Ирина Мельникова «Дрянь такая!»

Глава 1

Дождь, дождь, дождь! Два дня подряд дождь! И – кажется, никогда не проглянет солнце, не высохнут лужи, газон примется чавкать под ногами, как губка, а твой единственный ребенок будет часами сидеть за компьютером или скулить, выводя тебя из терпения:

– Мамочка! Ну мамочка! На пять минут! Погуляю с Редбоем, а? Только до ворот и обратно!

Но мамочка знает, во что превращаются эти прогулки с Редбоем! Именно мамочке придется вывозить эту грязь, что принесут с собой ее ненаглядная дочь и ее ненаглядная собака. Редбоя надо будет купать, дочь заставлять принять ванну, в первую очередь для профилактики простуды, потому что оба явятся с прогулки по уши грязные и мокрые. Но у Татьяны тут же найдется масса убедительных отговорок, у меня же доводов несравнимо меньше... Ну не хватает у меня настойчивости и решительности поставить Таньку на место. А может, терпения? И я отступаю с угрозой:

– Учти, свалишься с температурой, в аптеку не побегу!

Но для Таньки это пустой звук, она знает, что мать у нее отходчива. Слишком отходчива, и, возможно, поэтому меня используют все кому не лень. Сама я этого как-то не замечаю, но моя лучшая подруга беспрестанно твердит мне, что я бесхребетная, что все сели мне на шею и ножки свесили. Иногда я задумываюсь над ее словами и даже нахожу в них определенный резон, но совесть не позволяет мне отказать человеку, если он находится на грани отчаяния, если ему тоскливо или просто некому пожаловаться на некоторые печальные обстоятельства. Людмила называет меня вселенским жилетом и палочкой-выручалочкой, хотя сама не прочь поплакаться в эту самую жилетку и попросить помощи у безотказной «палочки-выручалочки».

Дочь и собака устраивают небольшую кучу-малу в прихожей. Редбой рвется на улицу, а Татьяна никак не может застегнуть поводок на ошейнике. Без поводка его никак нельзя выпускать, все клумбы перетопчет, почему-то они особенно для него привлекательны. Он роет в них норы, заталкивает туда лохматую морду и шумно фыркает... Что тут поделаешь! Такова порода! Рыть, откапывать, загонять!

Грохот в прихожей, сопровождаемый пронзительным визгом, не понять, кто визжит громче, дочь или ее собака, отвлекает меня от размышлений. И я бросаюсь на шум.

Так и есть! Своротили на пол подставку, а вместе с ней цветочный горшок с фикусом. Горшок большой, в него входят два ведра земли, поэтому звона не было, только грохот.

Танька сидит возле обломков на корточках и рыдает, а Редбой уже елозит носом по паркету, разгребает кучу земли лапами, словом, весь в работе...

Я останавливаюсь в растерянности, не зная, с чего начать: то ли успокаивать дочь, то ли лупить собаку, то ли отнестись к этому безобразию философски и отправиться на кухню за совком и веником.

– Когда-нибудь я его убью! – говорю я и хватаю юркого мерзавца за ошейник. – Кому я говорила, что фокстерьер в доме – сплошное наказание?

Впрочем, Татьяна это слышит не впервой, но на всякий случай плакать начинает громче. Лицо у нее все в грязных разводах, и я приказываю, стараясь, чтобы голос звучал как можно строже:

– Живо в ванную, а потом чтобы навела порядок в прихожей! А я погуляю с Редбоем.

Проказливая, с весело торчащим хвостом скотина поднимает голову, комья земли застряли в жесткой шерсти, маленькие глазки возбужденно блестят, как же, добился своего. Я обзываю его «паразитом», но это не производит на него никакого впечатления. Редбой, как и все в этом доме, знает, что мои угрозы ровно ничего не значат. Поэтому он презрительно фыркает и отворачивается.

Татьяна, наоборот, не отворачивается, а жалобно смотрит на меня. Разводов на лице прибавилось, губы плаксиво кривятся. В этом весь трюк, и все же я не могу смотреть, когда моя дочь плачет.

– Мамулечка! Я все уберу. Вот только вернемся с прогулки и все-все уберем, до последней крошечки!

Татьяна молитвенно складывает грязные ладошки, а Редбой усаживается рядом и, высунув язык, крайне преданно смотрит на меня. На лохматой морде ни капли раскаяния. Что ж, этот спектакль мы видели не раз, в нем известны все исполнители. Я даже не предполагаю, а знаю, что, воплоти я свои угрозы в жизнь, спокойствия в этом доме не прибавится. Редбой все равно найдет способ, как мне отомстить. В прошлый раз это были мои любимые кроссовки, в которых я бегаю по утрам. Мерзавец полностью разгрыз у них задники, недавно пострадала моя шляпа, которую он гонял по комнатам в наше отсутствие, а еще раньше изорвал в клочья новый справочник по цветоводству, который я с таким трудом отыскала в одном из магазинов на окраине города. И все это как следствие моих попыток хоть как-то приучить эту бестию к порядку.

