Оглавление
Одно за другим. Одно цеплялось за другое. События, как взбесившаяся лошадь несла меня через снега и версты к этому затерянному в Кудряшовском бору хутору.
Все началось… Да нет, вовсе не в тот момент, когда на подворье теперь уже первогильдейского Колыванского купца Кирюхи Кривцова, того самого, что единолично выстроил церковь в родном заштатном городке, ворвался на взмыленном коне посыльный.
- Беда, Ваше благородие! – прохрипел он, утирая иней с жидкой еще по возрасту лет, бороды. – Кокоринский караван злыдни постреляли!
И мирный ужин, богатое, хоть и не скоромное – Великий пост на дворе – застолье взорвалось суетой и приготовлениями. Бряцало оружие, и хищно поблескивали в нервном свете керосиновых ламп тупые свинцовые головки патронов.
- Нешто ты сам в погоню, Герман Густавович? – удивился Кирилл Климович. – Подиткось и без тебя управятся. Коли зверя, с Божьей помощью, скрадывают, так и двуногих охальников сумеют. А тебе, твое благородие, не по чину будет…
Чин? Откуда у меня чин, купчина?! Это раньше, до того, как Александр Второй изволил удовлетворить мое прошение об отставке, я был действительным статским советником. А еще раньше, так и вовсе – Томским гражданским губернатором. Вот тогда – да. Чин. А теперь – весь мой чин – беглый!
Вот! Вот момент, с которого началась эта долгая дорога через буреломы и сугробы! День, когда я стал беглым преступником! Шестое января 1866 года. День Святого Богоявления и Крещения Господня.
Утром в Томск пришла почта. И пусть я больше и не Томский наиглавнейший начальник, но корреспонденцию почтальон продолжал приносить в мой дом в числе первых. Даже в праздники. Так что уже за завтраком, я имел возможность просмотреть десяток адресов на конвертах.
Отец в Голландии. Оставил Морица в приальпийском Бадене, на минеральных водах, а сам, с горстью изумрудов в кармане, отправился в Амстердам. В столице Империи он реализовывать камни не рискнул. Мало ли. Найдутся доброжелатели, или просто чрезмерно любопытные, решившие поинтересоваться – откуда у доктора права драгоценностей на десяток миллионов серебром? У старого генерала было конечно послание, в котором я хвастался, как удачно вышло купить необработанные изумруды у глупых китайских торговцев, прибывших давеча в Томск. Но мы с ним отлично осознавали, что любой даже самой поверхностной проверки эта легенда не выдержит. Достаточно будет отправить жандарма – спросить правда ли действительный статский советник Лерхе купил у вас, уважаемый Ли Сяй, зеленые камни, чтоб обман раскрылся.
А вот в Голландии никто вопросов седовласому немцу задавать не станет. Мало ли откуда камни. Хранили их в сокровищнице древнего рода со времен Шарлеманя! Вам-то, сударь, что за дело? Так что там изумруды и оценят, и огранят, и продать задорого помогут.
Кроме того, Густав Васильевич намеревался встретиться в Голландии с группой европейских предпринимателей, проявивших интерес к приобретению лицензий на производство канцелярских принадлежностей. Выходит, скучать старому генералу там не придется.
Несколько небольших, буквально - в десяток строк, сообщений от московских купцов в одном конверте с векселями. И отдельное письмо от Кокорина, сообщавшего, что миллион ассигнациями, как я и просил, караваном отправлен в столицу теперь уже не моей губернии. Это фон Дервиз настоял, чтоб часть оплаты его услуг была произведена на месте и наличными. Опасался, что нечем будет рассчитываться с рабочими. Вестям том, что Томск уже перенасыщен денежной массой, известный строитель железных дорог не поверил. Денег много не бывает!
Какое-то пустое и невнятное письмо от Великой княгини. Еще одно, сто первое, китайское, уведомление о ее ко мне расположении, несколько никчемных придворных сплетен, и сетование на зятя, герцога Мекленбург-Стрелицкого, позабывшего о супружеском долге – как можно чаще вывозить молодую красавицу жену в свет, а не то о чем я, грешным делом, сначала подумал – и уже чуть ли не месяц пропадавшем на стрельбищах возле Ораниенбаума. К чему мне это? На что она намекала? Я так и не понял.
Несколько писем-отчетов от управляющих нашим, так сказать – семейным предприятием. Сколько чего произведено, упаковано и отгружено заказчикам. Сколько новых рабочих принято, сколько за пьянство наказано. Скучно. О том, что на мой счет в Государственном банке поступило еще почти триста тысяч, я и так уже знал. Боюсь, что именно это прибавление не позволило моему, едрешкин корень, учетно-вексельному рейтингу упасть слишком уж серьезно, после того, как весь об увольнении облетела губернию. Герочкина фамилия осталась в десятке лучших, Слава Богу.
