Ядерная зима невозможна. Так считали математики и климатологи.
Даже сгоревших городов и лесов площадью в миллион квадратных километров будет недостаточно, чтоб дать такое количество пепла, говорили они. А ведь образовавшаяся сажа должна еще попасть в стратосферу, где нет конвекции и дождей, которые быстро ее вымывают, — останься сажа внизу, атмосфера очистится от нее за неделю. Попасть в верхние слои сажа может лишь за счет эффекта огненного торнадо, который образуется только при пожарах в городах, да и то не во всех. Но современные городские районы спланированы так, что огненного шторма не возникнет. А при лесном пожаре выделяется и вовсе очень мало сажи, и не все ее частицы настолько мелкодисперсны, чтобы зависнуть в тропосфере, оказывая влияние на затемнение Земли.
Ядерная зима возможна только при одном маловероятном сценарии — взрыве термоядерных бомб в каменноугольных пластах. Направляя баллистические ракеты «Минитмен» с пяти, десятимегатонными БЧ [Боевая часть, боеголовка - просторечное название составной части средства поражения (ракеты, бомбы или артиллерийского снаряда), предназначенной для непосредственного поражения цели], якобы ликвидированными и порезанными на металлолом) на далекий Кузбасс, обитатели подземных бункеров Колорадо это знали. Правда, они считали, что феномен будет локальным и затронет только Северо-Восточную Евразию. Кто мог подумать, что процесс вызовет цепную реакцию и выход пыли будет равен не сотням миллионов тонн, а миллиардам?..
Атомные грибы вздувались только в Северном полушарии, но последствия вскоре ощутила на себе вся планета. Между полушариями Земли шел непрерывный обмен воздушными массами, поэтому страны, на территории которых не упало ни одной бомбы, тоже получили свою долю — если не радиоактивных осадков, то пепла с сажей.
Небо там стало не черным, а серым, но и этого оказалось достаточно. Теплолюбивая флора и фауна экваториальной и тропической зон погибла раньше, чем в умеренных широтах. В середине сентября коса прошлась по биосфере планеты, первыми отправляя вслед за динозаврами растения юга, затем животных и почти сразу же — популяцию людей. Особенно тех, кто жил натуральным хозяйством, не имея ни запасов пищи, ни утепленных жилищ… не говоря уж о зимней одежде.
Обитатели развитых стран юга, вроде Южно-Африканской Республики, Бразилии и Австралии, могли бы продержаться дольше — с холодильниками и забитыми едой супермаркетами. Но и у них была ахиллесова пята: в этих странах не знали, что такое настоящая война, и не было ничего похожего на систему гражданской обороны. Катаклизм застал их врасплох, свалившись на голову вместе с первым снегом.
Правда, насчет Австралии разговор особый.
Но не только взбесившийся климат сокращал численность человеческой расы. В темноте люди и народы сводили старые счеты, платя кровью за недавние и древние обиды. Август 2019 года стал месяцем, когда мир потряс не один ядерный конфликт, а четыре. Даже если б не пришла Зима, обмен ударами между США и РФ сместил баланс сил настолько, что стал катализатором для трех крупномасштабных и множества малых войн. Войны на Земле превратились в систему с положительной обратной связью, которая распространялась как пожар и могла закончиться, лишь исчерпав топливо — оружие или людей.
Как только стало ясно, что прежний миропорядок рухнул, на Израиль обрушился ракетный удар Лиги арабских государств, спровоцированный слухами о том, что Тель-Авив планирует нанести по их столицам превентивные ядерные удары… хотя, возможно, это были не слухи.
Дешевые и допотопные баллистические ракеты арабских стран были начиненными взрывчаткой консервными банками с примитивной инерционной системой наведения. Шестая часть из них взрывалась еще на активном участке траектории, орошая землю дождем горящих обломков. Почти все остальные были сбиты комплексами «Пэтриот» и более новыми аналогами. Точнее, их сбивали до тех пор, пока не кончились противоракеты. Качество было побеждено количеством, и на каждый квадратный километр Земли обетованной упало по паре «птичек», некоторые из которых были с химическими агентами. Одновременно авиация Иордании, Сирии, Ливана и Египта устроила самоубийственный рейд на ракетные базы Израиля в пустыне Негев с одной целью — уничтожить хотя бы часть готовящихся к запуску ракет «Иерихон» [семейство израильских баллистических ракет, в которое входят оперативно-тактические ракеты, ракеты средней дальности и, возможно, межконтинентальные баллистические ракеты].
