Оглавление
Высокие железные створки распахнулись, и люди в пропыленных абах, кучковавшиеся на площади перед пакгаузами, потрясенно уставились на выползающее из ворот чудовище. Вообще-то Басра притерпелась к виду европейских механизмов — первый паровой экскаватор появился здесь полгода назад и, едва заработав, вызвал массовое бегство жителей со всей округи. Однако с тех пор накал эмоций поутих. Привыкли — и к пыхтящим экскаваторам, и к долбящим с утра до вечера паровым копрам, и к неспешно ползущим рутьерам с вереницами вагонеток. Человек — он быстро ко всему привыкает, особенно если новинка не опасна а, пожалуй, даже и приносит пользу: с появлением немцев в карманах местных торговцев зазвенели монеты, а феллахи из окрестных селений потянулись на стройку, на заработки.
А вот дети пустыни, последователи Мохаммеда ибн Абд-аль-Ваххаба, уже пять дней баламутящие главный портовый город Багдадского вилайета, не видели такого даже в кошмарных снах. То есть в снах, может, и видели — им, детям аравийских песков, не затронутым цивилизацией, появившееся из ворот ЭТО должно было напоминать ифрита. Ползущий впереди тягач оглашал окрестности пронзительными гудками, пыхтел, исторгая клубы дыма и струи белоснежного пара, — это сочетание было особенно зловеще… Тянущиеся за ним вагоны, обитые сверху донизу черными брусьями шпал, немилосердно лязгали сцепками и хрустели, кроша булыжную мостовую в щебень. И это сооружение катилось, нет — перло, — громадное, опасное, не рассуждающее, неудержимое в своем медлительном стремлении вперед…
Площадь замерла — ни единый человеческий звук не оглашал ее, а только рев и скрежет механической твари, вытянувшейся уже на середину и походя смявшей огромными ярко-красными колесами палатку старого Юсуфа. Самого Юсуфа, впрочем, там не было — он, дрожа от ужаса, вжимался в глинобитный забор и скулил, уставясь на проползающее мимо чудище.
На носу громадины со скрипом повернулось сооружение с медным раструбом; окрестности огласил заунывный вой, заглушивший остальные звуки. Толстая струя пара вырвалась из раструба и гигантской снежно-белой метлой прошлась по камням, очертив вокруг механического ифрита широкую дугу.
У вогабитов, который день уже ожидавших знака своих шейхов — идти на штурм гнезда христиан-нечестивцев и кровью их смыть грязь, что занесли они в эти священные пески, — было два выхода: бежать со всех ног в пустыню, из которой явились они в древнюю Бассору, или идти, невзирая ни на что, на штурм чугунной змеи, попирающей древние камни четвертого рая Моххамеда.
Бедуины пошли на штурм.
Из путевых записок О. И. Семенова
План был составлен с истинно немецкой пунктуальностью — и какое-то время нам удавалось следовать ему во всех деталях. Прорыв был намечен на 7.00 утра; в полдень должен был отойти немецкий пакетбот на Суэц и дальше — до Александрии. На нем и предполагалось вывезти из Басры служащих компании. Турецкие офицеры, принявшие участие в нашей эскападе, собирались присоединиться к охране порта — там, под защитой тяжелых батарей, можно было не бояться никаких мятежников.
Ровно в 7.05, распахнув ворота, мы вывели бронепоезд на площадь. Арабы, уже второй день блокировавшие факторию, прыснули во все стороны. Сынов пустыни, конечно, потряс вид парового чудовища, но не настолько, чтобы удержать от опрометчивых поступков. К счастью, их было сравнительно немного; стоило ползучей крепости огрызнуться струями обжигающего пара и перестуком картечницы, как вогабиты отхлынули в переулки, оставив на камнях неподвижные тела и пару десятков раненых. Машинист на рутьере непрерывно тянул за шнур гудка, так что вопли обваренных паром людей не доносились до по-европейски деликатного слуха пассажирок.
