Оглавление
Воспользовавшись тем, что до заката ещё далеко, всех четверых следопытов отправили искать возможный тайник, со строжайшим наказом не лезть ни в какие щели, пещеры или ямы, буде они сыщутся. Но ничего подобного и не нашли. Вторым приказом было искать везде следы колдуна и его отряда. Эта хитрая бестия могла вернуться к основной орде бунтовщиков и затаиться в ней. Но и этих следов не нашли, и Хори вздохнул печально — всё же это была их главная цель. Нехти тоже вздохнул — но радостно. И оставалось тайной — по-прежнему ли сокровище у бунтовщиков, или у семера, или у колдуна, или вовсе спрятано где-то по дороге. Тайной оставалась и смерть осла — куда делся укусивший или ранивший его Изменённый? То, что он был, почему-то не вызывало у Хори ни малейших сомнений.
Ночь же не обошлась без приключений. Возле источника росли деревья Осириса[Тамариск]. Баи насобирал с них самых тонких веточек, почти побегов, и сладких крупинок со ствола. После чего заварил их раскалёнными камнями в большой тыкве. Духовитый сладкий напиток с удовольствием пили все, но на Тутмоса он оказал какое-то очень целебное действие — Ушастик порозовел, исчезли прямо на глазах одышка и мешки под глазами, и вообще ему стало явно легче. Тем более, что Баи напоил его от души, вливая в него целебного напитка столько, сколько влезло, так что бедный Тутмос уже весь покрылся потом. Беда была в том, что Ушастику, и так бегавшему по нужде довольно часто, тут пришлось делать это ещё чаще. На циновку Тутмоса, вставшего в очередной раз, вдруг вылезла здоровенная сольпуга[Другое название фаланги. Все же строй греков и македонцев ещё не известен]. Вероятно, Ушастик бросил свою постель на норку, где та зимовала. Прогрев своим теплом землю под циновкой, очевидно, Тутмос разбудил ее от спячки. Восково жёлтая, с ворсинками по тельцу, при его приближении она угрожающе подняла свои хватательные лапки вместе со всей передней частью тела, и тревожно заскрежетала своими хваталками. А затем и вовсе прыгнула почти на половину человеческого роста в сторону Тутмоса. Проскрежетав ещё что-то, она юркнула меж его ног, не нанеся, впрочем, никакого вреда, и исчезла где-то в ночи. Пепи-гончара, лежавшего рядом с местом Тутмоса на своей циновке, прямо подбросило — первое свое стрекотание сольпуга издала в каком-то локте от его лица. Казалось, он просто взлетел, оттолкнувшись от земли спиной. Горя желанием отомстить за свой испуг, он попытался замахнуться палицей, но его рука была остановлена каменной твердости ладонью Тура. Негр глянул ему в лицо и отрицательно покачал головой.
— Ты чего, — зашипел Пепи, — она же меня чуть не укусила!
От волнения он не заметил, как перешел на язык Двух Земель.
— Но не укусила же? — спокойным голосом спросил Нехти, подошедший из тьмы, на маджайском.
— Это добрый знак, — прогудел Тур, и отпустил руку гончара.
— Вот! — назидательно сказал Нехти, — А добрые знаки не полагается бить дубинкой. Ты не понимаешь. Сейчас зима, и они спят, все твари эти. Но все они дети богини Селкет, хозяйки этих земель. И вот — он явился в неурочный час, среди зимы, посланный ей, богиней скорпионов и пауков, хозяйкой здешней. Он явился к нему, к Тутмосу, и он явился показать, что богиня благосклонна к Ушастику и наделяет его своей милостью. Совсем ясно это было бы, если бы это был скорпион. Так что её щедрость не безгранична, но явна для всех. Ну и, — он иронично поглядел на Пепи, — ты что, не знаешь, что паука-стригаля нельзя убить на песке ни ногой, ни палкой? Он вроется в песок и может тебя укусить, а укус у него опасен. И, если богиня разгневается на тебя за удар тот — может быть даже смертелен.