Нет, это было самой большой ошибкой в жизни – позволить Сергею подарить Таньке на день рождения щеночка. Но разве я предполагала, что трогательный белый, с черными пятнами и рыжей мордочкой комочек с Сережину ладонь, не больше, превратится в наглое и проказливое создание. Сейчас ему восемь месяцев, и вот уже два из них подряд муж обещает отдать его в особую школу для собак, где ему, в чем я сильно сомневаюсь, должны привить хорошие манеры. Перспектива, конечно, радужная. Сережа и Таня свято верят, что через месяц наш Редбой превратится в образцово-показательную собаку, начнет участвовать в собачьих выставках и украсит свою грудь медалями. Но пока медалью надо награждать меня за бесконечное терпение и ангельскую выдержку...

Дочь и собака не сводят с меня глаз. Они не могут знать, какие мысли бродят в моей голове, поэтому на всякий случай оба принимают скорбный вид. Бедные, как их обижают в этом доме, не пытаются понять и войти в их непростое положение. К тому же в глазах у пса появляется то самое выражение, следствием которого всегда является лужа на полу, если не хуже... Но обычно он отводит на раздумья о судьбе пола минут пять, не меньше.

И я быстро прикидываю в уме. Если оба безобразника сейчас же уберутся на улицу, то мне хватит времени привести в порядок прихожую, пересадить фикус, приготовить жаркое на ужин и навестить Римму. Она просила забежать, что-то у нее не клеится с романом, и она по этому поводу переживает. Вчера звонил издатель, интересовался, когда она с ним покончит, но у мадам писательницы, как всегда, не у шубы рукав...

Я смотрю на часы. На все про все у меня два часа времени. Дай бог, чтобы у Людмилы случился какой-нибудь аврал на работе и она задержалась. Только это вряд ли произойдет. Авралы обычно случаются у меня, и с завидным постоянством, двадцать пять раз в сутки. И все их надо вовремя разрулить: погасить пожар в зародыше, перевести стрелки в другом направлении, вытравить споры грядущих проблем... Помирить, успокоить, предотвратить, не позволить, найти выход... И при этом, не теряя контроля над ситуацией, остаться милой, заботливой, любящей женой и матерью, дочерью и подругой...

– Ладно, валяйте! – соглашаюсь я с подобающим выражением на лице. Надеюсь, Татьяна поймет, на какие жертвы я иду ради нее. Но она, похоже, не понимает.

– Мамуля! – кричит она и в припадке восторга целует Редбоя в лохматую морду. – Ты лучшая на свете мама!

Татьяна вскакивает на ноги и хватает Редбоя за ошейник. Пес упирается и пытается вернуться к вожделенной кучке земли. Кажется, он и впрямь настроен превратить ее в туалет. И даже огрызается, паршивец, когда я прихожу дочери на помощь. Но поводок пристегнут, и парочка негодников стрелой вылетает в двери. Я успеваю подхватить телефон, его чуть не постигла участь фикуса, и неподдельно радуюсь этой маленькой удаче. На прошлой неделе Редбой расколотил третий по счету аппарат, и мне просто повезло, что на этот раз на его месте оказался мой любимый фикус.

Я смотрю в окно. Редбой таскает мою дочь по газонам. Поводок натянут. И впрямь пограничник Карацупа в дозоре вместе с верным Ингусом, как метко заметил мой брат Дима, месяц назад побывавший у нас в гостях.

Некоторое время я наблюдаю за ними: оттягиваю счастливый момент уборки. Затем ставлю телефон на место и нагибаюсь за фикусом. У моей мамы до сих пор растет в деревянной кадке его собрат, который помнит меня еще маленькой девочкой. Рядом с ним меня ставили в угол, его же я подкармливала отвратительным рыбьим жиром, которым мама исправно пичкала меня в детстве. Я наловчилась сливать его в кадку. Фикус от этого, видно, рос как на дрожжах и вскоре заполнил собой чуть ли не всю комнату, тогда его подкоротили и отвезли в деревню к бабушке. Но там он стал быстро чахнуть, и фикус вернули на родину.

К тому времени мои родители получили четырехкомнатную квартиру, и поначалу он восполнял недостаток мебели. А потом и вовсе стал полноправным членом нашей поредевшей семьи: сначала ушел отец. Бросил мать ради молодой вдовушки. Затем нас покинула старшая сестра, выскочила замуж за геолога и укатила в Иркутск. Вскоре после ее отъезда мой брат ушел в армию, отслужил два года на границе в Амурской области, поступил в пограничное училище и доблестно защищает рубежи нашей Родины то в Карелии, то в Забайкалье, а теперь и вовсе в Таджикистане. Маме он пишет бодрые письма, радостно повествует о прелестях этого горного края, свежем воздухе, прекрасном климате и своем великолепном здоровье...

