Осенний лес вкусно пах листвяной прелостью и грибами. Небо пасмурно обложило тучами. Воздух влажен, что и не удивительно: ближайшее отсюда село называется ««Мокрое»». А народ просто так названий не даёт. Но зато тут хорошее грибное место. Хотя и осень, но еще тепло и не дождливо. Самая грибная погода. Я сюда уже лет десять езжу за грибами. Летом на засушку. Осенью на засолку.
Бросаю машину недалеко от асфальтового шоссе, что идет от Смоленского тракта к бывшему совхозу, куда меня еще студентом гоняли ««на картошку»», и прямо топаю по недостроенной дороге к садовому кооперативу. Дорогу эту начали и забросили в середине девяностых. Садовое товарищество было от какого-то медицинского НИИ – откуда у медиков деньги, когда всё в разы подорожало кроме зарплат. Тройка торопыг успела поставить себе садовые домики на бывшем пахотном совхозном поле, поделенном на участки по десять соток, а остальное поле так и зарастает редколесьем. Кому нужно всё это без нормальной дороги. А по этому безобразию на ««пузотёрке»» не проедешь. Не у всех же ««Хантеры»» или «Патриоты»».
Ухожу пешком по ней до несостоявшегося садового товарищества и обратно вдоль той же дороги, только не спеша и уже по лесу. Пока до машины дотопаешь, две корзины с верхом отборных грибов. И домой, добычу перерабатывать. Много ли одинокому пенсионеру надо? Так. Зимой прокормиться, полакомиться. Заодно по лесу прогуляться. Провоздухаться. Хоть раз в год.
Всё как всегда было, пока не наткнулся я на откровенный криминал. Мужика лет так сорока кто-то привязал к дереву, руками распяв за ветки. Нормального с виду мужика, хоть и раздетого почти догола. Тело чистое, без татуировок. Причёска короткая, лица не видно – голова упала на грудь. Кожа на пузе поцарапана чем-то острым. Следы от ожогов мелкие как от сигарет. Ужаснах, одним словом.
Бросил корзинки, и грибным ножиком стал пилить сыромятные ремешки, которыми мужика к дереву привязали. Пилить было тяжело, хотя нож грибной перед выходом я всегда точу. Но перепилил: сначала ноги, примотанные к стволу, потом руки, примотанные к ветвям. Тяжело было. Вторую руку освобождал, держа мужика на себе, на плечах – у того ноги от земли были примотаны на высоте сантиметров сорок примерно. Если не придержать, руку точно бы ему покалечил.
Положил жертву неведомых изуверов на мох и стал массировать ему затекшие запястья. Сволочи. Примотали, а не прибили, к примеру, гвоздями, чтобы подольше жертва мучилась. Умирала долго.
Слава богу, убийцы ленивые были, далеко в лес не пошли, а то бы и я мимо проскочил. Не заметил бы.
Мужик застонал. Жив, слава богу. Вовремя я успел.
Вынул из рюкзачка металлическую фляжку плоскую с водкой (всегда с собой беру на выезд, на всякий случай) и влил ему в рот, разжав непослушные губы, грамм тридцать где-то.
Откашлявшись, мужик спросил.
- Ты кто?
- Грибник, - ответил я. – А вот ты кто?
- Проводник, - ответил он.
- За что тебя так?
- Не за что, а почему, - ответил усмехнувшись. – Проводить их не захотел. Плохие они люди оказались. Не должен я таких к своим вести. Не должен. А оторваться от них не успел.
- За своих, значит, муки принял аки Христос? – сдвинул я кепку на затылок.
- Так кто же за чужих будет муки принимать? – блеснул мужик глазами. – Ты видел таких? Я – нет. Воды дай, а то от водки жжёт. У вас ее из скипидара гонят, что ли?
Как-то мы сразу перешли на ты и не испытывали от этого никаких стеснений.
Пока искал воду в рюкзачке, осмотрел мужика. Лицом он был брит, с двухдневной где-то щетиной. Лицо чистое, не считая синяков. Глаза мне его понравились: ясные, лучистые, серые, со стальным отливом. Честные глаза. Хотя, мошенники на доверии именно тем и берут, что располагают людей к себе честным видом.
- Подними меня, - попросил проводник.
- Тебе врачей сюда вызывать надо, а не подниматься, – возразил я, отбирая у него пластиковую бутыль с газировкой.
И уже полез в карман за мобильником.
- В дупу ваших врачей, - сказал он, как выплюнул. - Мои врачи лучше. До них только добраться надо.
- И далеко добираться? – поинтересовался я.
- Это, смотря, где мы сейчас находимся. Меня сюда в багажнике везли.
- От Москвы чуть больше ста сорока километров ровно на запад. До машины моей чуть меньше километра. Дойдёшь ли? – усомнился я.
Он на минуту задумался, а потом решительно высказался.
- Давай, попробуем.
Приподняв мужика под мышки, я неожиданно сильно саданулся с ним лбами и потерял сознание.
