Глава 3 Смерть
Конечно, эта смерть в жизни Гарина была не первой. Он видел, как умирали хомячки, кот на даче и голуби в Москве от каких-то болезней. Но с человеческой смертью, тем более такой близкой, любимой девушки он столкнулся впервые. Это была самая тяжелая потеря.
Тренер сообщил Жоре, где будут похороны, куда нужно ехать, но предупредил, что гроб будет закрытый. Выяснилось, что девушку убили какие-то хулиганы ночью, изуродовав ее лицо.
На Наташу, которая могла одновременно драться с тремя мужиками и владела уникальными приемами защиты и нападения, напали хулиганы?! Почему она не защищалась?
Невероятная глупость этой истории, которую присутствующие негромко передавали друг другу, не вызывала у Гарина отторжения. Отец ему неоднократно говорил, что владение приемами карате, это, как оружие, за их использование будешь отвечать. И сомнений в истинности версии гибели Наташи у Георгия не возникало. А он сам смог бы бить на поражение, может быть - калечить, если б на него напали и трое и четверо? Он не мог однозначно ответить. Она что, стояла и не сопротивлялась? Так невозможно.
Его не покидало ощущение абсурда, но не абсурда гибели любимой, а абсурдности требования стоять и ждать, когда тебя убьют – вот у тебя есть оружие, которое должно тебя защитить, но применить его нельзя, потому что ты же будешь виноват. Борьба, которой владела Наташа и Георгий – это «оружие скрытого ношения». Зачем оно нужно, если им нельзя воспользоваться? Чтобы вот так глупо погибнуть от рук хулиганов?
Жорик смотрел на заваленный цветами гроб с наклеенной на крышку фотографией Наташи, и его не покидало еще и ощущение ирреальности и фальши происходящего.
Кто-то в толпе провожавших родственников сказал негромко: «Такая молодая… что поделаешь? Говорят, ее подкараулил кто-то из хулиганов. Изуродовали лицо…Милиция разбирается. Она сразу умерла? Зарезали?». Кто-то отозвался: «Она работать рано пошла, денег то не хватало в доме. Еле-еле концы сводили. А откуда у нее на спорт деньги были»? «Я слыхал, что они дерутся за деньги, эти каратисты, — отозвался первый голос, — может, она кому-то из организаторов боев дорогу перешла, денег много захотела или путанила?».
Гарин от злости и обиды резко обернулся, но угадать, кто именно говорил за его спиной по выражению скорбных лиц и фигур, не смог.
Он впервые увидел маму Наташи, худощавую женщину лет сорока в темной одежде и черном платке, лица ее он не запомнил среди еще нескольких таких же темных женщин.
Все люди взрослые и серьезные, в темных очках и темной одежде, все вроде бы убедительно скорбят. Зачем же они говорили чушь?
Слово «путанила» он знал от отца, который однажды объяснил ему смысл . У Гарина потемнело в глазах от ненависти к неизвестному сказавшему, но он не понял – кто это был. Наташа – не путана! Они любили друг друга… она нормальная, честная девушка!
До сего момента он не хотел идти на поминки. Когда гроб опустили и засыпали, оставив венки и крест, успокоили мать, закидав ей в рот таблетки и уже сонную, на непослушных ногах увлекли к автобусу, он решил — пойдет. Он должен сказать этим людям о Наташе. Внутри все кипело.
Поминки организовали в заводской столовой. Выяснилось, что именно на этом заводе работала Наташа. Кем? Не важно.
Глагол в законченном прошедшем времени «была» звучал непрерывно. «Она была»… резало слух и сердце.
На поминках Жора осматривал родственников, друзей семьи. Все обычные люди, только сейчас он вдруг ощутил, что они - другие. Говорят по-другому, смеются иначе, едят не так аккуратно, приборы на столе не сервиз – а какая-то общепитовская посуда, много пьют и быстро пьянеют.
