Оглавление
Хори был раздражен с самого пробуждения, но только сейчас осознал это. Странно, это случилось сейчас, когда они твердо стали на след и всё, вроде бы, складывалось успешно, а не в начале их пути. Но именно тогда молодой командир был бодр, собран, знал, что делает и зачем, и вообше — был почти что весел… Казалось бы, странно: их поход словно не задался с самого начала. Вместо предсказанного Нехти поначалу одного дня буря, не очень-то и сильная, продлилась почти три. Не было устрашающих порывов ветра, и песок не засыпал крепость. Но в воздухе постоянно висели мелкие песчинки, почти пыль. Видно было из-за этого не дальше половины полета стрелы (впрочем, в такой ветер никакая стрела, вздумай ее запустить какой-то умалишенный, не пролетела бы и этого пути). Пыль проникала всюду — в еду, питье, под одежду. Красные и воспаленные глаза чесались, невзирая на то, что все, включая и маджаев, подвели их колем[Коль, или кхоль — краска для подводки глаз, которой пользовались и мужчины, и женщины, и богатые, и бедные. Рецептура менялась. В описываемое время делалась из минералов, содержащих свинец, и растертого в пыль малахита. В отличие от современной косметики была слабо, но водорастворима. Как оказалось, не наносит вреда здоровью, а действительно предохраняет глаза от ультрафиолетовых ожогов и коньюнктивита, становившегося бедствием в ином случае при разливе Нила и пыльных бурях]. Известно ведь, что коль защищает от духов, которые могут проникнуть через глаза и поразить их болезнью, а буря — это и есть танец духов пустыни. От этого танца пыль покрывала их всех с ног до головы, набивалась, невзирая на платки, заматывавшие лицо, в рот, вызывала кашель и слезы. Она поскрипывала на зубах, оставляя во рту вкус каких-то странных пряностей, зноя и коварства. Словно огромная мать звезд Нут[богиня неба], рассердившись на живых, сбросила на них весь свой жаркий гнев в виде пыли, и он душил их, набиваясь в нос, рот, глаза. Да что глаза — пыль въедалась в кожу, словно пытаясь сквозь поры добраться до душ и выпить, источить их. Сначала всё тело просто зудело, будто изъеденное москитами, потом казалось, что его всё исцарапали, а затем и вовсе стало невыносимо, будто кожу резали маленькими острыми ножами. Слюны, хотя все и замотали лица платками-клафтами, уже не было, постоянно хотелось пить иди хотя бы ополоснуть рот, смыть острый вкус пыли.
Но Нехти, Иштеку, Туру и Чехемау это будто бы даже и не доставляло хлопот. Юноша и раньше знал, что маджаи по вкусу пыли могут определить погоду, где они находятся, далеко ли до воды и в каком направлении к ней идти. Теперь он и вовсе не сомневался в этом — уже через пол-стражи после начала бури Нехти с Богомолом, побормотав между собой, объявили, что непогода продлится не день, а два, а то и три. Первый день особо запомнился, молниями и громом, и бойцы шептались, что боги гневаются на святотатца, пробудившего древнее зло.