Очнулся в глазах небо в алмазах и всё плывёт и кружиться. Но оклемался. Вроде без последствий.
Поднялись и, поддерживая друг друга, побрели. Не лесом. На дорогу эту недостроенную вышли. Странная на вид из нас парочка получилась. Я во всём осеннем прикиде и он только в семейных трусах сатиновых, как Порфирий Иванов когда-то рассекал – учил бессмертию. С обоих боков такой фигуры по корзинке плетёной из ивы торчит полной грибов. Но лес был безлюден и шоссе пустынно. Некому было над нами смеяться, а тем более издеваться.
Не сказать, что мне легко это далось, всё же шестьдесят шестой год мне пошел. Не мальчик, такие тяжести таскать в неудобных позах.
Сели в мой старенький ««фольксваген»», что доживал свой срок вместе со мной. Дух перевели. Перед этим я мужика одел в офицерскую плащ-накидку, которую всегда в багажнике вожу, чтобы его голым видом окружающих не пугать. И подумал, что по дороге, в Можайске, к примеру, надо бы его всё же в местную больничку определить. И в полицию сообщить о том, что произошло изуверское покушение на убийство.
Дорога была пустая, асфальт недавно ремонтировали и не успели еще раздолбить. Ехать просто лепота. Но, немного не доезжая до Можайки, моя ««Джетта»» влетела внезапно в радужный пузырь, неведома как образовавшийся перед капотом.
Я по тормозам, а спутник мой орёт.
- Дави на газ, иначе пополам нас разрежет.
- Куда давить?
- Ко мне домой, - ответил он.
- А обратно как? – заорал я, почуяв неладное.
- Также как и сюда. Только уже сам. Ты теперь тоже проводник, – сказал и откинулся на подголовник. – Можешь сам ходить, можешь других водить. А мне пора на покой.
- Какой покой в сорок лет? – удивился я.
- Кому сорок? – удивился он.
- Тебе, – констатировал я.
- Мне? – удивился он. - Мне сто шестьдесят три. – Гордо ответил проводник.
Тут-то я по тормозам и ударил. Иначе бы в дерево воткнулся от неожиданного заявления.
Под колёсами вместо асфальта пыльный просёлок лежал. Такой архаичный с буйной травой меж колеями.
- Что уставился? – усмехнулся мой спутник. – ««Окна»» проводников омолаживают при каждом переходе. Иначе бы давно бросил всё к чёртовой матери. Надоело. Не жизнь, а каторга.
- Каждый хочет жить долго, но никто не хочет быть старым. – Выдал я банальность.
- Вот – вот, – подтвердил он мою мысль.
- Поэтому и таскаешься по мирам разным? Омолаживаешься? – спросил я.
- Не по мирам, а по временам. Мир у нас он один и тот же.
- А сейчас мы где?
- Не: где, а когда, – поправили меня. - Сорок тысяч лет до рождества Христова. Примерно так.
- Среди неандертальцев?
- И такие тоже тут есть, – усмехнулся он. – Только эти дети природы нас сами боятся. Поехали уж в моё поместье что ли. Жрать охота. Сил нет.
Я снова протянул ему ополовиненную ПЭТ-бутылку газировки. Бутербродов по грибы я с собой не брал никогда, предпочитая на обратном пути ««заправляться»» в симпатичном кафе в Уваровке около железнодорожной станции. Дождался, пока проводник напьется и нажал на газ, запев старую студенческую песенку. Показалась в тему.
Если бы я брахиоподой был
Ни за что б в Силуре я не жил.
Спасу нет от эффузивов, диабазовых массивов.
Мне Карбон бы лучше подходил.
- Так ты еще при Николае Палкине родился? – оборвал я свой вокал вопросом.
- Не при Палкине, а при государе-императоре Николае Первом Павловиче, - строго поправил он меня. - Вот при ком на Руси порядок был. А потом всё под горку покатилось.
- Но ведь его сын крестьян от рабства освободил.
- Лучше бы он этого не делал. Крестьянин как рассуждал: ««Мы ваши, а земля наша»». А землю-то как раз у крестьян и отобрали. Оставили одни неудобья, да столько, что семью не прокормить. И стал крестьянин жить хуже, чем в крепости жил. А еще дворню помещики разогнали и пошли босяки по Руси толпами. Этим землицы вообще не досталось. Никакой.
- Слушай, где мы? Это не Подмосковье.
Вокруг была холмистая степь с редкими небольшими купами деревьев. В основном старые дубы в глаза бросались. Поля вокруг дороги колосились какими-то зерновыми. Я в них не разбираюсь.
- Злачное место, - констатировал я. - Но не грибное.
- Нет, конечно, – ответил проводник усмехнувшись. - Это Кубань, точнее Тамань – благодатный край, если руки, конечно, приложить, которые из правильного места растут.
- Так ты не только во времени, но и в пространстве порталы открывать можешь? – закралось у меня подозрение.
- Хоть в Америку. Только там делать нечего.