А еще, в невзрачном казенном, самом дешевом из возможных, конверте, я получил сухое уведомление из личной, Его Императорского Величества канцелярии, о том, что мое прошение от отставке удовлетворено. И ввиду моих заслуг перед Отечеством, а также во исполнение воли Государя, как кавалеру нескольких орденов, действительному статскому советнику в отставке, Герману Густавовичу Лерхе жалуется пенсионное обеспечение в размере двухсот рублей в год. Предлагалось явиться в Санкт-Петербургское городское казначейство для оформления необходимых бумаг.
Твари! Твари! Твари! Я уж не говорю о размере этой их подачки! Но они хотя бы могут себе представить, сколько стоит путешествие из Сибири в столицу?! Герочка рычал и плакал одновременно. Его немчурскую душу терзала даже мысль о том, чтоб отказаться от денег, а гордость не позволяла даже притрагиваться к этим крошкам с барского стола.
Потом, когда внутричерепной партизан немного успокоился и снова стал способен мыслить здраво, мы посовещались, и я решил отписать этот нищенский пенсион в пользу какого-нибудь благотворительного общества. И я даже сел уже писать поручение столичному семейному стряпчему, но вдруг задумался. Да так и замер с рукой, занесенной над чистым листом бумаги.
Странно все! Странно и неправильно. Неожиданную отставку еще как-то можно списать на козни недоброжелателей при дворе. Да взять хотя бы того же графа Панина. Вот уж кто точно не станет печалиться об отлучении непокорного губернатора от власти. Но ведь тут же последовало распоряжение незамедлительно прибыть в Петербург! Это-то зачем? Теперь вот – этот образец высокой бюрократии. И снова какое-то детское обоснование необходимости моего отбытия в город на Неве.
Засада? Какая-то каверзная ловушка, которую мне там приготовили? Но уж кому как не мне знать, что ничего в этом мире не происходит просто так. Что везде, в каждом дуновении ветерка, в каждом слове – сказанном или написанном, в каждом движении каждого живого существа на Земле – Дух Божий, и Его промысел. Выходит, это Высокий начальник требует, чтоб я, бросив все дела, отправился в путешествие на запад?
С другой стороны я, всем сердцем, всей душой, противлюсь этому. Знаю, чувствую, всей кожей ощущаю, что нельзя мне ехать! Что место мое здесь. Что огроменный, триллионотонный Долг придавливает меня к этой земле, к этому холодному и неприветливому краю. И чему я должен был доверять? Подталкиваниям Судьбы или Сердцу?
И тут меня пронзила мысль – а не оставил ли меня Он, не бросил ли вне Своего внимания? А не разочаровал ли я Его чем-либо? Быть может, Он требовал от меня чего-то совершенно иного? Не развития преданной и проданной мною в том, ином мире земли, а… ну, не знаю, каких-то подвигов во имя Его? Не железной дороги и заселения пустынных территорий, а храмов?
Или… Я резко вспотел, и сразу, одновременно с этим – озяб. Или все дело в Карине Бутковской и ее, не рожденном еще, ребенке? Ведь почувствовался же легкий привкус лжи в ее уверениях, будто я никакого отношения к этому не имею…
- Апанас! – голос предатель. Так истерично взвизгнуть - нужно еще постараться. – Закладывай! Сейчас же!
Знал куда нужно ехать. Где, скорее всего, придет понимание происходящего со мной, и вокруг меня. Конечно же – на могилу Святого Старца!
Голосили колокола. Отмаливал трехсотпудовый, «Торжественный» в колокольне Богородице-Алексеевского монастыря. Звон и гул волнами, покорно рваному, часто меняющему направление, ветру, бродили над городом.
К месту упокоения таинственного старика вела хорошо натоптанная тропинка. Совсем не тот «проспект», что получился в сугробах, когда большая часть христианского народа отправилось к проруби. Но и забытой могила не выглядела.
Ленты выцвели на солнце, поистрепались в ветрах с грозами. Когда-то могучие еловые венки высохли, хвоя за два прошедших года успела по-осыпаться. Издалека это все это еще выглядело нарядным, а вблизи создавало совершенно удручающее впечатление. И замерзшая, обледенелая веточка с цветками какого-то комнатного растения только усиливала эффект.
- Вот так вот, старик, - поворочав прежде головой, убедившись, что ни одна живая душа не может услышать, выговорил я. – Вот так у нас с тобой. Пока при власти были, пока силой владели – и лап еловых для нас с тобой не жалели. С оркестром встречали. Слова льстивые говорили… Теперь вот геранью какой-то пытаются отделаться…
Не знаю, почему именно эти речи завел. Так-то у меня не все еще плохо было. Ну лишили должности, ну на письма перестали отвечать. Так ведь и обвинить-то в том некого. Сам виноват. Теперь-то вот понимал – не стоило искушать судьбу лишний раз. Мог бы и отсрочить дела немного, съездить на свадьбу к Никсе с Дагмарой. Глядишь, не ломал бы теперь голову – что за «черные силы нас злобно гнетут». Знал бы со всей определенностью, что именно уготовили мне во дворцах, вызывая в столицу.