В отсвете этих молний зловеще делали свое мрачное, но необходимое дело жрец со своими двумя помощниками. В отряде сыскался один подмастерье-кожевенник и ещё один — мясник. Теперь эта троица, облаченная в накидки и собственоручно сделанные жрецом маски шакалов, расположилась на циновках за крепостной стеной, в месте, названном Саи-Херу по такому случаю Уабет, «чистым местом»[название помещения, здания или просто огороженного места, где проводились ритуалы и сам процесс мумификации тела или просто его подготовки к погребению. Другое название — Пернефер, «Прекрасный дом»]. Причём названным со всеми положенными для этого заклинаниями. Там же лежали останки погибших и стояли изъятые у Тури шестнадцать горшков, которые должны были изобразить собой канопы. Горшков не хватало и без этого — по распоряжению Нехти во все свободные посудины набрали воды и плотно их закупорили, и Тури негодовал. Но — молча, понимая важность события, тем более что шакалоголовые «люди чистого места»[люди чистого места — жрецы и бальзамировщики, выполняющие ритуалы и саму мумификацию. Во главе находится отвечающий за религиозную часть жрец, херихеб или хранитель тайн], режущие тела погибших, сливающие из них жидкости и вынимающие, воздевая с молитвами к небу и опуская к земле, внутренности и кищки, выглядели жутковато. Наконец с этим было покончено, и тела (или останки их, в случае почти сожранного солдатика) были преданы временному погребению в песке, а внутренности помещёны в горшки и засыпаны солью, за неимением натрона[естественная смесь калиевой и натриевой соды, применявшаяся при бальзамировании]. Солдаты, провожая своих друзей на камышовые поля, сделали из колодезного ила и глины крышки для каноп с надлежащими (правда, трудно отличимыми друг от друга из-за убогости как материала, так и исполнения) божествами и фигурки загробных помошников-ушебти. Удивительно живучий и быстро оправившийся Баи-Крюк, начавший ходить как раз к завершению временного погребения, поглядев на это своими запывшими до двух щелочек посредине двух роскошных синяках глазами, скабрезно скаламбурил, что теперь для проверки всего случившегося может приехать сам господин конюшен Пернеферу[дословно — прекрасный дом] — место для него, «Пернефер»[другое название «чистого места», помещёния для бальзамирования], освободилось. За что заработал от Нехти смешок и затрещину. Но Хори видел также, что для двоих, пришедших в башню с ним и не вернувшихся оттуда живыми ушебти сделал именно Крюк, и сделал их старательно и много. Также он слепил для погибших муляжи для загробного пиршества — хлебы, гусей, рыбу…
К исходу второго дня животные, не смотря на замотанные морды, (а может, именно из-за них) стали беспокойны и шумны. К счастью, ветер уже ослабел, и Нехти распорядился снять с них тряпки и напоить. Под радостный ослиный рёв впервые выглянуло солнце, и все сочли это добрым знаком. Настало время отправлять гонца, точнее — гонцов. Хори и Нехти разрывались. Нужно было готовить выход, приводить в порядок после бури крепость, оставить указания по несению службы на время их отсутствия, наконец, просто определиться с составом тех, кто отправится в поход… Опытных солдат не хватало совершенно. Из семи, не считая самого Нехти, ветеранов, в живых осталось пятеро, причем Себекнехт был не годен к службе ещё долгое время, хотя Хори и взвалил на его хребет и плечи обязанности заместителя командира крепости после того, как они выдвинутся в погоню за бунтовщиками. Хотя бы ещё одного ветерана, и из неплохих, надо было оставить в крепости. Два гонца из опытных бойцов? Тогда в путь смогут выйти только Нехти и Иштек. Подумав и так, и этак, командиры решили направить гонцом одного из двух переданных под руку Нехти в Кубане патрульных-старослужащих. Доброго воина, но в пустыню маджай предпочел бы взять с собой того, кого он знает. И с ним ещё одного, из собачьих пастухов, невысокого, но выносливого, юркого и бодрого на шаг, конечно, вместе с его псом. Второго патрульного решили оставить в помощь Себекнехту. Но всё равно — задача собрать десяток для преследования выглядела неразрешимой. Хори, Нехти, Иштек, Тур и Чехемау — всего только пятеро. Теперь добавился ещё один ветеран, Пепи, гончар родом из Уаста(Фив), высокий для египтянина, но намного ниже Иштека, мощный, но не толстый. Его плечи и руки казались излишне велики для тонкой талии и узких бедер хозяина, а ляжки и икры казались худосочными для такого торса. Но эти сухопарые ноги были воистину неутомимы. В пустыне важна будет выносливость, и уж в отношении Пепи