- Что так ни разу и не сходил? – удивился я, не поверив ему. Сам бы я точно сходил, хотя бы из любопытства.
- Были один раз в районе Сан-Франциско. Ещё до колонизации успели. Собрали все крупные самородки по ручью Сакраменто, потом их в Швейцарии начала двадцатого века продали как калифорнийское золото. И всё. Больше нам Америка не понадобилась. Зверья и тут полно. На самом полуострове мы его несколько подразогнали, повыбили, а вот севернее чистое Серенгети. Даже леопарды водятся.
- А песок золотой там не мыли вообще? - удивился я.
- Надо же было что-то оставить золотоискателям, а то отсутствие золотой лихорадки в Калифорнии изменило бы историю. А нам этого не надо. Пришлось бы всю библиотеку, что собрали выкидывать и историю по новой изучать. Ты давай, баранку крути. Вокруг Блеваки объедешь и в сторону моря правь.
- Какой такой ««Блеваки»»? – переспросил я.
- Вот этого холма, что прямо на нас смотрит. Вулкан это грязевой. Народ так прозвал, за то, что грязью с камнями блюёт от времени до времени.
Поместье было окружено капитальной стеной из пилёного ракушняка. А внутри – рай, как любят его описывать пустынные народы. Тенистый плодовый сад, в глубине которого стоял большой одноэтажный дом с белёными стенами под ярко рыжей черепицей. Вокруг дома благоухал розарий. Кусты с многочисленными мелкими розами, но душистые…
- Грибы отдай девчонкам, - сказал проводник, указывая на парочку пожилых женщин на крыльце. – Пусть почистят.
И вышел из машины.
По его команде женщины бросились к автомобилю, и я выдал им корзины, открыв багажник ««Джетты»».
- Помыть. Почистить, порезать на такие вот кусочки, - показал на пальце размер, - нанизать на нитку и повесить сушится в тени. Зимой сухие кусочки растереть между пальцами в прах и заправлять суп или борщ – ложку проглотите.
В ответ на мои указания бабы заулыбались, закивали, изображая понятливость. Простые деревенские лица в платочках, подвязанных под подбородком. В цветных сарафанах-безрукавках на лямках, надетых на полотняные рубашки с длинными рукавами. На ногах ременные сандалии. Росточку они небольшого: чуть больше полутора метров. И скорее крепкие и коренастые, чем толстые.
Что-то стало мне жарко. И я снял осеннюю куртку и засунул ее в багажник. А вслед за ней полетел туда и свитер.
По ходу дела посмотрел на мобильник. Сети не было. Никакой. И я выключил бесполезный девайс и засунул в карман куртки. Ну, его….
Умытый и переодетый в простые полосатые штаны и подпоясанную витым шнуром шелковую белую косоворотку до колен босой хозяин, пригласил меня на веранду и усадил за стол из струганных досок.
- Сейчас всё принесут, - как бы успокоил меня, хотя я и не беспокоился вроде. По крайней мере, внешне. – А пока давайте познакомимся. Я - Тарабрин Иван Степанович, однодворец, если помните, кто такие; родился в год первой осады Севастополя. Окончил классическую гимназию и Историко-филологический факультет Московского университета кандидатом на замещение профессорской должности. Приуготовлялся защищать магистерскую диссертацию по служилым людям времен царя Федора Третьего {[1]}, но столкнулся случайно с проводником, когда изучал сибирские монастырские архивы, и так получилось, что и сам стал проводником в страну Беловодье. Вот она, - обвел он рукой вокруг. - Весь наш народ около двадцати тысяч человек происходит от Тамбовских мужиков, что я вывел сюда из имений князей Троекуровых и Прозоровских. Их за бунт карать хотели и уже воинскую команду капитан-исправник вызвал. А тут я мимо проезжал… - Развел он руками.
- Так с тех пор тут и живёте?
- С тех самых пор. Счастья было у народа – полные порты. А то… земли свободной до горизонта и вся чёрная. Только руки приложи. Тут ведь палку сухую в землю воткни и только водичкой полей – зацветёт. А потом, то это понадобилось, то другое… а тут совсем ничего нет, кроме земли. Стал ходить по временам, купцом от общины как бы. Так и хожу уже почти сто лет чуть не каждую неделю. Раб на галерах. Но что поделать: служение у меня такое…
- Все мы в ответе за тех, кого приручили, - выдал я цитату из ««Маленького принца»» Экзюпери.
- Хорошо сказано, - согласился со мной хозяин.
Тут женщины принесли окрошку с холодным квасом и домашней сметаной. Сметана – ложка в плошке стоит! Обалденно пахнувший ноздреватый серый хлеб. И мы с удовольствием взялись за деревянные ложки.
- Ай, молодцы, девчонки, угодили, - воскликнул Тарабрин, когда его деревянная миска показала дно. Как тебе наше угощение? - Это уже ко мне вопрос.
Я искренне показал в ответ большой палец, потому как рот был забит холодной вкуснятиной. Такой приятной в южную сентябрьскую жару.
