Оглавление
Глава 2
— Жрать.
Пронзив тесноту раздатчика, окрик Марина ещё бился эхом о стены, а Тим уже совершил ряд движений: прицепил карабин к тросу и приступил к спуску внутри тесной отвесной трубы. Двадцатиметровый тоннель элеватора плавно перешёл в горизонт, и Тим ногами вперёд вывалился в зал распределителя. Из соседних проёмов показались Довин с Кеем, и вместе с ними Тим поплёлся в соседствующее с арсенальным распределителем помещение. Когда-то здесь ждали команд ремонтные машины. Последний месяц в тесной железной каморке жили юные невольники.
Их домом стали десять квадратных метров, перегороженные рядом трёхъярусных приваренных к потолку и полу коек. Контейнер с водой в одном углу и точно такой же для естественных потребностей в другом оказались единственными предметами обихода. Ели на полу и руками. Это был очередной вывих Марина, которому нравилось, завалившись на койку, смотреть, как дети поглощают сваленные в бак отходы с пищеблока.
Глядя на зловонную жижу, никто не кривился, недели нагрузок и вечно злая физиономия Марина сделали своё дело. Не проходило и десяти минут, как бак с помоями из раза в раз был вылизан до блеска. Угрюмо посмотрев на сгорбленные спины, Тим тоже склонился над баком и зачерпнул пятернёй пропитанные чем-то липким остатки чужого ужина.
— Спать, — рыкнул Марин, стоило закончить с пищей.
Лязг засова, щелчок пакетника, и в кромешной тьме остался только скрип промятых коек.
До слуха Тима давно доносилось сопение, а он никак не мог отделаться от назойливых мыслей. Он сам не заметил, как опять стал сравнивать жизнь здесь и на болотах. К тому, что на крейсере не сахар, но всё же легче, чем там, пришел давно. Друзья по несчастью наверняка думали иначе, но здесь было сухо, не было разъедающих кожу испарений и насекомых, а за свои шестнадцать Тим крепко усвоил, что внешняя среда имеет значение.
Работа оказалась физически тяжёлой. Именно она впервые позволила Тиму убедиться в правдивости слов старика. Из строя вышла микроскопическая электронная деталь, а заменить её оказалось нечем. Об этом узнал из случайно подслушанного диалога Марина с кем-то из техников. От него же услышал презрительные слова относительно современных изделий, которые с недавних пор поставляются на флот.
— Я понимаю, — кривил губы техник, — налаживать производство необходимо, но делать такое дерьмо — это что-то. Два чипа за неделю сменили, нас сожгут в первой же сваре. По мне, пусть лучше они там сидят, — указал он на детей, — так надёжнее.
В результате выхода из строя микроскопической детали двадцатиметровый сегмент силовых элеваторов, ведущий от арсенала к автоматам заряжания пусковых установок, вышел из строя.
В тесные тоннели загнали низкорослых невольников. На стыках сегментов системы подачи боекомплекта имелись технические расширения. Только там получалось разминуться с подтянутым ручной лебёдкой зарядом.
Дальше, отстегнув трос, приходилось приподнять моргающий индикаторами готовности цилиндр, где силовое поле следующего сегмента уносило боевую десятикилограммовую часть к средствам доставки. Тиму, как самому рослому, достался наибольший по диаметру, но почти вертикальный тоннель, ведущий к пусковым установкам верхних палуб.
К концу каждого дня занятий руки и ноги тряслись от слабости, но на утро, напутствуя пинком и затрещиной, Марин вновь гнал их в тоннели. Изрыгая потоки ругани, он упрямо добивался отточенных движений и улучшения вчерашних результатов.
Впервые то, к чему готовились почти месяц, случилось два дня назад. Подробностей боя невольники не знали, но, судя по потребности палуб в смертоносной начинке для торпед, ракет и снарядов, бой был долгим, но вялотекущим. Просидев в тоннелях почти сутки, они подали к пусковым столам меньше десятой доли привычных объёмов.
Цепочку воспоминаний прервал щелчок засова. Что будет дальше, Тим знал. Это повторялось каждую ночь, и, как ни странно, эти минуты стали отдушиной, хоть как-то разнообразящей монотонность одинаковых дней. Шаги, удар ботинка в стойку кровати. Командами Марин уже не утруждался, Тим знал, что надо делать. Вскочив, выволок из узилища контейнер с нечистотами, водрузил на стоявшую тут же тележку и под присмотром Марина покатил её к ближайшему рабочему утилизатору.
