Оглавление
Пока престарелая колымага вытрясала из меня душу на городских мостовых, я вспоминал свой разговор с господином Маннером. Воспроизводил в памяти каждое слово, каждый жест, интонации и выражение лиц… Надо сказать, я не ожидал, что все пройдет вот так, со скандалом и драками. Я даже подумать не мог, что в здешнем варианте Тамбова, который сперва показался мне этаким оазисом куртуазности, нарвусь на такого закоренелого хама. Впрочем, жаловаться грех. Конечно, расчет был на более мягкий итог, но так получилось намного лучше. Т.Ф. и наговорил много больше, чем я смел надеяться, и в драку полез при всем честном народе. А финальный эпизод, пожалуй, будет эффектней немой сцены в «Ревизоре». И, что особо ценно, отснятый Игнатьевым кадр.
У журналиста теперь есть куча материала для сенсационной статьи в «Ведомостях». Он тиснет свою статейку в вечернем номере газеты, да украсит ее шикарным портретом управляющего «Успеха». Может, всю полосу ему и не отдадут, но даже четверть газетного листа, по-моему, будет неплохо. Да и обещанный суд над Маннером после такой статьи уже не представляется мне такой уж авантюрой. Нет, я в любом случае попытался бы найти ушлого крючкотвора. Договорился бы с ним на половину той суммы, которую он сможет оттягать. Глядишь, и продлил бы на месяц-другой проживание у мадам Грижецкой. Ну а теперь, как мне кажется, даже самый начинающий юрист сможет выиграть процесс «Стриженов против Маннера».
Мои размышления прервала очередная остановка.
- Что, Федор Иванович, опять вода?
- Опять, - вздохнул журналист, и принялся вылезать из экипажа.
- Как вы думаете, Владимир Антонович, - обратился он ко мне, пока вода переливалась из канистры в бачок, - можно что-то сделать с этим драндулетом? Честное слово, порой действительно хочется отправить этот набор металлического лома на свалку. Останавливает меня только то, что в этом случае мне придется таскать фотографический аппарат на себе. А весит он, надо сказать, немало. Если же прибавить штатив да пластинки, выходит и вовсе как бы не полпуда. Нет, вы не подумайте, что я жалуюсь. Но даже на этом престарелом одре, со всеми его недостатками и проблемами я передвигаюсь гораздо быстрее и с намного меньшими усилиями.
Я не стал сразу отвечать. Тема, безусловно, очень интересная. Когда еще выпадет случай ознакомиться с местными конструкциями? И не на картинках поглядеть, а вот так, своими руками пощупать. Ведь сразу множество вопросов отпадут сами собой. Опять же, можно будет прикинуть, насколько будут востребованы мои знания в области автомобильных конструкций. Хотя бы в том, что касается общей компоновки, органов управления, подвески и всяких сервисных мелочей. Да и кузов: ведь сплошное дерево, изготовить новый, с иными обводами и поставить его на старую раму несложно. Но есть и определенные риски: смогу ли справиться с абсолютно незнакомой конструкцией? И не обрушится ли моя репутация в случае неудачи? Опять же в случае успеха можно будет хоть прямо фирму открывать по апгрейду вот таких древних агрегатов.
Я походил вокруг мобиля, посмотрел, покачал кузов, попинал по колесам, еще немного подумал и, в конце концов, решился:
- Мне трудно судить о состоянии вашего мобиля по внешним признакам. Для точной оценки мне нужно осмотреть его повнимательней. Но, думаю, если провести небольшой ремонт, подтянуть то, что разболталось, заменить то, что наиболее сильно износилось, то ваш старичок еще побегает. С новыми мобилями он, конечно, не сравнится, но положенные ему пятнадцать миль в час будет честно выдавать. Кроме того, глядя на ваш агрегат, у меня возникла одна идея. Если она выгорит, вы сможете за сравнительно скромные деньги избавиться от насмешек.
- Действительно? Вы так думаете?
- Да. Именно так я и думаю.
- Владимир Антонович! – Игнатьев сложил руки перед грудью в молитвенном жесте. – Если вам это удастся, вы меня очень обяжете.
- Федор Иванович, - я принялся ковать железо, - у меня есть к вам встречная просьба. У вас ведь сохранились негативы с позавчерашних гонок?