— А почему их называют стригалями?
— Вот я интересуюсь спросить, — сказал, возникнув с новой кружкой варева и сунув её в руки Тутмосу, Баи, — Так вот, я интересуюсь спросить… Ты что не пьёшь? — перебил он сам себя и повернулся к Ушастику, — Ну ка давай, чтобы всё и до дна. Я тебе туда ещё кхоля намешал, должно помочь сильнее. И молитву подслушанную нашептал, и волшебное слово сказал, «пожалуйста» называется. Так что поможет, не сомневайся! Лучше лечь со старой бабой, чем с новой хворью. Так говорил старик Сом с причалов. А в Абу за погрузку корабля понимают я, старый Сом и ещё полтора человека. Во-во-во, молодец! Так я в третий раз интересуюсь спросить, — продолжил рябой грузчик, обращаясь уже к Пепи-гончару, — у вас там в столицах все у мамок сразу вторые сыновья? Все такие умные и надменные, прям из дворца братые. Или стригаля в жизни не видел? Или их в столицах нет? Вот скажи, их есть, или их нет?
— Да есть, есть. Только их стригалями там не зовут, вот я и спрашиваю…
— А, вот оно как… Ну, маджаи думают, что они своими хваталами шерсть со скотины стригут.
— Зачем?
— Они в норках живут. Норки вот и выстилают. Только я думаю, чепуха это всё, с начала до конца и снова до начала. Раскопал я как-то норку его, паука этого. Нет, пух там был, о чем речь, но, сдается мне, они как другие пауки, его сами из себя выпрядают, только не на сеть, а на норку используют. А ты, ушастый, как поссыш сызнова, попроси возлюбившую тебя Селкет помочь нам всем, а не только тебе!
Лагерь постепенно успокоился. Нехти подсел к Хори и сказал:
— Сдается мне, не случайно Богомол за Ушастого просил, боги его надоумили. Видно, и впрямь его удача сродни мудрости Тота — все одолеет.
— Может, и так. Но вот куда нам идти дальше? Все же их добрая полусотня, негров тех воровских…
— Так ты сам и сказал — пойдем не торопясь по следу, в отдалении. Дождёмся, пока они разделятся, и изловим того, кто нам ответит на вопросы. Это совсем правильный план, — Нехти даже удивился вопросу командира.
— Да? Я боялся, что опять поспешил…
— Нет, это воистину добрая мысль. Но вот посмотрим, как боги рассудят, — и Нехти отправился проверять посты, а юноша остался, выглядывая что-то в язычках пламени невеликого костерка. У оазиса огонь никого не мог удивить, так что и сегодня они наслаждались его светом и теплом.
Утром, без особой спешки собравшись, они снова стали на след и отправились в погоню за большим отрядом грабительских негров. Правда, по сравнению со вчерашними прыжками по камням, сегодняшнее преследование напоминало гонки черепах. Тутмос выглядел уже почти здоровым, и о нем, верно, можно было и не беспокоиться так, но все равно Хори решил дать отряду хорошенько отдохнуть — преследуемые шли медленно, а им самим силы понадобятся, когда те разделятся. Если, конечно, они разделятся.
Разделились. Всего в полудне пути след разбился на три, и это не могла скрыть и каменисто-щебенчатая россыпь на этом месте. И вновь встал вопрос — а за каким из трёх отрядов идти? Хори стоял и мучительно думал.
— У тебя появилась привычка. Когда ты что-то решаешь важное, ты теребишь подбородок, — сообщил ему Нехти, — это уже весь отряд знает, даже шутят об этом.
— Да? Не замечал, спасибо, — сказал юноша, — Я хочу идти за отрядом, где больше всего пленников. Что скажешь?
