Мой школьный учитель, пан Пихлер, получая от меня с опозданием очередную набело переписанную контрольную, часто говорил, что лишняя аккуратность однажды меня подведет. Впрочем, на баллы это ворчание не влияло – то ли старому немцу мой подход все же нравился, то ли просто мои работы читать было проще, чем поспешные каракули одноклассников.
Но сегодня предсказание учителя сбылось.
Соседом напротив оказался здоровый, раза в три больше нашей палатки, шатер баварского охотничьего и чего-то-там-язык-сломаешь союза. Ружей там было не много – эльзасцы все же не успели настолько стать патриотами кайзеррейха, чтобы предпочитать продукцию Зуля льежским стволам. Зато все полки, стены и даже немного потолок были увешаны различными "сопутствующими товарами", от болотных сапог и гамашей до спальных мешков и походных примусов с термосами. Многие вещи выглядели достаточно толково, на одну палатку я даже пооблизывался какое-то время. Но потом вспомнил, что последнее время мы перемещаемся по воздуху, в крайнем случае, на колесах. А если приходиться ходить, то уж точно дюжины кафров-носильщиков на брата не найдется, что утащишь, то твое. Палатка в этих сложных жизненных обстоятельствах, как правило, совсем не предмет первой необходимости.
Впрочем, тамошним продавцам было хорошо и без наших монет. Посетители к ним шли хоть и не рекой, но вполне постоянной струйкой. Со стороны это выглядело прямо как демонстрация современной европейской моды. Стиль "усталой элегантности" – как иронически обозвал его Косторез – костюмы с широкими плечами, брюки с отворотом. Более молодые, как правило, предпочитали спортивный стиль и светлые тона, но таких было меньшинство. В основном, в шатер напротив тянулись более солидные клиенты – солидность во взгляде, слегка или даже не слегка выпирающий пивной живот… и откровенно скучающая спутница жизни лет на пять-десять моложе.
Разумеется, все это были совершенно "не наши" клиенты. Настоящих охотничьих ружей, без военной родословной, в отсеках "Доброй тети" найдется хорошо если полтора десятка. Да и то довольно специфических – в большинстве это двухствольные штуцеры именитых английских фирм под патрон Элей… восстановленные Мастером после попытки выстрелить патроном Джеффри. Милая шутка в конкурентной борьбе, оба патрона именуются .475 нитро экспресс ноемр 2 и различаются только именами в конце – но при этом диаметр пули у одного чуть больше. Возимся мы с ними лишь по той причине, что в Африке и Индии за такой подарок можно личного слона Троцкого у колониальной контрразведки выкупить, не говоря уж более мелких отступлениях от буквы закона.
Ах да, еще одно такое громыхало украшает стену кают-компании, но это личный трофей Ковбоя из амазонских джунглей. Он – по его словам – сумел встретить там настоящего британского лорда, поссориться… ну и успеть выстрелить первым.
В общем, нам с Косторезом оставалось лишь разглядывать проплывавшие мимо кошельки с их владельцами. Доктор время от времени отпускал реплики в стиле: "исключительно неудачная расцветка… а этот, в черном, вообще похож на владельца похоронного бюро", на что я отвечал в том же стиле: "шатенка в темно-синем ничего так… а этот, в светлой шляпе – ну вылитый аптекарь, которого в Самаре расстреляли".
Многие дамы и вправду были очень даже ничего. Правда, меня их вид настраивал исключительно на мысли о недавней встрече с Моникой и её "ритуальном" забеге по лавкам и прочим boutique. Почему-то ma petite blonde искреннее считала, что замужней женщине не приличествует брать у постороннего мужчины деньги, пусть даже за несколько очень жарких совместных часов в мансарде подруги. Но вполне допустимо, если этот же мужчина оплатит небольшую гору коробок и пакетов, особенно если сам примет участие в процессе выбора. Пусть даже в виде восхищенного мычания в ответ на вопрос "милый, как мне эта шляпка? Смотри, какая чудесная крепдешиновая блузка, как раз подойдет к новой юбке!". Конечно же, новые туфли-лодочки, куда же без них. И да, крохотная сумочка из крокодиловой кожи может сожрать больше живого пресмыкающегося. Когда скалящийся не хуже покойного крокодила продавец продемонстрировал ценник, я осознал, что занимаюсь чем-то не тем. Из того зверюги, что мы в Австралии пустили на мясной пирог, можно было наделать столько всего…
В общем, я предавался "разнузданным воспоминаниям", а вот мысли Костореза приняли более деловой оборот. Со словами "я тут ненадолго отойду" он пропал часа на полтора и вернулся, отягощенный, словно кайенский каторжник, серой полотняной сумкой, уронил её мне на ногу – звякнуло точь-в-точь как кандалы, да и вес примерно совпадал – и почему-то хрипло прошептал: "сортируй и выписывай ценники, не дороже десяти франков". Я заглянул внутрь и понял, что попал надолго.