Наташу все поминали по доброму, сокрушались, убеждали мать, которой было меньше лет, чем его матери, что она в раю…
От этих разговоров злость Гарина на тех сплетников, что как-то походя, наверное, даже не задумываясь о том, что они говорят, не задумываясь, что поливали грязью Наташу на кладбище, стала проходить. Может быть, и к лучшему, а то он готов был наговорить всем этим незнакомым людям глупостей и грубостей.
Житейского опыта и чувства такта шестнадцатилетнему парню хватило только на вполне закономерный для его возраста поступок.
Он поднял стопочку с водкой, встал и сказал:
— Я не могу поверить, что Наташи больше нет. Даже если это правда, я - не верю. Она здесь, — он стукнул кулаком в грудь, потому что говорить становилось все труднее, горло перехватила болезненная судорога, но Гарин преодолел это ощущение и хрипло продолжил, — Я ее друг, а она мой друг. Не подруга, а именно друг, боевой товарищ. Мы тренировались вместе, мы дружили… дружим. Для меня она просто в отъезде, надолго, может быть на всю жизнь, но я не хочу признавать, что ее больше нет. Извините, но пить за ее смерть я не буду… Прощайте.
Поставив стопку, он выскочил из квартиры и несся домой несколько остановок, чтобы ветер остужал горящее лицо и сушил текущие слезы.
Когда сбегал по лестнице, сами собой ему вспомнились стихи Константина Симонова .
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет …
Дальше он не помнил, только на бегу повторял и повторял первые строки: «неправда, друг не умирает»!.. Стихотворение это он никогда не учил, среди массы других, оно однажды прочиталось само собой, как и другие стихи, и сохранилось в памяти, чтобы в нужный момент, вот так, вспомниться.
Этот день – очередная веха на его пути к взрослению. Не пару недель назад, когда Наташа лежала рядом и обнимала его, а сейчас, когда он осознал, что никогда это уже не повторится. Даже если его будут обнимать другие… Впрочем, он в тот момент такого не мог представить. Других для него не было. Конечно, смерть это не предательство, но ощущение необратимой потери было почти одинаковым. Он злился на неизвестных убийц ее, на себя, что не был рядом в тот момент, на нее, что позволила себя убить, а не загрызла хотя бы одного подонка-хулигана.
Видимо, именно тогда он подумал, что непременно должен стать врачом. Потому что нет в мире профессии более нужной людям, чем медик.
Желание связать свою жизнь с медициной возникло чуть раньше в начале десятого класса, когда Жора нашел у мамы на столе распечатанную на машинке автобиографию со странным названием «Я полюбил страдание», на первом листе автором значился: В.Ф. Войно-Ясенецкий (Свт. Лука Крымский).
Автобиографию священника-хирурга, отпечатанную под копирку на явно старинной машинке со сбитыми литерами, он прочитал за два дня. Мама не искала ее. Прочитав, Жора положил «самиздат» на место.
Несколько дней он ходил под впечатлением жизни профессора хирургии и православного священника. Значит и так бывало? Жил человек, работал, делал открытия, учил студентов в университете и в самое трудное время, когда еще не кончилась гражданская война, а повсюду рушат церкви и иконы жгут, борются с религией, он вдруг принимает решение стать священником. Это подвиг.
Жора как любой пионер и комсомолец к религии относился однозначно – опиум для народа, но родители и даже дед – коммунист, вступивший в партию впервые еще в 1928 году в США, а потом в 1943-м в ВКП(Б) на фронте, к религии относились с пониманием и терпимостью.
«Людям надо во что-то верить», повторяли они фразу пастора из комедии «Берегись автомобиля», «одни верят, что Бог есть, а другие, что Бога нет. И то и другое не доказуемо».
Мама однажды, видя, как Жорик пыжился в приступе воинствующего атеизма лет в двенадцать, мягко сказала ему:
- Никогда не суди о том, в чем ты не разбираешься. Особенно о вере, о религии, которая создала многовековую мировую культуру. Оставь людям право быть такими, какими они хотят и могут быть. А сам будь таким, каким тебе кажется правильным. И не забывай, что твои убеждения: во-первых, могут не совпадать с другими, а во-вторых, могут измениться по мере твоего взросления. Вольтер, кажется, сказал: «Я могу не соглашаться с вашими убеждениями, но готов умереть за ваше право их иметь и высказывать» .