Мама – человек доверчивый и убеждена, что Димка служит в какой-то особой части, где царит полное взаимопонимание и дружба с местным населением. А все эти жуткие рейды по горам, перестрелки с нарушителями границы и захваты караванов с наркотиками – все это удел других пограничников, лично ей незнакомых.

Самым трудным оказалось скрыть от нее ранение Димы. Он три месяца провалялся в госпитале в Душанбе. Первый месяц не мог даже ручку в руке держать, и мне приходилось вдохновенно врать, что его, как особо отличившегося офицера, отправили обмениваться опытом в какую-то жутко далекую африканскую страну, где почту перевозят на слонах, поэтому письма доходят не раньше чем через два месяца.

Мама верила в эту ахинею и с гордостью рассказывала подружкам, как ее Димочка лихо передает свой опыт африканским пограничникам... А я все три месяца жила как на иголках, опасаясь, что мое вранье вот-вот раскроется, если кто-то из сослуживцев Дмитрия по доброте душевной сообщит маме о состоянии ее сыночка. По этой причине я перехватила письмо начальника погранотряда, в котором он послал на имя родителей вырезку из армейской газеты, где подробно описывался подвиг брата. Дима с небольшой группой пограничников несколько часов удерживали горный перевал, перекрыв единственный путь отступления крупной и вооруженной до зубов группе контрабандистов...

Я тупо уставилась на стебель с десятком листочков. Два из них были нежно-зеленого цвета, трубочки, в которые они были свернуты, только-только распустились. Растение надо было немедленно спасать. Год назад я подобрала его на свалке, которую устроили на пустыре в двухстах метрах от нашего поселка. На нем оставались два листочка с изрядно пожелтевшими краями, а в остальном фикус смахивал на сухую хворостину. Не знаю, как бы мне удалось возродить его к жизни, если бы я вдруг не вспомнила о живительной силе рыбьего жира.

Фикус долго чах, не желал пускать новую листву, Танька жаловалась, что от него отвратительно воняет, но где вы встречали рыбий жир с нежным запахом? Сережа деликатно помалкивал, но в один прекрасный день спросил, нельзя ли его переставить на балкон. Однако сквозняк вреден всем живым организмам, и я уже подумывала, не свезти ли фикус к маме. А весной он внезапно пошел в рост, выпустил один лист, затем второй, а за три месяца выгнал аж десять листьев и стал более-менее походить на декоративное растение. Почву я заменила, рыбий жир сделал свое дело, а его остатки я скормила Редбою. В отличие от моих домашних щенку он пришелся по вкусу, но дня два от него несло протухшей треской сильнее, чем от фикуса, и Танька категорически отказывалась с ним гулять: негодник по любому случаю лез к ней целоваться.

Всем этим размышлениям я предавалась, не давая рукам скучать. Спустилась в подвал, там у меня на всякий случай хранились несколько цветочных горшков разных размеров. С такой собакой, как наша, этот запас вполне оправдан. Фикус занял свое место на подставке. В новом керамическом горшке он смотрелся совсем не плохо, но стоило, наверное, подумать о переселении его в деревянную кадушечку. При падении с высоты она не разлетается на миллион черепков.

Уборка прихожей заняла гораздо больше времени, чем я предполагала. К тому же я все время с опаской поглядывала в окно, чтобы не пропустить мгновения, когда дочь и Редбой соизволят закончить прогулку. Но она, похоже, затянулась надолго. Погода вняла многочисленным просьбам трудящихся и прочего населения, дождь прекратился, в разрывах облаков проглянуло ослепительно голубое, словно весенние цветы, небо. От газона парило, петунии на клумбах поднимали к солнцу поникшие под дождем головки, расправляли лепестки. Татьяна и Редбой развалились на лавочке возле декоративной горки, сплошь заросшей цветами. Пес курился, как Ключевская сопка.

Я представила, какие ароматы сейчас витают в воздухе. Я имею в виду совсем не тот запах, который издает мокрая псина. Им сейчас наслаждалась Татьяна. Меня прельщает другое, ради чего я и живу в загородном доме, хотя забот здесь во много раз больше, чем в городской квартире. Но там и запахи другие: пыли, бензина, расплавленного от жары асфальта... Я с тоской посмотрела на ведро с грязной водой и тряпку в своих руках. Чем я занимаюсь, на что трачу время, вместо того чтобы выйти на балкон и вдохнуть этот одуряюще свежий воздух, настоянный на запахах мокрой травы, парном – земли, медовых ароматах алиссума, петунии и чуть горьковатом – шафранов?

