Оглавление
Ну и кто же знал, что их сюда принесет? Честно скажу, как на духу: не ожидал, просто никак не ожидал от них такой решительности. «Мы в суд подадим, у нас концов много» – это их стиль. С ментовским генералом прийти – их стиль. Проверку организовать – тоже их стиль. С «маски-шоу» налететь и всех мордами в пол положить – и так для них сгодится. А «людей прислать» – не их. Это мой стиль с недавних пор, будь они прокляты, поры эти.
Ладно, переживем. И не такое переживали, и это переживем. На дачу, подальше от Москвы, а там видно будет. Мы не всегда на «армадах» ездили, были у нас и «жигули», а был до «жигулей» и пятачок на метро. Все было. Мы из грязи в князи, но и обратно нам не в падлу. Ничего, поплавали уже – и еще поплаваем. Как там у моряков говорится? «Попали в дерьмо – давайте в нем плавать». А что делать! Ничего, рыбку половлю, на озеро Селигер полюбуюсь. Там зацепок никаких, ищи меня до морковкина заговенья. Домишко-то оформлен на бомжа, какой уже давно волей Божьей помер, оставив свой паспорт будущим поколениям – мне то есть, – и в нем давно мой портрет с галстуком, и этот самый портрет – Коновалов Петр Сергеевич – владеет этим самым домиком. Не я, не я… Я тут не при делах.
Все, валим из квартиры, валим, не хрен сопли жевать. «Макара» на пояс, «помпу» в чехле за спину, к рюкзаку. Ноги, ноги отсюда, пока не поздно. Сосед. Здравствуй, соседушко, будь здоров, не поминай лихом. Да-да, на охоту. Именно. В Карелию. Почему в Карелию? А из кино пришла Карелия, про особенности этой самой национальной охоты. Они там, в Карелии, водку пили, вот и пришло в голову. А вообще – сезон сейчас для охоты или как? А пес его ведает, не знаю я. Все, сосед, бывай, привет жене, заодно скажи, чтобы не скучала, когда ты на работе. Да-да, ты старый и пузатый, у тебя просто денег много, а она в Москву приехала аж из Семипалатинска – карьеру модели делать. Скучно ей дома сидеть одной. М-да.
Ладно, что было, то и было, не до нее сейчас, овцы тупой, разве что ноги длинные да задница на загляденье. Мне сейчас не до кого – мне бы башку свою довезти до дачи, притом так, чтобы она на прежнем месте сидела. На плечах то есть.
У машины никого. Это хорошо, что никого, у меня сейчас нервы как струны, тронь – зазвенят. Плохое сделать могу, у меня пистоль в руке под курткой, я уже на все готов. Но никого вокруг, никого… Сигналка пиликнула, большая серебристая туша «армады» приветливо подмигнула подфарниками. Рюкзак в багажник, сам за руль. Жарко. Это от паники. Куртку долой – назад ее, на сиденье. Ствол в подлокотник, выходить буду – за пояс засуну. Кобуру бы надо, но как-то не обзавелся.
Заправиться нужно будет, скоро лампочка замигает. Но это ладно, это я уже за Кольцом, на Новой Риге. Из города валить надо. Подвязок у них много, понимаешь. Могут и гаишникам дать знать. Не повезло мне, не повезло. Так все хорошо начиналось…
Ладно, мотор, как в кино, не заглох – потащил энергично этого бегемота японско-американского, как подобает. Слева на улице пусто, рано еще, справа тоже вроде… Машина припаркована, «приора» серая, в ней двое. Не нравятся – я лучше налево и дальше объеду по…
А затем – яркий свет. И больше ничего.
* * *
Зараза. Больно-то как. И в глазах круги, словно в прожектор смотрел. Вроде и открыты, и чувствую, что не ослеп, но не вижу при этом ни хрена. А что чувствую еще? Руки… руки вот чувствую. И под ними грязь, что ли? И вообще – чего это я на брюхе валяюсь? Кстати, я же в машине ехал, и по асфальту, откуда тогда грязь и пешком?
Попытался подняться на локтях – и опять упал, больно ударившись скулой… Обо что? Дорога. Грунтовка. Вру: какая же это дорога? Колея это обычная, да и та не слишком наезженная. А что это лежит?
Вновь оперся на руки, поднялся на четвереньки. Боль в голове перекатилась шипастым чугунным шаром, стукаясь изнутри о стенки черепа, в глазах круги побежали быстрее, но картинка начала проясняться. Кстати, сотрясение точно есть. Если к этому подходит термин «кстати». Кому кстати, а кому так и не очень.
Черт, штормит-то меня как. И где это я? Песок мокрый, с грязью, трава вокруг. В Москве? Почему в Москве? Потому что я в Москве был. А теперь я где? А теперь – я без понятия…
Удалось сесть, пусть и прямо в грязь, но все же вертикально. Слой тумана с роящимися в нем искрами перед глазами развеялся понемногу, и в мозг пошел поток визуальной информации. Приложил руку к голове, поднес затем ладонь к самым глазам. Кровь. Башку расшиб, причем совсем неслабо. Как это я? Свет только помню, яркий-яркий. При чем тут башка?
