Десять утра, а в редакции уже пахнет так, словно здесь провёл весёлую ночь взвод егерей-гвардейцев. Ни в чём себе не отказывая. Смесь паров алкоголя, табачного дыма, пота, дешёвого одеколона и духов. Последние, впрочем, не особо выделяются - наши редакционные дамы в этом отношении солидарны с мужчинами и всегда предпочтут табак и виски парфюму. И не потому, что все из себя такие уж ярые суфражистки. Просто в накуренной комнате работать всё-таки можно, а вот там, где двадцать минут посидела какая-нибудь облитая с ног до головы духами по пятнадцать грошей за флакон мадам Божена с улицы Святых Горлиц, - уже нет. Сначала долго проветривать, не взирая на погодные условия за окном.
А не пускать мадам Божену тоже нельзя, ибо её вполне легальное, хоть и не слишком благонравное заведение, каждую неделю из месяца в месяц размещает на страницах наших «Вечерних известий» рекламу по самым высоким расценкам. И минимум на четверть полосы.
Кстати, о погодных условиях. Нынче за окном дождь.
Я не успел дойти до своего отдела уголовной хроники, как оттуда в коридор, словно грешник из ада, вывалился коллега Зина.
Его полное имя – Зиновий, отчество Орестович, а фамилия Карпинский. Ему тридцать девять лет, он трижды женат и трижды разведён и когда-то, говорят, подавал надежды как поэт. Все зовут его Зина и обращаются на «ты». Когда я пишу «все», то имею в виду не только нашего брата-газетчика, среди которого выкать друг другу не принято, но именно всех. Мужчин всех возрастов и сословий, включая уличных мальчишек. О женщинах не говорим – это другая статья.
Узел засаленного галстука сбился у Зины на сторону, в углу рта - потухший окурок дешёвой сигары, рожа небритая, глаза красные. Правая рука уже в рукаве плаща, левая делает упорные попытки туда попасть.
- Ярек! - с преувеличенным энтузиазмом воскликнул он. - Тут за тобой главный уже курьера хотел посылать. Но я отговорил, сказал, что ты будешь с минуты на минуту. Спас твою задницу, можно сказать.
- Ты о моей заднице не беспокойся, - сказал я. - Лучше о своей голове.
- А что моя голова? - насторожился Зина.
- А то, что, по последним данным медиков, винные пары разжижающее действуют на головной мозг.
- Брехня, - беспечно махнул рукой коллега. Он уже попал в рукав, застегнул плащ и теперь готов добежать под дождём до «Весёлого метранпажа», где ему нальют первый на сегодня долгожданный стаканчик. Долгожданный потому, что Зина не пьян, но с жёсткого похмелья. Как настоящий газетчик, проснувшись, он не похмелялся – сразу в редакцию побежал, материал в номер сдавать. Теперь сдал и имеет полное право. Десять часов и пять минут утра - самое время для первого стаканчика.
- Если бы. Я лично присутствовал третьего дня на вскрытии трупа Прилипалы в городском морге. Так у него, поверишь, не мозги, а чистый студень. Желе. Даже извилин почти не видно. Как пил Прилипала, ты знаешь. Особенно последнее время.
Прилипала был известнейшим в городе вором-форточником, способным по голой стене, цепляясь за малейшие выступы и русты, забраться с тротуара на крышу любого дома. Ну, почти любого. Отчасти своё прозвище он и получил, благодаря этой способности. Хотя большей частью всё же из-за того, что любил выпить за чужой счёт и если уж прилипал к какой компании, то отделаться от него было крайне сложно, если вообще возможно.
Погиб он глупейшим образом - сорвался по пьянке с узкого карниза пятого этажа во время попытки проникновения в богатую квартиру одного торговца мебелью, о чём я лично давал короткую заметку в двести слов в позавчерашнем номере.
Несколько секунд Зина не сводил с меня воспалённых глаз, стараясь определить, разыгрываю я его или нет, и, не определив, удалился по коридору в явной задумчивости. Вот и хорошо. Глядишь, и половиной стаканчика на сей раз обойдётся. Хотя вряд ли. У всех репортёров всех трёх крупных городских газет особым шиком считается выполнять свои профессиональные обязанности подшофе и при этом не допускать фактологических, грамматических и стилистических ошибок. Не говоря уже о том, чтобы задержать материал или не сдать его вовсе. Мне приходится прикладывать воистину героические усилия, дабы соответствовать. К спиртному я равнодушен, и от четырёх-пяти рюмок сливовицы, которую предпочитают коллеги в том же «Весёлом метранпаже» у меня обычно начинает болеть голова. Другое дело – хороший коньяк. Но и того я редко выпиваю больше ста пятидесяти грамм за вечер. Во-первых, дорогое удовольствие, а во-вторых, - зачем? Ста пятидесяти вполне достаточно для расслабления и веселья, а сo zanadto, to nie zdrowo, как часто говаривала моя бабушка-полька, Царствие ей Небесное. Да и не только она. Я и сам так говорю часто. Благо в Княжече польский разумеют все. И, соответственно, на нём читают и говорят. Равно как и на русском, украинском, идише и немецком. На последних двух, пожалуй, уже не все, но очень многие. И дело не только в том, что наш город многонациональный, таких в Российской империи хватает. Просто в Княжече так принято, поскольку за свою долгую историю он кому только не принадлежал. И жители привыкли владеть одновременно несколькими языками, чтобы в любой момент быть готовыми принять один из них в качестве государственного и основного.