Триста шагов туда, триста обратно. По полутёмным техническим переходам, обездвиженным уже лет двести дорожкам и широкому, ярко освещённому проходу одной из жилых палуб.
Даже в позднее по корабельным часам время на жилой палубе встречались люди. Они часто заговаривали с Марином. Тима не замечали, но это ни в коей мере не мешало смотреть по сторонам.
Первые впечатления от нахождения внутри колоссальной мощи механизма прошли практически сразу. Очень быстро в глаза бросилась повсеместная изношенность древнего корабля. О возрасте говорило почти всё. Разменявшие века потёртые переборки, бесконечные неисправности в системах освещения и даже кислый запах плохо вентилируемого пространства. Давно застывшие лифты и пронзившие палубы неисправные эскалаторы. Даже на коротком маршруте, по которому от ночи к ночи Тим вывозил отходы, часто встречались следы кустарного ремонта в виде гроздей проводов и датчиков или в нагромождении непонятных приборов, запитанных сквозь прорезанные в переборках отверстия.
В процессе извержения ругательств Марин часто употреблял фразы, что это корыто держится только за счёт сварки и безумного экипажа. Не согласиться с ним Тим не мог. Он помнил слова старика, что космическая отрасль содружества сгорела в горниле бомбардировок и давно выработала прежний потенциал. Старик оказался прав, и Тим имел возможность в этом убедиться.
***
Утром, щурясь и зевая, они как обычно выстроились в зале распределителя. Угрюмое лицо Марина сегодня кривилось пуще обычного. Раздав утренний набор пинков и затрещин, он велел ждать и вышел из распределителя. Спустя несколько минут в зал вошли четверо пехотинцев, узнаваемых по одинаковой форме. Молодые, крепкие, уверенные в себе. Они явно о чём-то спорили, но стоило детскому строю поклониться им в ноги, как зал распределителя огласил взрыв хохота.
— Марин, старый извращенец, — сквозь смех обронил кто-то из четвёрки, — повеселил. Где он? — повернулся пехотинец в их сторону.
Поняв, что Марин вряд ли ставит их в известность, пехотинец повернулся к остальным и включился в прерванный спор. Тим обратился в слух, но во фразах слышалось много непонятных слов, и толком он ничего не понял. Когда один из четвёрки, просеяв их строй взглядом, задержался на нём, Тим напрягся.
— Ты, — ткнул он в него пальцем, — сюда.
Покорно шагнул навстречу.
— Вот, — повернулся пехотинец к одному из своих, — мелкий, правда, но на вид крепкий. Если его сделаешь, будем говорить, а так, даже слышать твой бред не хочу.
— Идёт, — начинал заводиться коротко стриженный, рослый пехотинец, — только что ты мне эту грязь суёшь? — одарил он Тима тяжёлым взглядом, — давай я на тебе и продемонстрирую.
— Свалишь, — повторил тот, — будем говорить.
— Идёт. Харю подними, — жёсткие пальцы пребольно треснули снизу по подбородку, — стой так, — поднёс рослый, с кривым, переломанным носом пехотинец кулак к его лбу.
Поднёс, собрался, но во взгляде что-то изменилось. Опустив кулак, пехотинец усмехнулся.
— Никого не напоминает? — повернулся он к остальным, — Карин ведь вылитый.
— Похож, — схватив Тима за подбородок, второй спорщик, темноволосый, с короткой щетиной на впалых щеках и подбородке, заставил повернуть голову, — как братик младший, — удивился он, — ты кто?
Под пристальным взглядом чёрных, глубоко посаженных глаз волнение Тима заметно усилилось.
— Я Тим, — ответил он на вопрос.
— И?
— У меня только имя.
— Тебя животные что-ли родили? — осклабился он, — из какой дыры ты вообще вылез?
— Я родился на Вироне.
— Где?
— Слышал о такой планетке, — вмешался ещё один из компании, — колония на первом этапе заселения. Пару лет назад на них Карийцы наткнулись. Они за мясом туда шастают.
Слово «мясо» вызвало злость, но оскорбления Тим сносить научился. Оскорбления в адрес родителей тоже проглотил, но накрепко впечатал в память слова о Карийцах.
— Давай не тяни, — торопил черноглазый, которого остальные пехотинцы звали Скартом, — три сантиметра.
Поднеся кулак ко лбу Тима, рослый отвёл его на требуемое расстояние. На секунду застыл, а в следующий миг голова Тима словно взорвалась.
