Глава 1

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Игра в четыре руки

I

Тренера звали Василий Петрович – промеж себя ребята именовали его «Васич». Долговязый, поджарый, как большинство спортсменов-фехтовальщиков. Ближе к концу занятий, когда подходило время учебных боёв – ребята ждали этого с первых минут тренировки и гадали, кому из них выпадет удача) - Васич сначала наблюдал за схватками а потом в какой-то момент отодвигал одного из участников в сторону, брал эспадрон, надевал маску и… начиналось.

Он был практически неуязвим, и лишь изредка нарочно придерживал клинок на отбое, чтобы правильный удар оппонента мог достичь цели. А уж если кому-то из ребят и в самом деле удавалось зацепить его - это было событие, которое долго потом обсуждали и в раздевалке, и в вестибюле, возле автоматов с газировкой, и по дороге к метро. Случалось это нечасто, причём, как правило, с одними и теми же – ну понятно, Васич встаёт на дорожку только с самыми перспективными своими воспитанниками. С остальными же ограничивается советами и комментариями, порой – весьма язвительными. Как, например, с ним, Женькой Абашиным, не входившим не то что в пятёрку лучших в группе, а наоборот, уверенно прописавшимся где-то ближе к концу списка.

Ну не его это, не его… как выяснилось. А ведь так хотелось! Женька даже уговорил записаться в секцию своего одноклассника, длинного, нескладного Серёжку Астахова, Аста. Было это в самом начале прошлого учебного года, и с тех пор приятели аккуратно, два раза в неделю посещали занятия в спортивном комплексе на метро «Динамо», куда от их родного Речного Вокзала каких-то пять остановок.

Как раз сейчас Аст на дорожке – они с партнёром, худым, с длинными руками и ногами настоящего фехтовальщика Гариком. Оба синхронно, будто связанные верёвочками, перемещаются туда-сюда по нарисованной на полу зала дорожке и обмениваются заученными ударами: батман из третьей позиции, удар в маску, отбой маску, отбой в «пятёрку», ответ в открывшийся бок. Аст, который только этого и ждал (а кто бы на его месте не ждал?) поспешно пятится, и кончик клинка не задевает мешковатый, свисающий до колен, тренировочный колет, завязанный на спине белыми матерчатыми тесёмками. Повеселевший Гарик делает шаг вперёд и снова старательно выполняет батман, готовя новую атаку, точную копию предыдущей…

Что ж, всё правильно. Так их учили.

…но как же хочется выйти самому на «дорожку», позвенеть весёлыми, пружинно-гибкими клинками! И путь заранее ясен исход, пусть он заведомо не удостоится ничего, кроме скептической усмешки Васича – зато в руках будет рукоять эспадрона, а впереди, в мелкой сетке защитной маски – не опостылевший манекен, а реальный, живой противник.

Свисток, бойцы замерли, вскинув эспадроны в финальном салюте. Так тоже учили.

- Недурно, Якимов, Голиков. Серёжа, быстрее наноси удар после батмана – противник успевает среагировать, отрабатывай. Садитесь пока…

Васич Задумчиво оглядел скамейку, на которой дожидались своей очереди остальные.

- Теперь Дашьян и… пожалуй, Абашин.

Женька в первый момент не поверил своему счастью. А поверив – вскочил, зацепив ступнёй за ножку длинной гимнастической скамьи.

- Ну-ну, полегче, а то ноги тут переломаешь. – пробурчал Васич. - На дорожку, приветствие… к бою! Абашин, тебя это что, не касается?

Женька поспешно опустил маску, и Васич не успел разглядеть, как счастливая улыбка вдруг, в самый последний момент, когда лицо уже скрывалось за мятой проволочной сеткой, вдруг сменилась гримасой недоумения.

Бамм!

Хлёсткий удар сверху по голове – звонко, обидно но совершенно нечувствительно. Свисток за спиной и недовольный молодой голос.

- Стоп! Абашин, не спи, замёрзнешь!

Абашин – это я. Абашин, Евгений Борисович, 1963-го года рождения, образование высшее, москвич, самозанятый… а что это за проволочная хрень у меня перед носом?

Разошлись, в позицию… начали!