Следом двинулись бронетехника и пехота, поддержанные добровольцами из всех стран Лиги. Арабы долго готовились к этому дню, накапливая оружие и ярость для реванша.
За войсками шли колоннами и ехали на личном транспорте «мирные люди» — народные мстители, проще говоря, мародеры. К ним присоединялись и жители Палестины от мала до велика. Те уже знали о судьбе арабского населения, которое жило в пределах Стены безопасно-сти, и хорошо помнили об участии Израиля в кампании против Ирана.
Когда не армии, а народы сражаются за право выжить, правых и виноватых не бывает.
Новая война Судного дня была скоротечной, и в этот раз детей Сиона не спасло ни техническое превосходство, ни то, что за оружие взялись все, кто мог его поднять. Без американских друзей за спиной они могли только продать жизни подороже, захватив с собой побольше старых врагов. Последний бой ЦАХАЛа, Армии обороны Израиля, был страшен. От Синайского полуострова до Западного берега реки Иордан сошлись в бою моторизированные части. Французские «Леклерки» Саудовской Аравии были хороши, а русские Т-95, которые закупило правительство Египта за год до войны, — еще лучше, хотя сами арабские танкисты звезд с неба не хватали. Но сколько бы техники ни сжигали израильские «Меркавы» и противотанковые гранатометы, на место каждого убитого врага становилось десять, и совсем скоро, щедро удобрив трупами песок, захватчики прорвались через заслоны и устроили среди библейских долин ветхозаветную бойню. За собой они оставляли города и поселки, где больше не было даже кошек и собак, только смрадный дым поднимался к небу. Спаслись единицы, в основном элита, отчалившая до первых залпов в неизвестном направлении.
Пятого сентября еврейское государство перестало существовать, на этот раз навсегда. Но из двухсот сорока его ракет средней дальности марки «Иерихон¬» почти сто пятьдесят успели взлететь, превратив в пыль половину крупных городов стран ислама. Черный метеоритный куб Каабы превратился в радиоактивный пепел вместе с древними памятниками Александрии и Каира. Победителям некуда стало возвращаться, а потеряв общего врага, они мигом лишились подобия единства. Вспыхнул раздрай, закончившийся резней и взрывами «грязных бомб» в уцелевших Эр-Рияде и Абу-Даби.
Днем раньше войска Северной Кореи, за считаные дни поставившей под ружье треть населения, пересекли тридцать восьмую параллель и хлынули в Южную, сметая все на своем пути. В первом же боестолкновении вскрылось одно преимущество социалистического уклада над капиталистическим: северяне не умели делать телевизоры и автомобили на экспорт, зато каждый из них, спаянных железной дисциплиной, был по сути солдатом. Так была доказана истина, смутно понятная уже давно — армии демократий при прочих равных условиях воюют хуже, чем армии тоталитарных государств.
Еще вечером первого дня, опомнившись от потрясения, Индия и Пакистан подписали специальное приложение к договору о ненападении, имея перед глазами красноречивый пример. Но усилия Дели и Исламабада пошли прахом, когда отбившиеся от рук военные с обеих сторон начали промышлять грабежом по разные стороны рубежей.
Как и в других местах, противостояние развивалось по нарастающей. Двадцать восьмого августа страны обменялись серией ядерных ударов, стараясь опередить друг дружку и получить стратегическое преимущество. Это бледное подобие катастрофы 23-го числа (если считать мощность бомб) из-за скученности населения и неразвитости системы ГО унесло не меньше жизней. Вслед за этим армии двух государств оказались втянуты в вялые позиционные бои на всем протяжении границы, которые стихли через неделю, когда оба правительства пали под натиском обезумевших от голода толп.
...
Глава 2. Настя
Крохотная комната, освещенная неровным бледно-желтым светом. Голые серые стены, низкий потолок, окна нет. Место и время неясны, да и неважны. Важно только то, что произошло здесь две минуты назад. Смерть.
Темница, склеп, могила. Ни единого звука извне. А в самой комнате затихает эхо единственного выстрела; и она медленно и плавно, как затонувший корабль в ил, погружается в тягучую тишину, которую нарушает только падение капель. В тишине стук каждой капли звучит как удар пудового молота по наковальне. Каждые пятнадцать секунд — грохот.
