Оглавление
В ясную погоду зимой вечер, наверное, лучшее время в пустыне. Закат был прекрасен, как улыбка Золотой[Хатхор]. Край шакалоголового Дуамутефа[один из четырех сыновей Гора, выражение души Ба. Сохранял канопу с желудком погребенного и символизировал Восток] уже окрасился в лиловое и фиолетовое и, споря красотой с оранжево-розово-багряным, словно у окрашенного пурпуром из Сурру[Тир] западом, заблестел россыпью первых выпорхнувших на небосвод звезд. Всем известно — это души шествуют в небесах ночью. Пути их — к границам неба днем для тех, кто не восходит в видимости. Когда же видны они живущим, это и в самом деле звезда, совершающая путь свой и сияющая в небе в часы ночные, плывущая по небу великолепно. Но там, на западе, в Камышовых полях, их могут перехватить Потерянные души.
Пока же они только начинали свой ночной путь и сверкали над растущими из песка на востоке, как тыква на грядке, скалами и горами. Обглоданные пустынными ветрами, они имели самые затейливые формы, одна, самая близкая, так и вовсе была похожа на стену города с башней и огромной аркой ворот.
На неё и смотрели два человека, идущих по пустыне. Вовсе не из-за её причудливой формы или красоты. Тот, что пониже, размотал закрывающий нижнюю часть рябого лица головной платок-клафт из грубого льна и, красиво сплюнув вязкую от пыли скудную слюну щербатым ртом, хрипло спросил:
— Я интересуюсь спросить — и там точно есть вода?
Второй, длинный, сухощавый, но крепкий маджай, снисходительно глянул на него и промолчал, продолжая внимательно рассматривать гору и её окрестности.
— Нет, я, конечно, понимаю, что ты умный каких не знаю… Но вот как ты это про воду узнал? — не унимался рябой.
— Баи, сколько ты уже со мной в пустыне? Неужели не видно их, следов воды тех?
— Следопыт из меня, гордо скажу, как из говна финик — цвет такой же, но вкус немножечко не он. Так что ты не выделывайся, а пальцем покажи!
— Песок. Темней. Акации. Мелкие, но много. Скорей всего, с той стороны горы — ветер чаще с запада.
— Так и до когда нам тут скучать? Пошли уже пить! У меня кишки как та сушеная рыба на постоянный обед!
— Помолчи. Мы можем и не одни к колодцу выйти.
— Если там какие страшные львы или, хуже того, жалкие негры – то как такой великий следопыт не увидел их следов?
— Надо обойти по большому кругу и проверить и с той стороны.
— И снова здравствуйте! Нас командир ждёт, как абиссинский ворон крови, а мы до ночь-полночь будем пляски с систром вокруг горки изображать?
— Да хоть до утра. Пока не проверю — не пойдём. За мной, и тихо!
Богомол достал из колчана на поясе стрелу, наложил её на лук, который держал в левой руке, и начал с добрым запасом расстояния обходить скалу против солнца.
— А чего сюдой, а не тудой? — из вредности спросил Крюк.
— Я же сказал — помолчи, — прошипел Иштек, но затем, смилостивившись, буркнул, — с это стороны и стрелять удобней, и из темноты зайдем.
Вздохнув, щербатый вытащил из-за пояса метательную палицу и, стараясь идти тихо и попадать в следы длинноногого Богомола, огроменными шагами, словно меряя расстояние для стройки, заспешал вслед за маджаем. По широкой окружности, пригнувшись и плавно скользя между кустиками и кустами акации, они обогнули гору. С этой стороны, прикрытые от стремящегося в свою ночную ладью Ра стеной горы, уже сгущались сумерки, только малиново-оранжевое свечение арки по контрасту слепило глаза. Дойдя до довольно рослой акации и став за ней, Богомол неторопливо и методично осматривал округу. Что-то его беспокоило. Глянув на слегка запыхавшегося Крюка и скептически оценив бесшумность его перемещения, он наклонился к нему и прошептал еле слышно прямо в ухо:
— Стой здесь, не пыхти и не топчись. Я проверю тот валун, — и он указал, какой именно валун он проверит, помня, очевидно, про «показать пальцем», — Когда свистну, можешь идти вон к тому темному пятну, — и он показал на пятно растительности у самого подножия скалы. Убедившись, что Баи его понял, он спустил с плеча на землю свой тощий солдатский мешок и бесшумно, не скрипнув песком или камушком под ногой, растворился в густеющих сумерках. Баи, не раздумывая, тоже снял с плеча свой мешок и пристроил его рядом с Иштековым, стараясь сделать это бесшумно. Затем он попытался хоть что-либо высмотреть, неважно — опасное, просто приметное — но быстро отказался от этих тщетных попыток.