— Очень мудро. Он и самый маленький по числу бунтовщиков. Да ещё они будут утомлены — им надо караулить пленных, а сменяться толком некогда. И на дозоры сил тоже нет, так и пойдут одной толпой, значит, и подобраться к ним будет проще. И воды на том пути, где они будут брести, точно хватит и нам. Потому что в других отрядах скота столько, что в источниках после них вода будет собираться неделю, и нам будет печально. Ещё и идти у них, с таким-то числом пленных, выйдет не быстро. Так что — со всех сторон верно. Кроме золота. Там его точно нет, в отряде этом. Признаться, я думаю, что его нет и в двух других отрядах, и оно уже где-то скрыто в тайном месте, но — там всё же шансов больше.
— Я об этом думал. Но мне нужно будет что-то докладывать господину Пернеферу. Про золото мы ведь не знаем, так? Колдуна упустили, и это беда, но там сами боги были против нас. А тут — спасаем из лап мятежников наибольшее число людей. И победить шансов больше. Только когда найдем их, надо будет всё очень хорошо организовать, чтобы не потерять своих солдат и у них взять в плен тех, кто знает важное, да и пленных не погубить бы. А то, если замешкаемся, они смогут ими прикрыться, как щитом.
— Не думай об этом раньше времени, а то перегоришь, как прут в костре. Сначала нам надо их нагнать. И объявить, наконец, отряду, за кем мы идем, а то они скоро лопнут.
Как и следовало ожидать, отряд пришел в приятное возбуждение, узнав, что они будут преследовать ту цель, где бунтовщиков меньше всего, и они обременены большой толпой пленных. Жизнь уже не казалась такой опасной и безнадёжной. Они снова пошли, как и в начале пути — с двумя боковыми дозорами. Сперва Хори было выслал ещё одного дозорного вперёд, но — половина отряда в патруле это не дело. След был ясно виден, они отставали на три дня, потом — на два. Ни разу, как сказали следопыты, бунтовщики даже не попытались выслать свой дозор. Может, они были беспечны, а может, и в самом деле им не хватало на это людей. Всё это время Хори испытывал приятное возбуждение, как на охоте, когда вот-вот настигнешь желанную добычу. И он чувствовал, что этот настрой передался всем в отряде — они шли, не опасаясь злых чар, шли за опасной дичью, но грамотно её обкладывали и нагоняли. Они были уверены в победе, солдаты его, и это вселяло радость и бодрость в сердце Хори. Почти малую неделю отряд уверенно настигал свою цель. И вот сегодня к вечеру, по словам следопытов, они станут на последний ночлег перед боем. Казалось, ничего не поменялось, но вот к середине дня Хори вдруг понял: он был странно раздражён с самого пробуждения, но только вот сейчас осознал это. И, вероятно, остальные это ощутили раньше — Баи отправился в дозор без своих привычных шуточек и чуть ли не строевым шагом, да и Неджех и Пепи-с-псом, из дозора левой руки, тоже исчезли мгновенно после завтрака, даже ещё до выхода самого отряда, словно чуяли, что в него вот-вот ударит молния с небес. Наконец, не выдержав, к командиру подошел Нехти и спросил, не случилось ли чего-нибудь ужасного, чего он, Нехти, не знает? Не умышляет ли кто преступное против Великого дома? Или, может быть, храни боги, у командира зубы болят? Едва сдержавшись, чтобы не рявкнуть и на Нехти, юноша всё же выдавил, что он и сам не может понять, в чем дело.
— Ты просто на себя не похож. Я не видел тебя таким никогда. Ты всегда весел, спокоен и даже мудр (ну, для своих лет), а тут прямо кидаешься на всех. У женщин так бывает раз в луну, когда они готовятся уронить кровь, но ты-то, хвала богам, мужчина!
— Ага… Мудёр, мудёр… Сам не пойму. Я таким себя и не помню. Ну, разве что после того, как «ёжики» попытались влезть к маджайкам тем, но сейчас-то и повода нет…
— «Ёжики»? Ах ты, ах ты… Ой, как же жаль, что тут нет Иштека… Господин мой, дозволь же мне призвать негров тех, из диких, о отец мой!