Когда всполохи в глазах погасли, он обнаружил, что лежит на полу, делая слабые попытки принять сидячее положение. В голове звенело, желудок заходился в спазмах, стремясь выдавить остатки вечерних помоев. В следующую секунду вцепившаяся в одетую на Тиме хламиду рука рывком поставила его на ноги.
— Он даже не отключился, — расслышал сквозь звон в ушах уже знакомый голос, — давай—ка ещё разок.
— Не надо, Скарт, бодаться, проиграл — плати, — сказал рослый, — бить больше не буду: сдохнет.
— Не жалко, грязи на рынках валом, лично оплачу.
— Нет, — заупрямился рослый, — ты отдай, что проиграл, а его рожу я Салиме покажу, она по Карину до сих пор вздыхает, пусть хоть на копию ублюдка посмотрит.
— Хал с тобой, — нехотя сдался черноглазый, — но только пусть смотрит вот так.
Схватив едва совладавшего с дурнотой Тима за затылок, Скарт подтянул его к себе и неожиданно плюнул в лицо.
Только и успел, что зажмурить глаза. Вместе с плевком прилетела жёсткая как камень ладонь. Звонкий удар в ухо опять помутил сознание. В глазах круги, оглушённый Тим плохо понимал, кто он и где находится. На корабле он или в лесах Вирона — сейчас стало несущественным. Сквозь пелену в глазах он видел, что впереди опасность.
Инстинкты охотника взяли верх. Собрав остатки сил, Тим только и смог, что махнуть рукой, но в этот взмах вложил все оставшиеся силы. Удар пришёлся в пах черноглазого пехотинца. Даже сквозь муть в голове Тим почувствовал, что сильно отбил руку.
Скарт вскрикнул и, сложившись пополам, рухнул на палубу. Зал распределителя наполнился насыщенным болью рыком.
Тим, сидя на палубе, всё это время приходил в себя. Голова немного прояснилась, он шевельнул рукой, но с бока что-то дёрнулось. Прилетевший в лицо ботинок окончательно вышиб сознание.
***
Первое, что увидел, стены их узилища и стоявших к нему спиной Марина и незнакомого совершенно лысого пожилого мужчину, одетого в белоснежную куртку и брюки.
— Гадёныш, — басил он, — мне что, забот больше нет, кроме как грязь лечить через семь палуб переться? Добил бы его, и дело с концом, — посмотрел он Марина, — не знаешь что ли, как делается?
Не дав Марину ответить, продолжил.
— Мало мне одного с шарами, как у Маалинского Тербоха, так нет — надо грязь идти лечить, которая яйца ему и прищемила. Очнулся, гадёныш?
Повернувшись и встретившись с Тимом взглядом, процедил он. Брови его хмурились, на лысине образовались складки.
— Что болит?
— Голова, — ответил Тим.
— Дальше что с ним будет? — обратился мужчина к Марину.
— Не забивайте голову, — уважительно, чего Тим из уст Марина ещё не слышал, ответил надзиратель.
— И не думал, просто интересно.
— Пока нужен — будет жить.
Подхватив за ручку белый контейнер, лекарь направился к выходу.
— Сотрясение и ушибы, — говорил он на ходу, — инъекция уже действует. Сегодня пусть отлежится, завтра твой.
Потоки брани, разбавленные фантазиями на тему способов умерщвления, долго гремели в узилище. Время шло к кормёжке, Тим слышал за порогом шаги и шёпот, но пока Марин срывал голос, никто из ребят так и не посмел войти в каморку.
— Пока, грязь, дыши спокойно, — шипел Марин, — по моей просьбе не трогать тебя приказал лейтенант Рьюд, но как только мы получим долбаный чип, я красиво тебя упакую и отправлю в качестве подарка сержанту Скарту.
Среди своих сегодня был героем. Тима обступили со всех сторон и, забыв о чане с помоями, полушёпотом, перебивая друг друга, воодушевлённо делились впечатлениями. Такого подъёма среди них ещё не было. Не веселился только Тим. Он хорошо слышал Марина и понимал, что рано или поздно чип действительно поменяют.
На следующий день, выбравшись из шахты элеватора, увидел того самого рослого пехотинца с кривым носом и молодую женщину. Одетая в форму, стройная, темноволосая, она, слегка склонив голову, слушала трёп сослуживца. Кланяясь им в ноги, надеялся, что здесь они не по его душу.
— Иди сюда, — разрушил надежды рослый, — смотри, — повернулся он к спутнице.
— И?