- Не мог я иначе, Кузьмич, - толи особо колючий ветерок пробрался под одежду, толи что-то потустороннее коснулось, только я вдруг вздрогнул всем телом. Будто плечами пожал. – Понимаешь… Ты жизнь прожил, ты поймешь! Понял как-то – нельзя мне отсюда уезжать. Соблазна что ли забоялся. Вдруг предложили бы местечко теплое, возле самой кормушки… Сам знаешь – себя легче всего уговорить. По первой, убедил бы, что из Петербурга больше для Сибири сделать смогу. Потом…
Мягкий мех воротника вдруг уколол подбородок. Пришлось снять перчатку и лезть, расправлять волоски, вертеть головой.
- А ныне… - начал и замолк. Не находились нужные слова. Чувствовал, что это очень важно именно здесь и сейчас говорить только такие – только нужные. – Опора у меня пропала. Словно на льду стою. Туда или сюда шагнуть опасаюсь – а ну как поскользнусь?! Дел полно, работы непочатый край, а руки опускаются… Вдруг не той дорогой пошел? Или грех какой-нибудь на мне…
Нет, Герочка. Не родня он мне. А обращаюсь так к почившему Старцу, оттого, что оба мы с ним теперь, как бы не от мира сего. Оба померли по одному разу… Однополчане, вроде как, едрешкин корень. Тебе, малыш, этого не понять.
Есть, правда, одно отличие. Этот-то, Федор, свет Кузьмич, уж точно в то беспросветное место, где миллион лет томилась моя душа, не попал. Я просто в этом уверен! Не ведаю, кем на самом деле был этот старец – царем, не сумевшим найти в себе силы и дальше тянуть неподъемный груз грехов, или другим каким-нибудь дворянином. Но ведь, самое-то главное – смог же он вовремя одуматься. Отринуть все неправедное и податься в странствия.
Спорный, конечно, метод. Не наш. По мне так и вовсе – никчемный. В стиле небезызвестного графа Толстого. Все бросить, отречься, обрядиться в вериги, и перестать противиться злу. Спасти себя, а до остальных и дела нет. Много бы я наискуплял, если бы в монастырь поклоны иконам бить отправился?! И не верю, что чего-то подобного ждет от меня Господь. Не верю, и все тут! Иметь силы и возможности, и ничего не сделать? Оставаться непредвзятым наблюдателем? Молить и молиться…
- Ты там передай, кому следует, Кузьмич, - хмыкнул я. – Фиг ему, а не монастырь. Пусть версту рельсового пути за «Отче наш» принимает, а каждый лишний рубль в крестьянской семье - за аминь! И с Кариной разберусь. Не принцесса, чай. И не тайны Мадридского двора. Не так уж и сложно выяснить – кто, скорее всего, отец не родившегося еще человечка. Будут хотя бы сомнения, что я – не брошу.
Герман испугался. Он так всегда. Чуть что – начинает на немецком молиться. Можно подумать, Богу не все равно - на каком языке к Нему обращаются.
- Вот, Герочка мой и отмолит, если что, - я, похоже, начинал злиться. То-то так щеки вспыхнули. – А ежели чего-то особенного от меня желаешь, хоть знак бы подал. Мне и намека хватит…
И вздрогнул. Почувствовал, что кто-то стоит за плечом, а я и скрипа шагов по снегу не слышал. И револьвер, опрометчиво, за поясом под пальто. Быстро не вытащишь. В шее словно десяток лишних костей образовался, мешающих легко повернуть голову.
- Ваше превосходительство, - негромко, едва-едва чтоб слова было слышно за колокольными перезвонами и свистом ветра, голосом Карбышева, выговорил человек из-за плеча. – Дурные вести.
Выдохнул сквозь сжатые зубы, и повернулся всем телом.
- Я задумался, Миша. Ты что-то сказал?
- Насилу вас сыскал, Герман Густавович. Слава Господу, Апанас подсказал… От Афанасьева, Николая Андреевича, посыльный приходил. Послание принес. Я имел смелость прочесть. Беда, Ваше превосходительство!
- Британская империя объявила войну? – пошутил я. Ну не было у меня предчувствия надвигающихся неприятностей, едрешкин корень, и все тут! Даже, к вящему моему удивлению, как-то даже наоборот. Подъем душевный ощущался. Что-то новое на пороге. Какой-то поворот. И, что самое главное – конец моим терзаниям и разочарованиям.
- Нет, с чего бы!? – отшатнулся бывший жандармский поручик.