За время, проведённое в пустыне, они, к большому удивлению для всего отряда, да, наверное, и к своему собственному, сдружились с долговязым маджаем. Более непохожих людей было трудно себе вообразить — а вот поди ж ты. Не смотря на свою нарочитую, на показ, ершистость, балагуристое ехидство и показательно-наплевательское отношение к любому мнению, кроме собственного, Баи на самом деле был вовсе не таков. Он был умён, цепок взглядом, разумом и характером, и всерьез старался учиться у Иштека жизни и повадкам в пустыне. Богомолу же в щербатом задире нравились его выносливость, упорство и надёжность как напарника, да их разговоры, когда Баи не выступал на публику. Кроме того, Баи, что было удивительно для портового грузчика, был грамотен, и помогал Богомолу, страстно желавшему выучиться, с письмом и чтением — когда никто не видел и не мешал им. Почти все патрули они проводили вместе — сначала так получилось случайно, потом — упросив Хори и Нехти.
Ожидание затягивалось. Сумерки постепенно превращались в темноту. Этак они и отряд не найдут! Баи ощутил беспокойство. Конечно, Иштек великий следопыт и в пустыне как Баи на причалах грузового порта Абу, но змея даже Ра чуть не сгубила, укусив. В самый их первый выход в патруль Баи едва не наступил на зарывшуюся в песок и почти невидимую песчаную гадюку(эфа), от укуса которых в их гадючью свадьбу, как сказал Богомол, перехватывает дыхание, и человек не успевает даже вскрикнуть, умирая за три шага. А вдруг именно сейчас эта пора змеиных свадеб и началась? Он точно помнит — Богомол говорил, что, в отличие от других змей, пустынные гадюки не ложатся зимой в спячку, и нередко заползают в дома. Спаси великие боги, но вдруг Иштек в темноте наступил на неё, и его ужалили? Он мог бы хотя бы выдавить ему яд из ранки!
Не выдержав, Крюк, стараясь не шуметь, направился к валуну, скрывшему Иштека. Если он кого и опасался, то льва — раз тут есть вода, ночью должны и звери на водопой потянуться. Людей, по его мнению, тут не было — ни огонька, ни звука…
Тем больше была его оторопь, когда, словно сгустившись из темноты, слева от него возник негр. Разум ещё говорил: «Может, это Иштек?», а оценившее меньший рост и привыкшее в портовых драках не медлить тело уже метнуло дубинку — кривую рукоятку с посаженным в ней намертво в высохшей коже круглым гранитным окатышем с пол-кулака размером. Что-что, а метал дубинки Крюк всегда мастерски, и сейчас с сухим стуком она ударила попытавшегося, но не успевшего отклониться негра прямо в голову. Тот, даже не застонав и не обращая уже внимания на колючки акации, завалился прямо в куст, из-за которого наскочил на Баи. Но и тому было не до смеха — из-за того же куста, с обеих сторон, уже не особо скрываясь, выскочили ещё два негра, с копьями на изготовку. Из оружия у Баи оставалась ещё одна дубинка, более легкая, без голыша, и кинжал. И то, и другое было за поясом. Но, даже будь оно в руке, копье, уже нацеленное в живот, всяко длиннее и опасней кинжала в руке.
Заорав — не от перепугу, а просто чтобы сбить с толку противника — Баи рыбкой с перекатом по земле метнулся в левую сторону от ближайшего врага. Это было безотчетно (думать было некогда), но правильно — держащему копье обеими руками нормальным хватом правше вправо и разворачиваться трудней, а, значит, медленней. Да к тому же оба противника оказались на одной линии, и ближний перекрыл дальнему возможное направление удара. Перекат, правда, прошел не без ущерба — на земле были острые камни и колючки, и спина была разодрана в кровь.
Баи уже вскочил на ноги, в левой руке у него была вторая палица, а в правой кинжал. Вовремя — копьё уже летело ему в горло, и он стал отбивать его палицей, но это оказалась обманка. Негр был ушлым — подработав правой рукой, он направил удар сверху вниз в живот, и, кое-как отмахнувшись кинжалом, Баи пришлось одновременно отскакивать спиной вперед и изогнувшись, словно фараонова крыса от атакующей кобры. А второй уже, сменив направление движения, нападал с правой стороны. Влетев спиной в куст акации и зацепившись и юбкой, и живым мясом за колючки, Крюк зашипел — похоже, беда дело, пока он вырвется, его проткнут, как гуся на вертеле. Но тут раздался божественный звук — щелкнула тетива, и почти одновременно — шлепок стрелы в живое тело. И тут же — второй. Из груди ближайшего негра вылез темный и блестящий от крови в полутьме наконечник стрелы и сразу за ним — второй, из горла. Его, негра этого, толкнуло от удара вперёд, и, падая, он едва не задел Баи копьем. Впрочем, Баи, оправившись, успел и выдраться из куста акации, оставляя на ней клочья юбки и собственной кожи, и перехватить копье, а затем и вовсе отобрать его из слабеющих рук умирающего.