Но мы отвлеклись.
Наш секретарь Фелиция, не выпуская из зубов дымящуюся папиросу, работала за пишущей машинкой Ундервуд, как пулемётчик за пулемётом Максима. Татата-тататата-та, татата-тата - разносились по приёмной скупые и точные очереди ударов по круглым бакелитовым клавишам с блестящими медными ободками.
- Привет, Фелиция!
- Привет, Ярек. У себя.
Дверь в кабинет главного раскрыта, но я всё равно постучал.
- Кому там жить надоело? - вопросил хриплый баритон из глубины кабинета, и по этой фразе я сразу понял, что настроение у главного рабочее, можно общаться.
Вошёл, не снимая плаща и шляпы. А зачем, если сейчас наверняка снова под дождь?
- Дверь закрой и садись, - скомандовал главный.
Закрыл, прошёл, сел. Сдвинул шляпу на затылок, умеренно демонстрируя независимость.
- Записывай. Улица Кожевников, дом семь, квартира четыре, второй этаж, вход со двора.
Достал блокнот и карандаш. Я запомнил адрес, но всё равно записал, это профессиональное. Память может подвести. Запись – никогда.
- И что там? – спросил я. - Убили кого-нибудь?
- Семью, - пожевав губами, сообщил главный. - Вроде бы. Семь… нет, уже восемь минут назад мне наш человечек из городской полицейской управы позвонил. Обходится недёшево, но отрабатывает честно. Так что давай, отправляйся, и жду от тебя пятьсот слов в номер. На первую полосу.
- Пятьсот? - удивляюсь. - Не много? Или вы чего-то не договариваете?
- Убита семья из пяти человек, - веско произнёс главный. - И не какая-то шелупонь с Овражной, вполне уважаемые люди, честные налогоплательщики. Муж, жена, трое детей - мальчик и девочки. Четырнадцать, десять и семь лет. Мало тебе? Причём мне намекнули, что имеют место некие довольно необычные и даже где-то феноменальные обстоятельства.
- Какие именно?
- Вот ты и разберись. И помни, до двенадцати материал должен быть в наборе.
- Эй! - возмущённо воскликнул я.
- Ладно, до половины первого, - милостиво разрешил главный. - Но это крайний срок, и только для тебя.
А вы говорите, плащ и шляпа. Репортёру нашей газеты иногда папиросу спокойно выкурить некогда, не то что раздеться. Хорошо, что я курю трубку и только в спокойной обстановке. Хотя бы относительно.
Я сбежал по ступенькам, выскочил под дождь и огляделся в поисках дежурного лихача - обычно один или два ожидают неподалёку от здания редакции. До улицы Кожевников пешком минут десять, но время уже дорого. И дело не в том, что три часа до сдачи материала - это мало. Наоборот, за глаза. Просто знаю по опыту, что в таких делах важно идти по горячим следам, тут работа газетчика мало чем отличается от работы сыскаря.
Ага, вон и лихач нарисовался из-за угла.
Коротко свистнул, махнул рукой и, не дожидаясь, пока колёса перестанут крутиться, вскочил в пролётку с поднятым от дождя верхом:
- На Кожевников и повеселей!
- Это к дому, где сегодня ночью три семьи зарезали?
Вот черти! Три семьи, надо же. Почему не четыре? Или уж сразу не весь дом?
- Туда, - говорю. - Только не три, и не зарезали.
- Ух ты, а сколько и как?
- Читай сегодняшний номер «Вечерних известий», не ошибёшься.
- Так я и читаю, - охотно сообщил лихач. - Ни одного номера не пропускаю. Очень мне нравится, как вы пишете, пан Ярек.
- Ты меня знаешь? Что-то я тебя не припомню, извини.
Он поворачивает ко мне молодое, улыбчивое, влажное от дождя лицо:
- Я недавно колешу, но уже два раза вас возил. Это третий. Меня Рошик зовут. Рошик Лошадник с улицы Глубокой.
Ишь ты, видать, и впрямь парню нравится моя писанина, раз так раскрывается. Не иначе, сам мечтает стать репортёром. Что ж, какие только мечты не бродят в юных головах. Я, помнится, примерно в его годы тоже хотел стать знаменитым писателем. Потом прошло. Или почти прошло, скажем так.