– Делить будем по-честному или по справедливости?
– Тебе франк с каждого.
– Полтора.
У самого Костореза почерк типично докторский. В смысле, он сам не всегда может понять, чего понаписал, а писать предстояло много.
– Это уже не дележка будет, а экспроприация! – все тем же хриплым шёпотом возмутился доктор. – Один и пятнадцать. Идея-то моя и деньги тоже.
– А с меня будет много мелкой ручной работы, чернила, – я достал из внутреннего кармана футляр с "кавеко" – и амортизация орудия производства, то есть авторучки. Так что не стесняйтесь делиться с трудовым народом, мистер эксплуататор. Франк и тридцать пять.
– Один и двадцать, Комиссар.
– Fine! – перешел я на английский. – I will be working for you, you bloody capitalist!
В сумке были пистолеты, точнее, пистолетики. Косторез пробежался по соседним рядам сметя все маленькое, яркое и блестящее – то есть никелированные, с ручками из перламутра или слоновой кости. Полный фарш, по его собственному выражению – браунинги с баярдами, вальтеры, дрейзеки, манны, зауэры, испанская "веста", сток и несколько шмайссеров. Все под 6,35 мм, благо этот патрон по ту сторону океана именуется .25ACP и у нас имеется в количествах. Чтобы получить оптовую скидку, мы в прошлый заход выгребли со склада Фрэнка все мало-мальски ходовые калибры, включая и два десятка пачек "двадцать пятого" производства USC, причем сделанных еще в Лоуэлле. Судя по слою пыли, как раз лет хренадцать назад их на полку и поставили, да там и забыли. Но за те центы, что получалось, не взять было нельзя…
В разложенном виде сверкающая радость сороки-клептоманки заняла треть стола и едва я только прикрепил ярлыки к первому ряду пистолетиков, как от шатра охотников начали подтягиваться первые клиенты.
Сложным было не подписывание, а придумывание. Не люблю непонятные задачи. То есть понятно, что ценники должны были различаться – разный товар в одну цену вызывает у покупателя ассоциации c дешевыми отбросами из корзины "все по 5 пфеннигов". Понятно также, что у ценообразования должна была присутствовать хоть какая-то внутренняя логика. Но мелкие "жилетники" мне были не особо интересны, так что я просто рисовал первую цифру от 7 до 9 в зависимости от состояния покрытия, а еще две после запятой списывал с серийного номера.
– Сколько стоит вот этот?
Сначала я покосился на Костореза, но доктор был уже занят. Даже раскуренную трубку отложил в сторону, а сам разливался соловьем, демонстрируя низенькому толстячку с сером котелке и его спутнице сомнительные достоинства польско-швейцарского уродца сиг-хылевского. Затем посмотрел на предмет вопроса. Хенель-шмайссер, вторая модель, почти новый, можно смело лепить девятку… лишь после этого посмотрел на задавшую вопрос женщину.
И сначала увидел просто стройный силуэт в ослепительном ореоле. Ну так вышло – я сидел, она стояла и солнце оказалось прямо за её шляпкой, а длинное, с оливковым оттенком, платье усилило эффект. Через миг наваждение прошло, стало видно пышный клетчатый шарф, ряд белых пуговиц, – ровный, как след короткой очереди, – браслет из крупных рубинов на запястье и даже черты лица, смутно напомнившие кого-то…
– Девять франков, мадам, – рядом с ней мужчины не было, но вряд ли она явилась на ярмарку в одиночестве. Дальше надо было бы приветливо улыбнуться и сказать что-то вроде "только для вас цена будет восемь сорок пять" и я действительно выдавил нечто вроде улыбки… а вслух произнес: – Но не советую вам его покупать.