- И в Государевой семье все живы и здоровы? – на всякий случай, уточнил я. Убедился, что и тут без каких-либо изменений, и подвел итог. – Ну, значит, то не беда, а легкая неприятность. Так что именно наш бравый штабс-капитан так торопился мне сообщить?
- Николай Андреевич сегодня дежурным штаб-офицером по отделению назначен, - гораздо более спокойно принялся рассказывать секретарь. – Он и депешу с телеграфа получил. Из Санкт-Петербурга. Подписана главноуправляющим Вторым отделением, графом Паниным. И с визой «к немедленному исполнению» советника от министерства Юстиции Главного Управления, статского советника Спасского. Велено вас, Герман Густавович, арестовать и препроводить в Омскую гауптвахту.
- Вот как? – удивился я. Известие, и правда, оказалось несколько неожиданным. – И снова никаких обвинений не предъявлено?
- Точно так, Ваше превосходительство, - клюнул головой Миша. – Однако же, ныне вовсе не Киприян Фаустипович в Томске надзором ведает. А господин…
- А господин майор и палец о палец не ударит, чтоб кого-то выручить, - кивнул я. – Только не понятно – с чего Афанасьев-то вместо унтера с солдатами мне записку с предупреждением решил прислать?
- Думается мне, Герман Густавович, что их благородие – весьма умный человек. И хорошо осведомлен о… О ваших друзьях в столице. Штабс-капитан извещает так же, что сразу после обеда пошлет вестового к господину Катанскому с рапортом, в котором настоятельно порекомендует уточнить распоряжение у вышестоящего начальства, прежде чем ссориться с такой… гм… фигурой. И еще, есть у нас с Иринеем Михайловичем подозрения, что наш Николай Андреевич имеет регулярные сношения с…
- С Мезенцевым? – скривился я. – Ничуть этому не удивлюсь. Так же, как и тому, что майор наверняка уже каким-то образом стакнулся с… с кем-либо из окружения графа Панина. Хотя… Зная… эм… таланты нашего майора, может оказаться, что ничего подобного ему и в голову не пришло.
Карбышев понятливо хихикнул.
- Ладно. Это может оказаться даже забавным. Сейчас напишем несколько писем, а потом отправимся в Омск. А вы с Варешкой…
- Э… Ваше превосходительство. Прошу прощения, но в списке лиц подлежащих аресту есть и Ириней Михайлович.
- Вот как?! Кто еще?
- Фризель, Менделеев. Конечно же, господа Потанин с Ядринцовым. Кузнецов, Колосов, Усов…
- Ого! Это меняет дело.
- Пестянов просил известить вас, Герман Густавович, что он намерен подождать, пока вы не выручите всех, в каком-нибудь, одному ему известном месте.
- Это разумно. Немедленно разошли эту рекомендацию и всем остальным из того списка. А сам… - я посмотрел в глаза ждущего моего приказа молодого человека, и вдруг осознал, что больше не имею морального права ему приказывать. Он кинулся искать меня по городу, и это яснее ясного говорило, что служит уже не за положенное жалование или в надежде на скорую карьеру. Уж мне ли не знать, что настоящую верность не купишь, ни за какие деньги.
- Миша. Понимаешь… При последней встрече с госпожой Бутковской, разговор вышел несколько скомканным… А для меня очень важно знать со всей определенностью, какая только может быть возможна, кто же… Да что это со мной?! Миша, есть подозрение, что малыш, рождение которого Карина Петровна ожидает, может быть моим. Не мог бы ты…
- Конечно, Герман Густавович, - легко согласился Карбышев, натянув понимающую улыбку. И тут же вновь озабоченно нахмурил брови. – А вы, Ваше превосходительство? В Омск?
- Теперь уже нет, - покачал я головой. – А ну как кого-то Катанскому все-таки удастся арестовать?! Один Господь знает, как обойдутся с моими людьми, если я окажусь в соседнем с ними каземате гауптвахты. На свободе же руки у меня останутся не связанными. Так что…
- Смею ли я предложить вам убежище? – заторопился секретарь. – Дело в том, что нашей семье принадлежит хутор в верховьях Кайгура. А совсем рядом, в трех верстах, хуторок Безсоновых, где тоже вас с радостью примут.
- Это в Мариинском округе, или уже в Алтайском Кузнецком? – заинтересовался я.
- В Томском, Ваше превосходительство, - засмеялся Карбышев. – Почти на границе с Кузнецким.
- Спасибо, Миша. Я этого не забуду. Но пока мне лучше держаться где-нибудь поближе к почте. Чтобы выручить своих, мне придется вести обширную переписку. Прошу тебя переселиться в мой дом, хотя бы на какое-то время.
- Да, конечно.
- Отлично! Стану извещать тебя, куда переправлять письма.