За невысоким столиком спиной к закрытой железной двери сидит человек. Сидит, наклонившись вперед и уронив голову на скрещенные руки. Со стороны может показаться, что его сморил сон. Но капает не вода, а кровь: стекает тонким карминным ручейком изо рта и затылка, представляющего собой сплошную рану, струится по неровному столу и льется на пол, где ус-пела собраться лужица, над которой поднимается пар. Лужица быстро подсыхает и темнеет, замерзая, — по краям она уже бурая, а ближе к середине, туда, куда упрямо капают тяжелые капли, остается бордовой. Но в темноте, чуть подсвеченной тусклым сиянием, оттенки красного и коричневого не различить.
Кажется, что лицо человека отливает трупной зеленью, хотя это лишь игра света и тени. Он действительно мертв, но умер недавно: в прогорклом воздухе витает запах пороха. Впрочем, его трудно почувствовать — все ароматы перебивает тяжелое зловоние непроветриваемого помещения, к которому примешивается дух тлена. Смерть приходила сюда и раньше.
На полу у ног человека валяются забрызганный кровью пистолет Макарова и белые осколки, похожие на кусочки фарфора. На столе, придавленная его рукой, лежит школьная тетрадь в клетку. Она раскрыта, и страницы слиплись, склеенные запекшейся кровью. Кровь напитала их, размыла чернила, уничтожив слова и строчки. Большую часть текста не прочесть. Но между сведенными судорогой пальцами можно разобрать последнюю фразу: «…и все закончится».
На столе лежит фонарь, его слабого лучика недостаточно, чтобы осветить эту каморку. Заряд батареек на исходе.
Комната быстро погружается во мрак. Проходит пять минут, и пучок света истончается, пока не превращается в едва тлеющую искорку. Капает кровь. В темном безмолвии, не нарушаемом ничем, слышно мягкое шуршание лапок.
Проходит время, долгое время, и издалека доносятся шаги. Чуть слышно скрипит дверь. В комнату кто-то входит.
* * *
Каждый раз, возвращаясь из страны снов в реальность, она чего¬-то ждала. И каждый раз мир не оправдывал ее ожиданий. Она надеялась увидеть свет — не бледный и выморочный, а яркий, настоящий. Но вместо этого снова и снова оказывалась посреди безбрежного океана мрака.
Это ее разочаровывало, но не удивляло и не пугало. Тьмы она не боялась, привыкнув к ней настолько, что та стала для нее родной и близкой. Тьма была надежным убежищем. А вот свет, неровный свет фонарика, был редким гостем в этом мире и почти всегда был связан с опасностью.
С ним.
Целую вечность они были вместе. Он — единственное живое существо в ее мире, не считая маленьких пищащих тварей, которые подбирались к ней, когда она засыпала.
Запертая дверь этих мерзких существ не останавливала. У них были свои ходы в переплетении труб и проводов, по которым они проникали из тоннеля в сбойку. Один раз, проснувшись от слабого скрежета и подняв фонарь, она увидела в тусклом свете десяток пар глаз-бусинок, кружащихся в хороводе возле ее койки. Ей стоило огромных усилий не закричать. Не выдать себя врагу более страшному. Из последних сил она приподнялась на локте и швырнула в ближайшую тварь консервную банку. Промазала — руки тряслись и не слушались, да и сил после месяца жизни впроголодь не осталось. Но животных она спугнула.
В тот раз существа не решились напасть. Они были не глупы и понимали, что время работает на них. Один бог знал, сколько их обитало в темноте тоннелей. Даже пятнадцать — двадцать, кинься они разом, могли задавить ее числом. Но они не нападали. Должно быть, знали, что незачем сегодня рисковать, если через пару дней добыча достанется им без боя.