Конечно, я могу позвонить и пригласить Тамару. Домработница бывает у меня через день, сегодня она у Риммы. Но та ждет каких-то важных гостей, которых к ней привезет издатель, поэтому забот у Тамары выше головы. Того гляди обратятся ко мне за помощью, потому что в последний момент выяснится, что именно моих рук не хватает, чтобы навести последний глянец. Но пока таких сигналов не поступало, и я с чистой совестью отправилась сначала в душ, а потом на кухню.

И тут зазвонил телефон. Конечно же, это Сережа. Я всегда точно знаю, что звонит именно он, а не кто-то другой. Не ошиблась и на этот раз.

– Нюша, – раздался его голос в трубке, и я, как это бывает всякий раз, когда слышу голос мужа, засмеялась. Причем я совсем не обижаюсь на «Нюшу», хотя у соседки через дом от нас так зовут кошку. – Отчего веселимся? – деловито спросил муж.

Ну как ему объяснить отчего? Скорее оттого... Оттого, что я люблю его и мы славно провели ночь в своей постели и сегодня, и вчера, и позавчера... Оттого, что он так здорово целуется... Оттого, что он самый замечательный мужчина на свете... Оттого, что выглянуло солнце... Оттого наконец, что он позвонил, когда я этого не ожидала.

– Нюша, – сказал строго Сережа. Он знает, только так меня можно заставить говорить о серьезном, – не сердись, но я сегодня не приеду на обед. Меня срочно вызывают на севера. Нужно будет до самолета подработать кое-какие документы. Приготовь мне дорожный комплект и два костюма: светлый и серый в полоску, остальное – как обычно. В семь вечера я заеду за вещами.

– Надолго уезжаешь? – Настроение у меня упало. И Сережа понял это по моему голосу.

– На недельку, не больше. Успокойся, – голос его звучал ласково. Я представила, как он улыбается... Господи, дорого бы я дала, чтобы он сейчас оказался на кухне. Уж я бы своего не упустила.

– Я боюсь, что ты снова явишься к самому отъезду, – сказала я ворчливо. – Опять будем собираться впопыхах, а потом неделю дуться друг на друга, потому что в спешке я обязательно что-нибудь забуду. Или у тебя в который раз поменяются планы.

– Нет, не поменяются, – заявил он твердо. – Сказал, на неделю, значит, на неделю, и ни днем больше.

– Ладно, не сердись, – опять засмеялась я, – все соберу и приготовлю, как просишь. Но только Римма обидится. Ты забыл про гостей?

– Нет, не забыл. Я ей позвоню, извинюсь. Надеюсь, ты повеселишься за меня и за себя. Только смотри, американцы – хлопцы шустрые! Не заметишь, как влюбишься!

– Сережа! – произнесла я с укоризной. – Во-первых, я – патриотка, во-вторых, у меня уже есть хлопец русского производства.

– И как этот хлопец? Ничего себе?

– Ничего? Как ты смеешь такое говорить? – притворно ужаснулась я и произнесла громким шепотом такое, отчего пришел черед ужаснуться ему.

– Нюша! Надеюсь, Татьяны нет рядом?

– Нет ни Татьяны, ни этой лохматой заразы. Вовсю наслаждаются летом.

– Понятно! Опять что-то натворили? – догадался по моему слишком жизнерадостному тону Сережа. И заспешил: – Прости, нет времени на разговоры. Меня ждут на совещании. Но я тебе перезвоню... – Он отключил телефон, и я некоторое время слушала короткие гудки, хотя знала, что в ближайшие два часа звонка не дождусь: ровно столько продолжались совещания в его конторе.

Но только я называю его организацию «конторой». На самом деле это – представительство крупнейшего в России Таймырского медно-никелевого комбината, расположенного за Полярным кругом, где десять месяцев – зима, остальное – лето. Продукция его идет нарасхват, как внутри страны, так и за рубежом. Сережа говорит, что подобных комбинатов во всем мире раз, два и обчелся, а он знает, что говорит. Мой муж вот уже пять лет возглавляет представительство Таймырского комбината, поэтому и крутится как белка в колесе, и дома живет меньше, чем в командировках.

Но я его прощаю, потому что всякий раз, когда он возвращается домой, мы переживаем свой очередной медовый месяц, и это компенсирует многое. И лишь по одной причине, чтобы не тосковать о нем, я занимаюсь массой дел, которые выгодны прежде всего тем, кто ими не хочет заниматься зачастую из-за собственной неповоротливости, несообразительности, а бывает, из-за откровенной лени; тем самым я заставляю быстрее течь время, которое словно останавливается, когда Сережа уезжает от нас с Танькой.