Зрение продолжало постепенно фокусироваться, и я наконец осмотрелся. Проселок через лес, а тут еще и по дну неглубокого оврага. На склонах трава и песок, зелень сочная, какую только в Таиланде видел, густо-зеленая, даже ненатуральная. На дороге мусор, тряпки какие-то, мешки выпотрошенные… Стоп, а это не только мешки. А вот это что? Известно что…
Прямо передо мной, метрах в пяти, лежал труп мужчины, раздетого до нижнего белья. Усатый, бородатый, темноволосый. Голова раскроена почти пополам, лицо съехало с черепа и буквально стекло на дорогу мягкой и мерзкой маской. Над ним мухи, целый рой, гудят как вентиляторы. Я думал, что это в башке у меня гул, а это вовсе мухи. Это хорошо или плохо?
Не понял я ничего, если честно. У меня в ладонях до сих пор ощущение руля осталось, я же в Москве был, в своей машине… Не лежал на грязной колее среди каких-то джунглей, это я очень хорошо помню. Ехал я – на дачу, на озеро Селигер, что в Тверской губернии, от проблем подальше… Ага, уехал.
Или я с ума сошел? Умер? И теперь на том свете? А этот, которому башку развалили пополам, – он теперь на каком? Что-то не сходится. Кстати, как-то эмоций мало… Должен был кондрашка с перепугу хватить, надо в истерику впасть, кричать в небо психанутым Станиславским: «Не верю! Не верю!!!» – а я тут вроде как кино перед собой прокручиваю и над ним размышляю. Почему так? Потому что пока и в самом деле не верю.
Это что? Еще труп. Тоже мужик, и тоже раздетый. Лошадь дохлая. Еще труп. И еще. Еще лошадь. Дальше еще два мужика. Все бородатые, все не от инфаркта умерли – их словно топорами рубили, пластовали как туши в мясницком цеху. Кто их так?
На всех трупах птицы. Вороны или кто там? Не пойму. Орут странно, толкаются боками, сгоняют друг друга с падали. Воняет падаль-то, дух стоит такой, что вывернет сейчас.
Дальше – телега перевернутая. Даже не телега, а фургон, судя по рваному брезентовому тенту и погнутым железным дугам. В оглоблях, перекрученных и ломаных, убитая лошадь запуталась. У фургона всякого барахла навалено – вроде мешков выпотрошенных, причем так, словно их собаки рвали… Склоны оврага все в следах… Это даже мой сотрясенный мозг усваивает – и выдает вывод: по ним бежали вниз те, кто всех тут порубал. Почему порубал, а не пострелял? Мы вот стреляли в свое время. И по нам стреляли в ответ. Горы, стрельба, «зеленка». Тут «зеленка» сплошная, кстати, той, из воспоминаний, сто очков форы даст.
А это что за звук? Рычит вроде как кто-то? И клацанье какое-то, вроде как собаки кости грызут. Я обернулся наконец… и остолбенел.
– Ага… свои в овраге лошадь доедают… – чувствуя, как спина холодеет от страха, пробормотал я старую дурацкую присказку.
Это волки? Я думал, они меньше бывают… Эти же… Они же… с кого будут? Или не волки? Гиены? Здоровенные такие?
На обочине дороги, вытянув ноги и шею, лежал труп гнедой лошади. Только сильно – не весь, но здорово – объеденный. Белые ребра частично были еще на месте, а частично валялись вокруг. Мяса на туше почти не оставалось, а то, что еще можно было обгрызть, как раз и грызли крупные твари весьма мерзкого вида. Нет, это не волки…
Тварь, что подняла измазанную кровью морду на длинной и толстой шее, вытащив ее прямо из брюха мертвой лошади, была чуть ли не с меня ростом. Могучая грудь, широкие лапы, рыжий с бурыми пятнами окрас… Сквозь сгустки крови, прилипшие к морде, сверкали клыки длиной в мой мизинец, не меньше. Черные блестящие глаза, из которых текли крупные слезы, чертя мутные дорожки по покрытой кровью щетине, пристально уставились на меня, словно оценивая на жирность. Следом за этой тварью начали поднимать головы остальные, пять или шесть.
– Ты это, хавай давай, не отвлекайся, – пробормотал я, отступая задом и изо всех сил стараясь не заорать и не броситься наутек. – Лошадка вам вкусная досталась, я с ней ни в какое сравнение… И вон еще их сколько – неделю жрать можно от пуза….
Чтоделать– чтоделать –чтоделать? Даже ствол в машине остался, а машина… Где осталась машина? Не знаю я, где машина, машина там, где она есть, а я – тут, с гиенами этими, которые на меня уставились всей стаей своими слезящимися глазами. Не кидаются, но и к еде не возвращаются.
Пятясь, я споткнулся о труп мужика с раскроенным черепом и упал на задницу, спугнув двух обожравшихся ворон, которые с протестующими криками отскочили в сторону, отвлекшись от выклевывания глазниц мертвеца. И сразу же одна из гиен, самая мелкая, с тремя продольными, недавно зажившими бороздами на морде, сделала несколько быстрых коротких прыжков в мою сторону, и в тот момент, когда я собрался заорать, вновь замерла, продолжая фиксировать меня взглядом. Остальные стояли неподвижно, эдакими уродливыми статуями, как, блин, с картинки про преисподнюю.