— Дозволяю. Но зачем?
— Сейчас я все поясню, только лишь поговорю с ними. Сначала нужно кое-что проверить. Прости, не хочется ошибиться — дело это сильно важное, — видно, Нехти и сам опасался сегодняшней раздражительности Хори, и говорил с ним, как мать с больным ребенком.
Призвав Тура и Чехемау, он начал с ними что-то оживлённо обсуждать, причем на наречии Восточных гор, так что юноша и не понимал практически ничего. Но сейчас он ощущал не злость и ярость, а лишь любопытство. Пару раз негры на него оглянулись, словно оценивая, и Тур, будто в восхищённом уважении, поцокал языком. Затем, видно придя к единому мнению, они все кивнули головами, после чего Нехти отпустил маджаев, а сам повернулся к молодому неджесу. Тот же глядел вслед стражам светлоглазой. Они явно начали без суеты, но и не медля ни минуты, словно бы готовиться к бою — проверяли тетивы, натягивали луки…
— И что всё это означает? — уже без всякого раздражения, а просто заинтересованно, спросил Хори.
— Видишь ли, отец мой, иногда Апедемак, Монту[бог войны и воинов] вы зовете его, наделяет слуг своих, избравших дорогу воина, бесценным даром — чуять приближение битвы. У всех это по-разному. У кого-то может, ты не смейся, это истинная правда, кишки затребуют опорожнения. Кто-то становится весел без причины, у кого-то болят зубы. А кто-то, как ты, испытывает раздражение. Обычно этот дар просыпается у опытных воинов, я вот никогда не слышал, чтобы даже до первого боя он проявил себя, но — кто знает дела богов? Я вот лишен подобного сокровища. Очень слабо этой милостью львиноголового наделен Богомол. Он делает то, что оказывается верным перед боем — занимает правильное место, глядит в потребную сторону, берет нужное оружие. Но спросишь его — он и сам не знает, почему так вышло. Потому я и жалел, что его сейчас не спросить. Я призвал негров тех, как опытных воинов. Они знают о даре Апедемака, но считают, что лишены его, лишь изредка Тур, сын Качи, чувствует беспокойство — той ночью он вот не смог заснуть, и именно поэтому он оказался с нами в башне с Проклятыми душами. Он послушал себя в сердце, и считает, что без моего вопроса он не услышал бы ничего, но сейчас понял, что тоже что-то начинает чувствовать. Может, я и ошибся. Но все же лучше нам приготовиться к бою. И, если выйдет так, как я думаю, твой дар нам уже сильно помог. Не забудь тогда, когда мы вернемся, подарить добрые подношения Апедемаку — в храме Монту или Хора, ибо Хор — тоже проявление Апедемака. Поскольку для воина это воистину бесценный дар. Пока же не прикажешь ли ты всем нам приготовиться к бою — натянуть луки, смазать перья у стрел, проверить оружие и быть готовыми сбросить мешки? Прислушайся к своему сердцу — не говорит ли оно, откуда ждать врага? Сколько их будет? Не стоит ли нам присмотреть доброе место для обороны? Или нам не нужно опасаться нападения, а наоборот, быть готовыми броситься на помощь нашим дозорным?
— Ничего я такого не чувствую, — смущенный той уважительностью, которая сквозила и во взглядах негров, и в вопросах опытного десятника, буркнул юноша. Он уже и сам не был рад, что этот разговор случился, — Да, конечно, прикажи всем приготовиться. Лучше быть готовым даже к тому, что не случится, чем не готовым к тому, что произойдет наверняка.
Сказав это, он понял, что, после его неуклюжей фразы Нехти окончательно уверился в том, что бой неизбежен. Ему стало стыдно, потому, что на самом деле он никакой такой уверенности сам как раз и не испытывал. Снова, словно изжога, поднялось раздражение. Он не знал, ругаться ему или стыдиться такого внимания к своим чувствам, и, чтобы занять себя, начал вместе с Нехти проверять готовность отряда перейти к бою немедленно. Отряда! Шесть человек, считая и их с Нехти! Впрочем, в башню они ведь тоже пошли вшестером… Это воспоминание его ещё больше взвинтило.