Нехти был спокоен. Где найти ещё четверых — казалось просто невыполнимой задачей. Правда, двое обнаружились неожиданно быстро, и оба почти по своей воле. Нехти, правда, полагал, что добрый воин приказ выполнит хорошо, но в добровольцы не полезет. Но тут был особый случай. Первый, по сути, добровольцем и не был. Явившийся на их совещание Богомол, послушав, как они перебирают и отвергают то одного, то другого солдата, флегматично спросил, довольно ли им, командирам, будет его, Иштека, ручательства? На их удивленные взгляды и заверения в полном доверии к его слову, он ответил, что когда-то, ещё до того, как судьба свела его с Нехти, он служил с одним из собачьих пастухов. И знает его как воина доброго, сметливого и надёжного, выносливого на ход и поклажу, ловкого с пращёй и топором. Кроме того, у воина того есть и личные счеты к бунтовщикам — во время мятежа погибли его родители. Вызванный собачий поводырь был испытан и опрошен, и Нехти согласился, что он им подойдет. Правда, узнав, что придется идти без собаки, тот сперва заупрямился наотрез, но, в итоге, Нехти, проверив, как пес выполняет команды, смирился с тем, что их решение не брать собак нарушится. Пес был не собственностью Великого дома, а со щенков воспитывался Пепи как охотник на львов и, казалось, был поумнее многих новобранцев. Так в отряде появился второй Пепи. Он, хоть и был египтянином по крови, но родился и вырос в Нубии и был охотником пустыни с детства, понимая ее лучше многих нехсиу. По крайней мере, Нехти честно признал, что читать следы и скрытно идти за жертвой Пепи умеет лучше самого десятника. Вот восьмым был доброволец, и этот доброволец был Баи. На недоумённый вопрос, за какими пустынными духами он тревожит командиров, не будучи следопытом и вообще не оправившись от удара, бывший грузчик, прищурив подбитые глаза и улыбаясь щербатым ртом, уверил, что он так быстро выздоравливает, что любой жрец и целитель может только сильно удивиться. А что до пустыни, то, не будучи следопытом, он ещё хочет познакомиться с человеком, что превзойдет его в выносливости. Он и в самом деле был уже бодр и насмешлив, как всегда, и в отношении выносливости тоже не шутил — Крюк, работая грузчиком, был не просто жилист, а двужилен. Но что-то тут было не так…
— А теперь, держа перо Маат в руке, Баи — зачем тебе это нужно? Пока я не увижу твоей выгоды, я тебе не поверю даже на одну рыбью чешуйку, а пока не поверю — не возьму! — заявил ему Нехти.
— Ты своим вопросом, командир, вгоняешь меня в самый гроб и даже глубже! Я бы мог и дальше вам сказать красиво, но я не буду делать себе невинность на лице. После гонцов к нам сюда приедут разные великолепные и важные господа. У них будет много детского любопытства и вопросов за нашу жизнь. Мне неинтересно быть с ними вместе среди здесь! Есть умных людей, которые мне говорили, что слава — это очень даже прекрасно, но вот только они не хочут, шоб их портреты рисовали в храме у ног царя.
Мотив щербатого был теперь понятен. Да и им самим стоило бы подумать, как убрать его от возможных расспросов, раз уж они выгородили его от наказания. И вообще, в ночном бою в башне он неплохо себя проявил. Правда, Нехти проворчал, что Баи будет здоровенной занозой в заднице для любого командира и они ещё с ним натерпятся. Но пока он доказал свою сметливость. И тем, что постарался убраться из крепости от расследования, и тем, что уже поговорил с единственным выжившим (кроме него) из четверки кладоискателей. По словам Крюка, тот теперь даже во сне не скажет, как все было. И вообще, будет говорить, что после удара по голове ничего не помнит. Тут он их и убедил — по-хорошему, им самим уже стоило поговорить с раненым. Итак, под ворчание Нехти, Баи стал восьмым. Поиск девятого занял уйму времени. Они снова перебрали почти всех… В итоге, скрепя сердце, изменили первоначальный план. Гонца-пехерет[патрульного], Неджеха, внесли в список похода, отправив вместо него в Кубан джаму-новобранца потолковей, и назначив старшим в двойке гонцов собачьего пастуха. Неджех был даже не нехсиу, а природный маджай, высокий, гибкий и умелый, с очень тёмной, почти чёрной кожей. Для Нехти было важно, что он был опытен в пустыне и, самое главное, в своем племени входил в то же воинское сообщество, людей-леопардов, что и он сам. Но все же настораживало то, что, не смотря на его давнюю службу и то, что Неджех — леопард, десятник о нем никогда прежде не слышал. Это мог быть дурной знак.
— В конце концов, если мы берем Баи, не вижу причин не взять его, негра того! — в сердцах сказал он.