Цокая копытами по мокрой брусчатке, гнедая кобыла резво свернула на Кожевников. Дождь не переставал. Княжеч много чем славится. Но дожди здесь особенные. Они никогда не навевают скуку, даже если идут сутки или больше подряд (бывает и так). Грусть, меланхолию, желание немедленно принять сто грамм коньяка и запить его чашечкой свежесваренного кофе – сколько угодно. Но только не скуку. Может быть, это из-за того, что в городе отменно работает ливневая канализация и, в силу его расположения на холмах, почти нигде и никогда не бывает луж? Потому что, согласитесь, лужа, да ещё большая и грязная – это очень скучно. Я пару раз бывал в центральных губерниях России, в провинции, могу засвидетельствовать. Нет, господа, ливневая канализация – это визитка цивилизации, уж простите за рифму. Ну и дороги, конечно…
- Тпру-у! - осадил лошадь Рошик. - Приехали, господин Ярек. Вас подождать?
- Пожалуй, не стоит. Неизвестно, насколько я задержусь. Держи, сдачи не надо, - я сунул ему монету.
- Спасибо. Если что, спросите на Глубокой Рошика, вам всякий укажет, где меня там найти. Доставлю хоть днём, хоть ночью. Куда надо и кого надо.
- Учту, бывай.
Вот он, дом номер семь. Три этажа, пять окон по фасаду, арочные ворота. Дом как дом, ничего особенного, таких в городе сотни. Я вошёл во двор, с чёрного хода поднялся на второй этаж. Квартира номер четыре - дверь справа от лестницы. Приоткрыта, слышны негромкие мужские голоса.
Не стучась, вошёл. Бесцеремонность - важнейшее качество репортёра, без которого в профессии делать нечего. Хочешь чего-то добиться - не тушуйся. Будь нахален, ловок и напорист. Веди себя всегда и в любом месте так, словно ты имеешь полное право здесь находиться. И всё будет хорошо. В большинстве случаев.
В прихожей, развалившись сразу на двух стульях, дремал пожилой вислоусый квартальный. Пусть дремлет, будить не станем. Я неслышно прошёл в спальню, откуда доносились голоса.
Трое мужчин одновременно повернули в мою сторону головы. Всех троих я знал. Леслав Яруч - ведущий агент сыскного отделения городской полицейской управы (среднего роста, под сорок, с острыми скулами и носом и карими, вечно прищуренными внимательными глазами), а также врач и фотограф оттуда же.
- Салют, ребята, - произнёс я, как можно уверенней. - Надеюсь, я первый?
- Как всегда, - кривовато усмехнулся Леслав, пожимая мне руку. - Давно говорю, Ярек, что тебе с твоей прытью у нас нужно работать.
- Благодарю покорно, меня и в газете неплохо кормят, - ответил я привычно. - К тому же на государственную службу у меня идиосинкразия. При всём уважении к службе.
- Что-что у тебя на государственную службу?
- Извини. Организм мой её не принимает. Что тут стряслось, поделитесь?
- Ты ж всё равно не отстанешь. Как та идио…синкразия, - Яруч хоть и с запинкой, но точно повторил незнакомое слово. Профессионал, уважаю. - Смотри сам. Только руками ничего не трогай, и пятнадцать минут тебе на всё про всё. Два тела здесь, детские трупы в других комнатах. А я, пожалуй, выйду, покурю.
Два тела я заметил сразу как вошёл. Теперь посмотрел внимательней.
Мужчина и женщина на широкой семейной кровати. Видимо, муж и жена. Он в пижаме, на ней - ночная рубашка в мелкий цветочек. Лица и кисти рук белые, как стена, ни кровинки. Лежат спокойно, укрытые по грудь одеялом, словно продолжают спать. Теперь уже вечным сном. Не старые ещё, до сорока.
Я оглядел спальню. Следов борьбы и последующего грабительского шмона не видать. Пара ящиков дорогого, инкрустированного перламутром туалетного столика, не задвинуты до конца. И распахнуты дверцы платяного шкафа, но это наверняка Яруч шерстил - проверял, что пропало из ценных вещей. Крови тоже не заметно. Снова перевёл взгляд на мёртвых. Отчего они умерли?
Стоп. А это что?
Я подошёл ближе, склонился над кроватью, всмотрелся. На шеях трупов - небольшие круглые аккуратные ранки. По две на каждой в районе сонной артерии. Как будто… Фу ты, ерунда какая-то.
Вопросительно посмотрел на врача.
- Да, - кивнул он. - Первичный осмотр показывает, что смерть наступила вследствие большой кровопотери. Очень большой. Такое впечатление, что кровь…э-э… откачали. Как раз через эти раны.
- Или отсосали, - вставил фотограф, складывая штатив. - Хотя меня, конечно, никто не слушает.
- О, чёрт, - сказал я. - Вы это серьёзно?
- Куда уж серьёзнее, - ответил фотограф. - Там, в комнатах, ещё три трупа. С точно такими же дырками на шеях. Мальчик и две девочки. Они даже проснуться не успели, как и мама с папой. Вы знаете, что по некоторым данным вампиры не просто сосут кровь, а сначала через свои клыки, как змеи, впрыскивают специальное парализующее вещество - яд, который невозможно обнаружить современными лабораторными методами?