Не отрывая от них взгляда, я поднялся на ноги и попятился дальше, продолжая увеличивать дистанцию между нами. У них жратвы много, до смерти утрескаться можно – зачем им я? Я им не нужен, за мной еще побегать придется, а падаль им прямо на стол подали, сервировали, можно сказать. Если только они дичинку падали не предпочитают… Но это же точно гиены: они ведь падальщики… Или не гиены? Не бывает таких больших гиен, это я точно знаю, я с детства зоопарки любил и книжки про животных. И фильмы. И передачи. И ведущего Дроздова. И кого хочешь – кого там надо еще полюбить, чтобы меня сейчас тут не сожрали?
Я отходил все дальше и дальше, не отрывая взгляда от стаи тварей, старясь больше ни обо что не спотыкаться, не падать, не отрывать от них взгляда и не показывать паники. Не знаю как, но я понял сразу: побеги я – и вся стая кинется за мной. А шансов отбиться от них у меня около нуля или чуть меньше. Ружье, ружье в машине было… Где моя машина, а? Ну куда она, мать ее в душу и крест в гробину, делась? Ружье, «макар» с коробкой патронов… Я ведь всем этим пользоваться умею, могу других поучить. Ну где оно все, когда его так не хватает?
Гиена, отделившаяся от стаи, вновь сделала несколько шагов вперед, а следом за ней еще одна. Нет, не нравится им, что я удаляюсь. Что делать? Ну что мне делать? «Надо бы на склон подняться, там деревья есть!» – стробоскопом запульсировала мысль в черепной коробке. Точно, на дерево надо. Не полезут они на дерево: не умеют. Не должны уметь. Откуда им уметь? Это я умею, я от обезьяны произошел, а они – нет. Они от какой-то сволочи произошли.
Чуть-чуть ускорившись, я завернул за перевернутый фургон, оставив между собой и стаей хищников хоть какое-то препятствие. Склон. Вот он, рукой подать. Трава мокрая, и земля скользкая. Почему так? А ведь душно, жуть как душно – как в бане, хоть у меня и мороз по коже от ожидания того, что меня сейчас, как ту лошадку… что в овраге… Мы тут все в овраге, кстати, а мне из него выбираться надо. А не выберусь – хана, Спинозой быть не нужно, чтобы до такой простой мысли дойти.
Мозг сам отметил, что в фургоне еще два раздетых трупа, даже без белья, и тоже порубанных на куски, кровью все забрызгано. Ну зачем им я, а? Вон им еды-то сколько…
Двумя прыжками разогнавшись, заскочил метра на три по склону, затем подошвы ботинок поехали назад. Я судорожно вцепился рукой в какой-то хлипкий с виду кустик, и он, к моему удивлению, не вырвался с корнем, а удержал меня. Только одарил целой кучей колючек, вонзившихся в ладонь, так что я выматерился во весь голос. Но не отпустил его, напрягся – и преодолел еще пару метров. Оглянулся.
Гиена, что пошла в мою сторону, бежала следом, неуклюжими медленными прыжками, явно не торопясь. Ее раздутое от жратвы брюхо, свисавшее чуть не до колен, разгоняться не пускало. А затем, когда тварь преодолела половину расстояния между стаей и мной, следом за ней, чуть быстрее и как-то агрессивней, рванула вторая – та самая, что первой уставилась на меня. Самая большая.
Это послужило сигналом для всей стаи, которая, сбившись в тесную кучу, ломанулась за ней следом. А я изо всех сил, вцепляясь руками в острую, как осока, траву и буксуя на скользкой глине, рванул вверх по склону, в сторону спасительных деревьев. Если только гиены по склонам сами карабкаться не умеют.
Первой добежала до меня самая большая, пыхтя и глухо рыча, роняя вожжи тягучей грязной слюны. Прыгнула с ходу, но скатилась обратно – огромные зубы щелкнули уже в метре от моих ботинок. Затем прыгнула вторая, третья, но тоже бесполезно.
– Хрен вам в зубы! – просипел я в ответ, продолжая карабкаться вверх и молясь лишь об одном – не соскользнуть обратно. Тогда я и минуты не проживу: в клочья разорвут. Там каждая зверюга больше меня.
Едрить, как же скользко! Если бы не жесткая трава, беспощадно режущая своими бритвенно-острыми лезвиями ладони, я бы уже полетел вниз и надо мной сомкнулись бы мохнатые грязно-бурые спины гиен. Только трава эта самая меня и держит.
– Эй! – раздался откуда-то сверху крик – то ли женский, то ли детский. – До здесь! До здесь беги!
Краем глаза я разглядел какую-то серую фигуру на краю оврага, у самых кустов. Разглядели ее и гиены – самая большая из них завыла плачуще и вдруг понеслась огромными прыжками вдоль по оврагу, а следом за ней поскакала вся стая. Ушли?
– До здесь! – повторил голос. – До здесь скоро, нет время!