Женщины и дети (не так много их и было; большинство немцев вывезли семьи, как только пошли слухи о беспорядках) сидели на самом дне броневагонов, между несгораемыми шкафами с технической документацией. Их мужья, вместе с остальными сотрудниками компании, стояли возле амбразур с карабинами и револьверами в руках. При первом накате арабов команды «огонь» не последовало, и дисциплинированные немцы не стали стрелять — бедуинов обросил «паромет» и митральеза Гарднера.
За площадью начинался городской квартал, отделявший факторию от главной базарной площади города, от которой уже рукой подать до порта. И когда рутьер, влекущий за собой вереницу блиндированных вагонов, вломился в глинобитную застройку квартала, — ситуация резко изменилась. Отступившие бедуины пришли в себя, опомнились, набрали булыжников — и вновь пошли на приступ. Огнестрельного оружия у них, по счастью, почти не было, так что мы с Иваном ощущали себя солдатами ЦАХАЛ в бронетранспортерах, медленно ползущих через беснующуюся толпу палестинцев. В наше время телевидение исправно снабжает нас картинками очередной интифады, так что аналогия угадывалась вполне четко…
В ответ на град камней и редкие хлопки кремневых ружей вагоны громыхнули залпом; на площадке застучал Гарднер. Я взглянул — Иван, не обращая внимания на свистящие в воздухе каменюки, засовывал в рельсу приемника обойму. Вот она с щелчком стала на место — Ванька ловко выдернул жестяную планку, швырнул под ноги. Ее тут же принялась набивать патронами миловидная дочка Штайнмайера, приставленная к этому ответственному делу. В носу рутьера пронзительно выла паровая пушка, раз за разом отбрасывая вогабитов на почтительное расстояние. Рев перегретого пара перекрывал вопли обваренных. Слитно грохотали залпы — дисциплинированные немцы хоть и не были солдатами, но в точности выполняли команды турецкого офицера. Камни весело стучали по сетчатой крыше броневагона и скатывались вниз; я мельком подумал — какой же молодец мой сын, предложивший это, в сущности, нехитрое усовершенствование, которое и спасает сейчас наши головы от каменного града.
Рутьер с хрустом проломил глинобитную ограду; вагон затрясло и перекосило, когда он стал переползать через образовавшуюся кучу строительного мусора. Колеса паровика подмяли драный полосатый навес, и бронепоезд, плюясь паром и свинцом, выкатил на главную базарную площадь Басры…
Когда мы все-таки добрались до порта, я свалил подальше от людей, еще не успевших поверить в свое спасение, и повалился на бухту троса. Здесь и нашел меня полчаса спустя Антип. Мне потом рассказали, что я вцепился в канат, орал, лягался, не давал себя увести — да так, что нашему верному лейб-улану пришлось волочь меня силой. Отец к тому времени потерял голову от ужаса — решил, что я остался там, на улицах, полных крови и боли…
Что ж, по-своему он прав. Я — до сих пор там, на этих улицах… и не уверен, что когда-нибудь смогу оттуда выбраться…
Шушпанцер железным носорогом проломился через базарную площадь, оставляя за собой широкую полосу разрушений — груды мусора, бывшие совсем недавно еще лавчонками, навесами, хибарами. Весь этот хаос постепенно занимался пожаром; в момент пролома глинобитного забора на краю площади рутьеру сорвало крышку зольника в нижней части котла — ну, это такой люк, через который из топки вычищают золу. Из-под колес во все стороны полетела жаркая пыль; на миг мы ослепли, но бронепоезд упрямо пер вперед, волоча за собой широченный черный шлейф. Зола обильно устилала груды легко воспламеняемого мусора, и кое-где уже появились первые язычки пламени — из зольника сквозь решетки колосников на грунт сыпались мелкие раскаленные угли.