- Первый раз слышу, - сказал я искренне.
Я и впрямь первый раз это слышал. Зато прекрасно видел, что фотограф напуган. И сильно. Хотя держится - профессионал, как-никак.
- Такое возможно? – спросил я у врача. - Я не о вампирах, о веществе, которое нельзя обнаружить.
- Всё возможно в наш сумасшедший век, - пожал тот плечами.
- А когда примерно наступила смерть?
- Между тремя ночи и четырьмя утра.
- Самое глухое время.
- Да уж…
На мёртвых детей смотреть не хотелось, но я себя заставил - мне нужно было видеть и общую картину, и детали.
Чёрт, детей жалко. Всегда жалко детей, хотя у меня и нет своих. Потому что дети никогда и ни в чём не виноваты, но страдают наравне со взрослыми. И умирают тоже.
Нет, надо всё-таки покурить.
Набивая на ходу трубку, я отправился на лестничную площадку к Яручу.
Квартальный в прихожей уже проснулся и хлопая глазами смотрел на меня.
- Посторонним запрещено, - произнёс он голосом, в котором, впрочем, не чувствовалось должной уверенности.
- Всё нормально, господин полицейский, - сообщил я доверительно. - Мне можно.
На галерее Яруч курил уже вторую папиросу - затоптанный окурок первой валялся на полу, выложенном керамической плиткой. Я закурил и затем под его диктовку записал данные погибших - имена, фамилию, возраст, род занятий. Обычная семья, не бедная, но и не богатая, пользовалась уважением соседей. Честные плательщики налогов, как сказал бы мой шеф.
- И что ты обо всём этом думаешь? – спросил у Яруча.
- Не для печати?
- Договорились.
- Тухлое дело. Ни следов, ни мотивов. Соседи ничего не видели и не слышали. Внизу, в дворницкой, собака живёт. И та не залаяла. Дворник говорит, чужого обычно чует за двадцать шагов. А тут - ноль, ухом не повела.
- Деньги, драгоценности, дорогие вещи?
- Всё цело. Во всяком случае, на первый взгляд.
- Месть?
- Пока не знаю, - покачал головой Леслав. - Будем копать.
- А как преступник проник в дом?
- Судя по всему, через дверь. Но не с помощью отмычки. Или ему открыли сами хозяева, или у него был ключ.
- Вампир, я слышал, сам войти в дом не может. Нужно, чтобы его пригласили.
- И ты туда же, - поморщился Яруч. - Дешёвой сенсации, что ли, ищешь? Не ожидал от тебя. Какие, на хрен, вампиры в наш просвещённый век? Я двадцать лет в угрозыске и ни разу не встречал никаких вампиров.
- Я тоже, но…
- Ярек, - он посмотрел на меня глазами, в которых мерцал холодный огонь, - я тебя уважаю, поэтому скажу один раз. А ты запоминай. Ни вампиров, ни оборотней, ни злых колдунов и ведьм, ни прочей мистической чепухи не существует. Всякое преступление совершает человек. Да, иногда оно бывает настолько чудовищным и запутанным, что впору поверить в сверхъестественные силы. Но это от слабости. Надо просто как следует напрячься и найти истинную причину и настоящего виновника. И, поверь, виновником этим всегда окажется человек. Все-гда.
- А как же нераскрытые преступления? «Глухари»?
- «Глухари» - это те дела, на которые у полиции не хватило сил и времени.
- Или желания, - усмехнулся я.
- Или желания, - спокойно согласился он.
В редакцию я вернулся, когда часы показывали половину двенадцатого. На пятьсот слов у меня ушло двадцать пять минут. Справился бы и быстрее, но не сразу удалось подобрать верную интонацию. Такую… одновременно интригующую и доверительную. С толикой сенсационности. Куда ж без неё? «Вечерние известия» газета солидная, горожане нас как раз и ценят за достоверность излагаемых фактов, но без перчинки всё равно нельзя - тираж упадёт.
Ровно в четверть первого заметка под не слишком оригинальным, зато точным заголовком «Загадочное убийство на улице Кожевников» ушла в набор. Я ещё минут двадцать посидел в редакции, доделывая мелкие дела вроде разбора почты, и затем отправился обедать. Некоторые думают, что хороший репортёр ест на бегу. Иначе, мол, никуда не успеет. Нет, господа. Всё ровно наоборот. Это плохой репортёр вечно жуёт на бегу, потому что не умеет правильно распределить время. А хороший предпочитает есть вкусно и не торопясь. Желательно на белой скатерти. И, конечно, чтобы не слишком дорого. Я не миллионер.
Поначалу ноги по привычке понесли меня в «Весёлый метранпаж», но на половине дороги я передумал. В «Метранпаже» полно знакомых газетчиков, которые уже пронюхали про загадочное и жуткое (данный эпитет я из заголовка убрал – слишком длинно получалось, избыточно, не мой стиль) убийство на улице Кожевников и наверняка пристанут с расспросами. Не хочу. Тишины хочу. И спокойствия. И одновременно новых вкусовых впечатлений.