– Мадмуазель… и почему же вы не советуете?
– Ногти сломаете.
Это была чистая правда. Перчатка была у неё только на одной руке, так что я мог в полной мере оценить качество маникюра и прочее. "Аристократия, ничего тяжелее вилки не поднимали-с!", как говорил один бывший кочегар с "Гангута", добавляя следом три-четыре специфических матросских загиба.
– Вы со всеми покупателями так… зл… беспардонны?
– Девять франков, мадмуазель.
Насчет злости она ошибалась. Просто надо было подписать еще кучу ярлыков и костюм был хорош на рассвете, когда только выставили стол, а сейчас, ближе к полудню, даже расстегнутые пуговицы не помогали, у англичан шерсть хорошая, плотная. Лагера бы холодного… или хотя этого нового баварского советского. Но это все была не злость, так – досада. А где-то в глубине души уже начинали звенеть тревожные звоночки, что Мастер с Котом задерживаются.
– Вы не ответили на мой вопрос. Что, так мало платят?
Наверное, она просто совершенно не привыкла к подобному… обхождению. Мелкий продавец в глазах большинства не полноценное существо, а так, приставка к товару, обязанная стоять в позе "чего изволите?" Есть, конечно, классы обслуги повыше, к примеру, тот же Косторез любит повторять: врач продает пациенту в первую очередь себя, а уже потом умение лечить. Вот и сейчас перед ним уже небольшая очередь выстроилась – а ведь на самом деле такого мизантропа, как наш доктор, искать лучше где-то в центре Сахары или в Арктике. Он и нас-то с трудом переносит.
– Мне платят за другое.
Я сделал паузу, но эта… мамзель все не уходила – стояла, словно ждала продолжения, хотя за чтение просветительских лекций мне уж точно давным-давно никто не платил.
– Зачем вам оружие?
– Некоторые… – небрежный жест в сторону шатра напротив. Ага, значит, все-таки прав был, не одна сюда явилась, – бывают слишком…
– Назойливы?
– Настойчивы.
Вздохнув, я потянулся за одной из лежащих на столе коробок, осторожно надорвал старый картон и несколько патронов тут же просыпались в дыру, весело сверкая на солнце. Очень маленьких патронов.
– Из "двадцать пятого" легко убить, но сложно остановить. Особенно, – я замялся, вспоминая, как будет по-французски "кабан" и в итоге остановился на немецком, – wildschwein. Если пуля не пробьет череп… однажды я видел мертвеца с пятью дырками от "двадцать пятого". Тот кто стрелял, лежал рядом – его убили голыми руками.
Это было в Оклахома-сити, в переулке, один – небольшого роста, черные кудрявые волосы, наверное, итальянец, но по кровавому месиву на месте лица сложно было что-то сказать – валялся на земле. А второй, раза в полтора его побольше, с явной примесью индейской крови, сел рядом, облокотившись на стену – так и не встал. Раскрытый пузатый саквояж валялся дальше по улице. Его содержимому – флаконам из темного стекла с этикетками "лекарственные настои" –местные по большей части уже приделали ноги, но парочка разбитых осталась, наполняя прокаленный воздух сивушным запахом. Два мелких бутлегера сошлись на одной дорожке, "взаимное уничтожение", как сказал тогда сержант Лански, угощая меня сигаретой и мечтательно добавил: "Дело открыто и закрыто, улицы стали на двух уродов чище. Всегда бы так".
О том, что даже "двадцать пятый" при его ничтожной отдаче, при стрельбе из малышей требует специфического навыка и регулярной тренировки, я говорить уже не стал. Sapienti sat и все такое.
– И что же вы порекомендуете мне против… дикого лесного хряка? – эпитет, судя по ноткам злости, явно подбирался для конкретной персоны. – Боюсь, ассортимент ваших соседей излишне великоват для моей сумочки.
Проще всего было бы вручить ей какого-нибудь "бульдога". Но во-первых, я так и не добрался до "револьверного" ящика. А во-вторых, сколько помнил, короткоствольных там и не особо имелось. Само собой, можно тупо обрезать ствол и скобу по методу Фитца… хотя если делать "по уму", то срезать еще и шпору курка, возиться с рукояткой. Еще имелся висящий на стене кают-компании ржавый "харрингтон-ричардсон" номер два, со штыком, взятый на роль украшения именно за исключительно дурацкий вид. Косторез как-то сказал, что заражение крови от него можно получить, даже просто долго пялясь… вот примерно как я сейчас на сис… то есть пуговицы этой мадамы. Большие, перламутровые… стоп!