- А что вы этих женщин девчонками дразните. Вроде не по возрасту? – спросил я, провожая взглядом женщин вполне себе в возрасте, позволяющем иметь внуков.
Спросил, естественно, когда прожевал вкуснющую овощную смесь с кусочками варёного мяса, наливая себе кваса из кувшина видом похожего на древнегреческую онахойю в простую деревянную чашку, выточенную токарем из липы.
- А кто они есть, если я их вот такими помню, - показал он ладонью на уровень колена.
- Понятно. А керамику специально делаете под древнюю Элладу или покупаете там? – кивнул я на кувшин.
- Конечно специально. Иначе ваших археологов бы Кондратий хватил давно, - улыбнулся хозяин.
Я поддержал тему.
- Да, как-то в Фанагории, на раскопках длинной канавы (местный винзавод возжелал провести через памятник археологии сливной коллектор) в неповрежденном слое пятого века до рождества Христова на глубине трех метров нашли полиэтиленовую пробку от портвейна. Версий было… - захихикал я, вспоминая тот случай.
- Та-а-а-а-к. – протянул Тарабрин и выдал резолюцию. – Епифана-пьяницу больше с собой не брать. Запалит так всю контору. Я специально селю всех на местах будущих казачьих станиц атамана Головатого, чтобы перекоп на перекопе был. И никакой тебе стратиграфии не прослеживалось. А тут такая подстава…
- Ты разбираешься в археологии? – отогнал я от кваса нахальную осу.
- Пришлось разобраться. И то… про отпечатки болтов и шестеренок в угле постоянно у вас публикуют. А ты как к археологии относишься?
- Я к ней не отношусь. Просто лет пятнадцать каждое лето на Тамань или в Крым ездил на раскопки. Рабочим. Отдыхал на лопате от города. Гитара, костёр, доступные студентки, ««писистрат»» {[2]} с ними пил, ночами голышом купались под звёздами. Оттягивало от круговерти мегаполиса. Но кое-чему нахватался. В основном по материальной культуре Боспорского царства.
- Как-то странно мы общаемся, - произнес Тарабрин. – Не находишь? Я представился, а ты, наверное, желаешь сохранить своё инкогнито?
М-да, нескладно как-то… Мне скрывать нечего и не зачем.
- Прости. Нечаянно так вышло, – повинился я, глядя как ««девчонки»» убирают со стола. - Я – Крутояров Дмитрий Дмитриевич, более известный под псевдонимом Ян Ковальский. Журналист. Бывший. Хотел в молодости стать писателем вот и поступил на журфак того же университета, что и тебе Альма матер. Но литератора из меня не вышло. Всю жизнь писал про экономику, трубопроводы, ««дОбычу нефтИ и мазутА»», и как дают стране угля. Имени особого себе не сделал. Крепким таким середнячком был. И шестой год уже как на пенсии. Лечу диабет, геморрой и простатит.
- Семья?
- Да как-то не сложилось, хотя три раза был женат.
- Дети?
- Наверное, есть где-нибудь, только меня об этом не известили. Слушай, а квасок-то твой по шарам долбит как вино. – Перевел я неприятную тему на квас.
- Так потому что по старинному рецепту на хрену настоян, - похвалился хозяин. И тут же спросил. – Ян Ковальский? Любишь поляков?
- Терпеть не могу, - ответил честно. – Первая жена была полячка. Именно пани Ковальская. – Та всё простить мне не могла, что именно русские в семнадцатом веке выиграли геополитический проект великой империи до Тихого океана, задвинув поляков на пятые роли в Европе.
- Ну, это твое дело: кого любить, кого жаловать. Я вот грузин не люблю. Все рынки в столицах заполонили, нормально расторговаться не дают. Всё перекупить стараются по дешёвке ещё на подходах.
- И чем ты у нас на рынках торгуешь?
- Не у вас. У Брежнева. Мясом в основном: свинина, баранина. Ходкий там товар. Обратно ткани, иголки, нитки, мыло. Ножики дешевые и примитивные диким людям на обмен. Что там ни разу не дефицит. А так в основном сами себя обеспечиваем почти всем. Вот поначалу было трудно – муку и ту приходилось на горбу таскать, пока свои урожаи не пошли.
- А ОБХСС {[3]} – удивился я такой простоте, – не ловило?
- Так справку колхозную подделать легче лёгкого. В вашем времени печати советские изготовить это даже не преступлением считается, а так… исторической реконструкцией. Или тот же советский паспорт. Дорого, но возможно. А у них там разве что взятки мелкие директору рынка и ветврачу – от этого никуда не деться. И даже за взятку то не считается. Скорее за оброк. Хотя… Везде берут. Во всех временах. Во всех странах. Только по разным поводам. А так стараемся сами себя всем необходимым обеспечивать.
- А не проще ли банки грабить, чем с мелкой торговлей возиться? – спросил я.