Опять свисток. Короткий, требовательный. Ноги мои сами собой, без малейшего моего участия делают несколько поспешных шагов назад, задняя, левая, цепляет за что-то и я с грохотом лечу на пол. Коричневый, покрытый масляной краской пол, на котором проведены две широкие белые линии, ограничивающие длинную, пара шагов в ширину, полосу.

Снова свисток, невнятное ругательство – никаких матов, что характерно…

- Да чтоб тебя… Абашин! Что ты тут растопырился по крабьи? А ну вставай, и маску надень. Ещё одна такая выходка – отправишься на скамейку!

Маска? Точно, фехтовальная маска… облезлая, мятая, со стёганым горжетом из грубого светло-бурого брезента. И мои руки, подхватившие с пола сей заслуженный аксессуар – подростковые, тонкие, почти без волос и привычных шрамов.

…я что, сплю?..

- В позицию! Бой!

Противник – пацан лет, примерно, пятнадцати. Точнее не сказать – его лицо, как и моё, скрыто фехтовальной маской. Стоит в заученной стойке, сабля в четвёртой позиции. Всё, как в учебнике: рука, согнутая в локте, поднята вперед, кисть на высоте пояса, кончик клинка в линии левого глаза, лезвие направлено влево-вперёд…

Пальцы мои явственно ощущали рукоять сабли сквозь тонкую кожу перчаток, но шевельнуть ими я не мог. Не мог – и всё! Мог только бессильно наблюдать, как парнишка напротив делает шаг вперёд, кистевым батманом отбрасывает в сторону мой клинок, и…

…вот уж хрен тебе!..

Клинок послушно отлетает – но не вбок, как рассчитывал противник, готовя академически правильный удар сверху по маске, а по дуге, вниз. Поворот на левом, отставленном назад, носке, передняя, правая нога уходит в выпаде влево-вперёд, далеко за белую ограничительную черту. Кисть переворачивается, взлетает вверх на прямом локте и – вжжжик! – клинок прочерчивает победную линию от колена визави, по криво свисающей стёганке, через грудь, звякает по подбородку маски и улетает вверх.

Туше!

Ноги тем временем сами выполняют следующее па: левая выполняет короткий шаг назад с поворотом, окончательно вынося меня за пределы дорожки, и сгибается в полу-приседе. Корпус пижонски отклонён назад, правая нога выставлена вперёд в почти что танцевальной позиции – выпрямлена в колене, носок едва касается пола. Сабля – в вытянутой в струнку на уровне лица руке, клинок повёрнут плашмя и смотрит в спрятанные за сеткой глаза противника. Левая рука покинула положенное ей место на поясе и прикрывает грудь – согнута в локте, словно не чёрная мотоциклетная крага на ней, а толстенная дуэльная перчатка, которую и кирасирским палашом не прорубишь, не то, что тростинкой-эспадроном. Привет вам, маэстро Л`Абба, последний в знаменитой династии тулузских фехтмейстеров. Знаем ваш трактат, читали, ценим, пользуемся…

Свисток - длинный, вкручивающийся саморезом в барабанные перепонки.

- Стоп! Разошлись! Абашин, немедленно вернись на дорожку!

И, гораздо тише:

- Это что сейчас было, а?

...какая ещё АББА? Шведский ансамбль, который «Мани-мани-мани» и «Мамма-мия»? Но тогда - при чём тут тулузский фехтмейстер? Что, вообще, за бред?..

Ноги внезапно сделались ватными, и Женька опустился на пол – не хватало ещё свалиться самым глупейшим образом! Маску он стянул и проложил рядом. Лоб весь в капельках пота, руки трясутся, голова идёт кругом.

«Сейчас Васич меня убьёт. А потом – выгонит из секции. Но за что? Это не я! Ноги и руки вдруг начали действовать сами по себе, а я даже понять не успел, что они вытворяют…»

- Тебе плохо, парень?

В голосе тренера сквозила самая настоящая тревога.

- Может, к врачу?

Женька встал, пошатнулся, поднял маску. Эспадрон он зажал под мышкой.

- Нет, спасибо, Васи… Василий Петрович. Голова закружилась, душно, наверное. Сейчас пройдёт.