- Конечно! И контактные отпечатки[1] тоже имеются.
- Замечательно! Я могу их увидеть?
- Безусловно. Скажем, завтра с утра. Сейчас я бы хотел подготовить материал для вечернего выпуска «Ведомостей».
- Конечно, конечно. В котором часу вам будет удобно?
- Я обычно встаю рано, так что можете подходить хоть прямо к восьми, как в присутствие.
- Ну, в это время мадам Грижецкая подает завтрак. Так что… сколько времени займет прогулка от пансиона до вашего дома?
- Если энергичным шагом, то, примерно, с полчаса.
- Что ж, тогда я буду к девяти часам.
- Я буду ждать вас, Владимир Антонович.
***
Никаких дел у меня не предвиделось, так что я распрощался со спешащим осчастливить Тамбов очередной сенсацией журналистом и решил как следует прогуляться. Обед в пансионе подавали в четыре часа, и у меня в запасе была уйма времени. Город - в своем мире, конечно, - я помнил неплохо. А сейчас представился отличный повод сравнить воспоминания и реальность.
Я неторопливо шел по тротуарам, где мощеным булыжником, а где – застланным третьесортной доской, крутил головой направо и налево, выискивая и прочитывая вывески, таблички с названиями улиц и номерами домов. Сходства обнаружилось немало, но различий было гораздо больше. Я ожидаемо не нашел на своем месте Советской улицы, Пролетарской, Мичуринской, зато обнаружил малюсенькую Ржавскую. Да и весь город был намного меньше, чем тот, что сохранился в моей памяти. Чесслово, я пешком прошел его насквозь из конца в конец за пару часов. По пути нашел дом Игнатьева. Богато, однако, живут акулы пера! Мне понравился этот двухэтажный особнячок на Обводной. Небольшой, но со своим парком, чугунной литой оградой и воротами. Чтоб я так жил! Если честно, я скорее ожидал найти господина журналиста в каких-нибудь меблированных комнатах среднего пошиба. Ну, или в пансионе наподобие апартаментов мадам Грижецкой. Ан нет – особняк. Возможно, фамильный. Я ведь, в сущности, ничего не знаю об этом человеке, кроме имени и рода занятий.
В общем и целом, мне город понравился. Зеленый, уютный, чистый – по крайней мере, центральные улицы были старательно выметены бородатыми дворниками. Большая часть домов были построены из дерева, но в центре хватало и каменных строений.
На улицах было немало народу. И чистая публика, и победнее. Вот только если благородные дамы и господа чинно прогуливались, то люди, как здесь принято говорить, подлого сословия, явно спешили по делам. Еще бы – рабочий день в самом разгаре. Босяков я не увидел. Не думаю, что их здесь нет вовсе, достаточно вспомнить хотя бы того мальчишку-газетчика. Скорее, полицейские бдят и не пущают их в богатые кварталы. А где-нибудь на окраине, в какой-нибудь слободке… там все возможно.
К пансиону я подходил в самом радужном настроении. Его не портили ни слегка гудящие от продолжительной ходьбы ноги, ни надвигающийся неумолимо статус бомжа: деньги-то из Маннера вытрясти так и не удалось. Мне оставалось пройти два-три квартала, но тут какой-то тип, лениво щелкавший семечки возле малозаметного безлюдного проулка, внезапно дернул меня за рукав, да с такой силой, что я потерял равновесие и чуть было не упал. Не давая опомниться, тип втолкнул меня в тот самый проулок, придав ускорение обидным пинком в зад.
Пробежав по инерции несколько шагов и утвердившись на ногах, я быстро огляделся. Справа и слева высокие деревянные заборы. Не запрыгнуть, не перескочить. Сзади тот, с семечками. Караулит, чтобы не сбежал и закрывает спиной грядущую драку от любопытных глаз. А передо мной глумливо щерится здоровенный бугай. Ширина его плеч меня впечатлила не меньше, чем выдающиеся формы мадам Грижецкой: как раз от забора до забора, мышь не проскочит. Насчет мыши, пожалуй, преувеличение, но мне даже боком не протиснуться. Понятно, что не просто гопники, что поджидали именно меня. Но вот кто их послал? Т.Ф. или тот, кто стрелял на гонках? Если первый, будут бить. Ну, попытаются. Если второй – будут убивать. Но в любом случае просто так я не дамся.