Всё же у нас, поколения пережившего ««лихие девяностые»», несколько криминальное сознание. Да и телевизор не отстает в криминальном просвещении народа: сериал за сериалом из жизни ментов и бандитов по всем каналам сразу. А якобы правовое просвещение граждан, где показывают новейшие изыски преступной мысли в области облапошивания ближнего своего. Некоторые теледевочки на этом уже полковничьи погоны заработали.
- Не проще. – Вздохнул хозяин. - В смысле сам банк взять труд не такой уж тяжелый с нашими способностями, но только последствия будут мало того, что не предсказуемые в жестко регламентируемом обществе ««развитого социализма»», сколько излишне репрессивными. К примеру, повсеместная проверка номеров купюр, запрет на крупные покупки… Или как у вас – поголовные проверки документов на каждом шагу.
- Не понял?
Тарабрин терпеливо пояснил.
- Ну, к примеру, за таким ограблением последуют распоряжения: больше трех иголок в одни руки не давать или материал мануфактурный продавать только отрезами на одну вещь. Я уже даже не заикаюсь о сплошной проверке паспортного режима, при которой колхозной справки будет уже недостаточно. А поёлику мы как боги Эпикура существуем в порах того общества, но не в самом том обществе. Нас не видят в упор и не ищут никого подозрительного. А ходим мы туда регулярно. Мяса в государственной торговле у них там не хватает на всех, а тот, кто купил на рынке нашу парную убоину, пусть и дорого, уже не купит такое же количество замороженного мяса в государственной торговле и оно достанется тем, кому не по карману отовариваться на рынке. А мясо там дефицит. На всех не хватает. Потому и смотрят власти на наше барышничество сквозь пальцы. Мы же такие не одинокие, там и своих хватает рыночных барышников. А уж иголки в магазине воровать, когда они копейки стоят… - он просто развёл руками, как бы показывая полную межеумочность данного деяния.
Он помолчал немного, потом выдал.
- Но главное даже не в этом. Нельзя приучать своих людей к преступлениям. Даже вроде как для них безопасным. К примеру, после второй мировой войны и даже первой… осталось множество складов с ненужной никому амуницией. Да той же тушенкой. Очень слабо охраняемых. Можно было вынести подчистую и всех одеть и накормить, но… Но, кто тогда будет работать? Все будут только требовать такую дармовщинку. Сказки русские читал? ««По щучьему велению…»» Про скатерть – самобранку… До хотя бы Пушкина про Золотую рыбку. По христианским понятиям трудиться человек должен в поте лица своего.
- Теперь понял, - сказал я. – Совсем ничего не крали?
- Был грех поначалу. Коров и коней хороших пород уводили. Но ту команду я при себе держал, в общины их не пускал. Померли они уже от старости. Вот вдовы их у меня девками дворовыми служат.
- А что так? Вроде ты сказал, что переход омолаживает.
- Омолаживает. Да только самого проводника, а не тех, кого он проводит.
- Ясно…
- Вот и хорошо, что ясно. Пора нам, как русским людям, после обеда вздремнуть. А потом буду тебя учить ходить по временам. Иначе сам дров наломаешь, как я поначалу. Главное запомни: тебе никого убивать нельзя.
Мне отвели небольшую прохладную спаленку, где я с удовольствием растянулся на льняных простынях поверх тюфяка, сладко пахнущего ароматным сеном. Подушка была набита чем-то вроде гречневой шелухи. Скинул свои одежды на сундук у окна. Вставать утром пришлось почти до рассвета, как обычно в день грибной охоты. Усталость накопилась. Да и не мальчик я уже так напрягаться так. Не говоря уже о том, что мозги набекрень поехали.
Хотел всё обдумать неторопливо, но не заметил, как уснул.
Разбудила меня одна из баб, что в этом доме прислуживали.
- Вставайте, барин, негоже на закате спать. Голова может разболеться, – тихо тарыхала она меня за плечо. – Да и Иван Степаныч ждать ох как не любит.
-Тебя как зовут? - спросил я, позёвывая, оглядываясь и не видя своего камуфляжа на сундуке.
Правда кошелёк, ключи и прочая мелочь из карманов по крышке сундука разложены аккуратно.
- Лукерьей крестили, барин. – Улыбается ласково, скрестив руки под грудью.
- Луша, значит. И кто ты тут, Луша, будешь?
- Дворовая я тут, у Иван Степаныча. Постелицей буду.
Вот так вот. Не понять мне, то ли прислуга это такая, то ли наложницей она у Тарабрина служит.
- А где, Луша, моя одежда? – ну, не ходить же мне тут в одних трусах.
- Одеяния ваши, барин, мы постирали, пока вы почивали. Сохнут во дворе. А вам пока принесли поносить на замен порты и рубаху. Всё новое и чистое, не сумлевайтесь. У нас с этим строго.
И показала на трехногий табурет, на котором новая одежда была свернута и сложена в стопку.
- Тогда выйди, я одеваться буду.
- А помочь вам одеться? – и смотрит в глаза предано.
- Сам справлюсь, – ответил, сдерживая неожиданное раздражение. - Иди уже.