Тренер шумно втянул носом воздух.

- Да, что-то надышали мы тут…. Астахов! – скомандовал он. – Ну-ка, живо - открой окно, то, дальнее!

Долговязый Аст послушно метнулся в угол зала и заскрипел там деревянной оконной рамой.

- А ты, Абашин… - Васич ненадолго задумался. - Ступай-ка ты, пожалуй, домой. Или тебя лучше проводить? Вы с Якимовым, вроде, рядом живёте, верно?

Женька мотнул головой.

- Да, в соседних домах. Ничего, Василь Петрович, я сам. Посижу только немного в раздевалке и пойду.

- Ну, как хочешь… - неуверенно протянул тренер. И добавил, уже с воспитательными нотками в голосе: – А к твоему фокусу мы вернёмся в следующий раз. В кино подсмотрел, что ли?..

Женька ещё раз кивнул, поставил эспадрон в стойку и направился к выходу из зала, на ходу нащупывая за спиной тесёмки колета.

…а действительно – что это было?...

***

Сентябрьский денёк был чудесен. Женька шагал к метро через жиденький сквер, разбитый перед стадионом «Динамо» и едва сдерживался, чтобы не пуститься вприпрыжку. Несолидно – всё же, восьмой класс, не сопляк какой-нибудь мелкий… Солнце весело подмигивало из луж, оставшихся после утреннего дождика, листва, ещё не знавшая, что лето уже три дня, как закончилось, шелестело над головой, и лакированные листочки лип отбрасывали по сторонам едва уловимые солнечные зайчики. Голуби – здоровенные, жирные, совершенно ничего не боящиеся, - паслись на аллеях сквера, деловито разгоняя наглых воробьёв, претендующих на свою долю исклёванной до дыр горбушки на асфальте. Благодать, да и только!

Радостную картину слегка омрачало происшествие на тренировке. С одной стороны, обошлось без выволочки со стороны Васича, причём выволочки заслуженной. Ещё бы – сошёл с дорожки, финт какой-то отколол…

А с другой – в чём, собственно, было дело? Он помнил, в какой момент случилось помутнение: это когда он поднялся после падения, а Димон, его партнёр по тому бою, изготовился атаковать. И вот тут-то руки и ноги словно зажили какой-то своей, отдельной от него жизнью…

И, ладно бы, всё это осталось позади! Так ведь нет: несколько раз, уже на улице, он ловил себя на мелких странностях: то ноги несли совсем не туда, куда он собирался идти, то руки вдруг сами по себе пытались открыть свисающую с плеча школьную сумку – большую, плоскую, из синего кожзама, с белыми «Жигулями» и надписью «AutoExport». Последний писк школьной моды, между прочим, пол-лета у родителей выцыганивал…

- Бабай, погоди!

«Бабай» - это школьное прозвище. В третьем классе его звали «Абаш», попросту, без затей, урезав фамилию. Классу к пятому оно как-то само собой превратилось в «Абай», ну а дальнейшая трансформация была уже неизбежна.

Женька обернулся. Размахивая сумкой, перескакивая через лужи, его догонял Аст.

- Васич велел тебя всё-таки проводить, - сообщил он, переведя после недолгого забега дух. – Как ты ушёл, он постоял, подумал, а потом меня и отправил. Говорит: мало ли что случится, дорогу там будешь переходить, или ещё что?..

Женьке хотелось улыбнуться – радостно, во всю физиономию. Как же здорово, что есть друг, и он взял и догнал его! Честно говоря, Серёгино общество – это как раз то, что сейчас нужно. Нет, рассказывать о своих мелких странностях он ему, может, и не стоит, но… всё равно, здорово ведь!

- А классно ты его! Прав Васич, действительно, как в кино! - продолжал восторгаться Аст. - Бамс – и готово, Димон даже защиту взять не попытался! А ты постоял-постоял да и хлопнулся на задницу, я прям обалдел. Что с тобой случилось, а? Может, правда, духота?

- А? – рассеянно отозвался Женька. – Наверное. Помутнение какое-то нашло…

Он помолчал и вдруг решился:

- Понимаешь, оно и сейчас продолжается, правда, слабее. Я на миг как бы теряю власть над собой… то есть, над своим телом, руками и ногами.

