Оглавление
Из низких грифельно-серых туч сеял мелкий нудный дождь, и горстка человеческих фигурок казалась чем-то инородным в мутном мареве зарождающегося осеннего дня.
— Вроде бы тут, — с сомнением сказал лейтенант, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на мокром листе карты в скудном свете пасмурного утра. — Да, тут. Всё, хватит отдыхать. Окапываемся.
— Да хоть пять минут дай отдохнуть, взводный! — возмущенным молодым тенорком откликнулась одна из фигур.
— Покурить-то дай — всю ночь под дождем перлись незнамо куда… — сипло поддержал говорившего коренастый боец, почти квадратный в мокром ватнике.
Он дернул засаленный брезентовый ремень, освобождаясь от ноши, которую тащил за плечами, и земля под ногами ощутимо вздрогнула — ребристая железяка, похожая одновременно на старинный щит и на канализационный люк, тяжело чавкнула в грязь.
Остальные молчали: все устали так, что сами бы сейчас с удовольствием рухнули на землю и вытянули гудящие от многокилометрового ночного перехода ноги. Но и молчанием они поддерживали несогласных с командиром. Сил и на разговоры почти не оставалось, не то что на окапывание и оборудование позиции. И лейтенант сдался.
— Разговорчики, — буркнул он, складывая карту и пряча в сумку. — Ты у меня допросишься, Савосин.
— А чего? — вскинулся молодой. — Дальше фронта не пошлют!
— Ты так думаешь? — хмуро поинтересовался командир. — Есть варианты…
Он, наконец, справился с застежкой и объявил: — Сорок минут отдыха.
— Это дело… — обрадованно зашевелились бойцы.
Потянуло едким махорочным дымком, послышались смешки, кто-то уже хрустел сухарем… Много ли солдату нужно для полного счастья? Разве что еще по сто наркомовских, да на теплую печку, желательно со сдобной вдовушкой под боком… Но это уже по части буржуазного сказочника Ершова.
Лейтенант Колошин, несмотря на усталость, все-таки решил определиться окончательно с местоположением. В месиве сочащегося влагой тумана — не разберешь даже, дождь это или просто оседающая крупными каплями вода — неподалеку смутно вырисовывалось что-то вроде столба или обугленного, без ветвей, древесного ствола.
«Веха какая-то, — подумал офицер, направляясь к нему. — Не заблудиться бы тут в трех соснах… столбах. Вот потеха-то будет бойцам, если я аукать начну…»
Взвод он получил под команду совсем недавно, да и вообще его офицерская карьера пока что была очень и очень куцей: военкомат, краткие курсы, лейтенантские «кубики» на черных артиллерийских петлицах и — на фронт. Выпускали преимущественно «мамлеев» — младших лейтенантов, — но ему, как успевшему до института отслужить «срочную», как и еще десятку «счастливчиков», дали сразу лейтенанта. Тем более он и так через год стал бы лейтенантом запаса.
И хорошо еще, что свежи были в памяти навыки армейской службы: буквально с колес его минометный взвод бросили в огонь — фриц рвался к Москве, и нужно было остановить его любой ценой. Если не остановить, то замедлить продвижение, дав тем, другим, кто пока еще был в тылу, время на подготовку рубежа, с которого точно уже «Ни шагу назад!».
Теперь от взвода оставалось семеро бойцов и два миномета — дорого обошлась оборона Рогачёво, которое в конце концов пришлось оставить. И надежды на пополнение не было…
Серые щупальца тумана искажали перспективу, и странный столб то казался далеко-далеко, то совсем рядом, и лейтенант даже вздрогнул, наткнувшись ладонью на ледяной влажный камень.
«Сплю на ходу, — выругал он сам себя. — Докатился! Встряхнись, тряпка…»
В серый камень были глубоко врезаны литеры, тускло поблескивающие золотом. Сергей наклонился и прочел:
«Доблестнымъ предкамъ 1-я Его Величества батарея Гвардейской Конно-Артиллерiйской бригады 26 августа 1912 г.»