Еще рывок, изо всех сил, так, что мышцы скрутило напряжением, еще один – и вот верхний край оврага, и маленькая исцарапанная ладонь протянулась ко мне навстречу. Девчонка. Лет четырнадцать, одета чудно, не понял даже во что, на голове шляпа, в руке револьвер. Дальше оглядывать ее она мне не дала – крикнула прямо в лицо:
– Бегим! Гиены здесь за минута будут! – и потащила меня за собой, обалдевшего, махнув рукой куда-то в заросли: – Там пещера! Дудка дам!
– Какая, в пень, дудка? – почему-то обалдев от последней фразы, уже на бегу спросил я, но девчонка не ответила.
Она ловко скользнула между кустами, прикрыв локтями лицо, чтобы ветки не хлестнули, меня обдало каплями росы с ног до головы. Сразу за кустами я чуть не подвернул лодыжку – из травы тут и там торчали камни, причем густо так торчали. А за полосой зарослей, как выяснилось, сразу же начинались скалы – вполне такие нормальные, большие и каменные, заросшие лианами и прочей ползучей зеленью.
– Здесь! – крикнула девчонка, не оборачиваясь и ловко перепрыгивая камни. – Здесь беги!
Я поднажал, стараясь при этом не подвернуть ногу, и следом за ней влетел в расселину между двумя большими серыми камнями, за которой оказался вход в пещеру. Едва заскочив в нее, девчонка показала рукой куда-то в сторону, в темноту, крикнув:
– Закрой ход!
Я присмотрелся, часто моргая, но ничего не разглядел: там в углу, после яркого солнца снаружи, как чернил налили. Тогда, оттолкнув меня, она нагнулась, схватила что-то руками и с хрустом потащила по каменному полу. Когда свет от входа попал на ее ношу, я увидел, что она волочет большой куст с колючками вроде того, в который я вцепился на входе, но посерьезней – такой бы мне ладонь насквозь проткнул.
Девчонка, уколовшись, чертыхнулась как-то странно, как и говорила, но куст прочно встал в проходе, загораживая его. Затем обернулась ко мне и крикнула с заметной ноткой паники в голосе:
– Стрелять учен?
Хоть прозвучало странно, но смысл понятен без перевода. Неужто есть из чего? Хотя револьвер у нее…
– Учен, – в тон вопросу ответил я. – Хорошо учен.
Она как-то прищурилась странно, словно не до конца поняла, что я ей сказал, а затем вцепилась в рукав свитера и потащила меня дальше, в темноту, в глубину пещеры. Впрочем, темнота закончилась сразу за первым поворотом – дальше горела маленькая масляная, или вроде того, лампадка. И ее тусклый свет освещал сваленные в углу пещеры мешки и чье-то тело, накрытое с головой плащом, как покойников укрывать принято.
– Там бери! – крикнула она, указав на стоящее в углу ружье.
Я одним прыжком очутился возле оружия, схватил его, поднес ближе к свету. Опа… а я такое только в кино видел, про индейцев которое. Бронзовые бока ствольной коробки, такой же рычаг. Ствол восьмиугольного сечения с латунной фигурной мушкой, под ним стальная трубка длинного магазина. Дерево лакированное, цветом в глубокую красноту, на прикладе бронзовое клеймо – и такое же выдавлено на латунной крышке ствольной коробки, у зарядного окошка.
– Знаешь дудка? – спросила она вдруг.
– Дудка? – переспросил я, вздохнув глубоко, и передернул рычаг. – Дудка знаю. Я все дудка знаю, мать их ети.
Из окошка выбрасывателя вылетел толстый желтый патрон с массивной пулей, обернутой с боков в тонкую латунь, с вогнутой головой. Я подобрал его, посмотрел внимательно. А неслабо, миллиметров одиннадцать-двенадцать, наверное, никак не меньше. И гильза длинная, уважение вызывает. Револьверного типа патрон, с закраиной, вроде сорок четвертого «магнума», но если таким бабахнуть, то мало не покажется. Там внутри дымарь, интересно?
Покрутил в пальцах, затем втолкнул его в зарядное окошко с правой стороны латунной ствольной коробки, где он и исчез, зажатый защелкой. Быстро пробежал взглядом по оружию… Курок? Похоже. Сначала отпустил его, немного прижав спуск, потом оттянул слегка назад, до щелчка. Полувзвод? Ага, а вот так опять взведен, а тут пимпочка справа бронзовая… предохранитель. Ага, разобрались с этим, не лопухнемся. Вон как девчонка смотрит настороженно. Ладно, в таких делах мы не лохи, пусть не думает.
– Сколько патронов там? – спросил я у девчонки.
– Восемь, – ответила она. – По́лно. Здесь боле есть.
И точно, рядом с «винчестером», каким, несомненно, являлась винтовка, лежали на каменном полу пещеры кожаные наплечные ремни с подсумками и длинным рядом латунных гильз в патронташе через плечо, не меньше двух десятков. Я подхватил ремни с пола, накинул на шею, услышав, как брякнули патроны внутри сумок. Значит, там еще есть. Живем! Теперь точно живем!
