Оглавление
Но всё же выход из этого тупика нашелся, и нашёлся неожиданно. Как-то, в очередном припадке творчески-мечтательного бреда, он снова оказался в окружении несметных полчищ врагов — ужасного Хозяина Кладбищ, которого не в силах убить ни один смертный, только лишь отогнать, если повезёт… И страшных песчаных пожирателей ослов, и Саг с Ахехом*, и Аммут*, частью лев, частью крокодил, частью бегемот, частью леопард. Рядом с ужасами загробного мира и сверхестественными существами — люди, враги чёрной земли — целое войско. Полчища закованных в броню воинов на колесницах — марьяну из Нахарины, и голубоглазые ливийские дикари… Врагов много, страшно много! Но в этом и спасение — она сами мешают друг другу! Вот пожирательница сердец из царства мертвых, Аммут, цапнула своей огромной, вонючей крокодильей пастью одного из марьяну. В плотном строю врага выбитым зубом зазияла брешь. Схватив топор на длинной ручке (деревянную лопату для хлеба), Хори неистово начал рубить их всех, стараясь если не победить, так хоть подороже продать свою жизнь. В левой руке он стиснул копьё (шест, который подпирал матерчатый полог над двориком). Ого! Трепещите, жалкие враги! Хрясь! Хрусь… Как биться со сломанным топором? И что скажет про лопату для хлеба мама? Слезы предательски закипели, разъедая глаза.
— Я скажу Руиурести, что лопату сломал я. Но секиру так не держат. В бою ты долго не проживешь.
Сзади, в тени полога, стоял Иаму и внимательно смотрел на Хори. Обычно он не обращал на детей внимания — если они не мешали ему пройти или заниматься своим делом. Или бездельем. Да и тогда он их почти не замечал — так, два-три шлепка, один-два пинка, не больше. И Хори никогда не слышал ещё, чтобы нубиец заговорил с ребёнком. От удивления у мальчика даже слёзы высохли, только тёмные дорожки остались на матово-пыльных щеках. Может, его ждёт наказание? Иаму побаивались даже взрослые, а уж дети — тем более. По вечерам, набегавшись, они где-нибудь устраивались кучкой, и отдыхали. Пили воду из захваченной кем-либо тыквы и ели добытое (ну, если честно — украденное в своих домашних кладовых, чужих садах и огородах, да базарных рядах). Сушёную рыбу, стебли папируса, или орехи, или финики, или вгрызались в жёлтоватые, со сладким и в то же время хлебным вкусом, плоды пальмы дум… И рассказывали истории — смешные и страшные — о городе мёртвых и его ужасных стражах, о пустынных кошмарах и страшных нубийских колдунах. Иаму все считали колдуном. Колдуном и воином.
Может, он хочет его подчинить и использовать в своих колдовских целях? Хори слышал (хотя об этом не то, что дети, взрослые говорили шепотом), что колдуны из Куша используют в сильных снадобьях человеческий жир и вообще — людскую плоть. Ну какой ему прок просто так оберегать от наказания десятилетнего мальчишку, которого он и заметил-то впервые в жизни! Но глаза Иаму глядели спокойно и уверенно, в них были ещё какая-то не печаль, нет, скорее, нотка понимания. Он приглашающе махнул Хори, подзывая того к себе, и протянул руку за остатками лопаты, и в его движении была такая уверенность в неизбежности выполнения его призыва, что Хори, как заколдованный, шагнул вперед и протянул лопату.
— Смотри, ты держал её за самый конец рукояти.
И он показал. Потом изобразил, как Хори двигался и действовал «секирой». Вышло смешно и неловко, совсем не так, как всегда выходило у Иаму.
— При ударе она тебя сама утаскивала за собой, — и это снова сопровождалось показом, — Ты открывался для удара врага, но сам не попадал никуда. Не ты владел оружием, а оно тобой.