Поразительно, как много барахла накопилось всего за два года жизни в Томске девятнадцатого века. Мундиры – целых четыре парадных, и полудюжина более простых – рабочих. Полсотни рубашек. Наверное, не меньше сотни всевозможных шейных платков. Какие-то сюртуки, смокинги и кафтаны. Пальто и шубы. Одних запонок килограмма полтора. Откуда это все? Что-то, помнится, сам покупал или заказывал пошив. В Барнауле, Москве, Санкт-Петербурге. Какие-то вещи, похоже, и не надевал ни разу.
Смешно, право, было смотреть, как Апанас, с совершенно несчастным лицом, пытается упихнуть все это никчемное «богатство» в старый, обитый потертой кожей дорожный кофр. По-моему – так совершенно безнадежное занятие. Как, например, и мне – выбрать какие именно винтовки из заметно распухшей коллекции, достойны чести сопровождать опального губернатора? Или что именно из сотен тысяч бумаг личного архива может пригодиться в борьбе за наши с соратниками честные имена?
Умом-то понимал, что чай не тридцать седьмой год! Не станут жандармы, в отличие от чекистов, врываться в мою усадьбу, вспарывать подушки и ломать мебель в поисках тайников. Не растащат столовое серебро и не конфискуют остававшееся в моем арсенале оружие. Понимал, но все наличные деньги, и особенно важные, или дорогие для сердца бумаги забирал с собой. А архив велел тщательно упаковать в кожаные мешки, и уже после – замуровать дверь кирпичом.
Откуда-то же это взялось?! Не может же «честь» первооткрывателей метода принадлежать экипажам «черных воронков»! Уж кому, как не мне знать, что, когда надо, Третье отделение умеет работать жестко и весьма оперативно. Получат соответствующее распоряжение, и ни у кого из них рука не дрогнет разобрать по камешку мой замечательный резной каменный теремок.
И не смей, Герочка, сомневаться. Наслушался я в свое время воспоминаний о том, как действовали сотрудники НКВД при арестах «врагов народа». И, думаю, у них были отличные учителя. В общем, дом я покидал с чувством, что именно таким – уютным, безопасным убежищем, его больше никогда не увижу.
Тяжелый дормез выехал за пограничные городские столбы уже в вечерних сумерках. Ну то есть – часов в пять после полудня. Большая часть окон домов светилось праздничными огнями – Крещение все-таки. Люди садились за столы, разливали спиртное. Горели новомодные керосиновые лампы, или свечи – восковые у тех, кто побогаче, или сальные – у бедных. Улицы оказались залитыми причудливыми световыми дорожками – словно иллюминацией в честь беглого Лерхе.
Первая станция к югу от Томска – в деревне Калтайской, в сравнении с оставшимся за спиной городом выглядела задворками Вселенной. А, быть может, именно ими и была. Ну кому нужна последняя перед столицей губернии остановка, когда еще немного, еще два десятка верст и конец долгого пути? И уж тем более - мало кто станет останавливаться, только начав пугающе долгое путешествие. Так и получалось, что станция появилась в деревеньке не в силу необходимости, а велением должностной инструкции. Черным по белому написано, и на самом верху завизировано – располагать через каждые двадцать – тридцать верст, на протяжении всего тракта…
Впрочем, нельзя сказать, будто туда и вовсе никто носа не показывал. Всегда находятся излишне переоценившие выносливость лошадей извозчики, или упряжь подведет. Или, не дай Бог, живот у путешественника скрутит – прав, ой как прав бийский купчина Васька Гилев – прибыль станционные смотрители с перегонов получают, а не с постояльцев белой избы. Иной махинатор так накормит, что в желудок словно углей насыпали. Так скрючит…
А вот мне эта станция подходила как нельзя лучше. Нужно было в спокойной обстановке, не прислушиваясь к шуму за дверьми, не ожидая ареста, написать несколько посланий остававшимся в Томске соратникам. Гинтару – чтоб вновь взялся за ведение моих счетов, Чайковскому, инженерам Штукенбергу с Волтасисом. Это в первую очередь. Не забыть приснопамятного Гилева с Акуловым и Ерофеевых с Нестеровским. Предупредить купцов, чтоб отменили рискованные сделки. Теперь за их спинами не высится грозной тенью авторитет туземного наиглавнейшего начальника.
Весь недолгий путь думал, в какие слова облечь приключившиеся со мной неприятности. Каким образом дать понять своим высоким столичным покровителям, что остро нуждаюсь в их помощи, но при этом не выглядеть просителем. Любой сановник, что этого времени, что полторы сотни лет спустя, будет рад принять под руку успешного регионального политика! Но не многие рискнут поддержать человека сломленного, раздавленного обстоятельствами. Лишившегося влияния и власти. Униженного, и униженно выпрашивающего подачки.
Но я-то не таков. Есть у меня еще козыри в рукаве. И влияние в таких сферах, которые могут преподнести парочку сюрпризов врагам. Знать бы точно – кто они, авторы моей неожиданной опалы и последующего преследования?!