– Быстро надо! – крикнула девчонка. – Слышишь? Зажрут мы.
Действительно, от входа в пещеру доносился уже гиений лай, мерзкий и визгливый. Что-то задумался я не по делу. Хотя… странно было бы не задуматься. Кому как, а я минут десять назад из московской квартиры вышел, к машине. А не к гиенам-переросткам. Странно вообще, что я еще о чем-то думаю, а не в глубоком обмороке лежу. А может, я с ума сошел и у меня бред такой? А почему нет? Сейчас мне чего-нибудь доктора вколют, и гиены развеются, как сон, вместе с девчонкой и пещерой.
– Скоро, скоро! – уже с отчаянием в голосе крикнула моя спутница.
Ладно, когда вколют, тогда и вколют, а пока отбиваться надо. Наверное. Выглянул из-за поворота пещеры и столкнулся глазами с уже знакомой гиеной – той самой, с большими свежими шрамами на морде, которая, аккуратно ухватив зубами, оттаскивала застрявший в проходе куст. За ней никого не было, но рычание и лай доносились явственно: видать, остальная стая за проходом скопилась, чтобы своей товарке не мешать.
– Я те потягаю щас кустики-то… – пробормотал я, вскидывая винтовку к плечу.
Как мне показалось, животина успела сообразить, что ей грозит, потому что мгновенно бросила куст и рванулась назад из узкого прохода. Целился я ей прямо в морду, из чистой мстительности за свой испуг, но попал в шею. «Винчестер» тяжко грохнул под каменным сводом, меня толкнуло в плечо прикладом, хоть и не слишком впечатляюще, а тяжелая плоская пуля угодила зверю в шею, вздувшись страшной кровавой раной. Я сразу же рванул рычаг вниз-вверх, вылетела гильза, патронник сочно проглотил следующий патрон, и в этот момент слева от меня дважды хлопнул револьвер, совсем жалко после моей артиллерии, глухо, как из-под подушки. Удерживала его девчонка двумя руками, вполне сноровисто, и попала тоже хорошо – две пули подряд угодили прямо в горбатую, покрытую грязными колтунами спину твари, залив шкуру кровью.
Вой снаружи одновременно усилился и отдалился.
– Уйдут? – спросил я девчонку, продолжая держать проход меж камней на прицеле.
– Можно, – кивнула она. – Однако и нет бывает. Нет, стой, дай ползти.
Она положила руку на ствол «винчестера», опустив его вниз, к полу.
– Почему?
– Стая зажрет, за мы забудет.
Я вновь поразился странности ее речи. Кто она? Балканы какие-то? Вроде немного по-болгарски звучит, или мне кажется? Вроде и свой язык, и не свой. И вообще она даже с виду странная, я таких не видел. Одеждой странная – в смысле не ходят так сейчас. Юбка до колена, с одной стороны длиннее, с другой короче, с запахом какая-то… кавалерийская, черт знает почему так решилось. Куртка узкая, из грубой ткани, шляпа на голове с черной ленточкой. Соломенная шляпа, как на старинных фотографиях, на канотье похожая. На ногах чулки плотные или колготки, не знаю, под подол не заглядывал, и ботинки высокие, со шнуровкой, на плоском каблуке. Странный наряд. И ткань непонятная, вроде… брезента тонкого или парусины, сам не пойму, крепкая ткань.
– Что смотрел? – спросила она меня.
– Да так… – покачал я головой. – Где я?
Действительно, при чем тут наряд? А все остальное это? Джунгли, скалы, гиены, балканский язык и старый «винчестер», который при этом новеньким выглядит, как с завода? Разбитый обоз, колея, где следы только от тележных колес и конских копыт – и ни одного автомобильного протектора? Так где я все же?
– А ты кто есть? – ответила она вопросом на вопрос.
А кто я? Кто? А я теперь и сам не знаю. Нет, знаю, но почему-то чувство такое, что скажи я ей «из Москвы» – она и будет так дальше смотреть, нахмурив брови и явно не понимая, о чем речь идет. А о чем она на самом деле идет, речь эта самая?
– Человек прохожий, – усмехнулся я своему собственному ответу. – Тебе не враг. В беду попал.
– За беда видно, – кивнула она. – Кровь на тебе. Голова.
– Знаю.
Она вновь удивленно посмотрела на меня, затем переспросила:
– Ведаешь?
– Ведаю, – опять подделавшись под собеседницу, ответил я.
Между тем продырявленная гиена поползла к выходу из прохода, медленно, явно подыхая, оставляя за собой кровавый след. Судя по отдаче, калибру и форме пули, достаться ей должно было сильно. Тут орудие серьезное, одним ударом и шоком от него убить может. Сколько пуля весит? Граммов пятнадцать или больше? Может, и больше.
Я выдернул патрон из «бандольеро», осмотрел уже внимательно. Для револьверного длинный, при этом калибр этак сорок четвертый или сорок пятый, не меньше, если на глазок, маркировка на донце непонятная – буква «Р», и все. Гильза в длину сантиметра три с чем-то прикидочно, при этом снаряжен патрон не дымарем: от стрельбы лишь легкое синеватое облачко в воздухе повисло. Так себе порох, если честно: если для бездымного – грязноватый, но и не дымарь. Да и по запаху их не спутаешь. А вообще патрон серьезный, кувалда прямо, только для дальней дистанции я бы такого пользовать не стал, предпочел бы винтовочный.