- Ну чего, бла-ародный гаспадин, - с ленцой протянул здоровяк, - тут, эта, велено поучить тебя манерам. Чтобы, значица, в другом разе супротив уважаемых людей не тявкал.
И он принялся нарочито медленно закатывать рукава рубахи.
Драться я умею. Детство и юность прошли в не самых благополучных кварталах, вот и пришлось научиться. И не благородному английскому боксу, а жестокой уличной драке, с ее подлыми приемчиками. Отец рассказывал, бывало, о своей молодости. Там у них среди пацанов было некое подобие кодекса чести: дрались до первой крови, равным числом бойцов, без кастетов и заточек, не били ниже пояса… У нас было намного суровее. Зачастую случалось и так, что реально жизнь на кону стояла. Как, спрашивается, по-честному отбиться от банды отмороженных торчков? Да они и боль не всегда чувствуют. Впрочем, сейчас положение у меня не лучше. В прямой схватке мне этого бычка не одолеть, а за спиной еще один, и на что он способен – неизвестно. Так что следующий взгляд я бросил под ноги в поисках средств, могущих стать оружием. А потом словно в гонке: газ в пол и полетели, да так, что обочина сливается в сплошную ленту, тело действует вперед рассудка, а глаз выхватывает лишь отдельные картинки из стремительно проносящихся мимо пейзажей.
Сердце пропустило удар, и зачастило, тяжко бухая в груди и отдаваясь упругими толчками в висках.
Тук! Я, рывком присев, зажал в правой руке небольшой – не больше кастета – камушек, а левой скребанул по тропке меж зарослей крапивы, загребая в горсть размолотую до состояния пыли землю.
Тук! Не вставая, швырнул бугаю в рябую щербатую харю горсть земли и тут же, не дожидаясь результата, подался вперед и пробил ему правой в область мотни. Вложил в удар и силу руки, и вес тела, и, распрямляясь, ногами скорости добавил.
Тук! Плотно накушанная ряшка «учителя манер» сморщилась, из глумливой морды превратившись в физиономию обиженного ребенка, а я, уже выпрямившись и услыхав позади послышался легкий шорох, отшатнулся в сторону.
Тук! Мимо меня с легким свистом мелькнула цепочка с гирькой на конце. Задним числом отметил, что не сдвинься я в бок – запросто могла и темечко проломить. А так – с глухим стуком попала в лоб здоровяку, который как раз, выпучив глаза и зажав руками причинное место, с сипением рухнул на колени. Попала и отскочила.
Тук! Я взмахнул рукой, имитируя бросок, и, отследив и прикинув движение помощника, метнул камень почти в упор.
Тук! Это уже не сердце. Это мой камень, брошенный почти в упор, попал гопнику прямо в лоб, на полпальца выше третьего глаза. Бандюган закатил глаза и принялся оседать на землю.
Тудух! Тудух! – громыхало сердце в груди. Бум! Бум! – отзывалось в висках. Внезапно стало душно, и я, прислонившись к забору, принялся судорожно хватать воздух пересохшим ртом, вытирая тыльной стороной ладони ни с того ни с сего вспотевший лоб.
Бум!
За спиной громыхнуло, я обернулся. Туша педагога-любителя рухнула-таки на землю, напрочь перекрыв проход, зато открывая вид на второй конец проулка. И там, в этом конце, стоял, перегораживая выход, грузовой мобиль. Наверняка на нем гопники и приехали за мной. Но, все-таки, кто их послал? Допросить бы, но просто так они мне ничего не скажут, а спрашивать с ножичком я как-то не научился. Придется ограничиться экспресс-обыском, да надо бы поторопиться, пока эта парочка не очнулась.
В карманах пошедших по шерсть нашлись неплохой выкидной нож, газетный кулек с семечками, кисет с махоркой, коробок серных спичек и четыре десятирублевых ассигнации на двоих. Ну как не постричь таких баранов? Деньги я прибрал в кошелек, спички сунул в карман, нож, по размышлению, перекинул через один забор, а свой камешек - через другой. Махорка и семечки мне были ни к чему, поэтому решил их оставить: пусть люди, как в себя придут, хоть чем-то утешатся.
