосатую котейку. И я их заинтересовал явно сильнее, чем котярка. Потому как они довольно шустро кидаются ко мне. Нежить чертова! В ярких комбинезончиках, с оплывшими грязными личиками…
Думать некогда, надо тикать. Тикаю изо всех сил. Мельком вижу открытую настежь дверь детского сада. Детишек добавляется, но у них ножки коротенькие, и я бегу явно быстрее.
Пытаюсь прикинуть, где пасется дедок, и, забирая в сторону от него, опять же кидаюсь на забор.
На этот раз адреналин помогает – перемахиваю хоть и не ласточкой или там Бэтмэном, но весьма прилично. Далее рывком до дверей. Ключ – как и полагается в такой момент – вылетает из пальцев и, звякая, скачет по ступенькам.
Это мое большое счастье, что никого рядом нет. Вдалеке, правда, ходят прохожие, я их вижу, но за кустами не пойму – ковыляют они или еще идут нормально.
Забравшись внутрь поликлиники, встаю в позу «зю» и дышу аж с хрипом. Всего-то пробежал – ничего, а дышать нечем. До слез нечем. Надо собой заняться – мяконький слишком стал. Пухленький…
Звоню Валентине. Объясняю ситуацию.
Молчит.
Потом спрашивает:
– Можем ли мы что-нибудь сделать?
Отвечаю:
– Присоединиться к детишкам.
– Это не выход. Позвоните пока на телевидение и на радио. Может, это поможет.
– Хорошо, попробую.
Далее следующие полчаса самые бесполезные в моей жизни. Занятые ребята из мира шов-бузинесса даже не утруждают себя выслушиванием. Один, правда, выслушал. Попросил принести ему такой же травы, которой я накурился. Не выдерживаю и матерю его. Тоном знатока он уведомляет меня, что я и в этом лох…
Дас ист аллес!{[7]}
Пытаюсь убедить Валентину, что вечером родители заявятся за детенышами в садик – и у нас к утру тут будет от зомби не отмахаться. Она непреклонна. Ей нужно провести все задуманные эксперименты. Для этого нужно еще минимум двадцать часов. Она уверена, что это очень поможет нам в дальнейшем.