Застегнуть на себе надо подвесную эту… вон как она на совесть сделана. Старые портупеи напоминает, кстати, тоже кожа, только рыжая, на латунных колечках и пряжках. На плечах ремни широкие, дальше – у́же, сзади буквой «Y» расходятся на плечах. Подсумки тоже из толстой кожи, крепкой и надежной, с быстрыми клапанами, как на армейской пистолетной кобуре, на углы приклепаны уголки, как на старинных чемоданах, чтобы не протирались. На века сделано, солидно.
Снаружи донеслось рычание, причем не одной глотки, а вместе с ним – жалобный скулеж, перешедший в отчаянный визг и оборвавшийся. А затем разом, как взрыв бомбы, визг, лай, хрип, возня, хруст костей и треск раздираемой плоти. Прямо здесь, у прохода меж камней.
– Чуешь? – громким шепотом спросила девчонка. – Стая зажрала. Уйдут теперь, за мы ждать не будут.
– Хорошо бы, – кивнул я, втыкая патрон в окошко ресивера.
Впрочем, теперь, с винтовкой в руках и в укрытии, я чувствовал себя не в пример уверенней, чем на дороге – с пустыми руками да прямо перед стаей. Да еще среди кучи трупов. Трупов… девчонка-то откуда? Из колонны разбитой?
– На дороге… – сказал я, показав рукой в ту сторону и стараясь говорить медленно: – …Там ваши? Ты с ними была?
– С они, – вздохнула она. – Убили все, никто не остался.
– Кто убил?
Она пристально посмотрела на меня, как на слабоумного, затем сказала:
– Негры убили. Кто тут убить может? Засада была. Обоз с товар шел, негры ждали. У иных ружья были, остальные рубили.
– Тут что, Африка? – спросил я, услышав о неграх и вспомнив о гиенах.
– Что? – явно не поняла она меня. – За что ты?
– Ну где я сейчас? – растерянно огляделся я.
– Не ведаешь? – удивилась она. – А как ты здесь?
– Не помню, – соврал я, решив не блистать рассказами про «яркий свет в машине»: не прокатят они тут. – Издалека я, а как сюда попал – не помню.
– На голове ранен, – кивнула она уверенно. – Мозги помялись.
– Ну да, типа того, – обрадовался я, убедившись, что скользкую тему мы обошли.
А мозги у меня и вправду «помялись», даже погнулись. Здорово мне по голове приложило – болит, зараза.
– Бога веруешь? – вдруг строго спросила девчонка.
– Верую, – уверенно кивнул я, хоть сам в этом сомневался глубоко.
– И крест есть?
– Был, – опять очень уверенно ответил я, потому что крестильный мой, на шнурочке, дома лежал, в столе, в маленькой коробке. – Но не знаю, где теперь.
Тут тоже не вру. Мне бы знать, где я сам теперь, не то что крест.
– Потерял или краден, – все так же уверенно ответила девчонка, кивнув своей мысли, а затем добавила: – Одетый странно. Ботинки какие богатые, и шерсть хороша в свитере. Чудно, что не взяли.
– Чудно, – кивнул я. – Но мог и просто потерять – не помню я.
– Говоришь странно, – добавила девчонка.
– Себя бы послушала, – ответил я, а затем спросил: – А там, в пещере, накрытый кто?
Она как-то вздрогнула, словно вспомнив, затем лицо ее скривилось некрасиво, словно вот-вот заплачет. Но не заплакала – закусила губу, удержалась. Затем ответила:
– Отец там. Убили его.
Прозвучало глухо. Даже как-то равнодушно. Так бы и подумал, если бы ее лица не видел. Сильный ребенок, уважение вызывает.
– Его ружье? – спросил я, приподняв «винчестер».
– За его, – кивнула она. – Пусть тебе будет. За меня оно сильное и тяжелое, мне револьвер хватит.
Она показала мне свое оружие. Я присмотрелся, затем попросил в руки. Чиниться она не стала, протянула ствол мне. Покрутив его в руках, заключил, что даже гадать не надо, откуда ноги растут у конструкции: это классический британский «уэбли» с переломной рамой. Даже не «уэбли», а «энфилд». Тот же граненый ствол, выполненный с передней частью рамы заодно, только короткий – сантиметров восемь в длину.
Не спрашивая разрешения, открыл стопор, выкинул гильзы и патроны из барабана, присмотрелся. Калибр не меньше десяти миллиметров, это точно, но гильзы довольно короткие, под небольшую навеску пороха. Да это и по барабану видно: длинный патрон в него не влезет. С пробиваемостью слабо, а вот с останавливающими способностями все в порядке должно быть. Пуля-то вон какая, спереди с выемкой и тяжеленная.
Зато видно, что игрушка дорогая. Металл прекрасный, рукоятка, кстати, довольно современной формы, костью отделана, по металлу инкрустация. И надпись: «За Вера, моя дочь, на четырнадцать лет. Папа».