А и, правда, Герман! Ты прав, брат. Действительно – зачем просить властьимущих каким-то образом повлиять на мою судьбу, когда можно просто пересказать обстоятельства, и поинтересоваться – кто это такой наглый посмел тявкнуть на… Ха! На человека Наследника Престола! Герочка, ты гений! Ай-яй-яй, какой ущерб престижу бедного Никсы приключился!
Пока классическая – толстобокая повариха таскала снедь на сбитый из тяжелых плах – на века – стол, успел все как следует продумать. Решил, не пугать купцов с инженерами резкими поворотами в моей жизни. Отделаться общими фразами. Мол, в связи с не до конца выясненной ситуацией, вынужден был на некоторое время отъехать из Томска. И жандармам вовсе незачем знать – куда именно. А вы, мои драгоценные, по меньше верьте глупым слухам, и побольше работайте. И верьте – вскоре все вернется на свои места. Враг будет повержен, а друзья достойно вознаграждены. Как-то так…
А вот Стоцкому стоило рассказать правду. Он, по большому счету, мой человек, и под него обязательно немедленно рыть начнут. Еще, хорошо бы, чтоб мой Фелициан Игнатьевич разузнал, кому именно из омских жандармов поручено следствие вести, и что у них на меня есть. Может так выйти, что сам факт моего побега – главное доказательство вины, а от остального легко можно было отговориться.
Ну и Ваське в Бийск нужно будет отписать, чтоб затаился. Если кому не следует, выведают о нашем небольшом серебряном руднике – никакие покровители от царского гнева не спасут!
Крещение. День не постный, но и угощение на станции третьего класса – не ресторация. Без разносолов, и ни чего неуставного. Впрочем, я и без этого уже весь в режиме путешествия – готов довольствоваться малым. И жаль терять время на пустяки, когда слова, которые еще предстоит перенести на бумагу, стройными рядами теснятся в голове.
Да и аппетита нет, если честно. Все-таки, согласитесь, слишком уж быстры и кардинальны перемены в моем статусе. По нынешней скорости жизни – так и вовсе мгновенны. Еще утром, встал с постели, пусть и не грозным начальником обширнейшего края, но и не последним человеком. Миллионщиком. Владельцем заводов, газет, банков… Чуть не сказал – пароходов, хотя вот как раз этого добра у меня еще нет. Доля малая в Магнусовых верфях – есть, а корабля – ни единого. Что бы я с ним делать-то стал бы?
Бывший тюменец, а теперь вроде как – уральский купец, Поклевский-Козелл этой, ушедшей уже в историю, осенью подписал генеральное соглашение с правлением «Сибирского пароходного комиссионерства», в один миг превратив это объединение в крупнейшую в Западной Сибири транспортную корпорацию. По сути – монополиста. Тюфины, Рязанов, Швецов и недавно образованная «Пароходная компания купца Таля» хоть и обладали почти третью кораблей Обь-Иртышского бассейна, но на фоне оборотов «Комиссионеров» смотрелись блекло. Куда уж мне-то в эту банку с пауками-то лезть?!
Гинтар предлагал заказать у Бурмейстера парочку судов, да и сдавать их в аренду кому-нибудь из опытных пароходников. Возможно, господин управляющий «Промышленного банка» так и сделает этой же весной, но уже без меня. Легко мог себе представить, как «просядут» мои учетные рейтинги в банках, после того, как известия из Омска расползутся по губернии. Как побегут самые опасливые скидывать мои вдруг ставшие ненадежными векселя. И как за счет этого можно здорово уменьшить мои долги, если сейчас же приняться выкупать их по пониженной ставке. Вот и выходит, что у меня сейчас каждая копейка буквально на счету. Не до новых проектов.
А вот старые, куда деньги уже вложены немалые, забывать не стоило. Потому пишу еще и Цыбульскому. Еще осенью он, вернувшись с приисков, порадовал новостью, что золото на ручьях в тех местах, которые я указывал ему на картах, нашлось. И много. Участки оформили на товарищество на вере «Семь ключей», где я стал одним из дольщиков, а добычу – почти пуд песка и самородков – отправили Гуляеву в Барнаул на апробацию и учет. Захар Цыбульский обещал, что к первым числам февраля станет известна сумма нашей совместной добычи. По его, даже самым грубым, подсчетам только моя доля составляла около трех тысяч рублей. На фоне общих моих долгов – давно переваливших за миллион – это ничтожно мало, но ведь новый прииск еще даже не начинал работу. Это же прибыль только от разведки, так что результат можно считать более чем успешным.
Жаль не догадался кусочек карты скопировать, и в Томске у Гинтара или Миши Карбышева оставить. В АГО еще много неизвестных для этого времени богатых на золото ручейков, и вырученные деньги как раз на финансирование дальнейших изысканий и можно было бы пустить. Как там оно с этими невнятными претензиями жандармов ко мне обернется – еще неизвестно, но лишний источник доходов точно не помешает.