Я остановился, сдвинул шляпу на затылок, задумался. В городе полно заведений, где можно вкусно и недорого поесть, но те, что находились в непосредственной близости, по разным причинам меня не устраивали. А ехать куда-то специально не хотелось. Наконец я вспомнил о новой ресторации, что открылась неподалёку от городской научной библиотеки. Кто-то мне говорил, что заведение вполне приличное, не пафосное, официанты вежливые, и народу не много – в основном сотрудники и посетители библиотеки, а также преподаватели расположенного неподалёку Университета. Сходить, что ли, оценить? Крюк небольшой, минут десять. Схожу, пожалуй. Заодно сойду с привычного маршрута. Хотя, если подумать, практически любой маршрут в городе был для меня привычен.
Об этом я и размышлял те десять минут, пока шёл к ресторации. В Княжеч я приехал в возрасте семнадцати лет. Сейчас мне двадцать семь. Получается, я топчу его улицы и переулки уже десять лет. Пять, пока был студентом, и пять в качестве корреспондента городской газеты. Не хвастаясь, могу сказать, что за это время Княжеч изучен мной досконально. Думаю… да что там думаю – знаю! – что нет улицы, переулка, тупика, сквера, пустыря или уголка в любом из нескольких городских парков, где я не побывал бы хоть пару раз. От центра и до самых окраин. А так как память у меня профессиональная, то дорогу я обычно запоминаю с первого раза. Поэтому стоит сосредоточиться, и можно вызвать в воображении весь город, целиком. С горами Княжьей и Гарнизонной и речкой Полтинкой со всеми её изгибами и семью мостами; с клубком мощённых брусчаткой улиц; со средневековыми домами-кварталами внутри Старой крепостной стены, от которой осталось лишь несколько фрагментов; с кварталами поновее (что такое две-три сотни лет? Смешно!) в пределах Новой крепостной стены (совершенно не сохранившейся, на её месте теперь ломаная линия городских бульваров); и современными кварталами, построенными, в том числе, с использованием модного материала - бетона, от пяти до тридцати лет назад и продолжающими строиться. Город растёт. Возможно, не так быстро, как Москва или Париж, не говоря уже о промышленных полисах Северо-Американских Соединённых Штатов вроде Нью-Йорка или Чикаго, но всё-таки растёт. Триста одиннадцать тысяч человек как-никак, если верить переписи прошлого года.
Ага, вот, кажется, и она, ресторация. Название на польском «Pod naszą górą». «Под нашей горой», значит. Правильно, под чьей же ещё. Зал под крышей на первом этаже трёхэтажного дома и открытая терраса, врезанная в склон Гарнизонной горы. Я выбрал зал под крышей.
К моему удивлению, все столики оказались заняты. Надо же, а заведение-то, оказывается, пользуется популярностью. Что ж, тем более интересно, как здесь кормят. Я уж было собрался развернуться и отправиться на террасу, где свободных мест было в избытке, как мгновенно возникший, словно из зеркала в вестибюле вышедший, метрдотель сообщил, что, если я не против, можно пообедать во-он за тем столиком у окна, где ожидает своего заказа одинокий пожилой господин с газетой.
- А господин… - начал я, предполагая, что метрдотель ответит на мой вопрос до того, как я его задам.
- Господин чаще всего обедает в одиночестве, но сегодня, как он сам сказал, не против приятной компании, - с готовностью оправдал мои предположения метр.
- По-вашему, моя компания будет ему приятной? – хмыкнул я.
- Не вижу, почему бы почтенному архивариусу и репортёру приличной городской газеты не составить приятную компанию, - сказал метрдотель. И дипломатично, но в тоже время свойски, улыбнулся.
Надо же, второй раз за сегодня меня узнают люди, которых я вижу впервые. Это что, слава? Но, не скрою, приятно.
- Уговорили, - сказал я. – Давайте попробуем.
Плащ и шляпу я оставил на вешалке, а сам прошёл к столику.
- Прошу извинить, мне сообщили, что вы не будете против компании.
- Не буду, – он улыбнулся мне на удивление белыми и здоровыми для его возраста зубами и отложил газету. Утреннюю «Miejskie życie» на польском. – Прошу!
- Благодарю вас, - я сел.
- Иосиф Казимирович, - представился он. – Местный архивариус. С кем имею честь?
- Ярослав Дрошкевич, репортёр. Можно просто Ярек.
- Вы Ярек Д. из «Вечерних известий»? - в его голосе прозвучала заинтересованность.
Подошёл официант. Глянув в меню, я быстро сделал заказ (луковый суп, стейк с кровью, кружка пива), откинулся на спинку стула и посмотрел на своего собеседника. На вид Иосифу Казимировичу было слегка за семьдесят. Седые, довольно ещё густые, зачёсанные назад волосы. Аккуратно подстриженные седые же усы. Светло-голубые глаза, глубокие морщины от крыльев носа к подбородку. Несколько старческих коричневых пятен на коже рук. Некогда хороший, а теперь повседневный тёмно-синий костюм-тройка в тонкую белую полоску. Галстук в горошину с ослабленным узлом. Пиджак расстёгнут.