Один раз в неделю я работаю в поселковой библиотеке. Поселок – комбинатовский. Здесь живут сотрудники представительства и пенсионеры, отработавшие на северах по двадцать и больше лет. Дома выстроены по особым проектам, но очевидного дисбаланса в застройке не наблюдается, что так характерно для подобных поселков, выросших вокруг города в последние десять лет. Здесь нет восточных дворцов и боярских теремов, нет уродливых железобетонных мавзолеев и кирпичных псевдоготических замков...

В нашем поселке выросло уже больше двух сотен скромных двухэтажных коттеджей, деревянных или кирпичных по выбору хозяина. Но в каждом имеется сауна и бассейн, подземный гараж на две машины и хозяйственные постройки во дворе. Северяне большие любители натурального хозяйства. Поэтому по утрам нас будят крики петухов, звон молочных струй о дно подойников и рожок пастуха, собирающего местных буренок в стадо.

Но у нас, наверное, единственный в поселке дом на два хозяина и по сравнению с другими маленький общий с Риммой огородик, где растут в основном лук, редиска, необходимая для стола зелень да клубника, под которую отведено несколько грядок. Но большую часть того же общего двора занимают цветники и посадки декоративных кустарников. Сада у нас нет, но часть усадьбы находится в лесу, пихты и березы растут прямо за домом, а лесными цветами и папоротниками заросли все полянки между деревьями.

Идея общего двора и огорода принадлежит Римме. Ее прямо-таки хлебом не корми, дай посидеть между грядок, полюбоваться торчащими из земли острыми, как копья древних воинов, стрелками лука, кучерявой петрушкой, зонтиками укропа. Она любит сорвать листик мяты или сельдерея, размять его в пальцах и вдыхать этот запах, от которого, как она уверяет, пропадают головные боли, а мозги настраиваются на творческий лад.

Я ей не перечу. Вывожу в коляске во двор и оставляю в беседке, на полянке или между грядок. Она сидит в широкополой шляпе под кружевным зонтиком. Его изготовили на заказ по картинке из модного журнала начала прошлого века. Впрочем, сама Римма тоже напоминает мне дореволюционную даму, нечаянно попавшую в наше время. Тонкие черты ее лица безупречны, взгляд слегка высокомерен, но не из-за вздорности характера, отнюдь нет. Так она смотрит на незнакомых людей, потому что более всего на свете боится, что ее примутся жалеть.

Вот я и подошла вплотную к тому, чтобы рассказать, кто такая Римма и почему наш дом имеет два хозяина. Хотя понятие это весьма относительное. По сути, мы одна большая семья. Не совсем обычная, не совсем привычная, но все-таки семья. И я не стыжусь, когда, представляя Римму, говорю: «Это первая жена моего мужа, а я – вторая».

Глава 2

Вот уже пятнадцать лет Римма – инвалид. У нее нелады с позвоночником, после того как она попала в камнепад на Кавказе. Дело в том, что когда-то она работала инструктором по горному туризму, водила группы на Эльбрус, помогала осваивать азы альпинизма новичкам. Ей было тридцать пять, Сереже – двадцать два, когда они встретились в Теберде, и мой будущий муж влюбился в нее сразу и бесповоротно. Его не смущала приличная разница в возрасте и то, что у Риммы было двое детей от первого брака. Ее первый муж погиб при восхождении на высочайшую вершину Тянь-Шаня – пик Победы.

Римма, как я уже говорила, поразительной красоты женщина. Она знает себе цену и даже сейчас, прикованная к коляске, не теряет своего достоинства и бодрости духа. К моменту знакомства с Сережей у нее уже был мужчина, за которого она собиралась замуж, начальник альпинистского лагеря, поэтому ухаживания Сережи она не воспринимала серьезно. В порядке вещей, что туристы частенько влюбляются в своих инструкторов. Но Сережа стал исключением из правил. Он не был навязчив, не лез на глаза, не допекал Римму признаниями в любви, но так как отпуск у него был, как у всех северян, полгода (в то время он уже работал технологом на комбинате), эти полгода он, естественно, провел в лагере, тем более что путевки в то время стоили сущие пустяки.

Словом, к концу сезона он сделал Римме предложение, а она, к всеобщему удивлению, его приняла. Сказалось, видно, сногсшибательное обаяние Сережи, которое способно растопить даже самое каменное сердце. «Что ж, попробуем, – ответила ему Римма, – но распишемся только тогда, когда я сама скажу об этом!» Через год они расписались, а еще через полгода у них родился Миша.

А еще через полтора года Римма вырвалась на любимый Кавказ и на первом же маршруте попала со своей группой в обвал. Возможно, потеряла сноровку и не заметила опасности, возможно, это было простым стечением обстоятельств, я не могу о том судить, потому что знаю об этой трагедии только со слов Сережи. Сама Римма предпочитает об этом не рассказывать, а я не лезу с расспросами, потому что в тот день мир для нее рухнул, а жизнь разделилась на две половины: до и после катастрофы. Ее туристы отделались испугом и незначительными травмами, но Римме, которая шла первой, досталось больше всех. Когда ее извлекли из-под камней, врач лагеря вызвал вертолет, не слишком веря в то, что Римму довезут до Нальчика живой.