- Да ну? – Серёга аж встопорщился от любопытства. – А дальше что?

- А дальше – проходит.

- Это тебя контузило. – с глубокомысленным видом заявил он. - Я читал: такое на войне бывало, когда снаряд рядом взрывался, или по каске бойцу прилетало чем-нибудь. Может, это тебе Гарик так саблей заехал?

- Не, вряд ли. – Женька помотал головой. - Он несильно бил. Да и сам клинок лёгонький, какая от неё контузия…

И замолк, чуть не прикусив язык, потому что шея опять зажила своей жизнью, развернув голову вслед двум ничем не примечательным девицам, спешащим куда-то по своим делам и громко, на ходу, щебечущим.

…и чего ему, спрашивается, эти девицы? Уже совсем взрослые, лет по двадцать, наверное….

…совсем молоденькие, не больше двадцати, девчонки в остроносых шпильках, складчатых, не достающих до колен, юбках и пёстрых блузках с отложным воротничками, легкомысленно расстёгнутых на две-три пуговки. Бог ты мой, а ведь я совсем забыл, что носили в конце семидесятых! Вот и парни - все, как один, в расклешённых джинсах и рубашках-батниках. Неужели и на мне сейчас такой? Нет, вроде, обычная школьная форма: синие брюки и пиджак, белая рубашка, на шее… угадайте, что? Правильно, галстук. Пионерский. Тот самый, у которого три конца – пионерия, комсомол, партия… или как там? Один из кончиков изрядно истрёпан – точно, была у меня дурная манера грызть его в минуты задумчивости, в точности как некий, недоброй памяти грузин…

Ладно, Бог с ними, галстуками и девицами… хотя, последние вполне себе ничего, да и мода на мини-юбки заслуживает всяческого одобрения.

Итак, я попал, и в этом нет ни малейших сомнений. Тело подростка, несомненная Москва конца семидесятых вокруг… Сколько мне сейчас лет – пятнадцать, четырнадцать? Скорее всего, четырнадцать – пионерский галстук отчётливо указывает на восьмой класс, да и фехтование я к девятому уже бросил… Грызёт, правда, уголок сознания эдакий червячок, и недаром, надо сказать, грызёт: если верить неоднократно перечитанным авторам, попаданец, оказавшийся в «себе, ребёнке», должен чувствовать себя, как рыба в воде. Ну, разве что, случится некий кратковременный «стартовый шок», придётся слегка поучиться владеть юным телом, вживаясь заодно в давно и прочно забытую действительность. А тут – сижу, как в клетке. Вернее, в каком-то невиданном 3D-кинотеатре, когда действительность вокруг и объёмная, и даже насыщена всеми положенными запахами и тактильными ощущениями. Только вот повлиять на происходящее я не могу от слова «никак».

Значит – шизофрения? Ох, хотелось бы верить, что нет. Хотя, если вдуматься – разве оказаться в шкуре попаданца лучше? От шизы хоть вылечить могут… в теории.

Вот чёрт, и обдумать толком ничего не выходит – непослушные ноги несут вперёд, голова (опять-таки, помимо моей воли) крутится по сторонам. В уши, в ноздри, в глаза непрерывным потоком вливаются ощущения, впечатления – давно забытые, радостные, наполняющие общее наше тело миллионами веселящих, щекочущих пузырьков. А ведь по-хорошему, сейчас самое время присесть вон на ту, скажем, скамеечку, прикрыть глаза и не торопясь, спокойно обдумать создавшуюся ситуацию. А потом осторожно разлепить веки, исподволь надеясь, что это всё был сон, и вокруг будет снова…

…этого только не хватало! Оказывается, я никак не могу уловить воспоминание, предшествующее переносу – или как ещё обозвать процесс прекращения существования в прежнем теле, и осознания себя вот в этом? Когда, откуда, что делал в этот момент – всё скрыто в каком-то тумане. Мелькают, правда, какие-то обрывки, но их ещё собирать и собирать, словно дурной паззл…

А может, дело в обилии внешних раздражителей? И, стоит только мне (…или ему? Нет, так точно крыша скоро поедет….) хоть чуть-чуть успокоиться, и мысли снова обретут привычное плавное течение?