После того случая то одна, то другая тварь время от времени возникала на безопасном рас-стоянии. А двое суток назад самая глупая или смелая напала на нее. Хотя, может, то была кры-са-камикадзе, старая и больная, которая отправилась на верную смерть по приказу стаи. Мер-завка забралась на деревянную лежанку по ножке и цапнула девушку за руку. Укус сначала показался ей не больнее укола булавки, но потом долго саднил и кровил. Ранку она обработала прибереженной зеленкой, пузырек которой сохранила, подумав с мрачной иронией, что не успеет умереть от заражения крови. Она не отбилась бы так легко, будь крыса молодой и здоровой, но та сама находилась на последнем издыхании. Вялая и медленная, гадина даже не попыталась увернуться, когда девушка занесла над ней ногу. И в следующую секунду с мокрым лопающимся хрустом была впечатана сапогом в пол. Девушка глядела на ее останки со смешанным чувством голода и отвращения. Наверно, то же самое чувствовал он, когда в первый раз отрезал кусок запретного мяса от еще теплого трупа — трупа того ублюдка… «Розовой свинины», как он говорил. Он и ей предложил. Этого она никогда не забудет.
Дело было не в людоедстве, а в том, какое у него в тот момент было лицо. Ему не пришлось преодолевать стыд и отвращение. Он преодолел свою человеческую природу. Нашел себя и стал тем, кем должен был быть изначально. Он вкушал человеческую плоть как Святое причастие. Она и раньше замечала странности в его поведении, но списывала их на шок и нечеловеческий стресс. Ей и в голову не приходило, что все зашло так далеко.
Она ненавидела покойника и сама с радостью перерезала бы ему, спящему, горло. Он был ублюдком, каких мало. Но ублюдком обычным, понятной человеческой природы. А тот, кто по-едал его, урча от удовольствия и облизывая пальцы, был уже далеко за гранью. Его рассудок давно катился по наклонной, просто в тот день пологий спуск сменился обрывом. Он улыбался, набивая желудок плохо прожаренной человечиной. Нашел завалявшуюся в киоске бутылку кетчупа, сделал из проволоки шампуры. Тогда она решила, что если и умрет, то как можно дальше от него.
Желудок требовал животного белка, но омерзение пересилило, и трупик зверька в тот раз достался сородичам. Случись это сейчас, она бы не была столь категоричной.
После этого на какое-то время крысы оставили ее в покое.
До того как он проиграл бой безумию, они долго были вдвоем. Он был нытиком и занудой, но, раз уж судьба не свела ее ни с кем другим, она пыталась отыскать положительные моменты в его обществе. Например, благодаря ему она могла считать дни — его часы выдержали испытание огнем, водой и грязью. Как и их редкие беседы, это позволяло поддерживать связь с реальностью. Разговоры с ним были бессмысленны, но именно они не давали ей превратиться в животное, забыть обо всем, кроме еды, что намного хуже, чем смерть. Вначале она находила утешение в тех диалогах. Но постепенно его речь становилась все бессвязнее, пока наконец не превратилась в набор фраз, в котором смысла было не больше, чем в журчании воды. Вернее, смысл был, но для него одного.
В какой-то момент она перестала отвечать ему, а потом прекратила и слушать, глядя сквозь него. Если б она решила заслужить его расположение, то могла бы подыграть и сделать вид, что слышит те же голоса. Может, на время это обмануло бы его, но ненадолго: шизофреники обычно очень проницательны.
Когда у него поехала крыша, она бы с радостью отказалась от дара речи. Общаться ведь было не с кем. Он мог говорить часами, но слова звучали не для нее. Он существовал в своем искаженном мире, где у него были более интересные собеседники.
Хотя реальность норовила уплыть и от нее, девушка знала, что по сравнению с ним нормальна.
* * *
Она с трудом поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост. Потолок оказался почти вровень с головой. Пахло землей и плесенью. Она бы решила, что тоже умерла, если бы не боль и не голодные спазмы в животе — вещи куда более веские, чем «мыслю, следовательно, существую».
Увы, она не теряла памяти. Это был, так сказать, разрыв непрерывности. Она все помнила, но связь между фрагментами нарушилась, и целостная картина прошлого ускользала от нее. Она не могла объяснить, как очутилась здесь.
Помнила залитые солнцем улицы. Прохладу метро, где дышалось легко после августовского полудня. Станцию, где она провела гораздо больше времени, чем нужно, чтобы дождаться поезда. Полупустой вагон. Потом темноту, наполнившуюся воплями. Грохот, скрежет, скрип. Хлопок, от которого заложило уши и заломило в висках. Воздух, нагретый, как в раскаленной духовке. Огонь повсюду. Жар во всем теле. Туннель. И свет, но уже не оранжевый, а тускло-красный. Затем и тот гаснет, приходит тьма: темные коридоры и комнаты. Люди. Много людей. Ледяная вода. Холод, пробирающий до костей. Огненный ад сменяется ледяным. Снова крики, ярость и еще больше боли. Провал. Мокрые, хлюпающие удары. И на исходе долгой темноты — шепот: «Теперь мы с тобой одни…» Лицо. Вымазанные кровью губы. «Хочешь кусочек, любимая?» Мутные глаза чудовища и сумасшедший бег во тьме. Долго. Потом тупик. Бежать некуда. Изгибающаяся тень в конце коридора. И тесное помещение, где нет ничего, кроме лежанки, — последняя остановка на этом маршруте.