Это только формально сотрудники Третьего отделения – неподкупны. С холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками, едрешкин корень. Только у большинства из жандармов в чинах ведь и семьи есть, и дети. А жалование – совсем не велико. С другой стороны – по-настоящему богатого человека слишком уж и трогать не станут. Особенно, если поделиться с кем-нибудь достаточно влиятельным.
А у меня и сейчас уже есть что этому, пока мне неведомому, спасителю предложить в виде благодарности. Тот серый булыжник, что мне Артемка с казачками приволок, оказался серебросвинцовой рудой! Причем содержание драгоценного металла было выше даже чем в знаменитом Змеиногорском руднике АГО. И добывать это богатство, учитывая, что найден образец на берегу какого-то ручья, прямо на поверхности, должно быть гораздо проще…
После еды, хоть и простецкой, но обильной, несколько осоловел. Расслабился. Словно свалился вдруг с плеч груз забот, и позабылся страх неожиданного ареста. Апанас убрал со стола, заменил свечу, разложил бумаги и приготовил перо, а я все сидел, пыхтел – не в состоянии собраться с силами и начать писать. Мысли даже проскакивали, что с нынешней скоростью почтового сообщения можно особенно и не торопиться. Все равно - не то что интернет и электронные письма, телефон-то – из области занимательных рассказов для юношества. Ну придут в столицу мои письма не спустя три недели, а через четыре?! Что изменится?
Такая толи лень, толи апатия навалились, что когда белорус сообщил, дрожащим голосом, что, дескать, во двор станции с пару минут как чуть не целая сотня казаков въехала, я только и смог, что тупо переспросить:
- Кто? Какие казаки?
- Да я это, Ваше превосходительство, - опередив Апанаса, пробасил от двери Безсонов. – Осташка Безсонов!
- Да я уж вижу, - обрадовался я, разглядев медведеобразную тушу этого гиганта. – Какими судьбами, Астафий Степаныч?
- Так это, - удивился казачий сотник. – Вас вот, Герман Густавович, хотел повидать…
- Вот как? – пришла моя очередь вскидывать брови.
- Ну да, - с детской непосредственностью, тряхнул чубом здоровяк. – Мы тут от Викентия Станиславовича весточку из Омска получили, так Васька Буянов, старшина наш полковой, и грит…
- Ты, Степаныч, со старшиной своим погоди, - перебил я сотника. – Скажи лучше, нашел-то меня как?
- Так ить Мишаня Карбышев, сподручник вашенский, мне вроде племяша. С батей иво, Мишкой, мы и соседствуем и дружбу ведем, - вытаращился Безсонов на меня. В его огромной голове, похоже не укладывалось, что у друганова сына могли быть от него какие-то секреты. – Так я иво и спросил, а тот и ответил. Говорит, вы на заре еще, в карету свою уселися, да и к переправе двинули. Ну и вот…
- Что вот? – снова не понял я.
- Дык ить тракт-то тут чуть не на сотню верст - прямой. Свернуть вам и некуда, по зиме-то. Вот я и рассудил, что и одвуконь на бауле тяжком, вы, значится, далеко не убежите. Верхами всяко - догоним. А тут и Антоновцы в караул ехать собирались. Как вас того…
Богатырь замялся, не в силах подобрать правильное слово.
- С должности сняли, - подсказал я. Безсонов вовсе не был идиотом. Но и быстрым умом похвастаться не мог.
- Ага, - обрадовался, и снова смутился казак. – Как вас, Ваше превосходительство, сняли, на тракте сызнова шалить принялись. А нового начальника-то нету! И команду вашу отменить никто не мог. Вот и ездим, лиходеев ловим, да бродяг.
- Ясно, - кивнул я, хотя ничего ясного в этой непонятной ситуации не было. – Апанас! Распорядись там… Чай, пироги… Ну, все как положено.
- Митяй! – взревел вдруг Безсонов раненным мамонтом, так что я поспешил зажать уши ладонями, а белорус даже присел. – Ташшы!
В белую горницу ввалился еще один – пусть и не Илья Муромец, как Степаныч, но уж Алеши Поповича не меньше статью – кавалерист, с ведерным бочонком в руках.
- Васька присоветовал, - гордо пояснил сотник, кивком отпуская подчиненного. – Старый у нас – голова. Мол, коли начальник наш от вражин схорониться решил, так когда ему, бедняге, доброго пива еще доведется испить?! Бери, говорит, Осташка, завместо гостинца от казаков томских.
- Что это? – ошарашено разглядывая ведерный «гостинец».
- Так крюгеровка! – радостно разъяснил богатырь. – Сиречь – пиво ячменное Крюгеровской фабрикации.
- А мало не будет? – саркастично поинтересовался я.