Ушла, взбрыкивая задом, как недовольная кошка. Ну, да… лет на двадцать она меня моложе… может и ждала чего? Перетопчется.
Прислал мне хозяин шорты чуть ниже колена со шнуровкой понизу штанин из толстого грубого полотна, серые в полосочку. Рубаху-косоворотку из тонкой синей материи и сандалии на завязках, вроде как на босую ногу. Поясок черный из витого шнура, кажись шелкового, с кистями на концах. У нас такими шнурками гардины подвязывают.
Не успел одеться, как Луша тут как тут с подносом, на котором стакан с квасом шипит.
- Вот, отведайте, барин, со сна, пока там самовар растапливают. И это… Иван Степанович просит вас на гульбище выйтить. Чайку испить.
Тарабрин уже ждал меня в тени открытой веранды за столом, украшенным полуведерным самоваром, начищенным до золотого блеска, и увенчанным фарфоровым заварочником. Медали на самоваре говорили о его благородном происхождении из дореволюционной Тулы.
- С добрым сном тебя, Митрий, - приветствовал меня хозяин. – Вижу сам, что хорошо почивал. Садись. Пополдничаем. Девчата плюшек напекли. Медком побалуемся со своей пасеки.
В сей раз на стол был выставлен китайский фарфоровый сервиз расписанный драконами. Да не деколь голимый, а ручная роспись. И ложечки из серебра. Чайная жестянка родом оказалась из Англии. Зеленый чай с цветами жасмина от фирмы ««Твайнингс»». Правда, жестянка незнакомой мне формы и размера, о чём не преминул я заметить.
- Это потому что она из девятнадцатого века, – просветил меня Тарабрин. - Из викторианской эпохи, когда еще не научились подделывать продукт под массовый спрос. И сервиз оттуда же. В одной лавке куплено. Я туда редко хожу. Запас гиней {[4]} у меня небольшой остался. А торговли для пополнения местной валюты у нас с Англией нет.
Тут и пирожки с расстегаями ««девочки»» принесли. Пожелали приятного аппетита и исчезли с глаз.
Пирожки с паслёном, расстегаи с рыбой. Как распробовал – с осетриной.
- Паслён откуда? – прямо вечер откровений для меня. – Вкус детства. Бабаня такие пекла. Называла: пироги с бзникой.
Тарабрин усмехнулся.
- Откуда и всегда. С бахчи. Сам по себе он заводится меж арбузов. В этом году урожай этой ягоды у нас небольшой. Слишком много вредителей набежало.
- Какие такие вредители у паслёна? – удивился я натурально.
- Волки, – ответил хозяин. - Только не у паслёна, а у арбуза. Пока до спелого арбуза этот зверь доберется, штук двадцать покусает, попортит, злодей. Зато шкур набили наши деды бахчевные знатно. Хвалились, что каждому на доху хватит. Зимы у нас все-таки не египетские, нормальные. Со снегом и морозцем.
- А осетрина? Хотя чего гадать: река же рядом. И икру солите?
- Солим. Паюсную только. Секрета засолки зернистой икры не имеем. Такой секрет и при царе хранили, а в СССР даже считается государственной тайной. Да и не осетрина это вовсе, а белужина. Ее мясо грубее будет. Вчера кусок в оброк принесли из Сенной. А рыбу, небось, всю по станице поделили, чтоб не стухла. Тут такие белуги попадаются: на двух сцепленных телегах везут, а хвост всё ещё по земле волочится, - похвастал хозяин. – Так что на полдник у нас расстегаи, а на ужин уха будет в печи томлёная. Ну и икорки нашей попробуешь.
- И никакого тебе рыбнадзора, - засмеялся я. – Не боязно вам в такую жару печь топить?
- Так не в доме же, в летней кухнёшке на базу готовят. Риска пожара нет. Ну что, почаевничали. Пошли, прогуляемся.
Сразу за домом была метеоплощадка. В глаза бросился аэродромный полосатый ««колдун»», рядом флюгер с классическим жестяным петушком, уже облезлым, показывающие направление и силу ветра. Будка с деревянными жалюзи на тонких ножках для термометра и барометра, будка с водомерным ведром – осадкомер, вреде бы называется. Ещё что-то мне непонятное, меж чего сушилась на верёвках мои ««камуфла»» и рубашка.
- Это зачем она тут? Прямо как в нашей школе в шестидесятые годы, – заметил я.
- А как же? Сто лет уже ведем наблюдения за погодой. Статистику набираем. Всё записываем. Цвет заката, вид и плотность осадков. Снег он по-разному падает и часто сам разный. Сила ветра, его направления… пригодится когда-нибудь. Будем погоду не только по ревматизму предсказывать. Пошли дальше, нет тут ничего интересного. Рутина.
- Вы тут совсем помещиком заделались, - констатировал я, проходя задним двором мимо склонившихся в поклоне мужиков, что складывали наколотые дрова в поленницу. Мужики были одеты в такие же короткие порты как на мне и холщовые косоворотки до середины бедра длиной. В сандалиях на босу ногу. Бородатые и стриженые ««под горшок»».