– Подождите здесь, – встав, я начал снимать пиджак. – Может вам и повезет.
Стоило бы еще и перчатки надеть, чтобы не перепачкать руки в консервационной смазке – я собирался рыться в "запасных" коробках, а там часть стволов могла месяцами валяться в состоянии "как забрали". Обычное дело в большом хозяйстве, постоянно скапливается куча мелкой работы, на которую времени не то, чтобы совсем нет, но вечно руки не доходят сесть и заняться. Но и выбросить рука тоже не поднимается, оно же все-таки денег стоит.
– Вот.
Нужный пистолет отыскался в третьей по счету коробке. На нем смазки не было, но я все равно тщательно протер его ветошью и протянул упрямой покупательнице рукояткой вперед.
– Он… большой… – слова были неуверенные, а вот схватилась она вполне бодро и сразу же попыталась прицелится куда-то мимо меня.
– Это как раз уменьшенная модель, мадам, – усмехнулся я. – В вашей сумочке поместиться.
Насчет "уменьшенной" я ничуть не соврал. По сравнению с исходным кольтом второго года "покет хаммер" выглядел маленьким и плоским. Далеко не самый плохой пистолет, а причин попадания в запасную коробку было ровно две. Конструктивная, – а именно решение Джона Браунинга оставить в качестве предохранителя только предвзвод курка – и эстетическая, пистолет нам достался с перламутровыми рукоятками. Очень красиво и примерно столь же непрактично, в ладони скользит, ломается и трескается от любого чиха. Мексиканцы, правда, их неплохо берут, но и они при наличии выбора предпочитают пушки побольше. Особенно те, кто ростом или чем еще не вышел, эдакие наполеончики местного разлива, hombre pequeno, arma grande.
– Все очень просто! – чтобы забрать пистолет, пришлось даже чуть приложить силу, ей уже явно не хотелось выпускать его из рук. – Защелка магазина внизу, в основании рукоятки. Заряжаете патроны, вставляете магазин, прячете в сумочку. В случае обострения ситуации достаете и вот так, держась за рифление на затворе, – щелк-щелк! – досылаете патрон. По моему опыту, хоть я и не прекрасная юная девушка, – тут мы с ней улыбнулись почти одновременно, – это действует на агрессивно настроенных свиней как ведро холодной воды. А если все же окажется мало, у вас будет еще семь друзей.
Сколько я помнил, внутри пистолет сюрпризов не имел, сохран близкий к идеальному. Но на всякий случай все же вытряхнул запирающий клин и, сняв затвор, глянул ствол на просвет – все верно, "ни пылинки на кителе", словно вообще не стреляный.
– Как вы ловко с ним...
– Практика. – Вернув затвор на место, я аккуратно спустил курок и положил пистолет на стол. – Не пытайтесь повторить сами.
Губы упрямо сжались, значит, попытается непременно. И может даже соберет сама, раза с пятого, не такой уж "покет хаммер" сложный.
– Или хотя бы первые несколько раз пусть рядом с вами будет мужчина, которому вы доверяете.
– Спасибо за совет, месье. К сожалению, – тут уже пошел явный сарказм, – в наше время найти такого мужчину намного сложнее, чем пистолет.
– Совет бесплатный, прилагается к оружию. Как и патроны, – я выложил перед собой пачку .38Auto. – А вот хорошее оружие стоит денег.
Намёк может был и лишний. Когда я назвал цену, даже бровь у неё не дрогнула. Зато Косторез, увидев, как я ссыпаю деньги в "кассовый" ящик, удивленно хмыкнул – а ведь нашего доктора не так легко удивить.
Когда я вернулся на свой стул, её уже не было видно. И даже аромат духов уже сдуло, он и был-то едва заметный, с нотами яблони, заставляя вспомнить юность, майский сад…
Встряска головой не помогла, наваждение не пропало, наоборот, я почему-то еще больше уверился, что когда-то встречал эту женщину, имени которой так и не узнал. Глупое чувство, учитывая, как меня мотало по шарику…
…но десятью минутами позже, уже заканчивая подписывать ярлыки, я все-таки вспомнил. С поправкой на годы… но все же она была до боли похожа на девчонку-продавщицу в бакалейной лавке пана Горака. В последний год я часто ходил туда, отговариваясь низкими ценами, пусть и топать приходилось больше часа. Но в тот единственный день, уже перед уходом на фронт, когда мне достало храбрости спросить её имя… в тот день её в лавке не было.