Так, ладно, с этим потом. А пока - попробуем найти в новом положении хоть что-то хорошее. Как там, в старой, слышанной ещё в студенческой молодости, песенке?

Я прожил, горестную жизнь,

И понял не вчера:

Что, как судьба не повернись,

Нет худа без добра.

И если я сорвусь в каньон,

Неловкий, как арбуз…

Стоп-стоп! А вот это уж точно шиза: распевать песню, неизвестно, сочинённую уже, или нет, когда сам по сути, в полной… ну, вы поняли. Хотя – а что ещё остаётся? Попадать так с музыкой…

Итак: некое преимущество перед книжными попаданцами у меня, пожалуй, имеется: можно не тыкаться во все углы, как слепой щенок, а неторопливо, ничего не предпринимая, наблюдать, постепенно восстанавливая в памяти необходимые детали, свыкаться, овладевать… чем?

Хороший вопрос – особенно с учётом того, что я сейчас даже рукой пошевелить не очень-то могу. А если бы и мог: надо ещё не напугать «себя-подростка». Он ведь действительно может решить, самом деле, что чем-то серьёзно болен и пожалуется взрослым… маме? Проси-прощай тогда нормальная жизнь, здравствуйте врачи-невропатологи, а то и кто похуже. Нет уж, с экспериментами по «перехвату управления» надо быть очень, очень осторожным. Утро вечера мудренее – это про меня…

…какой ещё вечер? Женька тряхнул головой. Тренировка началась как обычно, в семнадцать-ноль-ноль, ушёл он спустя примерно час. На круглом циферблате часов, что закреплены на столбе возле вестибюля метро «Динамо», стрелки показывают восемнадцать-двадцать три. Темнеет в первых числах сентября поздно – жизнь прекрасна! Девицы скрылись за поворотом аллеи, Аст шагает рядом, глубокомысленно рассуждая то о контузии, то вдруг перескакивая на виденные в кино фехтовальные приёмы – недавно мы как раз посмотрели в кино «Скарамуша» и он до сих пор под впечатлением.

- …может, тебя под локоть поддержать? – закончил очередную фразу Аст. - А то ещё свалишься прямо на эскалаторе…

Они, и правда, подходили к метро. К низкому, оконтуренному со колоннадой, вестибюль станции «Динамо», вела широкая лестница из десятка ступеней. Верху, чуть в стороне виднеется белый с тёмно-синими буквами киоск.

- Нет, не надо. - помотал головой Женька. – Я что, девчонка? Сам дойду. Давай лучше по пломбиру - у меня осталось ещё копеек тридцать, мама дала. Пятачок только на метро оставить…

Аст порылся в кармане.

- У меня тоже есть: вот, два гривенника и двушка. И на проезд хватит, и на два стаканчика с розочкой!

…стаканчик сливочного пломбира с розочкой – это нечто! Мне досталась розовая – помнится, были ещё зеленоватые и жёлтые. Честные, на сливочном масле, а не на маргарине, как станут делать уже потом, в перестроечные годы. А дальше «розочки» и вовсе пропадут, чтобы вернуться уже в конце нулевых – увы, совсем не с тем вкусом.

…а может, дело в том, что я сам к тому времени успел состариться?..

***

Станции – Аэропорт, Сокол, Войковская, Водный стадион – промелькнули, не оставив по себе особых впечатлений. Если там что и изменилось, то лишь дизайн информационных табличек. Даже вагоны поезда не вызвали особой ностальгии – и начале двадцатых годов следующего века в столичном метрополитене хватало таких – то ли старательно восстановленных, то ли новых, но с «классическим» дизайном. Но стоило выйти на станции «Речной вокзал» (ах, этот неистребимый «сортирно-кафельный» архитектурный стиль станций московских окраин!) и подняться наверх….