Выражение Жоре понравилось красотой и призывом быть свободным в своих суждениях. С другой стороны оно не вписывалось в общественную мораль и нравственность. Если все будут иметь свое мнение, то как же они будут строить светлое коммунистическое общество? Как лебедь, рак и щука?
Конечно, это неправильно. Общество придет к цели, если будет идти нога в ногу в указанном В.И. Лениным направлении. И так правильно. Или нет? Что правильнее – объяснять, уговаривать, внушать, или принуждать упрямых и непонятливых?
В 1982 году Жора Гарин, потерявший подругу, решил не ломать голову над своим отношением к внутренней политике в стране, к экономической ситуации, которую позже назовут «периодом застоя».
Он смотрел на старого деда, который в свои восемьдесят два давал форы отцу, подтягиваясь на турнике. Тот свое убеждение в правильности коммунистических идей объяснял просто:
- Жора, ты пойми главное, общество идет в выбранном направлении, дорога проходит через разные земли, то поднимаясь, то опускаясь, то петляя среди гор или через пустыню. И пока все держатся вместе и продолжают идти – есть шанс, что дойдут, если начнут митинговать и спорить: куда идти, как идти, что есть, а чего нет, выбирать - кто главный, то движения не будет. Все прекратится, а коллектив развалится. Дорога эта – испытания, которые нужно нам всем преодолеть. Кто может сохранить команду и идти – тот дойдет. Но всегда в таких обществах есть люди, старающиеся или остановить или пустить всех в каком-то другом направлении. Убеждающие, что у каждого есть свое право выбора пути. Главное для людей – не поддаваться соблазну остановиться и начать базарить, а идти вопреки всему. Дорогу осилит идущий, а не митингующий.
Дед Руди сумел совместно со школой возбудить в Жоре любовь к человечеству и чувство интернационализма. То состояние, которое отец Гарина называл «умеренный фанатизм здравого смысла». Дед рассказывал, что в Америке, еще как он ее помнил, при всем разнообразии рас, населивших этот континент, настоящего интернационализма нет, потому что все всех ненавидят и разница любая, в том числе и в цвете кожи – прекрасный повод, обозначить своих и чужих. А любые декларации о равноправии всего лишь декларации, на самом деле, права и возможности совсем не равные.
Так что, поиск смысла жизни в переходном возрасте для Жоры не вызвал тяжелого конфликта ни с самим собой, ни с родителями, ни с обществом. После освоения биографии святителя Луки, профессора Войно-Ясенецкого, он наткнулся на фразу из книг братьев Стругацких: «Из всех возможных решений, всегда выбирай самое доброе», при этом Гарин добавлял, «Но не самое глупое». Первый порыв всегда от благородства, от сердца, пережди его, как говорил дед «не выскакивай первым из окопа, оцени обстановку трезво, без паники», и разум подскажет наиболее верное решение.
Вторая встреча со смертью у Жоры случилась весной 1989 года, когда он вернулся домой после окончания мединститута с направлением для прохождения интернатуры в Москве.
Родные в ожидании юного врача и наследника накрыли стол.
Дед Руди, недавно отметивший 89 лет, торжественно вручил внуку документы на машину, гараж и квартиру, в которой Жора Гарин стал ответственным квартиросъемщиком. Жора в смущении принял документы, убеждая, что дед поторопился, что ему надо дожить до ста лет как минимум.
Впрочем, он знал, что Рудольф Яковлевич Беккер уже тяжело болен, только вот лечиться не любит. Однако, назначения врачей МПС выполняет, лекарства пьет.
Дед поднял очередной бокал с легким красным вином, собираясь произнести тост за внука, и вдруг покачнулся, бокал выпал из пальцев, а сам он повалился лицом на стол.
Гарин вытащил дела на открытое место и, определив остановку сердца, принялся реанимировать.
Мама и отец вызвали «скорую», однако та констатировала «смерть до приезда».