Но она выжила, перенесла два десятка операций, пять лет лежала без движения, и Сережа делал все, чтобы поднять ее. Трое детей, один из них совсем еще маленький, и все на одних руках. Родителей его и Риммы уже не было в живых, и поэтому ему приходилось крутиться самому. Няньки, сиделки, дорогие лекарства, операции – все это требовало уйму денег. К тому же Север не совсем подходящее место для подобных больных. Но Сереже пошли навстречу и предложили работу в представительстве комбината, а через пять лет он стал его руководителем. Денег он стал получать несравнимо больше, к тому же комбинат начал строительство поселка, и вскоре все семейство Родионовых переехало в новый коттедж. К тому времени в здоровье Риммы наметились улучшения, она стала сначала с посторонней помощью, а затем и сама садиться в постели. Сережа заказал, и ему привезли из Германии навороченную коляску для инвалидов.

Но через пять лет после трагедии Сережа встретил меня... Я с трудом перевела дыхание... То были самые сложные дни в моей жизни, хотя и очень счастливые. Но сейчас мне не хотелось бы об этом вспоминать, потому что тогда я окончательно забуду о тех делах, которые мне предстоит сегодня выполнить. Я опять посмотрела на часы, видно, придется отложить встречу с Людмилой или перенести ее на завтра. Я не могу лететь сломя голову, чтобы успеть попить кофе с подругой, когда мой муж уезжает в командировку. Первым делом я должна собрать ему вещи и приготовить ужин. Если он заедет домой в семь вечера, а его рейс в одиннадцать двадцать пять (часы отлета и прилета я знаю наизусть), то остается с часок времени, чтобы неспешно поужинать и обсудить кое-какие дела, которые я намерена решить перед нашей поездкой в Грецию.

Но об этой поездке я тоже подумаю чуть позже. Сейчас я должна полностью сосредоточиться на неотложных делах. Я выглянула в кухонное окно, оно выходит аккурат на лес. Таня и Редбой суетились возле шалаша, который мы с Сережей выстроили для дочери в позапрошлое воскресенье. Теперь это ее любимое место. В солнечную погоду она торчит там с утра до вечера, там у нее на удалении от взрослых собственный мирок. Сейчас она занималась тем, что вывешивала на просушку пострадавшие от дождя коврики и старое байковое одеяло. Несколько кукол отдыхали на пеньке, прямо на траве валялись коробки с кукольной посудой и мебелью...

Я отошла от окна. Что-то мешало мне сосредоточиться. И я сама не могла понять, что именно. Но с самого утра во мне жило какое-то мрачное предчувствие, словно должно было произойти что-то нехорошее, крайне гнусное, хотя никаких предпосылок к этому не проглядывалось. Я старательно отгоняла мысль, что это связано с Сережиной командировкой. Он постоянно летает на самолетах и вертолетах, и я всегда переживаю, пока не получу от него сообщения, что с ним все в порядке.

Я сконцентрировала свое внимание на собственных ощущениях. Нет, это не по поводу командировки. И с вечеринкой у Риммы тоже никак не связано. Людмила? Ну поворчит, что у меня семь пятниц на неделе, так разве это впервые?

Все! Хватит! Я решительно подступила к холодильнику и вытащила из него кусок мяса, которое требовалось разморозить. Затолкала его в микроволновую печь и включила ее. Над ней поднялся синеватый дымок, печь жалобно пискнула и отключилась.

Вплоть до этого события день казался мне вполне сносным. И если бы микроволновка не пыхнула дымом и не сгорела, я бы считала его таковым и дальше. И все же я попыталась себя убедить, что и разгром в прихожей, и происшествие с микроволновкой не являются предвестниками грозных бед и трагедий. Над нашим домом продолжало сиять солнце, погода за окном была прекрасной, жара благодаря дождям не допекала. Судя по термометру, на улице было около двадцати пяти градусов тепла, самая комфортная для меня температура.

Я вытащила мясо из микроволновки и положила его в миску, чтобы продолжить процесс оттаивания естественным путем.

Татьяна все еще была поглощена наведением порядка в своем «домике», и я представила, сколько будет недовольства, если я оторву ее от любимейшего занятия. К тому же какое-то время я смогу отдохнуть от собаки, вечно снующей у меня под ногами и тыкающейся носом куда попало. Вот они, издержки дурного воспитания. Фокс, конечно, знает свое место и понимает некоторые команды, но терпения у него хватает на пару минут, не больше.