Квадратная коробка вестибюля с бетонной нашлёпкой-козырьком – вот, пожалуй, и всё, что осталось тут от 21-го века. В моём времени она стыдливо прячется за пятиэтажной коробкой торгового центра и ядовито-зелёным, застеклённым от фундамента до конька крыши, «Макдональдсом», а не стоит в гордом одиночестве, на фоне жиденьких деревьев парка «Дружба» на типового набора ларьков -«табак», «Союзпечать», «Мороженое». Сочная, не увядшая ещё зелень газонов, вдоль тротуара газетные стенды: «Правда», «Комсомолка», «Труд» «Известия». Сама площадь стала заметно шире – да что там, она почти пустая, хоть в футбол играй…

На противоположной стороне, у северного вестибюля изменения не столь незаметны. Но нам-то нужен этот, южный, выводящий к автобусам. Вот, кстати, и остановки - 188-го и 233-го. Помнится, можно было ездить и на 90-м, но потом его пустили в обход, и до родимой Онежской получается чуть ли не вдвое дальше - крюком по Лавочкина и Петрозаводской. Ну и ладно, вон как раз подкатывает Жёлтый двухсоставный «Икарус» с номером «233»…

- А билеты? – озабоченно спросил Женька, глядя на подъезжающего автобуса. - Денег же не хватит!

И подкинул на ладони россыпь бронзовых чешуек, по копейке каждая.

- Всего шесть, а надо десять…

Аст осмотрел жиденькую кучку людей на остановке.

- Народу мало, передавать «на билетик» не нужно. Высыплем, что есть, а оторвём два.

- А заметят? – опасливо спросил Женька. – Тетка какая-нибудь глазастая.... Прицепится – стыда не оберёшься!

- Ты меня загородишь, когда буду отрывать – предложил Аст, и он немедленно устыдился собственной трусости. Да и идти пешком не хочется – ноги после тренировки изрядно гудят.

Серёга оказался прав – никто в их сторону даже и не глянул. Он, воровато озираясь, открутил билет (резиновая рубчатая лента под прозрачным пластиковым колпаком послушно поползла, сбрасывая их мелочь в недра кассового аппарата), и они устроились там, где и хотели - в соединяющем две половинки отсеке, на поворотном круге, и наблюдать, как он проворачивается, как растягиваются резиновые складки «гармошки». Или же, встать одной ногой на круг, а другой – в соседнюю часть салона, и тогда при повороте ноги сами собой разъедутся в разные стороны…

Но сейчас было дело поважнее: обязательный ритуал автобусного пассажира, выявление «счастливых» билетиков. Дело несложное: номер на билете, состоит из шести цифр, две группы по три. Если суммы цифр в обеих половинках совпадут – тебе повезло.

Аст считал, шевеля губами. Женька, чуть привстав, заглянул ему через плечо (Серёга был выше на полголовы) и вдруг отчётливо услышал прозвучавшее прямо в голове:

«…а вот «Тройку» или смартфон, которым с некоторых пор можно оплачивать проезд в наземном транспорте на «счастливость» не проверишь…»

Салон покачнулся, поплыл, и Женька, чтобы не упасть, ухватился за гнутый поручень. И снова чуть не полетел с ног, потому что металлическая труба под ладонями поехала вбок - автобус выворачивал с площади на Фестивальную, и поворотная площадка повторила этот маневр.

..что за «тройка»? Какой ещё «смартфон»? Снова – «последствия контузии»? Может, и правда, заболел? Только этого сейчас не хватало…

- Во! Одиннадцать и одиннадцать! – Серёга крикнул так, что на них стали оборачиваться. – Разыграем на камень-ножницы-бумага?

Женька выиграл – со второго раза, когда его ладонь-«бумага» завернула Астов кулак-камень. Запихал билет из жёлтой, тонкой до полупрозрачности, бумаги в рот, и принялся жевать

Повезло!

...это хорошо, удача мне не помешает. Потому что – мама. Отца нет дома, он в командировке - этот жалкий обрывок сведений я ухитрился выудить у своего юного «альтер эго», чему изрядно порадовался: идёт контроль, идёт!