– Ты – Вера? – спросил я.
– Вера, – кивнула девчонка, протягивая руку за оружием. – А ты?
– Алексей, – ответил я, отдавая револьвер.
– За кого крещен? – уточнила она.
Ну ты скажи… Это здесь принципиально? А «здесь» – это где?
– Уже не помню, – отмазался я от неудобного вопроса и сам перехватил инициативу: – А где я все же?
– На Берег Змеи, сто километров от Нова Фактория, – ответила она, уже не удивляясь и попутно ловко вставляя в барабан два патрона. – За товар с обоз ходили, а на обратен путь напали.
Черт, что за язык у нее странный такой? Никогда подобного не слышал. А по акценту – самая что ни на есть русская, те же болгары с сербами по-другому звучат. Да и внешне – курносая, голубоглазая, скуластая, белокожая, две русые косички из-под шляпы. А она меня не всегда понимает, это заметно. Кстати, а что это за Берег Змеи такой? Берег скелетов слышал, Берег Слоновой Кости – тоже слышал, даже Берег Берцовой Кости в каком-то анекдоте встречал, а вот Змеи – ни разу. Все же Африка, если негры?
Рычание на улице понемногу затихало, но хруст костей доносился до нас явственно. Кстати, а не оборзели они там, жравши? А не стрельнуть ли мне еще одну-другую, а? Исключительно в порядке мести за испуг и изрезанные об осоку руки.
– Схожу, – сказал я, поднимаясь с колен. – Гиен прогоню.
– Не надо гонять, – покачала она головой. – Так зажрут и уйдут, а если ты еще гиена стрельнешь, то останутся. Пока не зажрут – уйти не смогут. Тут ждем.
Ну что, тоже логично. Мог бы и сам дотумкать до такой простенькой мысли. Дураком, наверное, в ее глазах выгляжу? Да уж наверняка, косяк за косяком леплю. Минут пять сидели молча, прислушиваясь к звукам снаружи. Затем девчонка вновь спросила:
– Откуда ты есть?
– С севера. Издалека, – ответил я, подразумевая, что Москва точно далеко на север от Африки, в которой мы сейчас наверняка.
– А как сюда пришел? – снова спросила Вера.
– Я не помню, – вздохнул я, опять не наврав ни на йоту. – Помню, как из дома выходил, а потом помню, как гиен на дороге увидел.
– Я к дороге ходила смотреть, увидела, как ты бежал, – сказала она. – За одна здесь страшно, увидела одежду, лицо – не негр, стала звать.
«За одна здесь страшно»… Я если бы даже захотел, точно так фразу построить не сумел.
– А ты сама откуда? – спросил я. – Издалека?
– От остров Большой Скат, город Бухта. Бывал? – уточнила она.
– Нет, не бывал, – покачал я головой. – Не довелось.
– Надо отец захоронить, когда гиены уйдут, – сказала девчонка. – Помогаешь?
– Помогаю, конечно, – кивнул я. – Ты меня спасла, так я в долгу. Да и не знаю я, куда потом идти, без тебя не справлюсь.
– Со мной иди, – легко предложила она. – Я теперь одна, ты один. От отец ружье осталось, еда, шляпа. Пойдем вдвоем до Нова Фактория, там меня шхуна ждет. Добре стреляешь?
– Стреляю добре, за это не бойся, – кивнул я и усмехнулся: – За охрану при тебе пойду, беречь буду.
Сказал я это вполне искренне, не зная даже сам, насколько я предугадал будущее.
– Это хорошо, – серьезно согласилась она. – В Нова Фактория скажу, что отец тебя мне в охрану нанял, а когда негры напали, они тебе мозги помяли и ты память потерял. Когда встал, все мертвые были.
– Где нанял? – уточнил я, чтобы потом впросак не попал.
– А что ты здесь знаешь? – спросила Вера.
– Ничего.
– Тогда на торг с неграми он тебя нанял. Из другой обоз, не из Нова Фактория. А теперь ты не помнишь. Дом помнишь, меня помнишь, а как из дома до этот край дошел – не помнишь. Так?
– Так, – подтвердил я, а затем сам спросил: – Отец у вас в обозе главный был?
– Так, – кивнула Вера. – Он купец был, его был обоз и его товар. И шхуна, что в Нова Фактория ждет, тоже его.
– А мать? – спросил я.
– Мать умерла, – вздохнула девчонка. – Родами. Теперь дядя с тетка остались, за отцов брат. Он на Бухта сейчас есть. Дядя теперь за главный будет.
Опять воцарилось молчание, но от входа в пещеру мы не уходили – звуки, доносящиеся снаружи, к этому не располагали. Я взялся вновь рассматривать винтовку. Это только поначалу показалось, что она старая, стереотипы сработали. И не старая вовсе, а новая вполне, воронение на гранях ствола даже не потерлось. Затем открыл еще нечто интересное – на ней не было серийного номера. А у оружия, по крайней мере мне знакомого, так не бывает. А тут только клеймо из переплетенных букв «М» и «Р» на бронзовой бляшке, вдавленной в приклад. Ну и на стенке ресивера. На прикладе, если присмотреться внимательно, надпись выжжена, какую почти не видно из-под темного лака: «Мне отмщение и Аз воздам». Богохульство какое-то, а для девчонки существенно, в честь кого я крещен. Странно.