Наверное, это могло бы стать поводом пропустить кружку-другую пива под размышления, как причудливо тасует жизнь людские судьбы. Только вот времени, как оказалось, у нас уже и не было.
Свена я увидел издалека и почти сразу осознал – стряслось чего-то глубоко не то. Через обычную публику он пёр словно ледокол, кто не успел убраться с дороги, сам дурак. А когда подошёл ближе и скользнул по мне застывшим взглядом, то проняло и меня – холодком вдоль хребта и плевать, что жара. Когда Свен смотрит лёдышками прямо в душу, ничего хорошего ждать уже не стоит.
***
Когда-то я до жути боялся госпиталей и прочих медицинских учреждений. Царство карболки и застывшего крика внушало какой-то совсем уж иррациональный ужас, хотя казалось бы… когда и так знаешь, что умрешь, какая разница, похоронят в окопе сразу или после нескольких дней горячечного бреда на койке.
Потом этот страх куда-то делся, сгинул с прочей шелухой, а сейчас вернулся – но уже не полноценным испугом, а воспоминанием, словно застарелая зубная боль. Больница – это место, где можно плохо сдохнуть.
– Ваш друг в этой палате…
В первый миг я решил, что все же произошла какая-то дикая ошибка. Сложно было узнать этом человеке нашего Кота, с его круглым лицом и постоянным загаром от сидения в «колпаке». По бледности лежащий вполне мог соперничать с накрахмаленной простыней, а по впалости щек и вообще дать фору Белу Лугоши.
– … общее изнурение организма, травматический шок, – местный эскулап в круглых роговых очочках то ли как-то распознал в Косторезе своего коллегу, то ли он выглядел самым представительным из нашей банды, – …и кровопотеря, не меньше литра. Оперировать в этом состоянии было бы чрезвычайно рискованно…
– Что вы ему дали? – прервал Косторез словесный поток очкарика. – Морфий?
– Ни в коем случае! – возмущения в голосе доктора хватило бы на трех добрых католиков, которым предложили отпустить обложенного хворостом гусита, – У нас в больнице используются только безопасные средства, прием которых не вызывает этой ужасающей зависимости. В данном случае я счел возможным использовать юкодал, это новейшее обезболивающее, известной фирмы…
– Полусинтетический опиоид, улучшенный вариант героина, – в наркоте наш доктор разбирается как боженька, с его-то практикой. – Вещи при нем были?
– Д-да, разумеется.
– Принесите. – голос у Костореза был обманчиво спокоен. – Сейчас.
Некая интуиция у очкарика все же была – он умчался прежде, чем Косторез начал бить его головой о стену.
– Сжечь и обоссать… – Косторез, присев на постель, осторожно взял Кота за запястье… – Понабрали коновалов…
– Ты сам что скажешь?
– У меня взгляд не рентген. Ранение слепое, пульс хоть и слабый, но стабильный. Что там внутри, – наш док зло скривился… – Надо смотреть. И доставать пулю, хотя операция может его добить. Вот что… Свен у местных полицаев наверняка задержится, они там любят разводить бюрократию. Пока не стемнело… Мартин, давайте с Ковбоем по дороге, гляньте, где его нашли.
Понятно, что сказать это было куда проще, чем сделать. К счастью, подобравший Кота подручный местного молочника оказался на месте в лавке. Две марки серебром и наш угрюмый вид оказались вполне достаточным аргументом, чтобы он, хоть и побледнев немного, полез на заднее сиденье «рено».
Интересно, что местные вообще подумают о нас? Подобрали человека с огнестрельным ранением, а через несколько часов в их сонный городишко влетают его приятели, разве что не паля из окон по прохожим. Хотя, в общем, плевать – у полиции герцогства, миль пардон, Великого герцогства Баден к нам пока претензий не было, пока.