Она помнила все факты по отдельности, но, как ни прокручивала события в голове, они не давали ответа на вопрос «Что произошло?». Она собирала эту мозаику медленно, осторожно, не торопясь. Догадывалась, что под напором впечатлений рассудок может не выдержать. Было от чего.
Она не успела проснуться, а в голове уже ворочалась мысль: надо уходить, пока не пришел он. Взялась за грубую железную скобу, заменявшую дверную ручку. На ладони осталась бурая полоса ржавчины. Потянула, но дверь не поддалась. У нее екнуло сердце. Приржавела? При-мерзла?
Она дернула сильнее. Бесполезно, не сдвинуть и на сантиметр. Закрыта на засов.
Внезапно остатки сна схлынули, и она вспомнила, увидела так ясно, будто все случилось минуту назад. Плохой человек поймал ее, загнал в угол. Она не знала, сколько дней назад стала его пленницей, время здесь можно было узнавать только по внутренним часам, а те безбожно врали. И даже ударам сердца нельзя было верить — пульс скакал и сбивался с ритма.
Но времени прошло много. И до сих пор она не могла взять в толк, чего он добивается. Вначале думала, что он видит в ней мясо… но дни проходили, а она была жива. Должна быть другая причина держать ее при себе.
От него можно было ожидать чего угодно, и именно это пугало ее, хотя напугать человека, пережившего то, что случилось с ней, было непросто. Побывав на дне черного колодца, она перестала бояться смерти, поняв, что смерти нет — есть долгий путь через миры и пространства. Существуют вещи гораздо страшнее, и все они здесь, на земле. Совсем рядом.
С момента своего заточения она не видела его ни разу. Он приходил, только когда она спала. Он мог сделать с ней все, что угодно, но вместо этого, наверное, просто смотрел. Значит, и другие объяснения не годились.
По «утрам», просыпаясь от гулкого удара по трубе снаружи чем-то металлическим, она находила в углу пакет чипсов, хлебную корку, половину шоколадки и двухлитровую бутылку воды — еще теплой, растопленной изо льда и, видимо, кипяченой. Он отдавал ей остатки человеческой пищи, а сам питался тем, о чем не хотелось думать. Он мог отравить ее, подсыпав в воду какой-нибудь дряни из медпункта. Но она достаточно хорошо знала его и понимала, что он не станет. Она нужна ему живая и в сознании.
Однажды она попыталась бороться со сном, не спать всю «ночь». План побега был безумным и наивным: броситься на него, когда он склонится к ней или повернется спиной. Причем просто оттолкнуть его и кинуться к выходу нельзя. Нужно было убить или обездвижить, иначе в тоннеле он догонит ее в два счета.
Но в ту «ночь» дверь отворилась лишь на секунду и тут же захлопнулась. Как ни пыталась она притвориться спящей, он ее раскусил. Он не боялся ее, скорее просто решил наказать за своеволие. Ушел и оставил без еды, словно Санта Клаус, который дарит подарки только детям, которые вовремя ложатся спать.
Это случилось не меньше пяти дней назад, и с тех пор он приходил регулярно. До сегодняшнего дня. Судя по спазмам в желудке, сутки уже прошли. Конечно, те крохи, которые он ей приносил, только притупляли голод, но теперь не было и их — лишь остатки вчерашнего приношения.
Она снова погрузилась в сон. Но долго поспать не удалось — разбудила режущая боль в желудке и правом боку. Она приподняла потяжелевшие веки. В углу по-прежнему было пусто.
Что же это… Оставил умирать? Или хочет помучить ожиданием, наказать? Оба варианта укладывались в его нечеловеческую логику.