Итак, отца нет, а вот мама дома, и через несколько минут мне предстоит с ней встретиться. Да, конечно, я буду сидеть в дальнем уголке сознания себя-подростка, как мышь под веником, никак себя не проявляя, но... получится ли? Стресс предстоит сильнейший, особенно с учётом того, что мама в оставленном мной прошлом (во всяком случае той ей части, что сохранилась в моей памяти) ещё жива, благополучно отпраздновав 80ти-летие.. Не захлестнёт ли «юного меня» волна взрослых неконтролируемых эмоций? Это риск, ему ведь и так досталось сегодня не по-детски. И, ещё подозреваю, достанется: завтра школа, встреча с одноклассниками и учителями - эмоции и прочие непредвиденные реакции попрут из меня бурлящим потоком, и далеко не факт, что я сумею его обуздать…

- Завтра первым уроком что, история?

- Ага. – кивнул Аст. – Геша ведёт.

- Здорово! – обрадовался Женька. Историю он любил и уже успел наскоро полистать оба учебника – и «Новую историю» с картинкой, изображающей штурм Бастилии на бежевой картонной обложке, и «Историю СССР», где на голубом фоне красовались четыре цветных иллюстрации из жизни девятнадцатого века.

А вот Серёга к истории равнодушен. Ему географию подавай. Ну ещё бы, мать – геолог, весь Союз исколесила. Вот и сын нацеливается по её стопам, в МГРИ .

Они расстались возле Серёгиного дома – известного на весь микрорайон «дома циркачей», на торце которого красуется здоровенное изображение клоуна и цирковых львов. Дом (как, впрочем, и большинство соседних) был кооперативным, и немалую часть его обитателей составляли сотрудники разных структур Союзгосцирка. Дети из цирковых семей были нередкими гостями в Женькиной школе – они появлялись ненадолго, проводили с классом одну-две четверти, после чего исчезали на очередные гастроли.

- Слышь, Бабай, что-то ты сбледнул с лица. – озабоченно сказал Аст. - Нет, правда, бледный ты какой-то, и вспотел, вон, весь… Может, тебя до подъезда довести?

- Нет, не надо. – отмахнулся Женька. – Тут два шага, сам как нибудь….

Они уже стояли возле Серёгиного подъезда. Женькин дом был чуть дальше, за длинной пятиэтажкой, стоящей на невысоком пригорке – у его подножия угнездилась крошечная, на пяток машин, парковка и старая, оставшаяся от стоявшей здесь когда-то деревеньки, голубятня.

…в самом деле – чего это он взмок? И руки почему-то трясутся…

- Ладно, я пошёл. До завтра!

Он беззаботно закинул сумку за спину и зашагал прочь.

…а ведь прав Серёга: колотит его, и ещё как. И справиться с этим, как Женька ни старался, не получалось. С чего бы это, а?..

…вот и мой (наш!) подъезд – предпоследний слева, пятый в стандартной панельной девятиэтажке, которыми, как грибами, поросли московские окраины вслед за знаменитыми «хрущёвками». Скрипнула пружиной дверь парадного – никаких домофонов, никаких стальных листов, только деревянные планки и узкое, почти во всю высоту, стеклянное окошко, вечное замызганное, едва пропускающее свет. Пол-пролёта лестничных ступенек, ведущие на площадку первого этажа, неровные пластиковые перила, по которым в иной ситуации так весело скатываться, сидя на пятой точке... Лифт – старый, с открывающейся вручную гулкой железной дверью и окошком, забранным металлической сеткой.

…закрыть наружную дверь, потом распашные дверки самой кабины – из обычного ДСП, покрытого потрескавшейся, выщербленной кое где фибровой панелькой «под дерево». Кнопка, шестой этаж - в окошках замелькали кабели и торцы межэтажных перекрытий. Если прямо сейчас приоткрыть одну из створок, лифт остановится, и я получу желанную отсрочку.

..а смысл?..

Всё. Поздно. Лифт, звякнув, остановился.

Вправо, чёрная, обтянутая дерматином, с латунными гвоздиками-розочками, дверь. На плексигласовой табличке цифры - «164», под ногами – потрёпанный жизнью резиновый рельефный коврик. Иногда под него прятали ключ...

Три звонка, это я отлично помню – два коротких и длинный. Нехитрый «код опознавания», один и тот же для половины, наверное, обитателей многоквартирных домов большой страны.

Приближающиеся шаги, за дверью – лёгкие, торопливые.

…вот, сейчас…