Говорить по-немецки Ковбой умел примерно так же, как и водить машину, не говоря уж про понимание швабского диалекта. Так что мне проходилось одновременно следить за дорогой и расспрашивать нашего молочного друга, Ганса. Он оказался старше, чем показалось на первый взгляд – по щуплому виду я вообще принял его за подростка, едва начавшего бриться. Оказалось – двадцать шесть, жена и даже ребенок. Наугад я помянул голодные военные годы и это была десятка. Ганс тут же перестал жаться в углу и разразился длинной обличительной речью, поминая кайзера, лягушатников, баварцев и велосипедистов – последние регулярно норовили окончить свои дни под колесами его пикапчика. Отец у Ганса погиб в 15-м, еще до "брюквенной зимы", мать умерла от "испанки", после чего их с сестрой забрал из города двоюродный дядя и "пристроил" к другому дальнему родственнику. С тех пор он и колесил каждое утро по фермам. Сначала на повозке, потом хозяин лавки купил для него крохотный "ганомаг", на котором он и привез сегодня утром выползшего на дорогу Кота… вон как раз у того камня, герр Мартин, туточки!
Со временем Косторез немного просчитался. Солнце и в самом деле еще не зашло, но его хватало лишь на верхушки деревьев… на склоне горы. А здесь, внизу, было уже почти темно. Впрочем, темное пятно в дорожной пыли можно было различить даже сейчас.
Зато Ковбой оказался более предусмотрительным – он вылез из машины, небрежно помахивая длинной палкой "прожекторного" фонаря. Фирма "винчестер" и я даже помнил, где он его украл прямо с прилавка.
– Пройдемся? Только этому скажи, чтобы в машине посидел.
Я оглянулся на лес. Schwarzwald получил свое прозвище не зря, здесь и днем-то иногда фонарик нужен. С чего Мастера с Котом вдруг понесло сюда? Ехали бы себе вдоль Рейна, через Фрайбург-на-Бреслау…
– А стоит?
– Не сходим – не узнаем, – хохотнул Ковбой. – Пошли, наверняка шагать много не придется, Котяра не в том виде был, чтобы марафоны бегать…
– Всякое бывает.
– Эт-точно. Но, – Ковбой поднял фонарик, – во-первых, не все такие живучие сволочи как ты, Комиссар.
Мы не особо лезли в прошлое друг друга. Ковбой в это смысле являл исключение или же антипода наглухо замкнутого в себе доктора. Парень-душа-нараспашку, он был готов пересказывать свою биографию в деталях всем и каждому, особенно, если поставить перед ним виски. Правда, каждый раз это была немного другая история. Некоторые эпизоды повторялись, некоторые – нет, но лично я бы не взялся гадать, что в этой буйной смеси придуманного, а что – чистая правда. Запросто могло быть и все, а что путается, так по башке прилетало неоднократно.
И да, когда после дня работы по жаре лезешь в воду с остальными, мысль о закрытом купальном костюме как-то не возникает. А шрамы сами по себе могут рассказать достаточно много.
– Сколько ты полз после того расстрела? День? Два? Три?
– Не знаю.
Там не было времени. Просто надо было ползти вперед, пока хватало сил… потом терять сознание, приходить в себя и снова ползти, а ночь или просто потемнело в глазах, это уже совсем не важно.
Склон, как оказалось, начинался почти сразу же за первыми деревьями. С дороги не понять, уклон поначалу не такой уж большой, градусов 15-20, но вполне ощутимый. Впрочем, идти вверх было не сложно. Больше проблем доставляли ветки, так и норовящие залезть в лицо, сшибить с головы кепку и накидать иголок за воротник. Потом в кустарнике справа заворочалось, захрустело что-то большое. Мы с Ковбоем замерли в одной и той же позе – правая рука под плащом, со стороны выглядит забавно, – и с одной на двоих мыслью про оставленный в багажнике арсенал. К счастью, лесное чудо-юдо решило не связываться с парой психов и, обиженно хрюкнув напоследок, удалилось в чащу.
На опушку мы вышли, когда уже почти стемнело, а между деревьями кое-где уже начали змеиться белесые полосы тумана. Надо было возвращаться и я уже собрался это сказать Ковбою, когда он вдруг поднял фонарь над головой, направляя луч сверху вниз. След, по которому мы шли, начинался здесь, в буквально в паре десятков метров от кромки леса – вытянутое пятно примятой и очень темной травы.