Сейчас он, похожий издали на большую щетку от швабры, то катается от избытка чувств по траве возле шалаша, а то вдруг принимается резво работать лапами, докапываясь до одной ему известной добычи. В мире царили тишина и покой, и их не могли разрушить даже в десять раз большие неприятности, чем те, что произошли сегодня.

Я открыла окно и окликнула Таню. Дочь повернула ко мне сияющую мордашку. Она у нее была абсолютно чистой, грязные разводы исчезли, глаза радостно блестели.

– Мама, я не хочу кушать, – возвестила она, заметив мой светлый лик в окне, – а для Редбоя передай сюда корм. У него здесь есть миска.

– Ты собралась насовсем переселиться в свой шалаш? – весело поинтересовалась я. – Пищу будешь готовить на костре, а спать прямо на земле?

– Нет, – покачала головой Таня, – я хочу устроить настоящее индийское жилище. Миша обещал мне помочь, когда вернется с тренировки. Смотри, какую книгу я нашла! – и она помахала мне книжкой в желтой обложке.

Я улыбнулась. История повторяется. Когда-то именно эта книга, «Маленькие дикари» Сеттон-Томпсона, заставила нас строить точно такие же шалаши, или «типи», как называют свои жилища индейцы. Мы старались во всем копировать жизнь юных героев книги, правда, не все получалось...

– Кто-то обещал мне помыть машину, – крикнула я в окно. – Дождь прошел – самые хорошие условия для выполнения обещания!

Танька по своему обыкновению страдальчески закатила глаза, но потом на ее мордашке появилось хитрое выражение, и она тут же превратилась в пай-девочку. Эта барышня знает, что не стоит пререкаться, иначе я прекращу ее возню в шалаше и отправлю выполнять обещанное. За чем, за чем, но за этим я слежу строго. Дал слово, сдержи его! Это во мне сидит с детства. В нашей школьной компании терпеть не могли болтунов и обещалкиных.

– Ну мамуль! – заныла дочь. – Миша через час приедет, отгонит машину на автомойку.

– Ладно, договорились, – отвечаю я. Действительно, это лучший вариант, потому что я никуда уже больше не спешу.

Но об этом надо непременно сообщить Людмиле. С соответствующим выражением лица я беру телефонную трубку и набираю номер ее сотового. Но «абонент временно не отвечает или находится вне зоны действия сети». Я смотрю на часы. И как я забыла. Сейчас Люська у косметолога, поэтому телефон отключен. Она очень серьезно относится к своему внешнему виду и то и дело поругивает меня, потому что я вечно не могу найти времени на то, чтобы заняться собой. Нет, я исправно бегаю по утрам, делаю зарядку, купаюсь в озере, но этим можно заниматься, как говорится, не отходя от кассы: и лес, и озеро в пяти минутах ходьбы от дома. А на всяческие процедуры следует ездить в город, но мне жаль терять время на поездки, они занимают почти два часа в оба конца. Зачем выбрасывать из жизни ежедневно два часа, когда их можно потратить на что-то более полезное.

Я уже сказала, что один раз в неделю целый день занята в поселковой библиотеке. Она действует на общественных началах, а фонд ее полностью состоит из книг, подаренных жителями поселка. Двухэтажное просторное здание принадлежит комбинату. Для нас это своеобразный клуб, потому что в поселке нет ни школы, ни кинотеатра, ни спорткомплекса, ни дома творчества для детей... Все это объединено под одной крышей, кроме школы, естественно, и неработающие женщины раз в неделю, а по желанию и два работают на благо общества: обслуживают читателей библиотеки, ведут кружки и клубы по интересам. Есть у нас и тренажерный зал, и маленький бассейн. Все это существует на добровольные пожертвования обитателей поселка. И это дает нам повод гордиться, что мы живем насыщенной полнокровной жизнью и не позволяем нашим детям праздно болтаться по улицам и пить пиво в дешевых забегаловках.

Участковый, капитан Симакин, называет наш поселок «городом Солнца», и для этого у него тоже есть основания, потому что за последний год на его территории не совершено ни одного преступления. Конечно, большую роль играет то, что на всех въездах и выездах из поселка стоят шлагбаумы и дюжие охранники, а улицы хорошо освещены в темное время суток. Кроме того, по вечерам и до полуночи на улицах дежурят крепкие пенсионеры, чей возраст едва перевалил за пятьдесят: бывшие сталевары и вальцовщики, технологи и инженеры. Они считают себя «народной дружиной» и носят на руках красные повязки.

Мне очень нравится наш поселок, но имеется одно

но

... Ложка дегтя в бочке меда. В поселке

все всех

знают, и как следствие – от зорких глаз общественности невозможно что-то утаить. Семейные тайны раскрываются здесь быстрее, чем появляются на свет. И с этим единственным неудобством в нашей жизни приходится мириться, чтобы не превратить ее в кошмар.