Иаму подбросил лопату и перехватил её не так, как держал только что, а чуть ближе к середине. Затем он сказал: — Смотри, надо так.
Как всегда, не спеша и в то же время быстро он двигался по двору и вращал лопату-секиру, и Хори понимал — подойти к нубийцу не выйдет, и ударить тоже, а вот сам он может нанести удар в любой момент и в любом направлении. «Секира» вдруг стремительно, как атакующая кобра, выстрелила в сторону Хори, и он оказался и без «копья», вылетевшего из его руки. Иаму, казалось, тем же движением поставил лопату у хлебной печи, свернул под навес и присел у стены.
— Всегда должно быть равновесие. В том, как ты стоишь. В том, как ты двигаешься, как ты держишь оружие, — сказал он Хори.
— А зачем ты мне это говоришь? Я же ещё ребёнок…
— Ребёнку оружие не нужно. Ты начал становиться мужчиной. Я тебе помогу.
— Как?
— Я буду учить тебя. Бороться, охотиться, держать в руках оружие. Ты будешь сильным воином, не хуже твоего отца!
— А отец — хороший воин?
— Это неправильный вопрос. Ты должен спрашивать совсем другое.
— А как ты сделаешь, что я стану воином? — Хори едва удержался, чтобы не спросить, не заколдует ли его Иаму.
— Это почти правильный вопрос. Не я. Ты сделаешь. Сделать человека кем-то может только он сам.
— Но… Я не смогу…
— Я научу. Сможешь. Если ты уже человек.
В это время раздались шаги, и во двор выкатилась Руиурести. Увидев обломки дерева и свою лопату, прислонённую к печке, она всплеснула руками и глубоко вдохнула, очевидно, готовясь взреветь раненым буйволом.
— Руи, угомонись. Я не нарочно сломал твою лопату.
Вдох прекратился, но набранное в огромной груди Руиурести количество воздуха надо было куда-то деть. Руи просто тяжко вздохнула, и этим вздохом можно было подгонять парусник или гасить костёр. Но сказать она не посмела ничего — не боявшаяся вступать в пререкания, если считала себя правой, хоть с самим наместником или даже женой хозяина, нубийка, по непонятным всем остальным (ну, или непонятным Хори) причинам относилась к Иаму с глубоким почтением.
— Что там у нас сегодня будет на ужин? — спросил Иаму.
— Утки. Ты же сам их принёс с охоты. Я вымочила их в специальном маринаде, и от них не будет пахнуть рыбой.
Иаму довольно кивнул и спросил, где хозяин.
Руи только пожала плечам.
— Пошли кого-нибудь выяснить, скоро ли он будет.
— Хорошо, Иаму.
Иаму повернулся к Хори и приложил палец к губам, намекая, что их разговор должен остаться секретом.
— Мы с тобой после поговорим, парень.
Все остальные домочадцы называли Хори «молодой господин». Но, поскольку Иаму сегодня заговорил с ним первый раз, Хори почти не удивился такому обращению. В конце концов, Иаму был не слугой, и даже к отцу обращался по имени.
Как же Хори возненавидел это обращение совсем вскоре!
«Парнем» Иаму называл его тогда, когда был чем-то недоволен, то есть почти всегда. И лишь изредка — по имени… Они учились «уходя на охоту», в самую жару или, наоборот, иногда нубиец выдергивал его ночью, когда все добрые люди спят. Хори не понимал, почему не откажется от всех этих «небольших упражнений», которыми они, ко всему прочему, занимались втайне почти от всех! Он учился все делать заново — бегать, ходить, прыгать, кувыркаться. «Равновесие» стало проклятьем — нельзя перекрещивать ноги при передвижении, это нарушает равновесие. Нельзя злиться или бояться — это нарушает равновесие. Надо правильно дышать при стрельбе — иначе нарушится равновесие… Всё тело ломило, спина была исцарапана о песок и мелкие камешки, руки и ноги украшали многочисленные синяки разнообразных оттенков. На ладонях появились мозоли от палок, с которыми он занимался, и от тетивы лука, и от пращи, и от метательной палицы… Сначала они были нежными и мягкими, затем — лопнули, постепенно кожа становилась всё грубей и твёрже. Но самое тяжкое — Иаму не давал ему есть! Нет, мясо, рыба, салат — сколько угодно! Но хлеб, и тем паче — сладкие пирожки и мёд стали доступны только во снах.