«Это же…»
Словно пелена упала с глаз лейтенанта. Это же то самое Бородинское поле! Один из памятников павшим тут без малого сто тридцать лет назад воинам!
Да, он знал, что это где-то здесь. Постоянно мелькали знакомые еще по школьному учебнику истории названия «Шевардино», «Семёновское»… Только не вязалось как-то название железнодорожной станции Бородино с тем самым, знаменитым. Мало ли, может назвали в честь знаменитого сражения…
Лейтенант выдернул из сумки карту. Всё точно. Вот Утицкий лес маячит за полосой тумана, вот станция Бородино. Они вышли точно к тому месту, где было приказано оборудовать минометную позицию. Вот только в голове не укладывалось: то самое Бородино, которое «скажи-ка, дядя, ведь недаром…», славное, но очень далекое прошлое и мозглые октябрьские дни, кровавая каша боя, грохот взрывов и свистящие вокруг осколки, вой пикирующих, кажется, прямо тебе на голову «юнкерсов»… Две разные жизни, две эпохи, никак не желающие сливаться воедино.
— Это что за столбы такие? — поинтересовался егоза-Савосин, тыча куда-то вбок, и Сергей различил в стороне еще один обелиск, еще недавно скрытый пеленой: туман рассеивался.
— Это памятники, — устало пробормотал лейтенант, присаживаясь к крошечному костерку, который успели уже развести бойцы непонятно из чего, и протягивая к живительному светлячку озябшие ладони. — Тут наши полегли…
— В гражданскую?
— В отечественную.
— Какую еще отечественную? Отечественная сейчас идет.
— Одна тысяча восемьсот двенадцатого года.
— Это при царе, значит, — присвистнул Савосин. — Давно-о-о…
— Почти сто тридцать лет назад.
— А что же… — начал было словоохотливый боец, но командир уже поднялся на ноги.
— Хватит отдыхать, — бросил он. — Пора окапываться…
«Нет, хреновый из меня все-таки командир, — думал он, указывая бойцам места основной и запасных позиций, блиндажа, индивидуальных ячеек на случай обстрела или бомбежки и всего прочего, положенного по уставу. — Язык надо за зубами держать, тютя».
А всё из-за того, что, лежа в окопе, бок о бок с Савосиным под ураганным огнем немцев, рассказал тому о своем беспризорном прошлом, о детстве, проведенном в подмосковной детской коммуне… Ну надо же было чем-то заглушить вполне естественный для человека ужас перед бездушным металлом, собирающим вокруг свою смертную жатву. Как-то не думалось о субординации, когда кругом рвались снаряды и в любой момент оба могли разлететься кровавыми ошметками. И выяснилось, что Савосин — тоже сирота, детдомовский. И вот теперь проникся к командиру едва ли не братскими чувствами, а это для командира — не лучший вариант…
Дождь прекратился, и чуть-чуть развиднелось. Памятники вырисовывались теперь четко, за ними синела гребенка облетевшего леса… И сотни бойцов вокруг, без устали вгрызающиеся в землю, готовя для фрицев еще одну преграду на пути к Москве.
— Товарищ лейтенант!
— Что там, Нечипорук? — оторвался Сергей от карты.
Старшина был самым опытным из всех оставшихся: прошел Финскую, гордо носил на гимнастерке медаль (пусть и «XX лет РККА», но тоже единственную на весь взвод), да по возрасту был старше всех — разменял четвертый десяток лет. Так что если он отрывал командира от дела, то повод был серьезен.
— Смотрите, — старшина заляпанной грязью лопаткой вывалил на свежий бруствер нечто округлое. — Кажись, черепушка…
Лейтенант присел на корточки и осторожно перевернул веточкой облепленный грязью предмет — армейская служба приучила его осторожно обращаться с незнакомыми предметами. Пласт понизанной корнями сырой земли легко отвалился от гладкой кости, и на вздрогнувшего от неожиданности Сергея глянул пустыми глазницами человеческий череп. Поневоле вздрогнешь, когда в глаза тебе заглядывает сама Смерть.