Покончив с экспроприацией экспроприаторов, я, на ходу восстанавливая дыхание, зашагал к мобилю. Возможно, в нем найдется что-нибудь полезное. Или, по крайней мере, интересное.
Надеялся я напрасно: ни в кузове, ни в кабине не было ровным счетом ничего. По крайней мере, ничего не было видно. Я вздохнул, оглядел свой костюм, поправил ворот сорочки, отряхнул полы сюртука и пошел к пансиону. Как бы там ни было, а к обеду лучше не опаздывать. Мадам Грижецкая ждать не будет.
На повороте я оглянулся. На заднем борту мобиля было старательно выведено: «Успех». И ниже добавлено: «Товарищество на паях».
Увидев надпись, я выдохнул с облегчением: все же, это Т.Ф. Маннер послал своих мордоворотов. Правда, я ждал, что посыл случится не раньше завтрашнего дня, но так тоже неплохо вышло. Хотя, если честно, сегодня мне удалось отбиться по чистой случайности. Не ждали от меня подручники-криворучники такой прыти. Да и уловок таких не ждали. Знать-то наверняка знали, да только мой двойник, судя по всему, был рохлей, мямлей и тюхтей. И сказочным, фантастическим педальным лохом. Как он умудрялся совмещать эти свои удручающие качества с талантом гонщика – загадка.
Когда я добрался до пансиона, сердцебиение уже унялось, да и дыхание пришло в норму. Еще раз проверив состояние своего костюма, я постучал в двери. Проскочил, никому не показываясь, к себе наверх, умылся, переоделся и направился в гостиную.
Там было оживленно. Все обитатели пансиона расселись на диванах и креслах в ожидании обеда. Один из молодых людей готовился читать вслух ту самую статью. Я остановился на пороге, не торопясь входить и желая вместе со всеми послушать творение журналиста Игнатьева.
«Нашему корреспонденту удалось попасть в контору товарищества «Успех» в тот момент, когда управляющий упомянутым товариществом Т.Ф. Маннер имел разговор с известным гонщиком Владимиром Анатольевичем Стриженовым. Господин Маннер давно известен своей невоздержанностью и склонностью к непристойным выражениям, но в этот раз он превзошел себя. По случайности, дверь кабинета, где проходила беседа, была приоткрыта, и корреспонденту было слышно буквально все, до последнего слова. Вместе с ним свидетелями разговора были полтора десятка служащих товарищества «Успех», пришедших в контору за своим жалованием. Господин Стриженов тоже намеревался получить причитающиеся ему при расчете средства, но управляющий «Успеха» отказал ему, причем сделал это в крайне грубой форме. Когда гонщик напомнил господину Маннеру о его обязательствах, зафиксированных в контракте, тот пришел в ярость и принялся осыпать своего бывшего сотрудника такой отборной бранью, что употреблять оную постеснялись бы даже портовые грузчики. Когда же господин Стриженов пригрозил судебным разбирательством, то господин Маннер настолько рассвирепел, что напал на Владимира Антоновича со спины и попытался ударить его мраморным пресс-папье. Если бы ему это удалось, то господин Стриженов наверняка получил бы тяжелую травму. В ответ, защищаясь, Стриженов оттолкнул своего бывшего начальника. И тут произошло совершенно невероятное событие: господин Маннер потерял равновесие и, падая, рухнул всем весом в корзину для бумаг, где и застрял, оскорбляя слух всех присутствовавших при этом дам и господ самыми отвратительными ругательствами. По счастливой случайности, корреспонденту удалось запечатлеть этот момент, и теперь уважаемые читатели «Ведомостей» могут воочию убедиться, к чему приводит жадность и невоспитанность.»
На мой вкус, написано было чрезмерно сухо. Но кто знает – вдруг здесь так принято, и иное посчитают дурным тоном. Так что я воздержался от критики, что вслух, что про себя, и, наконец, вошел, благовоспитанно приветствуя честнУю компанию:
- Добрый день, дамы и господа!
Завидев меня, публика разразилась восторженными возгласами и аплодисментами.
- Браво, Владимир Антонович! – поднялся мне навстречу чтец. - Наконец-то нашелся человек, который не побоялся поставить на место этого наглеца!