- Дык я две баклаги и привез, - пуще прежнего заулыбался Безсонов.
Глядя на его сияющую физиономию, вкралось у меня подозрение, что в какой-нибудь из переметных сумок, тщательно упакованная в ветошь, наверняка хранится и бутыль с водкой. Тоже, как и пивной бочонок, немаленькой вместимости – литра на три, не меньше.
- Спасибо за заботу, Астафий Степаныч, - смирился с неизбежным я. – Так что за известия подполковник Суходольский доносит?
Гигант уже набрал воздуха в бочкообразную грудь, чтоб рявкнуть что-то еще своему Митяю, и тут же сдулся. Апанас уже расставил на столе и кружки под пиво, и какую-то рыбу, и сыр тончайшими, просвечивающимися ломтиками. Еще и пробку из емкости успел вывернуть. Но вот налить, не расплескав, уже не сумел. Сил не хватило.
- Ну, за ваше здоровье, Герман Густавович, - поднял первую Безсонов. – На радость друзьям и на страх врагам!
Ячменное Крюгеровское оказалось холодным до ломоты зубной, и резким, до сикарашек в носу. Все в точности, как мне нравится. Потому как-то незаметно, в три глотка, пол-литровая емкость опустела.
- Степаныч? Признайся по чести, ты решил меня напоить?
- Как можно, Ваше превосходительство, - ненатурально стал отговариваться тот. – Толи я к вам, Герман Густавович, уважения не имею?!
- Степаныч!
- Дык и чего худого в том, чтоб хорошо выпить да закусить? – как-то подозрительно по-еврейски, вдруг заявил Безсонов. – Вот и старшина наш полковой, Василий Григорьевич, говорит… Или побрезгуете?
- Ладно тебе, сотник. Вижу же, что не только за собутыльником по ночи верхом гнался. Говори уже, с чем приехал! Разлей только прежде. Негоже посуде пустой стоять.
- Дык я и говорю, Герман Густавович, - с ювелирной точностью направляя золотую струйку в кружки, все еще как-то не серьезно, завел рассказ казак. – Чудное что-то происходит. Непонятное!
Легко, как я бы графин, дюжий казак пристроил ведерный жбан на краю стола, взялся за ручку кружки, и совершенно серьезно добавил:
- Боязно нам, Герман Густавович.
- Рассказывай!
- Прежде-то, Александр Осипович и за наказного атамана был. А как его… - легкая запинка, и продолжение с блеском глаз. – С должности сняли, так из Петербурга полковника прислали. Барона Врангеля, Константина Людовиковича. Вот нашего Викентия Станиславовича в Омск на круг и вызвали. Пред его отъездом, мы со старшими нашими подивились переменам, да и наказали, чтоб значится, весточку присылал – как там и что. Давеча с почтой и получили… Давайте, Ваше превосходительство, за Отечество наше выпьем. За мамку нашу – землю Сибирскую, и за казачье войско – ее хранящее!
Выпили. На этот раз – вдумчиво. Смакуя каждый глоточек. Наслаждаясь вкусом.
- Откуда траур-то такой, Степаныч? Случилось чего?
- Нет вроде. Только и радоваться не чему, Ваше превосходительство. Был у нашей земли добрый да ласковый начальник – сняли. Командир был наиглавнейший, о казачьей доле радевший – и этого в столицу забрали. С юга, от моря Русского вести пришли – аж два полка в черносошенцы переписывать вздумали. Тамошние казаки наследнику царскому писать решили, чтоб на восток, к Великому Океану их переселил, а не в огнищан переписывал.
- Хорошее дело, - вынужден был признать я. – Тамошние границы, поди, и вовсе без пригляда пока…
- Браты из столичных на проводную депешу не поскупились. Сказывают, будто и новый командующий наш уже назначен – Александр Петрович Хрущев. Он, будто бы, хочь и из инфантерии, а кавалерию сильно уважает… И все бы оно хорошо, только рескриптом генерал-адъютант начальником округа-то объявлен, а вот генерал-губернатором – нет. Чудно!
- Ну мало ли, - пожал я плечами.
- Ага, Герман Густавович. Мало ли. Тут вы правы. Только их высокородие, господин подполковник пишет, будто в Главном управлении чинуши на вещах сидят. От писарей до генерал-майоров. И будто бы уже даже баржи с пароходами расписаны – кто на каком в Томск поплывет…
- В Томск? – дернулся я, расплескивая пенное по серой, давно не стираной скатерти. – Точно в Томск? Может в Тобольск?
- Сказывает – в Томск, - хмыкнул богатырь. – И еще, доносит, мол в Омске уже и новый наш губернский воинский начальник ледохода дожидается. Цельный генерал-майор! Поликарп Иванович Иващенко.
- А наш Денисов что?
- А Николая Васильевича наоборот – в штаб военного округа, к Хрущеву.
- Чудны дела твои, Господи.
- Дык!