— Тут еще есть, — деловито сообщил старшина.
— И у меня тоже, — откликнулся Савосин, копавший вместе с младшим сержантом Конакбаевым.
— И у меня…
— На погост мы, похоже наткнулись, товарищ лейтенант, — покачал головой Нечипорук. — Нельзя здесь рыть. Не по-людски это…
— Это не погост, — покачал головой Сергей. — Это братская могила. Вряд ли наши — наши там лежат, — кивнул он в сторону памятников. — Скорее всего, французы… Только что это меняет?
Он решительно поднялся на ноги.
— Кости на место и закопать. Меняем диспозицию.
Но сменить диспозицию не удалось: наперерез навьюченным так и не собранными минометами и прочим снаряжением бойцам кинулся незнакомый офицер.
— Стоять! Куда! Кто приказал?
— Я приказал, товарищ капитан, — разглядел под распахнутым воротником ватника четыре полевых защитного цвета «кубаря» Сергей.
— Чего? Стоять! — Капитан с перекошенным лицом, схватился за кобуру. — Расстреляю на месте, дезертиры!
— Контуженый, что ли?.. — прошелестело на грани слышимости среди сбившихся в кучку бойцов. — Такой может…
— Нельзя там копать, — попытался объяснить лейтенант, но «контуженый» уже совал ему под нос свой «ТТ». — Могила там…
— В расход! — хрипел, не слушая его, капитан. — По закону военного времени!..
— Товарищ лейтенант! — лихо козырнул Нечипорук, поняв, что сейчас может случиться непоправимое. — Разрешите обратиться к товарищу капитану!
«Вот что значит опыт, — с завистью слушал Сергей четкий, немногословный рапорт подчиненного. — А я… что я? Тютя и есть… гражданский…»
— Ладно, лейтенант, — удовлетворившись объяснениями старшины, буркнул капитан, пряча пистолет в кобуру. — Погорячился я…
* * *
Окопались на новом месте. Правда, в земле то и дело попадались старинные окислившиеся пули размером в добрую вишню, а Савосин едва не сломал лопатку, наткнувшись на проржавевшее пушечное ядро размером с два мужских кулака, но костей и черепов больше не было. А часа через два нещадно буксовавшая в раскисшей земле «полуторка» подвезла боеприпасы и два неразговорчивых тыловика за сорок сгрузили два десятка ящиков с 82-миллиметровыми минами.
— Капитан еще два миномета обещал, — попытался остановить их лейтенант. — И людей.
— Нету людей, — буркнул пожилой старшина, усаживаясь в кабину. — Все при деле. Трогай, — толкнул он плечом водителя. — Нам еще полкузова развезти надо…
— Не будет подкрепления, — повернулся Сергей к бойцам, когда грузовик, взревывая и брызжа грязью из-под колес, отъехал. — Придется обойтись так… Что с тобой, Савосин?
— Воздух!!! — заорал боец, тыча куда-то за спину командира, и сиганул в свежеотрытый окоп.
— Во-о-о-оздух!.. — уже эхом неслось со всех сторон.
Лежа на дне окопа, лейтенант, до хруста стиснув зубы, смотрел на растянутую букву «W», стремительно растущую в размерах, — «юнкерс» пикировал, казалось, точно на него.
«Господи, пронеси! — молил он — комсомолец и атеист. — Пронеси, господи! Ну что тебе стоит?..»
От пикировщика отделилась крошечная точка, и вжавшийся в грязь человек знал, что это означает. Слышал от бывалых людей.
Бомба падала точно ему на голову, и он видел ее, как говорится, анфас.
«Господи, пронеси…»
Взрыва он не услышал…
* * *
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!..
Лейтенант рывком сел и потряс головой, отгоняя привидевшийся кошмар.
«Приснится же такое!»
— Товарищ лейтенант!
— Ну чего тебе, Савосин? — вздохнул Сергей.
«Нет, придется, наверное, избавляться от этого детдомовца…»
— Товарищ лейтенант!..
— Савосин, не нервируй меня.