Последний враг, быстро сообразив, что из охотника он сам вдруг стал дичью, рваным зигзагом кинулся в спасительную тьму, но — поздно. Ещё одна стрела пробила ему ногу, и, не удержавшись, он споткнулся и едва не упал. Широко замахнувшись, Баи с хеканьем метнул копьё, и то насквозь пробило туловище беглеца, швырнув его на землю.
— Зачем, Аммут тебя сожри!!!! — рявкнула темнота голосом Иштека, — Ты что, колдун и умеешь допрашивать мертвых тех?
Баи, не сумевший вовремя остановиться, и сам понимал, что зря добил подранка, но, влекомый своим неугомонным характером и ещё бурлящей кровью, вместо того, чтобы оправдываться или повиниться, накинулся в ответ на маджая, обращаясь неведомо к кому:
— Нет, послушайте его! Вот давай не будем! А если будем, то — давай! С такого здрасьте можно даже и обалдеть! Мне надо было им помочь, и самому надеться на ихово копьё? И вообще, может ещё кто живой из них!
— Особенно этот, — сгустившийся из темноты Богомол, сверкнув глазами и зубами, покачал из стороны в сторону копьё, так не вовремя брошенное Баи. Пронзённый им негр не издал ни звука, его ещё не одеревеневшее тело безвольным куском плоти пошевелилось вслед за движением копья, но и только — ни рука, ни нога не дернулись. Иштек присел, и, выдергивая стрелу из ляжки жертвы торопливости Баи, спросил, — скажи, друг мой, ты слышал мой свист? Почему ты вышел из-за дерева того, где я тебя поставил?
— А зато вот той шевелится, — торжествующе провозгласил Крюк, игнорируя неудобный вопрос, и махнул рукой в сторону самого первого противника, сваленного броском палицы. Действительно, в кустах было какое-то движение. Но, подойдя поближе, он разочаровано смолк. Ноги мятежника подергивались, а видимая рука, словно ещё пытаясь уцепиться за жизнь, сжимала и разжимала пальцы. В слабом свете поднимающейся луны видно было лицо врага, и по этому лицу было ясно, что его хозяин уже не жилец. Гранитный кругляш оставил в левой части головы негра вмятину, словно та была из глины. Странно, но в месте удара не было крови, и даже кожа осталась целой, но все лицо умирающего как-то свирепо исказилось. Левый глаз выскочил из глазницы и висел на ниточке нерва. Из глазницы и уха вытекло немного крови, но и только.
Богомол только хмыкнул. Третьего он даже не стал проверять, когда приблизился к нему — настолько был уверен в своих выстрелах. Ухватив за босые ноги, он бесцеремонно вытащил мертвеца из куста акации, куда тот рухнул. Наклонившись, он стал вытаскивать свои стрелы. Осторожно, чтобы не сломать тростниковое древко, Иштек зажал его между указательным и средним пальцем раскрытой ладони, которой уперся в спину убитого и плавными движениями, по чуть-чуть, стал вытягивать наружу. Высвободив несколько пальцев длины древка из спины негра, он перехватывал уже свои пальцы, и повторял движение. Наконец стрела совсем освободилась, и маджай разочаровано цыкнул зубом. Древко, пробившее врага насквозь, всё же сломалось, и наконечник остался в колючих кустах, где ночью его и не найти. Хорошо ещё, что он обсидиановый, а не бронзовый. Но место Иштек запомнил — чего добром разбрасываться.
Убрав обезглавленную стрелу в колчан, он занялся второй, в горле убитого врага. Поглядев на занятого и совершенно не обращающего на него внимания Богомола, все ещё ожидающий спора и ругани Баи плюнул и тоже озаботился поисками своей дубинки. Что, впрочем, не заняло много времени. После этого он подошел к последнему убитому негру, собираясь вытащить злополучное копьё — чем-то ему понравилось, как оно сидело в руке. Но в этот момент Иштек вдруг застыл и махнул ему левой ладонью. На уже усвоенном Баи языке жестов это означало «Замри!». Крюк, помня свой прокол, послушно замер, а Богомол снова словно растаял во тьме, тихо и быстро. Затем Баи услышал испуганный вскрик, явно не маджая-напарника, а потом свист, теперь уже явно его. Баи понял, что всё закончилось успешно. Но всё же, не желая оставаться без длинного оружия, он выдернул копьё из тела и несколько раз воткнул его в песок, очищая от крови, а затем взял его наизготовку. Так, застывшим и неверяще глядящим на копьё, его и застал Богомол, несущий на плече пленника-негра, почти что мальчишку, оглушённого и безвольного, как овца. Подойдя к рябому приятелю и сгрузив рядом пленника со связанными за спиной в локтях руками, Иштек насмешливо сказал:
— Всё уже. Можешь шевелиться.
Баи, продолжавший тупо таращиться на длинный, почти в локоть, наконечник, безжизненным и совершенно не свойственным ему голосом промямлил:
— Ты хоть знаешь, что это, деревенщина? Это — Кость Сета[железо]. Вот что это такое…