— Что и? Сходства не видишь?
— Это и есть сюрприз? — нахмурила она брови, — ты дебил?
Дёрнув плечами, девушка направилась прочь из зала, но на выходе обернулась и мельком посмотрела на Тима.
В тот же день Марин сообщил, что теперь, помимо вывоза отходов, в круг его обязанностей входит поход к раздатчику и доставка надзирателю контейнеров с пищей. Марин хотел наказать, но на деле внёс разнообразие в похожие дни. Маршрут к пищеблоку оказался длинным и позволил Тиму видеть много нового.
Дни сменяли друг друга. Недели шли с набившим оскомину однообразием. Монотонная жизнь корабля оживала лишь во время редких стычек. Тим мог только представлять, что происходит снаружи, но как внутри всё наполнялось напряжением и отлаженностью действий, он видел. Эти часы считались бездельем, поскольку работали много меньше, чем ежедневно требовал Марин.
***
— Если пойдёт по плану, то пойдём под прикрытием кормовых батарей. Сосунки твои выдержат?
— Думаешь, зря я их дрессирую?
В каюте Марина, таком же железном мешке по соседству с детским узилищем, беседовали двое. Сидя на походных стульях за столом из пищевых баков, хозяин и гость неторопливо вели приятельский разговор. Моложавый, чуть больше тридцати, коротко, как все здесь, стриженный визитер, носящий нашивки офицера, удовлетворенно кивнул.
— Ты, Рьюд, не представляешь, — завёл разговор Марин, — как надоело с соплятой возиться. Обратно хочу, в пехоту.
— Куда с твоей медициной, — возразил офицер, — ты почти калека, Марин, пехота пока точно не для тебя. Сиди, копи на сеанс лечения и наслаждайся жизнью.
— Наслаждайся, — угрюмо усмехнулся Марин, — во уже где, — провёл он по горлу ребром ладони, — и на сеанс восстановления я так долго копить буду, эх, — махнул он рукой, — расскажи лучше, о чём командиры шепчутся, — сменил он тему, — я в этом погребе совсем из курса событий выпал.
— В верхних мирах всё как обычно, там всегда всё как обычно. Сурийцы на Тарнию рейд устроили, но там их огорчили, четыре бота нам оставили да эсминец в виде запчастей на орбите.
— Сурийцы, — зло скривился Марин, — гарнизон на Лиде нам простить не могут.
— Это точно, — согласился собеседник и тихо добавил, — но терпеть осталось недолго.
— Интересно, — тоже понизил тон Марин.
— До нас ещё не довели, но, по слухам, посланник верховного встречался с советом Вельстова. Якобы речь о союзничестве.
Какое-то время Марин молчал.
— Старому порядку пришёл конец? — спросил он, осмыслив слова лейтенанта Рьюда Громана.
— Похоже, — кивнул тот, — объединение даст перевес и всё, что с ним связано. Спокойные времена подходят к концу.
— Первые Сурийцы, — развил мысль Марин, — и атака на их караван — начало большой драчки. Это хорошие новости, но мы объединяемся с ублюдками Вельстова. Скажу прямо: эта затея мне не по душе.
— Не хмурься, Марин, на мой взгляд, расклад выходит правильный. Совместно мы громим Сурийцев, Карийских торгашей и братство Стурмол. С союзом Вельстова решать будем после. Или поделим и разойдёмся, или перережем их к Халу.
— Хватило бы силёнок.
— Выхода всё равно нет. Упадок никто не отменял, по мне, лучше добрая драка, чем тихое гниение. В любом случае решать будем не мы с тобой.
Шелест двери вынудил обоих повернуть головы.
В каюту, держа в руках пищевой контейнер, вошёл один из невольников Марина.
Увидев надетую на госте форму, Тим поклонился и застыл на месте.
— Ну? — поторопил Марин.
Сев перед столом на корточки, поставил на него контейнер.
— На колени, — прошипел Марин.
Упрямо поджав, губы Тим не шелохнулся.
— Как знаешь, — поднялся надзиратель со стула, — встань.
Стоило выполнить, как Марин пребольно ударил кулаком в плечо. Руку дёрнуло током. Следующий удар в бедро. На секунду нога потеряла чувствительность, но Тим удержал равновесие.
— Пошёл.
— Что это было? — едва за невольником закрылась дверь, поинтересовался лейтенант.
— Это он прищемил яйца твоему сержанту. Пайку мне носит. Каждый раз даю ему выбор: или на колени, или порцию боли. На обе ноги мразь хромает, синий весь, но ни в какую.