— Да вы по сторонам поглядите, товарищ лейтенант, — боец едва не плакал.
— Ну, что тут у тебя? Что я вокруг не видел…
Он оглянулся, и слова застряли у него в гортани…
Кругом царило лето!
Над окопом, в котором он лежал, склонялись деревья, покрытые зеленой листвой, в их кронах шелестел теплый ветерок, а сквозь ветви просвечивало голубое небо. Где-то далеко, совсем не страшно рокотал гром. В октябре такого просто не могло быть!
Лейтенант пощупал вокруг: всё та же стылая грязь, мокрый грязный ватник… Здесь, в окопе не изменилось ничего, а наверху… Он присмотрелся: вряд ли лето, скорее — ранняя осень. Вон и в кронах берез уже светятся кое-где желтые листочки… Но не октябрь!
— Савосин, ты тоже это видишь?
— Так точно, товарищ лейтенант, — боец протянул командиру веточку с несколькими зелеными листочками. — Сперва подумал: блазнится мне, ан нет…
От волнения в говоре солдата прорезались деревенские нотки, которые он раньше тщательно скрывал, «кося под городского».
— Подожди, — Колошин отстранил руку бойца, оперся ладонями о край окопа и легко выпрыгнул из него.
Небольшая полянка поперечником в два с половиной десятка метров была окружена березами, сквозь которые с одной стороны виднелось неубранное пшеничное поле. Странная это была полянка — круглая, будто очерченная по циркулю, покрытая бурой травой и разрытой землей, перемешанными подошвами в липкую кашу. Но в шаге от березок грязь резко сменялась по-летнему густой сочной травой.
— Мы с ума сошли? — робко спросил Савосин. — Так ведь не бывает, да?
И столько в его голосе слышалось уверенности, что старший — он, Сергей — всё объяснит, всё расставит по полочкам, что командир разом простил ему все прошлые прегрешения.
— Сам не понимаю, — пробормотал он, обходя поляну по кругу.
Один из капониров, на дне которого был установлен миномет, пришелся как раз на границу «ведьминого круга», как сразу окрестил Колошин их клочок военной осени, перенесенный в мирное лето. Край неровного куба вынутой земли тоже был срезан, как по линейке и если три остальных стенки сочились мутной влагой, то этот был сух и пестрел белыми «горошинами». Только спрыгнув в окоп и потрогав стенку пальцами, лейтенант понял, что это такое — обрезанные, словно гигантской бритвой древесные корни. Точно так же был срезан самый краешек минометной плиты — в гладкий срез, наверное, можно было смотреться, как в зеркало…
— Чудеса… — ахнул Савосин, присев на корточки на бруствере. — А если бы человек?..
— Если бы, если бы, — огрызнулся Сергей, — то во рту росли б грибы. То же самое было бы с человеком. Где, кстати, остальные наши? — спохватился он.
— Не знаю, — развел руками боец. — Кроме вас никого тут больше не видел.
— Так искать нужно!..
Еще двое — старшина Нечипорук и сержант Конакбаев — обнаружились в недостроенном блиндаже, под грудой глины — обвалившейся стенкой. Слава богу, оба оказались живы, только оглушены и долго не могли поверить, что они еще на этом свете, а не на том. Остальные бойцы исчезли вместе с канувшей в небытие военной осенью. И составленными в пирамиду винтовками. Так что из оружия у минометчиков остался табельный наган Сергея и два миномета. Нечипорук долго жался, но всё же достал из своего вещмешка аккуратно завернутый в свежие портянки трофейный немецкий парабеллум. Правда, патронов к нему, равно как и к револьверу, было — кот наплакал. Зато мин оказалось завались — штабель ящиков с ними возвышался чуть ли не в центре поляны.
И еще выяснилось, что продуктов у четырех «робинзонов» — в обрез. «Сидора» Савосина и Конакбаева остались «на той стороне» и были недосягаемы, так же, как и полевая кухня. Так что банка тушенки, немного сухарей и початая плитка шоколада, отыскавшаяся в вещмешке лейтенанта, да полфляжки спирта — всё, чем они располагали. Ежу было понятно, что, пользуясь неопытностью командира, бойцы, в нарушение устава, почем зря подъедали НЗ. Но после драки кулаками не машут.