- Да-да, - поддержал его другой. – Вам давно следовало это сделать. Удивительно, как вы терпели подобное отношение к себе на протяжении стольких лет!
Я сделал вид, что не в теме:
- Произошло что-то, чего я не знаю?
Одна из дам решила пояснить мне ситуацию:
- Дело в том, Владимир Антонович, что Степан Ерофеевич сейчас читал нам статью в свежем номере «Ведомостей». И там журналист Федор Игнатьев, коего вы вчера представили нам, описал подробности вашего посещения конторы этого грубияна Маннера. Ну а фото, конечно, восхитило и позабавило решительно всех. Даже…
Она понизила голос.
- Даже наше квартирная хозяйка изволила хохотать. Да так, что едва не развалила табурет.
Теперь и я улыбнулся, представив хохочущую мадам Грижецкую посреди груды обломков несчастной мебели.
- Думаю, это было незабываемое зрелище, - ответил я в тон даме и позволил себе подмигнуть ей.
Дама смущенно заулыбалась, зато ее муж тут же нахмурился. Но сказать он ничего не успел, потому что в эту самую минуту часы пробили четыре удара и в комнату величаво вплыла сама домохозяйка. Подойдя к нашему кружку, она повернулась всем корпусом ко мне и, блеснув загадочно глазами, произнесла своим тяжелым контральто:
- Владимир Антонович, вы поступили как настоящий мужчина. Я горжусь вашим поступком и горячо его одобряю.
И, наклонившись поближе, так, что ее выдающийся бюст едва не уперся мне в грудь, добавила театральным шепотом:
- Мужество должно быть вознаграждено. Я понимаю ваше нынешнее положение, и даю вам неделю без требований оплаты, чтобы вы могли приискать себе новое место службы.
В ответ я лишь поклонился и приложился к могучей ручке мадам Грижецкой. Прочие квартиранты благоразумно сделали вид, что ничего лишнего не слышали и не видели. А мадам, уже в полный голос произнесла:
- А теперь, дамы и господа, прошу за стол. Сегодня у Авдотьи получилась замечательная стерляжья уха.
После обеда я поднялся к себе, добыл из секретера папку с документами, вложил в него сегодняшнюю бумагу и еще раз проглядел контракт. Судя по дате, мой предшественник проработал на Маннера пять с половиной лет. Вряд ли он каждый раз выигрывал гонки. Вряд ли он ни разу не косячил, и уж точно у него случались и поломки, и аварии, и всякие прочие неприятности. Но, тем не менее, его не выгоняли. Наверняка Маннер орал на беднягу, уничтожал его морально и продолжал пользоваться парнишкой, который находился у него на положении полураба.
Сорок рублей стоит месячное проживание в бедноватой комнатушке, правда, с хорошим столом. Столько же, как я понимаю, стоит найм двух бандюганов, посланных пересчитать мне ребра. Навряд ли это такая уж большая сумма. А хороший гонщик – товар штучный, дорогой. В прошлой жизни, в своем родном мире, я как сыр в масле катался. А если бы удалось еще и гонку выиграть, мог бы… Многое мог бы себе позволить. Неизвестно, чем Т.Ф. зацепил беднягу, но платил он ему явно самый мизер. По сути, он имел в полном своем распоряжении почти бесплатного гонщика элитного класса. И вот раз – и решил уволить. Причем не только вслух озвучил свое желание, но и оформил его официально. Что же заставило эту толстую сволочь избавиться от столь ценного актива?
Я поднялся из-за стола и в задумчивости прошелся по комнате. Никаких вариантов мне в голову не приходило. Маннер был хамом и мерзавцем, да. Но вот дураком он совершенно точно не являлся. Я плюхнулся на жалобно скрипнувший пружинами диван, потянулся к графину, чтобы налить себе воды, и тут мой взгляд упал на лежавшие на журнальном столике разбитые гогглы. Вдоль спины пополз холодный червячок страха. А что, если тюфяк и разиня Володя Стриженов сумел перейти дорогу кому-то настолько могущественному, что сам великий и ужасный Т.Ф. Маннер сдрейфил и отошел в сторону, едва узнав правду о настоящей причине аварии на этих злополучных гонках?