Они двигались от простого к сложному, возвращаясь и снова повторяя пройденное — потому, что это нужно для равновесия. Какое-то время всё, что делал Хори, он делал с ножом, а потом кинжалом в руке. Потом он всё время тренировок с Иаму ходил, ужасно потея, опоясанный стеганым доспешным фартуком, поверх которого он носил пояс с мечом и кинжалом, и так привык к ним, что без них казался себе голым. Потом Иаму налег на лук — и Хори стрелял на дальние и ближние дистанции, в цели, стоящие перед ним и позади него с самой высокой скоростью, на какую был способен. На бегу, сидя за столом — в сидящего напротив, и над, и под столом. Он стрелял из лука в кувырке, в цели, внезапно появляющиеся в самых неожиданных местах, на звук и вспышку во тьме, учитывая, где может быть тело высекающего огонь… Ему даже стало проще поразить мишень в шаге от себя из лука, а не достать её кинжалом или мечом. И как-то он поймал себя на том, что он незаметно сам для себя, просто как другие щёлкают пальцами или хрустят суставами, делает разминку на суставы и связки, которую едва мог сделать и считал чертовски утомительной в самом начале их занятий. Как-то незаметно произошли две вещи. Хори втянулся в работу с Иаму, это во-первых. Изначальное его желание, стать сильнее всех обидчиков и научиться драться лучше их всех, куда-то пропало — и это во-вторых. Да и времени на прежние детские забавы и посиделки не было. Даже о девочках он думал намного меньше (хотя и очень часто)…
— Зачем ты делаешь всё это? — спросил как-то у Иаму Хори.
— Учитель появляется тогда, когда ученик к этому готов. Ты был готов.
— Да? Я и сейчас не готов!
Иаму только сверкнул зубами в улыбке.
— Парень, ты даже не знаешь, к чему ты готов. Тебе надо просто проклюнуться из яйца… Если появилось время для вопросов не по делу, значит, ты не устал. Бежим или боремся?
— Боремся…
— Отлично! Но после пробежки! Надо же размяться…
Глоссарий в порядке появления слов в тексте:
Песчаные пожиратели ослов — мифические существа, обитавшие в песке пустынь, нечто вроде огромных муравьиных львов. Вызывали песчаные бури, губили караваны и пожирали погибших животных и людей.
Саг и Ахех. Саг — мифологическое существо с головой сокола и телом львицы. Видимо потому, что это существо обладало телом львицы, а не льва, ее хвост был украшен кокетливой кисточкой из цветков лотоса. Иногда сага изображали с львиным телом только в верхней его части, а нижняя часть была похоже, скорее, на тело лошади, таким образом саг мог быть изображен и в виде соколо-львицо-лошади, если анализировать его сверху вниз. Грифон или ахех — наполовину орел, наполовину крылатый лев, считался самым быстрым из всех зверей. Грифон перекочевал от древних египтян сначала в предания Рима, а затем стал героем средневековых европейских легенд, в которых он одновременно охранял сокровища и служил надежным инструментом для их поиска. Принято считать, что грифон родом из Индии, однако он широко встречается на изображениях Древнего Египта и сказать, кто первым нарисовал грифона — египтяне или индийцы — невозможно.
Аммут — одна из стерегущих царство мёртвых, Дуат. Во время конечного взвешивания души — суда над усопшим — ждала результата. Если покойный оказывался недостойным войти в Дуат — пожирала его душу, повергая в Ничто.