— Там за лесом жилье какое-то, и дымком оттуда тянет. И пшеница опять же просто так не растет где ни попадя. На разведку идти надо, — глубокомысленно заметил старшина Нечипорук, ковыряя в зубах длинной щепкой: банка тушенки на четыре молодых здоровых желудка скорее раздразнила аппетит, чем насытила. — Ну и насчет харчишек заодно… Вы как считаете, товарищ лейтенант? — спохватился он.
— Грибы можно собирать, — вставил слово Конакбаев. — Осень… У нас в Казахстане…
— Ну откуда у вас в Казахстане грибы! — взвился Савосин. — У вас там степь сплошная.
— Обижаешь, — возразил казах. — У нас и леса хватает…
— Прекратить спор, — Сергей отставил пустую банку. — Кто пойдет на разведку?
— Я могу, я! — Савосин даже руку поднял, как в школе. — Только парабеллум дайте. Или наган на крайний случай.
Лейтенант с сомнением посмотрел на бойца. Молод, недисциплинирован…
— Он дело говорит, — поддержал старшина. — Пистолет ему, конечно, давать нельзя — еще начнет палить там в белый свет, как в копеечку…
— Это я-то? — вскинулся парень. — Да я «ворошиловским стрелком» был!
— Помолчи, стрелок. Он, товарищ лейтенант, больше всех нас подходит: сопляк еще, гимнастерку снять — за пацана сойдет.
— Это кто сопляк?
— Помолчите, боец! — повысил голос Сергей.
Он был согласен со старшиной — ну какой, к примеру, разведчик из Конакбаева с его совсем не местной физиономией? Да и мало ли чего может случиться, а оставить отряд — он уже про себя называл свой огрызок взвода отрядом — без командира и самого опытного бойца… Но и согласиться сразу было нельзя.
— Пойдете вы, Савосин, — подытожил он после долгого молчания, означавшего раздумье. — Без оружия, — надавил он.
— Как же без оружия? — подскочил на месте Савосин. — А вдруг…
— Вот именно на случай «вдруг» — без оружия. Если в деревне наши — сразу назад. Если немцы… Тоже сразу назад и со всей осторожностью.
— А если ни тех, ни других?
— Тогда попытайтесь разузнать, где немцы. Ну, или наши, — терпеливо разъяснил Сергей. — Про нас ничего не рассказывать. По легенде вы вообще гражданский. Непризывного возраста, — окинул он взглядом щуплую фигуру бойца. — Заблудились, оголодали… В общем, для начала хватит. Поняли?
— Так точно!
— Выполняйте…
Савосин в одной нательной рубахе и галифе, босиком, для большей достоверности, утопал по узкой тропинке, вьющейся вдоль поля, по направлению к каким-то строениям, видневшимся под высотой, которую язык не поворачивался назвать «холмом»: высотка — высотка она и есть, и потянулось ожидание.
Гром, странный при практически чистом небе, то затихал совсем, то нарастал, совсем не похожий на орудийную канонаду, но с неба не упало ни капли дождя. Конакбаев, отпросившись у лейтенанта, все-таки ушел за грибами, старшина ревизовал небогатое имущество отряда, а лейтенант, не находя себе места, решил привести себя в порядок. А то, понимаешь, двое суток не брит, обмундирование и сапоги в грязи…
Усики он отпустил еще в институте, а на курсах сохранил, несмотря на запреты. Очень уж они были ему к лицу, по словам знакомых девушек. Особенно одной… Глядясь в крошечное зеркальце, пристроенное на штабеле ящиков с минами, Сергей снимал опасной бритвой двухдневную щетину и насвистывал мотивчик из популярного кинофильма «Весна».
