Оглавление
Остров встретил нас свистом ветра и визгом полудиких свиней. Возможно, это были те самые, наши прадеды-мореплаватели, обращенные Цирцеей. Тощие и бурые, они окружили лагерь и пытались добраться до мешка с сухарями. Жбан думал-думал, а потом взялся за топор и веревку. Прогонявшись два часа по берегу за особенно прытким кабаном, он приготовил свинину на ужин. Свинина оказалась жесткой – видно, Цирцея давно не потчевала кашей своих любимцев.
Ветер посвистывал в скалах. Сухие пучки травы, козьи тропы без коз да полуразвалившаяся хижина – вот и все, что мы нашли на острове. В развалинах обнаружился глиняный горшок с зерном. Кое-какие зернышки уже проклюнулись и из них тянулись бледные, лишенные корней ростки. Мы проспорили над горшком до захода. Обжора-Жбан говорил, что надо брать, а Мудрый Филин поминал недобрым словом Цирцею и вчерашнего кабана. В конце концов оставили горшок лежать, где лежал. В последних лучах заката Мудрый Филин бродил по обнаружившейся за домом помойке, искал черепки. Он помешан на краснофигурной керамике, но так и не нашел пока ни одной целой вазы. Мы обошли черный прямоугольник свиного загона. Огораживающие его жерди высохли и стали хрупкими, как тысячелетний пергамент. В дальнем углу нашлось корыто с остатками каши. Жбан жадно облизывался, однако даже ему хватило ума не лезть к колдовскому зелью. За пятьдесят лет магия могла и не выдохнуться целиком.
Спустившись обратно к морю, мы обнаружили, что Рыбий Царь опять сидит на корточках у воды и беседует с корюшками. Не знаю, что они ему наговорили, но, встав и как следует отряхнув кожаные штаны, безумец предупредил нас, что грядет буря. Надо было либо пережидать ее на острове, в компании свиней, либо заводить мотор. Солярка кончалось, а до следующей заправки надо было переть еще дней десять.
Корыто наше ржавое и напоминает миниатюрную копию нефтяного танкера. Так утверждает Мудрый Филин, а по мне – обычная сторожевая канонерка, разве что пошире и почти без надстроек. Кормовое орудие у нас клинит, по левому борту каждые два дня открывается течь, но на заходе она обычно зарастает. Бочки с соляркой стоят прямо на палубе, к полудню они нагреваются, и от них невыносимо несет плавящимся гудроном.
Рыбий царь подмигивает левым глазом – то ли тик, то ли это он так веселится.
- Буря, скоро грянет буря!
Я неохотно спускаюсь в каюту и достаю бурдюк. Это предпоследний. Можно, конечно, и на острове переждать, но что-то мне там не нравится.
- Воля капитана – закон, - говорит Филин, провожая меня сумрачным взглядом. – И все же, Мак, не очень-то ими разбрасывайся. Паллада твоя еще хрен знает, когда объявится, а с солярой у нас полный кирдык.
Мак – это сокращение от моего полного имени. Меня назвали в честь отца, которого я никогда не видел. Говорят, он сорвался с места лет двадцать назад, еще до моего рождения, и, как и мы сейчас, ушел в плавание. Мать до сих пор не может простить этого деду. Развешивая белье во внутреннем дворике, она, сгорбленная, сухая, поседевшая прежде времени, все косится на окно дедовской комнаты и шлет ему сквозь зубы проклятья.
- Чтобы тебя поразила Лисса-безумие и Лхаса-бессилие, - бормочет она, забывая, что дед давно уже обезумел и обессилел.
Когда-то он был героем. Точнее, мог бы им стать.
Сидящий на ступеньках крыльца слепой старик – глаза его не видят, но слух за долгие годы обострился до удивительной тонкости – усмехается и шепчет:
- Ты не права, женщина. Твой муж все равно ушел бы на поиски отца, хотя сейчас это, конечно, просто жест отчаяния. И, кстати, Лхаса – отнюдь не богиня, а город в Тибете.
Слепой старик – единственный, кто знает правду. То, что должно было быть.
***
Бурдюк оказался с подвохом. Мотор с грехом пополам заработал, но винт почему-то завертелся в обратную сторону. Так мы и пошли задним ходом, толстой гузкой рассекая волны, как выжившая из ума черепаха.
- Нет, ты скажи, - допытывался Филин, с удобством разлегшийся на палубе и созерцающий звезды, - скажи, какой дурак додумался назвать это корыто «Арго»?
Я плюнул в маслянистую воду и пожал плечами.
- В лучшем случае это какая-нибудь «Ламия», благо оба хромоноги и оба волочатся прямехонько в Аид.
- Не каркай, - недовольно откликнулся Жбан, сидящий на бухте каната и поглощающий что-то неприятное и дурно пахнущее. – Мак знает, что делает.
- Мак-то знает, - жизнерадостно отозвался Филин, - вот и Рыбий Царь знает, что делает, беседуя с вяленой треской. Все мы в своем роде знатоки.
За Царя я обиделся. Сумасшедший или нет, он был моим другом с тех пор, как мы еще бегали голышом по соленым пляжам Итаки и собирали гальку и ракушки.
- Царь всегда верно предсказывает непогоду. Он знает течения. Когда мы связались с Харибдой, кто нас вытащил, а? Если хочешь полюбоваться на кого-нибудь бесполезного, лучше глянь в зеркало.
Филин фыркнул и поднял руки кверху:
- Сдаюсь. Мак, защитник униженных и обездоленных. Ты всегда был так добродетелен или только с тех пор, как тебя послала Навсикая?
В сердце кольнуло, как и всякий раз, когда я слышал имя феакийки. Развернувшись, я был уже на полном ходу и в боевом угаре, когда между нами вклинился Жбан.
- Ну, подеритесь еще, подеритесь, - пропыхтел он, изо всех сил отпихивая меня от Филина, - мало нам неприятностей.
Я оттолкнул Жбана и вернулся к поручням.
- Лень руки об тебя пачкать.
Филин довольно захихикал, и к нему тут же присоединился Рыбий Царь. Этот всегда был готов посмеяться.
Тарахтел мотор, воняло соляркой, за бортом плескалось чернильное море, квохтал и попукивал от смеха Царь. Обычная ночь обычного дня.