С этим пришлось столкнуться, когда Римма с детьми переехала в наш дом. Любопытные взгляды с месяц прожигали мне спину, соседи невзначай заводили разговор о том, как тяжело содержать слишком большую семью, кормить и воспитывать такую ораву детей, не тяжело ли общаться с больной женщиной, как можно уживаться с первой женой своего мужа, не затевает ли она скандалы, не строит ли козни, не плетет ли заговоры... Думаю, Сереже доставалось не меньше, но он был начальником, поэтому ему больше

советовали

, мне же выказывали чуть ли не соболезнование... Но я уже говорила о том, что умею переводить стрелки в нужном направлении, притом это была моя идея – поселиться всем вместе, чтобы Римма не чувствовала себя покинутой, а дети постоянно общались с отцом. Они его очень любят, даже Зина и Леша, которых он усыновил после того, как официально женился на Римме.

Сейчас у старших ребят свои семьи, и оба работают в той же компании, что и отец. Живут они в городе. Леша с женой Верой и двумя детьми – в нашей бывшей квартире, а Зина с дочерью – в Римминой. Муж ее, Анатолий, – офицер и уже более года служит в Абхазии, в составе миротворческих сил. По этой причине он исправно снабжает нас мандаринами, и сейчас Зина с трехлетней Катюшкой гостят у него в Сухуми.

Я потыкала пальцем покрывшийся инеем кусок мяса. Нет, кажется, придется забыть о мясе и приготовить на ужин что-нибудь попроще. Конечно, Сережа неприхотлив в еде, однако я всегда стараюсь порадовать домашних чем-нибудь вкусненьким.

Но прежде следует приготовить мужу его «тревожный чемоданчик». Он всегда стоит наготове. И в нем есть все, что необходимо мужчине на первое время. Три пары чистых носков, бритва, туалетные принадлежности... Я добавляю лишь чистое белье, полотенце, носовые платки и рубашки. Затем придет черед рюкзака. В него надо упаковать походные сапоги на рифленой подошве, утепленную непромокаемую куртку, такие же брюки, свитер и шапочку. Обычно Сережа обходился только этим, необходимым для командировки набором вещей.

Но никогда он не брал с собой сразу два костюма. Ему хватало одного, того, в котором он отправлялся в дорогу. Еще он прихватывал плащ, или кожаную куртку, или дубленку, в зависимости от времени года. На этот раз он ничего не сказал про плащ. И я решила, что всегда успею снять его с вешалки. И все-таки два костюма – это слишком! В «тревожный чемоданчик» они не войдут, придется доставать более вместительный чемодан с антресолей.

Размышляя подобным образом, я вошла в спальню и подошла к плательному шкафу. Так! Серый костюм я снимаю с вешалки и бросаю на кровать. Он абсолютно новый. Сережа надевал его один раз на корпоративную вечеринку. А вот светлый следовало осмотреть более тщательно, нет ли пятен, чистый ли воротник. И при необходимости почистить. Сережа очень любит этот костюм. Он крайне редко делает крупные покупки за границей, но его привез прошлой осенью из Германии. Он ему очень идет, и Сережа практически все лето из него не вылезает. И только дождь заставил его переодеться в более темную одежду.

Я придирчиво осматриваю пиджак. Вроде ничего, пройтись разве одежной щеткой...

– Мама! – истошно орет за окном Танька, а Редбой оглушительно гавкает.

От неожиданности я роняю на пол костюм и бросаюсь к окну. И вижу, как дочь с разбега повисает на шее у высокого красивого парня со спортивной сумкой через плечо, а он, обхватив ее руками, кружит вокруг себя. Редбой же носится взад-вперед по газону, громко лает и прыгает от восторга.

– Мама! Миша приехал! – Танька не смотрит в мою сторону. Знает, паршивка, что я реагирую на ее крики, как борзая на рожок загонщика.

Миша машет мне рукой и улыбается. А я в очередной раз млею от счастья. Миша поразительно похож на Сережу. И я всегда представляю, как Сережа выглядел в его возрасте, и очень понимаю Римму, которую он просто заставил в себя влюбиться.

Брат и сестра тем временем прекращают свои игры и, обнявшись, идут в сторону Римминой половины дома. Машина, конечно, забыта. Но не кричать же мне на всю округу, что кто-то обещал помыть мне машину. Соседи тотчас разделятся на две группы. Первые обзовут меня лентяйкой, вторые посетует, каких ленивых детей воспитывают в семьях начальства.

Я окидываю взглядом двор. Нет, я до сих пор считала, что все идет слишком хорошо, и все-таки каждую минуту ожидала какого-нибудь подвоха.

Я отхожу от окна. Хватит уже балду пинать. Давно пора уложить Сережины вещи и заняться ужином. А еще перезвонить Людмиле...