— Всё стало вокруг голубым и зеленым…
«И почему Танюшка считала, что я похож на актера Кадочникова? — думал он, видя в зеркальце впалую щеку, глаз и мочку уха. — Ничего общего…»
Накатила тоска по оставленной девушке. Ведь хотели же расписаться еще в мае, так нет же: мол, в мае жениться — всю жизнь маяться. Из-за этого и рассорились. Тогда казалось — навсегда. Но она будто почувствовала — прибежала, когда бывшие студенты, только что призванные, толпились на Курском вокзале, ожидая поезда. Плакала, просила простить, обещала дождаться… Последнее письмо от нее он получил еще в Подольске, перед самой отправкой, а с нового места так и не успел написать.
«Наверное, будет думать, что меня убили или что пропал без вести… Надо будет, чуть только что-нибудь выяснится, тут же черкнуть ей хоть пару строк. Лишь бы не по ту сторону фронта оказаться…»
Мысли Колошина прервал старшина, бдительный, как ему и полагалось по должности.
— Савосин бежит, — доложил он, вглядываясь из-под ладони: солнце сильно склонилось к западу и било прямо в глаза. — Ишь, как чешет… Надо бы оборону занять на всякий случай, а, товарищ лейтенант? И где это Конакбаева носит… Грибник хренов… Прошу прощения, товарищ лейтенант.
Савосин действительно летел, как на крыльях, несся, поднимая босыми пятками шлейф пыли, как будто за ним черти гнались. Выбившаяся из-за опояски нательная рубаха полоскалась на ветру знаменем, но он не обращал на это внимания, прижимая к груди какой-то сверток.
— Никак спер что-то в деревне, — удовлетворенно заметил старшина. — Ну, я ему ухи-то надеру! Сказано же было — по-тихому и без мародерства. Как думаете, товарищ лейтенант, разжился он харчишками?
— Увидим, — напряженно ответил Сергей, чувствуя, однако, как против воли во рту скопилась слюна.
Извечную солдатскую мудрость: «Приключений на нашу задницу будет еще много, а вот удастся ли еще поесть — кто знает» он усвоил еще на срочной. И готов был простить незадачливого «разведчика», если тому действительно удалось раздобыть съестное. А то ведь скоро придется зерно из колосков вытрясать — благо под боком целое поле.
— Савоська бежит, — заметил неслышно подошедший откуда-то сзади Конакбаев, и командир с раскаяньем вспомнил, что не озаботился охраной «лагеря» — так ведь подкрадутся и перережут всех. — Может, хлеба достал? И сала…
— Ты ж мусульманин, Конакбаев, — обернулся к нему Нечипорук. — Вам же нельзя. Аллах запрещает.
— Мало-мало можно, — расплылся в улыбке казах. — А я грибов набрал. Пожарим…
— Погодите с грибами, — оборвал гастрономический разговор лейтенант: уж больно не нравилось ему, как спешил Савосин.
На всякий случай он, как и старшина, достал оружие и взвел курок.
Боец с разгону проскочил мимо и закрутил головой, выискивая знакомую поляну.
— Тут мы, — вполголоса окликнул его лейтенант, и Савосин обрадованно порскнул на голос.
— Там… — задыхаясь, проговорил он, рухнув на подсохшую уже траву. — Там…
— Отдышись! Что там? Немцы…
— Там… — Дыхание в цыплячьей грудке парня всё никак не восстанавливалось. — Там…
Он протянул свой сверток командиру.
Съестного в свертке не оказалось. Развернув комок плотной ткани чуть-чуть потоньше шинельного сукна, лейтенант долго не мог понять, что это такое: темно-синяя узкая куртка, расшитая золотистыми шнурами на груди, с желтыми обшлагами и таким же высоким стоячим воротником.
— Это что за хреновину ты притащил? — изумился Нечипорук, щупая рукав куртки.
— На веревке сушилась… — выдавил «разведчик». — Я и сдернул… А то бы вы не поверили…
— Чему не поверили? Ты толком говори: немцы в деревне есть?