Все остальные, однако, восприняли происходящее весьма серьёзно. Тутмос первым делом сбросил мешок и помочился, затем старательно и бестолково стал обвешиваться оружием, так что Хори даже прикрикнул на него и приказал убрать лишнее, на его взгляд. Тутмос глядел на него взглядом побитой собаки, и юноше даже стало немного стыдно, словно он обидел ребенка, а не приказал своему солдату. Он спокойно и почти мягко задал вопрос — зачем Тутмос берет сразу всё? Сколько Хори помнил, тот не блистал ни с копьем и щитом, ни с луком, ни с топором. Юноша, скорее, просто закругляя фразу, спросил, да есть ли то оружие, с которым Тутмос чувствовал бы себя ловко и уверенно? И был весьма удивлен, когда Ушастик, разрумянившись, как пекарь у печки, с гордой улыбкой скромника, которого наконец-таки похвалили, сообщил, что во всех пяти ближних деревнях не было никого, кто смог бы его победить с короткими парными дубинками. Это было не то что учебное, а, даже, скорее детско-подростковое оружие, но натолкнуло неджеса на мысль. Покопавшись в метательных палицах у всего отряда (а у каждого их было по три-четыре штуки), он отобрал две с небольшими камнями и почти прямые, а не изогнутые, и ещё две — и вовсе без камней. Дав их Тутмосу, он предложил ими попробовать поработать, как с парными дубинками, а не метать вдаль. И, надо сказать, что умение, показанное Ушастиком, особенно с палицами без камней, его весьма впечатлило, хоть лопоухий солдат и сетовал, что дубинки немного, но разнятся по форме и весу. Покончив заниматься с денщиком, неджес оглядел своё войско. Все уже были в полной готовности. Чехемау внимательно оглядывал правую половину мира, Тур, не менее внимательно — левую. Луки у них уже были с натянутыми и проверенными тетивами, колчаны удобно пристроены, на левых руках кожаные наручи для стрельбы, на пальцах — кольца марьяну. Хори вдруг начал побаиваться — а не случилось ли чего с одним из патрулей. Он попытался задать себе те же вопросы, что и Нехти — и не слышал никакого божественного голоса, никаких откровений. Нет, наверное, всё дело не в патрулях. Странно, но он за них вовсе не опасался в эту минуту.
— Отец мой, — спросил его вновь Нехти, — Не чувствуешь ли ты, откуда нам ждать опасность?
Не испытывая, на самом деле, никакой в этом уверенности, он, неожиданно для себя ткнул налево, в ту часть поросшей чахлыми акациями и тамарисками песчаной бесконечности, где где-то дозором шли Неджех и Пепи-с-псом.
— Тогда я предлагаю занять этот взгорок, — серьезно сказал десятник. Ему не было нужды показывать, какой. Одинокий холм, даже, скорее, холмик, высотой не более десяти локтей, отстоял от тропы шагов на пятьдесят — семьдесят. Он был обращен к ним своим пологим склоном. На нём, укрепляя его от ветров, росли несколько кустарников тамариска и акации, и даже одно-два деревца. Холм был невелик, но вполне достаточен для их отряда. Быстро, но без суеты поднявшись на пригорок, они, расставляемые Хори и Нехти, заняли позиции за кустами так, чтобы те не мешали стрелять из луков и метать палицы им, но затруднили те же действия у противника. Кроме того, любой мог с легкостью поддержать соседа. Теперь оставалось только ждать. Их позиция помогла бы им, но только в том случае, если враг появится с той стороны, откуда его ждут. Уколом в сердце к Хори явился внезапный испуг — а если он ошибается? Как это ни странно было для него самого, он в итоге оказался прав. Но все равно всё случилось совершенно неожиданно.