Но на самом рутьере это никак не сказалось — только дым из трубы повалил как будто бы гуще. Плюющаяся паром громадина добралась до края площади, вперлась в переулок, от которого было уже рукой подать до стены, огораживающей портовые постройки, — и встала. Передние колеса тягача не смогли вскарабкаться на кучу строительного хлама; а когда машинист резко сдал назад, собираясь одолеть препятствие с разгона, «состав», сложившись по сцепкам, намертво застрял между домами. Локомобиль дергался взад-вперед, тщетно пытаясь выдраться из ловушки, — и тут с плоских крыш домов на нас кинулись вогабиты.
Их встретили огнем в упор. Стреляло все — от картечницы до карманного «пепербокса» фройляйн Штайнмайер. Паровая пушка на носу какое-то время молчала — наводчик никак не мог развернуть медный хобот брандспойта так, чтобы встретить атакующих сверху, с крыш, бедуинов, — но десять секунд спустя навстречу им ударила струя раскаленного пара.
То, что было потом, показалось мне отвратительной сценой из фильма ужасов — да только это был не фильм. Сквозь плотную завесу пара я увидел, как лица обваренных мгновенно покрываются жуткими багровыми, размером с кулак, волдырями, как клочьями слетает с них кожа; как визжащее, освежеванное, заживо сваренное НЕЧТО валится под дергающиеся туда-сюда колеса рутьера. Как мечется по плоской крыше, пока чья-то милосердная (а вернее всего, случайная) пуля не прервет мук. Меня вывернуло — сразу, мучительным спазмом…
Атака прекратилась как-то разом; крыши домишек, между которыми застрял шушпанцер, оказались завалены трупами и умирающими: это был самый кровавый момент всего прорыва. Домишки вокруг нас были уже наполовину разрушены; герр Вентцель, отчаявшись освободить состав из западни, решил увести хотя бы рутьер, но от рывков сцепки перекосило, а отцепить вагоны под градом камней, отстреливаясь от наседающих с флангов вогабитов, оказалось делом немыслимым.
Итак, капитан дал команду «покинуть судно»; я соскочил вниз… и тут меня вывернуло второй раз: я увидел, во что рубчатые колеса локомотива превратили тех, кто свалился в узкую щель между домами и бронепоездом.
Отец с герром Вентцелем отходили последними. Хотя нет — последним был Антип. Он стоял, навьюченный двумя мешками (все, что удалось сохранить из нашего имущества), и наугад палил в клубы пыли и сажи из моей лупары. Папа с инженером возились в рубке — герр Вентцель шуровал в топке, стараясь повыше нагнать давление пара, а отец рассовывал в сплетения трубок динамитные патроны. Когда мы отошли шагов на сто, сзади глухо ухнуло. Над руинами, в которых застрял наш бронепоезд, взлетел столб дыма и пара. Мимо меня, противно вереща, пронеслось что-то массивное; в глинобитной стене, в двух шагах от нас, вдруг вырос кусок закопченного железа — он торчал из кладки примерно на уровне человеческой головы и дымился.
Распуганные этим фейерверком вогабиты и думать забыли о преследовании — на территорию порта мы добрались без помех. Всего во время прорыва пострадало три человека — один был ранен пулей из кремневого арабского ружья, двое были побиты каменным градом. Ушибов и ссадин никто не считал — так или иначе досталось всем. Помню, как поразил меня репортер — улыбаясь во всю свою закопченную физиономию, он волок тяжелую фотографическую камеру. Единственный из всех мужчин он не сделал ни единого выстрела, зато постоянно озарял внутренность броневагона вспышками магния. Похоже, сам того не зная, француз стал одним из первых представителей нарождающегося племени репортеров-«стрингеров», готовых на все ради эффектного кадра.
Турецкий офицер вывел навстречу прорывающимся десятка два синемундирных стрелков, которые и помогли измученным людям добраться до спасительных ворот порта. А я, перемазанный с ног до головы йодом и облепленный пластырями (пригодилась аптечка!), сидел на колючем, жестком канате и мечтал об одном — проснуться и понять, что все это мне приснилось, что не было никакой Басры, Сирии, портала во времени, и вообще этого проклятого века, где людей можно варить заживо, как овощи в пароварке…