— Нет там никаких немцев! — взорвался Савосин. — И наших нет! И вообще это не деревня! В смысле, не жилая. Там палатки стоят, а между ними — все в таких вот одежках… — Он ткнул пальцем в куртку, при виде которой в мозгу Сергея всплыло полузабытое слово «ментик». — Ну, похожих… И шапки такие на головах высокие. Как поповский клобук, но с козырьком, кокардой и с пером. Высоченным.
Боец показал рукой на добрых полметра выше стриженой макушки.
— Кивера, что ли? — прищурился Нечипорук. — Ты, Савосин, никак перегрелся! Таких мундиров уже сто лет нету. Ты толком говори.
— Ей-богу, не вру! — в запальчивости перекрестился боец. — У многих сабли на боку, винтовки в пирамиды составлены длиннющие… А одежки все цветные — в глазах рябит…
— Может, кино снимают? — вставил Конакбаев, забыв про пилотку, полную отборных подберезовиков, которую держал в руках. — Я один раз, до войны еще, в Алма-Аты был — видел, как кино снимают…
— Может, и правда кино? — переглянулись старшие.
— Не знаю я ничего! — У Савосина от обиды, что ему не верят, как сопливому пацану, на глаза навернулись слезы. — Я как этот цирк увидел — сразу назад побёг. Хотите — сами сходите и посмотрите! Я туда больше не пойду! Там один на лошади был в папахе вот такой! Я мимо проходил, так он на меня цыкнул и плеткой по спине перетянул — гляньте!
Боец повернулся спиной и высоко вздернул подол рубахи: наискось через всю спину краснел вздувшийся рубец.
— Беги, говорит, отсюда, малец. Нельзя, мол, в лагере ошиваться посторонним. Знаете, как больно? Эх, жаль, мне наган не дали! Я б ему!..
— Я б тебе еще добавил, — заверил его Нечипорук. — Да не по спине, а по заднице. Сказано же было: потихоньку. А ты в открытую, да еще с краденым имуществом.
— Права такого не имеете, товарищ старшина! — запальчиво ответил боец. — Под трибунал можете, а по заднице — незаконно! Это вам не старый режим.
— Прекратить перепалку, — сказал лейтенант. — Не похоже это что-то на киносъемку. Да и какая здесь киносъемка в военное время? Чуть стемнеет, я сам схожу, посмотрю что к чему.
— Может быть, я? — осторожно заметил старшина. — Вы командир…
— А эта штука на тебя налезет? — протянул ему куртку лейтенант, забывшись и перейдя на «ты». — На, примерь!
— Пожалуй, что не сойдется, — с сомнением отодвинулся Нечипорук: в плечах он был гораздо шире командира, да и вообще массивнее. — И всё равно…
— Надо окончательно выяснить, где мы и вообще, что происходит, — говоря это, лейтенант вывернул куртку наизнанку и тщательно осмотрел швы: не хватало еще вшей нахвататься с чужой одежки, а твари эти были ему хорошо знакомы по беспризорным годам. — Э, да тут карман!
В кармане, грубо нашитом на подкладку, обнаружился хитро сложенный листок покоробившейся плотной бумаги: похоже, что владелец позабыл о нем и выстирал одежду вместе с ним.
— Похоже, письмо, — ткнул старшина ногтем в остатки красного воска, когда-то скреплявшего листок. — Вон, печать сломанная. Никак приказ какой?
Письмо оказалось отнюдь не приказом…
«Mon cher ami, Nicolas…»
— Тут по-французски, — поднял глаза от письма Сергей. — Девушка пишет возлюбленному, уезжающему на войну. Клянется в любви, обещает ждать, молит беречь себя, сообщает о новостях и общих знакомых… Словом, обычное письмо. Но…
— А вы и по-французски понимаете? — завистливо спросил старшина. — Здорово… А я вот к языкам неспособный. Только «хенде хох» да «Гитлер капут» и знаю.
— С пятого на десятое, — отмахнулся лейтенант. — В объеме школьной программы. Не в этом дело.
— А в чем?
— Вы на дату взгляните!
Внизу листка, покрытого строчками летящих букв со старомодными изящными росчерками, значилось черным по белому:
«1812 года июля 17-го дня»…