Оставался десятый. Задача казалась вовсе неразрешимой, ведь перебрали, по сути, всех, но тут вновь подал голос Богомол.
— Отцы мои, возьмите Тутмоса.
— Кого? — в один голос простонали оба десятника.
— Тутмоса, — ни капли не смутившись, повторил долговязый маджай, — Во-первых, у нас есть та же причина, что и с Баи — он от добросовестности своей может сказать что-то совсем ненужное. Во-вторых, он неуклюж, но зато силен и крепок. Ну и в-третьих, у него есть удача. Многие ли могут похвастать, что прикончили тварь ту, Проклятую душу? А многие ли из тех, что имеют право так сказать, могут добавить, что сделали это в первом в жизни бою? Удача может согреть любого, и его она держит на ладони своей. А нам понадобится вся удача, до которой мы можем дотянуться.
Предложение, казавшееся таким глупым поначалу, в итоге победило. Возможно, дальнейший путь неофициального денщика Хори решил довод об удаче, а может, они просто положились на судьбу — всякое бывает.
Сборы были недолгими. С собой брали только самое необходимое. Нехти и Иштек лично проверили и перепроверили, что каждый несет в своем мешке. Не дело брать лишнее в дальний поход, но не взять нужное ещё хуже. И все равно, груза набралось изрядно, особенно у Пепи-собачьего пастуха, ибо ему пришлось нести воду и еду не только на себя, но и на своего пса. И вот, ранним утром третьего дня после битвы в башне, едва буря, наконец, стихла, не миновав ещё совсем, двенадцать человек и две собаки покинули крепость Хесефмаджаиу. Два гонца и один пес быстрым шагом, переходя на трусцу, направились в Кубан. Но оставшиеся в крепости провожали взглядами не их, а десяток, неспешным монотонным шагом идущий в другую сторону.
Ещё в виду крепости Хори отправил боковое охранение — в каждую сторону и чуть вперед. В первый день, пока опасность не ожидалась, по одному человеку, затем — и по два. Шли молча, неторопливо, но размеренно, чтобы успеть как можно больше пройти по утренней прохладе. Хорошо, что была зима, и днём было не очень знойно. Но всё равно, становились на дневку, обедали и спали в тени циновок, не забывая о часовых и наблюдении. Конечно, никаких дикарей, по большому счету, ни Нехти, ни Хори не ждали тут, так близко. Но они (в первую очередь это была мысль Нехти, конечно) хотели и приучить всех к тому, что опасность рядом, и присмотреться к тем, кого мало знали или в ком не были уверены. Признаться, Нехти был уверен только в Богомоле и себе. Ну и в Туре, сыне Качи, с которым ему довелось уже сражаться вместе. Почти не вызывал его сомнений Чехемау, второй страж светлоглазой маджайки. Когда Хори спросил его, что его гложет, он откровенно сказал:
— Ты знаешь, отец мой, я был против этого похода. И всеми силами противился ему, пытаясь показать тебе все опасности. Но решение принято, и я должен исполнить приказ наилучшим образом.