Она протянула руку, нащупала в углу углубление в неровном полу, присыпанное пылью и сором. Ее пальцы сжали холодный металл — она достала из ямки двадцатисантиметровый железный костыль. Либо он не нашел эту железяку, обыскивая комнату, либо не придал значения. А может, оставил специально, чтоб соблазнить ее ложной надеждой. Он забрал у нее все, с помощью чего можно было уйти из жизни. Но даже если броситься грудью на эту штуку, только поломаешь ребра.
В тот же день она начала терзать дверь с упорством одержимой — к счастью, та не была обшита металлом, — хоть и знала, что, даже если выберется из сбойки, вряд ли избежит встречи с ним, не говоря уж о том, чтобы выбраться на поверхность. Доски сопротивлялись ее попыткам, хоть и разбухли от влаги… а влага успела замерзнуть. Слетала незаметная глазу стружка, но сосновая древесина поддавалась по миллиметру. Когда инструмент выскользнул из ослабевших пальцев, она сделала перерыв, выпила воды, съела горсть чипсов. Позволила себе передохнуть минут пять и снова принялась за работу. Через два часа голова у нее кружилась, но выбоину на двери было почти не разглядеть. Она поняла, что с ее женскими силами на это потребуется неделя каторжного труда. Даже если бы хватило сил, где взять столько терпения? Руки опустились. Легче было ждать и надеяться, что когда-нибудь он склонится над ней и она вобьет эту штуку ему в висок. Если доберется до него.
Она подошла к двери.
— Куда ты пропал, скотина? — Эхо трижды повторило за ней. — Я есть хочу, ублюдок! Это ты можешь жрать покойников, а я хочу нормальной еды… Где ты?
Она ударила дверь, отбив себе руку. В отчаянии рванула ее на себя, повиснув всем телом. И чуть не упала, когда та распахнулась с негромким скрипом. Из темного проема потянуло могильным холодом. Не помня себя от радости, она остановилась на пороге. Не давала волю надежде. Потом осторожно, стараясь не шуметь, снова прикрыла дверь. Рано радоваться, он может ждать снаружи, чтобы схватить ее в тот момент, когда она поверит, что вырвалась. У него хватит на это воображения.
Чушь. Он человек, а не демон. Если бы он караулил ее полдня в сыром тоннеле, то умер бы от воспаления легких. Нет, он сидит в теплой подсобке на станции и доедает свою отбивную с кровью. Знает, ублюдок, что ей придется пройти мимо, к выходу. Единственному выходу.
Она снова потянула за ручку, и на этот раз дверь открылась легко, будто приглашая продолжить путешествие. В лицо пахнуло ледяной сыростью, в нос ударил тяжелый, густой запах плесени. Это на материальном плане. На тонких уровнях гамма дополнялась запахами страха, боли и звериной злобы, которые не скоро выветрятся из этих коридоров.
Она смотрела на лед в тоннеле так, будто видела впервые в жизни. С потолка спускались ледяные сталактиты, иней блестел на трубах и кабель-трассах. Так, кажется, эти толстенные провода назвал Машинист.
Лед выдержал ее вес, даже не прогнулся. До станции было не больше ста метров, она хорошо помнила. Теперь этот путь дался ей куда легче, чем тогда, когда он вел ее в каморку.
Направо… В другой стороне тупик; сплошной завал, который намертво закупорил перегон «Золотая Нива» — «Доватора».
Неизвестно, на сколько хватит сил, но надо успеть.
Она привыкла обходиться без света. Здесь, в тоннеле, это было нетрудно — надо всего лишь двигаться вдоль стены, касаясь рукой зернистого бетона. Она неплохо научилась ориентироваться в пространстве вслепую. Полтора месяца во мраке не прошли даром.
Костыль она захватила с собой. Заставить человека заплатить за то, что не дал ей уйти. Может, его височная кость окажется мягче, чем дерево.
* * *
Она вспоминала.
…Щель была узкой, как крысиная нора. Она едва могла повернуть голову, холодный камень царапал лоб и уши.
Чудовищная сила близкого взрыва заставила твердые породы «поплыть», как зыбучий песок, и бетонированный короб аварийного выхода смялся, как картонный, превратился в узкую щель.
Она долго колебалась, прежде чем поставить ногу на первый уступ. Изломанные плиты нависали, грозя раздавить человеческое существо, как таракана. Пересилив себя, она начала подниматься. Стенки были почти отвесными, но вверху, насколько хватало глаз, в них было много выщербин, куда можно поставить ногу.