Тарабрин мой сарказм проигнорировал.
За поленницей привлекли моё внимание большие вольеры с крупными псами. Собаки молчаливо смотрели на нас сквозь сетку-рабицу, слегка колыша толстыми обрубками хвостов.
- Алабаи? – спросил я, кивнув на псарню.
- Они самые. Из Туркестана вывозили. Меняли обученных собак на ружья и патроны, что в Варшаве покупали. А щенков нам там так дарили. Самые лучшие волкодавы, какие только вывел человек. Единственно, что они побаиваются, так это запаха леопарда. Да, для ясности: в том углу среди кустов жасмина у нас летний сортир. Только ночью ходить туда не советую. Пользуйтесь ночной вазой, что под топчаном стоит. Ночью мы собак спускаем по двору, свободно гулять.
- Боитесь кого?
Тарабрин покачал головой.
- Как говорится: на Аллаха надейся, а верблюда привязывай. Бывает, дикие люди шалят, а собак наших они боятся. У самих-то собаки мелкие, шавки шавками, чисто шакалы трусливые.
Мы прошли конюшни, каретных сараев, каких-то хозпостроек из саманных кирпичей под соломенными крышами, среди которых затесалось пара хаток-мазанок под черепицей в окружении вишнёвых деревьев. Вышли в калитку в стене на большой огород, который шел почти до моря, огороженный только невысоким плетнём.
На огороде десяток моложавых баб и совсем юных девок что-то пололи. Увидев нас, встали, поклонились и снова взялись за работу.
- Совсем помещик, - покачал я головой и вздохнул. – Эксплуататор.
- Не завидуй. Тут крепко разобраться надо: кто тут кого эксплуатирует. Видишь, в шкурах никто не ходит, а ткань хлопковую тут без моих проходов по времени взять неоткуда. Пока только из крапивы у нас домотканое полотно получается. Да из шерсти бараньей нитку сучат и грубую ткань ткут. Кошмы научились валять, валенки, даже бурки кавказские пара семей умудрилась повторить. Пастухам нравятся. Они у нас конные, прям ковбои.
Вышли к морю. Скорее к заливу – другой берег виден узкой полоской. Но гораздо уже, чем я привык видеть в своем времени.
С моря дул несильный бриз, создавая прохладу. Светло-зеленая вода плескалась на берег ленивой волной, пригоняя на пляж водоросли.
- Давай, угадаю? – спросил я.
- Попробуй, - согласился Тарабрин.
- Судя потому, что мы на Тамани, то это не Азов и не Черное море, а Корокондама. Таманский залив, если по-русски. – Предположил я.
- Не совсем, но географически верно, - согласился Иван Степанович. – Так как казаки еще Кубань в Азов не отвернули, то это пока еще не залив, а как говорят французы, эстуарий реки Кубань, или как у нас на севере русском скажут, губа.
- ««Течёт вода Кубань-реки, куда велят большевики»», - засмеялся я. – Так тут у вас сейчас почти пресная вода будет?
- Практически пресная. И Азов тут пока пресный. Там моря сейчас нет – мелкие болота, плавни, острова, тростник сплошняком, стеной стоит. Зато охота на птицу знатная. Только вот собак нормальных нет, по камышам за подранками бегать. Пробовали спаниелей заводить. Не тянут такой густой тростник пробивать. Увезли обратно, чтобы свою породу не портить.
- Лабрадоры нужны для такой охоты, – блеснул я знанием. - Самый результативный ретривер будет. У него вес под тридцать кило. По камышам прёт как бронетранспортёр. Только отслеживать надо рабочие линии. А то в последние годы модно стало лабрадоров держать как декоративных собак. Великолепный компаньон и детям нянька.
- Охотиться любите?
- Раньше любил. А нынче здоровье не то.
- Ну, со здоровьем скоро у тебя будет всё в порядке. Приезжай на охоту. Собак своих привози. А ружьишко и у меня найдется. Не простое. Фирмы ««Перде»» с дамасскими стволами.
- Если так, то я с радостью. А Черное море будет там, судя по солнышку? – указал я на предполагаемый юг.
Там, – согласился со мной хозяин. – Только Черное море от полуострова, таким, каким вы его знаете, далече будет, верст на полсотни, а то и более, и всё с понижением рельефа. Бофора турецкого тут еще нет. Не прорвало пока там перемычку. И наш Боспор - Керченский пролив, который, весь в отмелях типа знакомых вам Чушки и Тузлы, которые нынче высокие острова. Пароходом не пройдешь. Кузнецы наши с крымского берега руду железную возят на плоскодонках.
- А почему вы в Крыму не обосновались? – озадачил я Тарабрина давно меня мучившим вопросом.
- Да нет сейчас того Крыма, который ты знаешь. Береговой рельеф совсем другой. Гурзуф, то есть место, где он будет, примерно на середине склона горы, а не на побережье. И к тому же, здесь всё созревает на месяц раньше, чем там, что немаловажно для неолитического общества. Ну, хватит географии. Учиться будем по временам ходить и по весям. Тебе нужно для начала на моём поместье найти маяк.