- Он самый. Это плохо?
- Отчего же, наоборот. С удовольствием читаю ваши репортажи.
Я покосился на «Miejskie życie».
- Стараюсь читать все газеты, - пояснил он, заметив мой взгляд. – Человек, не читающий газет, неизбежно отстанет от жизни.
- Вот как! – засмеялся я. - Некоторые считают иначе. Газеты, мол, плодят обывателей, не способных мыслить самостоятельно, подсовывают людям жвачку для мозгов и души вместо настоящей пищи.
- Те, кто так считает, настолько же ограничены, как и те, кто вовсе не умеет читать, - сказал он. – Вероятно, газеты не нужны гениальным философам и святым. Но думать, что все должны быть таковыми - большая глупость.
Официант принёс напитки (пиво мне и стакан с вермутом и плавающей в нём долькой лимона для Иосифа Казимировича).
- Сейчас будет суп, - сообщил он и с достоинством удалился.
- Я тоже заказал луковый, - сказал мой собеседник и поднял стакан:
– Ваше здоровье.
- Ваше здоровье.
Он сделал глоток, я - три.
- Как вермут? – спросил я.
- Спасибо, неплох. А как вы догадались, что это вермут?
- Запах, - я дотронулся указательным пальцем до кончика носа.
- Хорошо быть молодым, - вздохнул он. – Впрочем, я не жалуюсь.
Вскоре появился суп, и некоторое время мы молча ели. Суп был хоть и не высшего класса, но весьма неплохим.
- Скажите, Ярек, - обратился ко мне Иосиф Казимирович, когда наши тарелки опустели. – Раз уж случай нас познакомил, грех не воспользоваться… Вы не замечали в городе за последнее время странных необъяснимых событий?
- Смотря что таковыми называть, - пожал я плечами, а про себя подумал: «Господи, сделай так, чтобы этот милейший человек не начал мне сейчас с жаром рассказывать про загадочный шум у него за стеной, полтергейсте или движущихся огнях в небе».
- Что вы хотите сказать?
- Я хочу сказать, что в нашем городе ежедневно происходит масса событий, часть из которых кто-то обязательно назовёт странными и необъяснимыми. Взять моего соседа по дому пана… назовём его пан Михась, чтобы не компрометировать человека. Так вот, он утверждал, что у него из холодной комнаты самым таинственным образом исчезает коньяк. Из запечатанных бутылок.
При этом ни жена, ни пятнадцатилетняя дочь-гимназистка, не
говоря уже о двенадцатилетнем сыне, в пьянстве не замечены.
Я умолк и потянулся к пиву.
- И… ? – спросил Иосиф Казимирович, отпив вермута.
- Дошёл до того, что грешил на нечистую силу. Хм… прошу прощения за оксюморон. Домовой, говорил, балует. Совсем человек извёлся, даже священника приглашал – квартиру освятить. Не помогло. Знаете, что оказалось? Его пятнадцатилетняя дочка-гимназистка по уши влюбилась в пьяницу-студента из нашего политехнического, гениального, по её мнению, и, разумеется, никем не признанного поэта. Папенькин коньяк она для него таскала. Да так ловко, что никто её поймать не мог за этим делом. Сама призналась, когда увидела, что отцу натурально грозит психическое расстройство. Да и студент, говорят, её разочаровал, потому как бросил пить, кропать дурные вирши и взялся, наконец, за учёбу.
Иосиф Казимирович рассмеялся и принялся разделывать запечённую форель, которую ему только что принесли.
- Забавно, - сказал он. – Кажется, я понимаю, о чём вы говорите.
- Рад, - улыбнулся я.
- Но имею в виду несколько иное.
- Что же?
- События, которым вы сами не можете дать объяснения. Ни вы, ни, скажем, полиция.
О как. Я немедленно вспомнил о том, что произошло сегодня ночью на улице Кожевников, и насторожился. Мой нос чует не только вермут в стакане за метр, но и настоящую сенсацию. Иначе я не стал бы заниматься тем, чем занимаюсь. Не люблю работать вхолостую.
- Время от времени такое происходит, - сказал я осторожно. – Как раз в сегодняшнем номере нашей газеты на первой полосе будет описан похожий случай. Мной и описан.
- Убийство?
Я уловил шаги официанта за спиной, вместе с которыми донёсся и запах стейка. Наконец-то.
- Оно, - ответил, берясь за вилку и нож.
- С моей стороны не будет большим нахальством попросить вкратце изложить суть дела?
- Будет. Но не слишком большим. В конце концов, через… - я вытащил из жилетного кармана свой Breguet, - два часа и сорок минут сегодняшний номер увидит свет, и эта история станет известна всем.
Между кусками стейка (неплох, неплох) и глотками пива я вкратце рассказал об убийстве на улице Кожевников.