Она наполовину скрылась в темной дыре и хотела двигаться дальше, когда цепкие руки стиснули ее щиколотки. Прикосновение холодных пальцев к голой коже заставило вздрогнуть и вскрикнуть. Голос внизу, такой спокойный и ровный, нараспев произнес:
— Нет, дорогая, так не пойдет.
— Отпусти… Я пролезу.
— А я нет. Поэтому и ты остаешься. Все равно наверху не лучше.
— Хочешь, чтоб я тут с тобой?..
Человек не ответил. Просто схватил за ноги и потянул к себе, не обращая внимания на крики. Даже не заметил, что она рассекла руку об острую арматуру.
Наверно, на его лице в этот момент была грустная улыбка.
* * *
Потом она убежала в тоннель. Но другого выхода из лабиринта не было, и он это знал. Остался там, караулить как пес, уверенный, что рано или поздно она выйдет.
Даже если наверху гибель, она предпочла бы гибель медленному гниению здесь. Когда¬то она хотела заставить его заплатить за то, что не дал ей выбрать свою смерть, но это было давно. Сейчас не осталось даже ненависти — умерла вместе с остальными чувствами. У нее не сохранилось ничего человеческого, кроме желания жить.
Она шла, пошатываясь и подволакивая левую ногу. Бледное привидение, оживший кошмар — длинные спутанные волосы, закрывающие лицо, делали ее похожей на призрак утопленной в колодце Самары из фильма «Звонок». Тело было ослаблено до предела, но она продолжала идти, доказывая власть духа над плотью.
И все же она чувствовала, что последний резерв почти исчерпан. Плоть была слаба, оболочка из мяса и костей сдавала. Ноги заплетались, подкашивались. Дважды она спотыкалась и падала на колени в мутную воду. Рыча от бессилия, с трудом поднимала себя и бросала вперед, выжимала из измученного тела последнее, на что то было способно.
И вот по направлению воздушных потоков она поняла, что тоннель закончился.
Станция. Она чиркнула спичкой и огляделась. Лесенка совсем рядом. С трудом забравшись на перрон, она зажгла вторую. Здесь все по-прежнему. Та же картина, что потрясла ее в первый день. Потолок огромного зала прогнулся внутрь, словно вывернутый наизнанку купол. Какая силища нужна, чтоб через толщу породы передать импульс, способный мять бетон, как пластилин? Даже ее воображение отказывало.
Потолок рассекали глубокие трещины. Куски бетона и мраморной облицовки устилали ее путь. Хотя нет, это не мрамор. Как там говорил Машинист… керамогранит.
Там, наверху, дома сровняло с землей, а те, кто успел спуститься в подвалы, изжарились, как мясо в духовке, вспомнила она другие слова Машиниста, хоть с трудом могла вспомнить его самого. Припоминала только фуражку, с которой тот не расставался до конца.
Она не знала, где обитал этот человек, и уже собралась двигаться вдоль стены зала наобум, когда ее глаз, привыкший различать сто оттенков темноты, что-то уловил. Даже не свет, а его призрак, преломившийся десятки раз и потерявший девяносто девять процентов яркости. Глаз его не заметил, но мозг, повторно обрабатывая информацию, зафиксировал слабое коле-бание тьмы.
Она зажгла еще одну спичку. Прошла метров двадцать в том направлении и уже решила, что ей почудилось, когда впереди забрезжил знакомый зеленоватый огонек.
Она обходила огромные завалы из бетонного крошева. В воздухе витал сладковатый запах смерти. Они снесли всех мертвых в тупиковый тоннель, но доставать тела из-под метрового слоя бетона не было сил. Видимо, ему было наплевать на запах, раз он жил здесь. Или в его подсобке хорошая вентиляция.
Спичка погасла, осталось всего восемь штук. Надо дойти, иначе будет худо. У него в каморке должен быть и фонарь, и батарейки к нему. Это поможет ей выбраться отсюда — через лаз, которым она собиралась воспользоваться тогда. Когда он ей помешал.
Свет шел сквозь неплотно прикрытую дверь рядом с разгромленным киоском и схемой метро на стене. Она аккуратно, чтобы не скрипнуть, приоткрыла дверь, держа наготове оружие, которое ей самой казалось смешным, и оказалась в маленьком тамбуре, из которого вели две железные двери. Не раздумывая, она взялась за ручку левой.