- Какой маяк?
- Зрительно запоминающийся. Чтобы ты всегда мог такую картинку представить мысленно, чтобы ««окно»» открылось туда, куда нужно, а не в другое место.
И пошли вокруг поместья, как бы прогуливаясь, но на самом деле ища запоминающиеся приметы.
- А фотографию использовать можно? – любопытствую.
- Можно, но не желательно, ибо урбанистический пейзаж имеет свойство меняться, да и природный тоже, хоть и реже.
Зашли ещё на один хозяйственный двор, где меня удивил грузовой автомобиль как из пятидесятых годов. Носатый, с фарами на крыльях. Кузов деревянной будкой с дверцей сбоку.
- Что это? – спросил я, не ждавший такого увидеть.
Настроился уже, что вокруг пастораль неолитическая. А тут такой разрыв шаблона.
- Наш экспедиционный автомобиль, – ответил Тарабрин. – Газ-63. Кузов надвое поделён.
Открыл он дверцу в будке.
- Тут вроде как автобус - четыре места пассажирских и ларь под сиденьем. Сами такое намудрили для удобства. А в остальной будке вёшала для мясных туш, рундуки. Забиваем худобу, разделываем на полти {[5]} и в путь. Довозим свежачок. Прямо к открытию рынка. На обратном пути заезжаем на знакомую мойку и потом чистенькими закупаемся там нужным товаром для здешних общин. Нам советские деньги не солить.
- У вас тут прямо коммунизм, как вас послушать.
- Нет. С идеями господина Маркса наше общество не имеет ничего общего. И с идеями графа Сен-Симона также. Скорее применимы к нам некоторые идеи господина Бакунина и князя Кропоткина. Да и то не все. Но уже тяжеловато нам для прямой демократии. Платон верно ограничил ее десятью тысячами человек на одном месте. Скоро будем вводить представительство выборное от общин. А то ездить некоторым старостам уже далече стало.
- Так ты тут разве не власть? – удивился я.
- Надо мне больно взваливать на себя такой гнёт. Скорее, верховный судья.
- Как в Библии: книга судей идет впереди книги царей.
- Нет пока у нас таких врагов тут, чтобы царей выбирать, которые в вашей истории возникли как военные вожди. А вот суд... Суд справедливый всегда и всем нужен. Первая инстанция – копный суд общины. А я уже апелляционная и кассационная инстанция в одном лице. Мой приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
- А если убийство?
- Убийц изгоняем. Даю ему ножик, открываю окно к динозаврам и вперед, с песней. Живи там, как хочешь. Не обязательно преступника лишать жизни – она богом дана, и не человеку ее отбирать, главное - его надёжно изолировать от общества. Но таких случаев у нас можно по пальцам пересчитать за все сто лет. А законы у нас простые и всем понятные. На десяти заповедях Моисеевых основаны. Даже проще. Вместо расплывчатого ««не укради»» заявлено императивно ««не клал – не бери»».
- А межевые споры? Помню, читал где-то, что до увечий доходили драки крестьян на меже.
- Нет такого. Нет у нас земельного передела как в российской общине. Первые поселенцы распахивают, сколько смогут плугом на двух волах. Хозяйство остается младшему сыну. Старшие сыновья на новое место отселяются и уже там распахивают, сколько смогут на двух волах. Но пока сто деревьев на ветроупорную лесополосу не посадит – его не отселят от отца. А права все у хозяев, а не захребетников. Так что старается молодёжь выйти в хозяева.
- И насколько далеко так расселились?
- До устья Лабы всю Кубань уже осадили с обоих берегов. На тех местах, где потом станицы возникнут до археологического нашествия в эти земли.
Ничего у меня поначалу не получалось. Вербальное у меня восприятие мира, никак не образное. Профессиональная деформация, однако. Полвека со словом работал и всё что видел, сразу транслировал в слова, а то и в готовые предложения. Может потому из меня и писателя не вышло, что воображения не хватало для сочинительства. Журналист он как акын степной: что вижу, то пою. И не дай бог отсебятину сочинить.
Тарабрин даже сердиться начал на мою бестолковость. Потом подумал и выдал.
- Мозги у тебя старые. Закоснели.
Прозвучало как приговор. А лишаться такого заманчивого и многообещающего дара мне совсем не хотелось. На периферии сознания уже скакали мыслишки о поправке материального положения обобранного властями пенсионера.
- И что делать? – отчаялся я.
- Развивать зрительную память. – Постановил Тарабрин.
- Так не мальчик уже я для таких экзерсисов, - возразил я. – В зафронтовой разведке, где такому зрительному запоминанию специально учат, народ подбирается до тридцати лет. Потом и гормональный аппарат не тот и реакции не те.
- Ну, вот с этого и начнем. Попробуем тебя омолодить для начала. – Обнадёжил меня проводник.