—Грязь с норовом, — хмыкнул офицер, — это что-то новое.
— Животное, — констатировал Марин, — но это лечится.
***
— Шевелись, ублюдки, работать, работать, грязь. Тяни, выродок, кормить вас, зверей, больше не буду.
Даже сквозь метры тоннеля Тим слышал беспрерывный рёв исторгаемой Марином брани. Голос надзирателя, который сейчас в компании техников носился по распределителю, хватал выехавшие из тоннелей крюки и цеплял к очередному заряду, иногда сбивался, но это не мешало перевести дыхание и сотрясать стены дальше.
Представив его потную, раскрасневшуюся морду Тим довольно осклабился, но стоило очередному заряду оказаться перед глазами, как образ Марина померк и распался. Руки и спина немеют от усталости, кажется, что кисти сами разожмутся, килограммы смертоносной дряни рухнут вниз и наконец заткнут Марина, но Тим из последних сил сжимал пальцы, толкал подтянутый им же на двадцатиметровую высоту контейнер в объятия силового поля.
Бой завязался упорный. Крейсер маневрировал, это чувствовалось даже в тоннелях элеватора. Время от времени корабль вздрагивал. Тим не понимал, от попаданий или собственных залпов, поэтому гнал эти мысли.
Раз за разом выбирая верёвку, толкая заряд вверх и снова бросая вниз прицепное устройство, он, словно заведённый, выполнял неделями отточенные движения. Слыша собственное дыхание, Тим из последних сил тянул снизу заряд за зарядом. Когда в очередной раз поднял пустой трос, не сразу сообразил, что всё наконец закончилось.
Вывалившись из тоннеля, увидел Марина. Уставший и потный, как и трое техников, сидящих на лентах. Подволакивая трясущиеся ноги, детская команда построилась между лент транспортёра. Марин даже не повернулся. Потоптавшись, невольники молча опустились на палубу.
Сидя на металлических плитах, наслаждались отдыхом, когда тишину разорвал треск громкой внутрикорабельной связи. Реляция капитана была краткой. Сообщив о трофеях и потерях, капитан поздравил экипаж с блестящей победой. С щелчком отключения связи по Крейсеру покатилась волна победоносного рёва, исторгаемого почти двумя тысячами глоток.
В этот вечер им не дали даже помоев. В желудке сосало, но все были рады, что есть возможность отлежаться.
Клетка давно тонула в размеренном сопении, и только Тим, ворочаясь с боку на бок, не мог заставить себя забыться. Из головы не выходили слова капитана о взятых на абордаж кораблях и трофеях. Угроза, что надобность в услугах невольников скоро отпадёт, стала реальной.
Тим видел, на что способны эти люди. Мысли вели к вопросу, сколько времени до расправы? Ребята, как могли, старались подбодрить, и даже самый младший, пятилетний Барелл, высказал надежду, что, может, забудут, простят. В ответ Тим просто молчал.
Позже, принеся Марину паёк, получив тумаков и выслушав брани, Тим забрал из узилища контейнер с отходами, погрузил на телегу и покатил её в сторону утилизатора. Время давно перевалило за полночь, слушая отражённый от стен полутёмных пустых переходов скрип колеса, Тим вывалил бак, провёл рукой над реле.
На обратном пути встретил двух молодых женщин. Что-то громко обсуждая, они налетели на Тима, выскочив из бокового прохода. Лет по двадцать-двадцать пять, смуглые, обе темноволосые с короткими волосами и почти одинаковыми лицами. Прежде чем подумал о кровном родстве, взгляд задержался на их форме, которую всячески стремился избегать. Не обратив внимания, женщины поспешили дальше. Едва выдохнул, сзади послышался окрик.
— И правда вылитый, — услышал, стоило только подойти, — ты, Лила, проспорила, Снэм прав, они как две капли, только у этого харя молодая, да ростом не вышел. Тридцать монет, — тихо рассмеялась она, — спешу тебя, сестра, поздравить, последнюю заваруху ты горбатилась на Снэма.
— Когда спорили, ты, Дара, по-другому пела, — с ноткой обиды ответила вторая.
— Само собой, мы же сёстры. Выиграй ты, глядишь, и мне перепало бы. Ведь так?
— Конечно. Я, кстати, тоже на тебя рассчитываю.
— Даже не надейся. Я придурку Снэму отдам свои деньги? Да ни в жизнь.
Молча глядя на Тима, та, которую звали Дара, какое-то время задумчиво жевала губы.