И не ошиблась. Человек был тут, сидел за столом и, похоже, дремал. Подкрадываясь к нему сзади, она старалась двигаться неслышно, но первый же шаг по плиткам пола оказался неожиданно громким. Человек не шевельнулся. Она подошла ближе и, встав у него за спиной, занесла руку для единственного удара. И тут же опустила.
Он был здесь, но это была пустая оболочка. Мертв. Странно, но она не ощутила даже облегчения. Как будто ей уже не было дела.
Едва слышный писк донесся оттуда, где застыло на стуле неподвижное тело. Она отпрянула в сторону и через плечо покойника увидела бурую шевелящуюся массу на столе. Ее передернуло. Их было пять или шесть. Они облепили его голову, как живая шапка, и, отталкивая друг дружку, вгрызались в лицо, в шею. При появлении девушки они ощетинились, но добычу не бросили, уверенные в своих силах. А может, слишком жадные, они торопились съесть самое вкусное, пока не подоспела стая.
Полтора месяца назад такое зрелище убило бы ее на месте. Но медленное соскальзывание в ад, где каждый следующий круг лишь немного ужаснее предыдущего, подготовили ее. Все эти дни она жила с мыслью: «Это происходит не со мной». Поэтому и вела себя как героиня компьютерной «бродилки», которой управляешь, сидя за монитором в теплой квартире.
— Ах вы сволочи…
Чуть раньше ей на глаза попалась швабра в углу. Серые твари, опьяненные кровью, еще не поняли, что она представляет угрозу, а на них уже летел разостланный мешок из плотного по-лиэтилена. В такие они паковали тела, пока живых не стало для этой работы слишком мало.
Твари брызнули врассыпную, но по крайней мере четыре запутались. Им и пришлось расплачиваться за всех. Она била по ним, пока писк не прекратился, а конец швабры не покрыла густая, как томатный сок, кровь.
Только после этого она огляделась. В берлоге зверя не было ничего, кроме стола, стула, шкафа из ДСП и старого матраса. Да еще в углу темнела железная бочка, служившая примитивной печью. На столе стояла газовая плитка — полировка во многих местах была прожжена. Рядом лежал фонарик, именно он давал слабый свет.
Но доскональную ревизию она проведет потом. Сначала, продолжая осмотр с гаснущим фонарем, она заглянула в комнату напротив.
Кафельные стены, чистый цементный пол, плотно пригнанная дверь. Похоже на раздевалку с душевыми. Она поежилась, несмотря на теплый ватник. Откуда-то сверху шел воздух, температура которого была градусов на десять ниже, чем в метро. А потом она заметила мешки вдоль стен и поняла, для чего предназначалась эта комната. Холодильник. А еще она поняла, почему он держал ее в тоннельной сбойке, а не рядом с собой. Не хотел травмировать ее психику.
Она захлопнула дверь, истерически смеясь.
«А ты что ожидала там увидеть? Ангелов, играющих на лирах?»
Это было уже не страшно. И даже не интересно. Как в комнате страха, где точно знаешь, что вот сейчас из-за угла выскочит пластмассовый скелет с лампочками вместо глаз. Она плакала и смеялась, гадая, какие еще аттракционы приготовила ей судьба.
Затем истерика прошла, она сумела взять себя в руки и даже осмотреть ящики стола и шкафы. Как она и предполагала, еды не было. Только немного чая и солонка. Всю человеческую пищу он отдал ей. Еще, к огромному облегчению, там оказалось шесть пальчиковых батареек и десяток декоративных свечек из ларька.
Подумав, она подняла с пола пистолет, обтерла его краем пледа, которым укрывался человек. Пистолет Макарова, который она узнала по фильмам, еще пах порохом. В обойме был еще один патрон.
Настя не собиралась оставаться здесь и уж тем более ложиться на этот вонючий матрас. Она покинет это место, как только утолит голод.
Вода в помятой кастрюле на газовой плитке быстро вскипела. Вскоре варево из грызунов было готово. Поев мяса, которое на поверку оказалось похожим на крольчатину, она взяла со стола тетрадь и с трудом разлепила страницы. Часть текста было не прочесть, но ей и не требовалось. С безразличным интересом она читала дневник мертвеца, который считал себя ее спасителем. Мертвецом он стал еще до того, как засунул ствол себе в рот и нажал на спуск.