Нас мало. Это полбеды. Беда в том, что воины отряда плохо знают друг друга. Они никогда не сражались вместе, и некоторые не сражались вообще никогда. Они даже не говорят все на одном языке, что уж говорить о том, чтобы без слов понимать друг друга в бою. Отряд, особенно такой маленький, должен действовать как одно целое. Должны быть сработанные группы, и все должны понимать, знать и уметь — как только случилось то-то, не задумываясь делать вот это. Кроме того, война в пустыне — особая война. Мы должны забыть про огонь, ибо дым чувствуется далеко, и въедается в одежду. Мы должны понимать, что наш враг должен обнаружить нас позже, чем мы его, иначе нам не выжить. Поэтому нам нужно так выставить передовые и боковые патрули, чтобы мы были спокойны, там всегда должны быть истинные воины пустыни. И каждый патруль должен быть из двух бойцов. Выставить сможем только два патруля из двух человек — слева и справа, и они должны то заходить вперед, то отставать, чтобы проверить все возможные направления. А ядро должно быть постоянно готово к бою, к нападению с любой стороны и любой силы, и бунтовщиков тех, и даже проклятых душ. С этой минуты нет нам покоя. С этой минуты я и Иштек будем всё время в дозорах тех, ибо должны всех в них проверить и испытать, как следопытов, как воинов пустыни. Скрытных, тихих и быстрых. И это надо сделать немедля, пока мы не достигли мест, где можем встретить врагов. Всех испытать, до единого. И тебя, господин мой, тоже. С этой минуты мы говорим только на маджайском, на диалекте Кермы. Его знают, кажется, все. Впрочем, надо проверить и это. Первый, с кем я пойду в дозор — это ты. Но дальше тебе и Туру… Ну, и если мы решим, то и Чехемау… Так вот, с этой минуты вам придется не просто идти походом, а всё время учить наш отряд — и нападать, и защищаться. Все должны не умом, а привычкой делать то, что нужно, не задумываясь — когда надо хватать лук, когда пращу, когда застыть и затаиться, а когда кинуться в атаку, когда сбить строй, а когда рассыпаться. И все должны понимать, кто и что может и должен сделать. И ещё лучше — кто и чего делать не может, и не должен делать ни при каких обстоятельствах. Научиться работать вдвоём, втроём, всем отрядом… Знать и понимать сигналы — голосом, жестом, пеньем птицы… Когда проверим всех, натаскивать уже буду я сам, если ты дозволишь. Отдыхать некогда, пошли в дозор.
— Куда?
— В дозор! Мы идем по левую руку. Тур с Тутмосом идут справа. Иштек остается с отрядом. Смена через три часа[Это не ошибка. Именно египтяне разделили сутки на 24 часа — 12 ночных и 12 дневных. Часы не были равны по продолжительности, и их длина менялась от времени года. Потом римляне переняли эту практику].
И они пошли. Хори был воистину благодарен школе Иаму. Нехти нещадно пытался подловить его, но остался доволен.
— Для горожанина очень хорошо, отец мой.
— А не для горожанина? Для воина пустыни?
— Ну… Неплохо. Шумновато, следы читаешь плоховато, Приметы воды и скрытого противника видишь слабо. Но в целом — неплохо, да. Иамунеджех — воистину великий воин, он научил тебя пустыне и без пустыни.
Хори не стал спорить, и — вот дело какое — ему была приятна оценка опытного десятника. К отряду они вернулись почти одновременно с Туром и Тутмосом, те их опередили совсем ненамного. Тур что-то заканчивал рассказывать Иштеку, командовавшему ядром отряда, а Тутмос уже взвалил на плечи ношу, от которой патрульные были избавлены. Хори позабавила немая беседа Нехти и Богомола. Десятник вопросительно поднял брови домиком, и Иштек скривился, будто разгрыз плодового клопа, на что Нехти глазами и бровями словно ответил Богомолу: «Так ведь ты сам и предложил его!»
За следующие два дня через дозоры прошли все. Результат был несколько лучше ожидаемого. Без всяких замечаний к дозору были готовы Тур, Чехемау, Нехти, Богомол и Пепи-с-собакой. Почти готовы — Хори, Неджех и Крюк, к общему удивлению. Плоховато — Пепи из Фив. Безнадёжен — Тутмос. Ядро тоже не теряло времени зря, и Нехти с Хори пришли к выводу, что, помимо самого Нехти, Хори, а ещё — Богомол и охранники светлоглазой сами могут учить сражаться остальных. Неджех и Баи были неплохи во всем, Пепи из Фив и Тутмос — в строю, Пепи-с-собакой — вне его. Говорили теперь все на маджайском, учили знаки и жесты, стреляли из пращей и луков в самых немыслимых положениях и ситуациях. В языке птиц почти все, кроме Богомола, Нехти, Тура, Чехемау и Пепи-с-псом были безнадёжны. В целом через малую неделю[у египтян были малая неделя из пяти дней и большая — из десяти] все втянулись, притерлись и привыкли друг к другу, к походной жизни и ожиданию боя. Сложились и сбились надежные пары патрулей, а в отряде уже наработались связки действий на все случаи. Такая жизнь уже становилась привычной, и Хори начал опасаться, что именно привычка убьет готовность к бою. Зря опасался, как выяснилось.
На следующий день Иштек и одновременно в другом дозоре — Тур нашли следы и дохлого осла. Спокойная жизнь кончилась.