— Ты идёшь с нами, — сообщила она Тиму, — брось, — повысила голос, видя, как тот засуетился, пристраивая телегу.
Шли там, где бывать ещё не доводилось. Поднявшись на две палубы и свернув с магистрального, ведущего вдоль всего крейсера широкого прохода, оказались в ярко освещённом зале. В другое время Тим глаза бы сломал, рассматривая громоздкие колоннообразные агрегаты.
Рядами возвышаясь на протяжении всего зала, мигая индикацией, агрегаты наполняли пространство слабым схожим с шумом ветра звуком. Некоторые из них, похожие на широкие стволы деревьев, были обесточены и совершенно безжизненны. Возле одного увидел разбросанные инструменты и снятые кожухи. Мельком взглянув на копошащихся в теле агрегата техников, наполненный недобрым предчувствием Тим даже не обернулся.
Выбравшись из агрегатного отсека и миновав полутёмную жилую палубу, вышли к лифтам.
— Трюм, — отчётливо сказала Дара.
Створки закрылись, кабина пошла вниз.
Стоя лицом к дверям, Тим услышал, как что-то упало на пол, прозвучала команда лифту. Кабина встала, но створки остались закрытыми.
— Подними, — приказали уже ему.
На полу кабины увидел блестящую безделушку, которую одна из сестёр то и дело подбрасывала на ладони.
Тим нагнулся, протянул руку, и из глаз посыпались искры. За мгновенье до удара вышколенные в лесах Вирона рефлексы взвыли об опасности, но уклониться от летящего в лицо ботинка не успел. На миг забыл собственное имя. Едва начав соображать, понял, что стоит на четвереньках и пачкает пол лифта хлещущей из носа кровью.
Следующий удар пришёлся в бровь. Била рукой. Сознание Тим не потерял, но левый глаз опух и закрылся. Укрываясь от посыпавшихся с двух сторон ударов, Тим подтянул к груди колени и прикрыл голову руками.
— Вставай, — услышал вскоре перебиваемый сбитым дыханием голос.
— Встал, грязь, — приказали ещё раз.
Уперевшись в дверь, оставив на металле кровавые кляксы, Тим с трудом поднялся и повернулся к сёстрам.
— Не перестарались? — без тени сочувствия, рассматривая разбитое лицо, спросила одна другую.
— А ты уверена, что он не отсветил под камерой?
— Уверена, — заявила та, — контроль отсеков включают только при нападении, так что его рожа запечатлелась только в памяти Снэма.
— Выходит, никто теперь не докажет, что он похож на Карина.
— Точно.
— Выигрыш делим, а Снэму двигаем, что грязь не подчинилась.
— А подживёт когда, — нахмурилась Лила, — или нам об него теперь всю жизнь руки отбивать?
— Сегодня он сдохнет, — прозвучал ответ, — Марин заходил к лейтенанту и много трепался. Надобности в мелюзге, — указала она на Тима, — больше нет.
— Вот и славно, — улыбнулась Лила, — аж гора с плеч, — добавила она и довольная скомандовала лифту продолжить движение.
Пока сёстры обсуждали его перспективы, Тим, пошатываясь от дурноты, осторожно ощупывал разбитое лицо. Свёрнутый на бок, опухший нос, несомненно, сломан, на месте левого глаза огромная шишка, разбитые, опухшие губы, растущие на голове и лбу бугры. Руки, ноги, рёбра — всё отдавало болью.
Слова сестёр долетали словно издалека. Услышав, что сегодня его будут убивать, Тим в порыве отчаяния бросился на одну из них. Сил хватило на вялое движение, после которого Тима впечатал в стену удар в грудь.
Перед полигоном, так они звали место, где сегодня скорбел и праздновал победу какой-то их гурт, Тима отвели в душевую и заставили смыть кровь.
Полигоном звался один из грузовых трюмов, обустроенный под зал для занятий расквартированной на крейсере пехотной части. Ярко освещённый, метров сто в длину и десять в ширину, металлический пенал сейчас был полон музыки, гомона и душераздирающих воплей.
Металлическая плита, ушедшая в стену при их приближении, со скрежетом встала на место.
Солдаты, человек около тридцати одинаково одетых молодых мужчин и женщин, собрались недалеко от входа, обступив что-то полукругом. С трудом переставляя ватные от слабости и страха ноги, Тим шагнул в заданном направлении. Пройдя мимо заставленных снедью походных столов, приблизились к гомонящей толпе.