Иосиф Казимирович выслушал меня с величайшим вниманием. Впрочем, не забывая о своей запечённой форели и вермуте. Мой рассказ закончился одновременно с ними, а также со стейком и пивом.
- Кофе, - утверждающе сказал Иосиф Казимирович. – После пива, вероятно, не совсем правильно, но я всё равно рекомендую. Здесь варят хороший кофе.
- Немного в нашем городе найдётся мест, где варят плохой кофе, - сказал я.
- Это верно, - согласился он.
В ожидании кофе мы закурили. Он тоже курил трубку, и я обратил внимание, что его правая рука с горящей спичкой ощутимо подрагивает.
- Старость, - сказал он, заметив мой взгляд.
- Вы не похожи на старика. И на пьяницу, у которого с перепоя дрожат руки, тоже не похожи.
– И тем не менее, - вздохнул он. Пыхнул два раза трубкой, наклонился ко мне, понизил голос и добавил:
- К тому же, не скрою, мне страшно.
- Бросьте, - сказал я. - У нас через день кого-то убивают. Что же теперь? Город есть город. Да ещё такой, как Княжеч. Перекрёсток дорог, свобода торговли и предпринимательства с одной стороны и вечная неуверенность в завтрашнем дне с другой. То русские без нас жить не могут, то поляки, то австрийцы с мадьярами, то германцы, то снова русские. И каждый норовит устроить здесь кровавую заварушку. Отсюда наше философское отношение к жизни. Отсюда же и все наши гении, преступники и сумасшедшие. Хотя готов согласиться, что последнее утверждение спорно.
- Это сделал не сумасшедший, - покачал головой Иосиф Казимирович.
- А кто, по-вашему?
– Я ведь не зря спросил вас о странных и необъяснимых случаях. Видите ли, я работаю в историческом городском архиве. То, о чём вы рассказываете, уже случалось. И не один раз.
- Разумеется. Ничто не ново под луной.
- Вы не поняли. Именно такие смерти, как вы мне описали. Один к одному. Из человека словно высасывают досуха всю кровь. Это было сто двадцать лет назад. И двести сорок. Триста шестьдесят и четыреста восемьдесят лет назад. Это только малые циклы. А есть ещё большие…
Бесшумно возникший сбоку официант поставил на стол поднос с кофе.
- Благодарю, - сказал я. – И принесите счёт, пожалуйста.
- Сию минуту…
- Два счёта, - сказал ему в спину Иосиф Казимирович. Официант изобразил плечами и лопатками понимание и удалился.
- Вижу, вы мне не верите, - сказал архивариус.
- Честно? – вздохнул я.
- Желательно.
- Я верю, что вы действительно обладаете некими интересными историческими фактами, - сказал я. - Готов даже поверить в то, что древние хронисты ничего не придумали от себя, а изложили их так, как услышали. Но также я уверен, что вы, скорее всего, неверно эти факты истолковываете. Ищете зловещую систему в хаосе случайностей. Тайный заговор там, где нет ничего, кроме бытовых ссор на почве ревности или, в крайнем случае, сумасшедшего маньяка, чьё поведение не может зачастую объяснить даже современная психиатрическая наука, не говоря уже о той, что существовала сто двадцать и, тем более, двести сорок или четыреста восемьдесят лет назад.
- Тогда все подобные преступления списывались на одержимость дьяволом, - заметил Иосиф Казимирович. Казалось, его совершенно не расстроило моё отношение. – Если убийцу ловили, его подвергали обряду экзорцизма, а затем казнили. Отрубали голову, как правило. Но, бывало, и сжигали, топили в Полтинке и даже забивали в сердце осиновый кол.
- Это тем, кого считали вампирами?
- Им самым.
Он поднёс чашку ко рту и обнаружил, что она опустела.
- Знаете что, давайте продолжим наш разговор завтра? – предложил архивариус. – Если вы, конечно, захотите. Подумайте над моими словами сегодня, и посмотрим, что произойдёт в городе за ночь. Искренне надеюсь, что ничего страшного. Но… В общем, если надумаете, приходите завтра в городской архив. Часам к шести вечера. Знаете, где это? Прошу прощения за дурацкий вопрос.
Я кивнул. Городской исторический архив располагался в старинном здании Арсенала. Там, где раньше дожидалось своего часа оружие, теперь хранились древние рукописи, архивные записи и книги. Тоже своего рода оружие, если разобраться.
- Спросите Белецкого Иосифа Казимировича. Это я. Буду вас ждать, - он отодвинул стул и поднялся. - В конце концов, вы замечательный репортёр, не разочаровывайте меня. Неужели вам не любопытно? Здесь пахнет сенсацией века. И я отдаю её вам.
- Эх, Иосиф Казимирович, - вздохнул я. – Если бы вы знали, сколько сенсаций века шлют нам читатели с почтой ежедневно в редакцию, вы бы глазам не поверили. Это не считая тех, кто является лично и жаждет поведать оную сенсацию устно. Хорошо, что один из наших редакторов – бывший чемпион Княжеча по французской борьбе. В полутяжёлом весе. Когда дело совсем плохо, мы его зовём.