Гарин, около года сам отработавший на «скорой» еще до получения диплома, до этого случая ни разу не пытался реанимировать на вызове, и на его руках пока никто не умирал. И вот – дед. Это был шок. Он качал сердце деда, пока его не оттащили приехавшие медики.
На следующий день, оправившись немного, он явился в отдел интернатуры городского управления здравоохранения и получил распределение в Измайловскую больницу по кафедре Анестезиологии и реанимации третьего мединститута.
Кафедра встретила нового интерна вполне благожелательно, а вот отдел кадров оказался не рад.
- Георгий Александрович, у нас сейчас нет свободных ставок анестезиологов, а вот в блоке интенсивной терапии кардиологического отделения врачей не хватает. Пойдете туда?
Гарин пожал плечами.
- Почему нет? С удовольствием!
- Прекрасно, – кадровик вписала нового интерна в список врачей к/о, - Идите в третий корпус, на второй этаж. Зав отделением Мира Израилевна Кречмер.
Там Гарин познакомился с врачом Марком Бардиным, который неформально руководил кардиореанимацией. Потому что формально такой структуры по реестру больницы не существовало, а было только отделение терапии, профилированное на кардиологию с отгороженным отсеком на десять коек, где и расположился Блок интенсивной терапии или сокращенно БИТ.
Именно тут Гарин проработал год в борьбе за жизнь кардиологических больных. Зав. отделением Мира Израилевна в жизнь и работу БИТа не вмешивалась, полностью положившись на опыт и энтузиазм Марка.
Смерть часто заходила в БИТ, но здесь ей были не рады и старательно гнали всеми возможными медицинскими способами.
Заболев кардиологией, Гарин к окончанию интернатуры иной специальности для себя не мыслил. И, конечно, заручившись устной поддержкой Марка, по окончании года учебы и работы, в радужно-мечтательном настроении постучал в дверь отдела кадров, чтобы уже официально стать врачом БИТа.
Он и допустить не мог, что в 1990, всего за один год положение в стране кардинально изменилось по сравнению с 1989. Страна готовилась к стремительной инфляции, скупая все, что еще попадало на прилавки, люди избавлялись от денег, превращая их в товар, запасаемый в подвалах, и лучшей валютой считалась водка. Особенно в деревне, где «белая» валюта особенно ценилась, как средство расчета за любую работу. В интеллигентной среде такой валютой стали книги, меховые изделия.
Теперь мама за свои услуги получала оплату «натурой», связками подписных изданий, а папа – ящиками импортного алкоголя, наборами инструментов или бытовой техникой. С грустным смехом он рассказывал, что теперь благодаря политике партии, в кабинете каждого его сотрудника стоит холодильник, в который, однако положить нечего.
Дед Руди не дожил до перестройки и нового мы́шления, а то, может быть он немного отрезвил бы Жорика. Страна бурлила в изменениях и реформах. Врачи стали уходить из профессии, посвятив себя бизнесу. Становились автослесарями, в худшем случае, а в лучшем открывали частную практику, пока не легально, но работа в «бесплатной» государственной медицине оставалась уделом энтузиастов-бессеребренников, а в народе популярной стала пословица: «Даром лечиться – лечиться даром», в смысле бесполезно.
В отделениях анестезиологии и реанимации вдруг образовались вакансии. Профессия, некогда очень уважаемая, высокооплачиваемая стала непопулярной. Теперь любой выпускник интернатуры по анестезиологии в обязательном порядке загонялся в профильные отделения.
Родителям в этот момент было не до сына. Все, чего они ждали от него, что он вскоре приведет невесту. Отец, державший руку на экономическом и правовом пульсе страны, успех накопить «подкожный жирок» виде долларов и фунтов стерлингов.
Но погруженный в болезни сердца, мечтавший стать кардиологом, Жора о подруге жизни и не помышлял. Дефицита в доступных молодых дамах он не испытывал, а потому связывать судьбу ни с кем не торопился. Подруги находились сами, он встречался, соблюдая гигиену секса, но как только начинались разговоры о браке, Гарину становилось скучно, и он делал паузу в отношениях. Единственной любовью, на тот момент, для Жоры стала кардиология.