А вообще похоже, что винтовка – товар штучный, работы некоего мастера. Не фабричная, целиком, по крайней мере, хотя… качество очень на высоте. Очень. Да и револьвер у Веры тоже такой – инкрустация промышленной не бывает, и кость на рукоятке – все же не дерево и не пластик.
«Винчестер» без номера, Африка, причем место такое, о каком я вообще не слышал, девчонка со странным русским языком с острова Большой Скат, из города Бухта, о каких я не слышал тоже, а география мне всегда интересна была. И шхуны у нас если только туристов катают в экзотических местах, а не купцов. Тогда опять вопрос: где я? Нет, пока тут буду сидеть, ничего не узнаю, а девчонку дальше расспрашивать – только напугаю. Ну как я объясню ей, как здесь очутился, если сам не знаю, и даже не знаю, где я вообще? В каком мире?
– Дорога к Новой Фактории ведет? – спросил я.
– Тут одна дорога, от Нова Фактория до Торг, – пожала она плечами. – Так на ней и пойдем, только на негры не попасть.
Я кивнул, затем пересчитал патроны в бандольеро. Восемнадцать штук. Открыл подсумки на поясе – и нашел в них еще почти три десятка. Негусто, если на мой взгляд, только я привык в боекомплектах к «калашу» мерить, а как тут принято – черт его знает. Тут вся подвесная на шестьдесят патронов рассчитана, если внимательно посчитать.
Негры… Еще она сказала, что у некоторых ружья были. А трупы как – топорами рубили на дороге или мечами? Дикари? Наверное, дикари, кто же еще.
– А чем отец торговал? – спросил я.
– За сок от черна ягода ходил обоз, – ответила она, сделав все еще непонятней.
– А зачем он нужен? – спросил я, надеясь, что не сморозил полную глупость, и явно ошибся в ожиданиях: сморозил.
Вера посмотрела на меня с подозрением, затем вздохнула, вспомнив, наверное, что у меня «мозги помялись», и ответила:
– Краска для ткань с чего делается? И красная, и синяя. Большая торговля с этот сок, отец на три остров торговал и даже в Кузнецк возил.
Опа, знакомое что-то… Хоть и не Новокузнецк, но все же…
– А где Кузнецк есть? – спросил я, уже совсем на девчонкин манер построив фразу, сам того не заметив.
– На Большой остров, – пожала она плечами. – Где Железна Копь и Домна. Не ведаешь?
– Нет, не ведаю, – ответил я.
– Откуда вы тогда железо берете? – спросила она совсем удивленно.
– У нас там свой Кузнецк есть, только Новый, – ответил я.
Она лишь кивнула, удовлетворившись ответом. Затем вдруг сказала:
– Гиены ушли.
Я прислушался – верно, тихо снаружи, разве что птицы орут. Здорово орут, кстати, я такой гвалт только в Таиланде слышал. И не только птицы, похоже, но и обезьяны где-то скандалят.
– Ты – главная у нас, – польстил я ей. – Говори, что делать надо.
Она ролью «главной» не смутилась, сказала:
– Надо отец похоронить за обычай. Чтобы зверь не откопал. Думай, как сделать, в лес копать глубоко трудно, камень там.
– Ты эту пещеру как нашла? – спросил я ее.
– Это тайная пещера, – ответила Вера. – Ее отец знал. Здесь иногда товар прятали, а когда негры напали, он меня сюда тащил. Но он ранен был, здесь умер. Я больше день с ним сижу, боюсь выходить.
Говорила она об этом все тем же глухим голосом, за которым, если прислушаться, слышна была страшная боль.
– А почему не погнались за вами?
– Зачем им? – пожала она плечами. – Они людей убили, а товар взяли. Теперь другому купцу продадут. Сок от черна ягода – хороший товар, если бы негры знали, сколько за него на острова дают, год бы плакали за то, что такие глупые. А за отец гнаться опасно, он стрелял. И они на нас стреляли, отец ранили.
– Понятно, – кивнул я. – Выгляну наружу.
Вера лишь кивнула, а я, держа «винчестер» на изготовку, пошел к выходу, стараясь ступать как можно тише. Но все предосторожности были излишни – гиены ушли. От съеденной остались лишь разбросанные кости, обглоданные почти начисто, и клочки шерсти. С аппетитом схарчили, видать. Странно это, не слышал про такое никогда, чтобы хищники в стае каннибализмом занимались, в то время как у них жратвы море. Вон вороны и еще какие-то падальщики на дороге орут так, что оглохнуть можно: изобилие у них.
Огляделся. Духота ужасная, градусов сорок сейчас, наверное, и влажность зашкаливает – прямо как в парилку зашел. Все вокруг мокрое, волглое, под зеленой травой красная земля раскисает под подошвами. Если бы не трава, то на ботинок пудами бы налипало. Такие фокусы с грязью мы по другим местам знаем, проходили.