Он засмеялся. Я тоже.
- А я вам ничего больше не буду рассказывать. Покажу документы, сами посмотрите. Попросите – объясню и прокомментирую. Выводы сделаете сами. И, если докажете мне, что я просто-напросто старый маразматик, буду вам весьма благодарен. Потому что с некоторых пор мне и впрямь очень страшно. Всего доброго, очень надеюсь на нашу завтрашнюю встречу.
Он коротко поклонился, повернулся, пересёк зал и вышел на улицу.
Глава вторая
Северо-восточный ветер ерошил Яузу, и солнечные блики во множестве прыгали по серо-голубой водной ряби, заставляя щурить глаза. «Хороший денёк, - подумал Андрей. – Чего не скажешь о неделе в целом. Да что там о неделе. Не будем кривить душой – весь год не задался».
Андрей Владимирович Сыскарёв по прозвищу Сыскарь, высокий мужчина тридцати лет, с длинными сильными руками и острым худым лицом, на котором выделялись внимательные, чуть насмешливые серые глаза, стоял на Лефортовском мосту, облокотясь на перила, и курил. В речной воде отражалось голубое московское небо сентября и белые пухлые облака. Бабье лето в этом году не спешило уступать место осенней непогоде, - всю последнюю неделю было тепло и сухо. Сыскарь докурил сигарету, привычным щелчком отправил окурок в Яузу, тут же пожалел об этом (нечего мусорить в родном городе, пижон!), вздохнул и направился через мост на левый берег, к Лефортовскому парку. Торопиться ему было решительно некуда, поэтому мысль выпить где-нибудь кофе показалась весьма конструктивной.
В этом районе Сыскарь не был несколько лет и не помнил, есть ли в парке какое-нибудь заведение, где ему дадут кофе. Можно было проверить с помощью смартфона, но там заканчивался заряд аккумулятора, и Сыскарь не хотел лишний раз его включать. Вдруг важный звонок, а он не сможет ответить?
Заведение в парке было. Он сел за столик на открытом воздухе, жестом показал молодой темноволосой официантке, что желает сделать заказ. Девушка подошла и положила перед ним меню.
- Двойной «американо», какой-нибудь вкусный рогалик и пепельницу, - сказал Сыскарь.
- Рогаликов нет. И у нас не курят.
- Тогда два блина с икрой. По-нашему, по-русски. И пепельницу.
- У нас не…
- Тогда буду вынужден использовать в качестве пепельницы блюдце, - Сыскарь посмотрел на бейджик, приколотый к белому фартуку с кружевами. – Вас Таня зовут? Очень хорошо. Замечательное имя. А меня Андрей, - он улыбнулся самой своей обаятельной улыбкой. – Вы давно здесь работаете, Танюша?
- Второй день, - официантка неуверенно улыбнулась и чуть покраснела.
- Второй день! Прекрасно. Значит, это вы по незнанию. Уверен, что если вы обратитесь с этим вопросом к вашему непосредственному начальству, то оно безоговорочно разрешит мне курить здесь, на открытой террасе. Потому что такова воля клиента, а она, как известно, закон. Который в данном случае выше того идиотского антитабачного закона, который некогда приняла наша, несомненно, уважаемая, но не всегда мудрая Госдума. Согласны со мной? Вот и чудно! Жду вас с кофе, блинами и пепельницей. Да, чуть не забыл! Раз уж я к вам зашёл, и вы так любезны, что разрешили мне курить, принесите заодно пятьдесят грамм коньяка.
- Какого?
- Плохого не нужно точно. «Мартель» есть у вас?
- Да.
- Вот и принесите.
Он благосклонно кивнул. Официантка Таня улыбнулась более уверенно и отошла от стола. Сыскарь посмотрел ей вслед, с усмешкой отметил, что амплитуда покачивания бёдер у девушки за последние несколько минут стала гораздо замысловатее, и подумал, что заказывать в кафе французский коньяк, который с вероятностью пятьдесят на пятьдесят окажется подделкой, но заплатить за него придётся, как за настоящий – чистое пижонство. А, чёрт с ним. В конце концов, если разобраться, он и есть пижон. Не такой, что пробы ставить негде. Но не без. Иначе зачем бы ему таскать на безымянном пальце левой руки золотой перстень-печатку с изумрудом, подаренный не кем-нибудь, а самим государем-императором Петром Алексеевичем Романовым?
Он глянул на перстень. Солнечный луч, пробившись сквозь листву, заставил сиять изумруд с выгравированным изображением Петра Первого, сидящего на троне в царской одежде со скипетром и державой в руках. Андрей знал, что написано по золоту вокруг камня: « Царь и Великий князь Петръ Алексеевичъ всея России».
Круто. Правый берег Енисея может обвалиться от зависти. Таскать на руке такую цацку… А с другой стороны, почему бы и нет? Всё равно доказать, что перстень настоящий, невозможно. Сам же камень, золото и работа хоть и стоят денег, но не заоблачных.
