Мы пролежали в госпитале еще три дня, но перемен к лучшему не случилось. Разумеется, это не касалось синяков и шишек. Как тем и полагалось, они потихоньку сходили, царапины зарастали, но вот память не возвращалась.
Да душе было неспокойно, но понимали, что лежа в кроватях ситуацию не исправим, а сидеть и чего-то ждать в палате уже никому не хотелось. Тогда мы потребовали выписки. Насильно нас удерживать не стали и на четвертый день мы покинули гостеприимные госпитальные стены.
Мы уходили оттуда полные здоровой спортивной злости - хотелось заняться каким-то делом, тем более, что проблем перед нами стояло множество. Одной из них, может быть и не самой главной, была встреча с родителями. Мы ведь реально изменились. Не поглупели, конечно. Но… Мы потеряли стариковскую мудрость и вести начали иначе. Они ведь обязательно заметят. А нам придется объяснять…
Как оказалось, думали мы об одном и том же. Идя через больничный парк к станции метро Никита выразил общую мысль:
- Интересно как нас предки встретят? Они ведь не могут не заменить, как мы все изменились…
- Сколько нашим дедам было? Лет по шестьдесят?
- Похоже постарше…
Никита ногой поддел бумажный стаканчик от фруктового мороженного за семь копеек, и перепасовал его мне. Я хотел было перекинуть его Сергею, но вместо этого остановился и негромко выругался. До меня вдруг дошло, что не все наши потери мы пересчитали. У нас ведь теперь ни одного из нас нет ни единого высшего образования… Ну деды нам и подсуропили… Ни начертательной геометрии в голове, ни сопромата. Я ведь и Маркса с Лениным теперь не помню! Ну, может быть, разве тез цитат, что на плакатах на каждой стенке прочитать можно. И как теперь с людьми разговаривать?
А потом стало еще грустнее, когда осознал, что и вот теперь классиков Марксизма-Ленинизма сызнова изучать и, причем, всерьез… А что делать? Положение обязывает.... Все придется начинать с самого начала. Я объявил об этом друзьям и Никита ответил:
- Ну вот… Дожили... Теперь ни ума, ни опыта, ни степенности.
Стаканчик я поднял и бросил в урну. Оставалось хотя бы в мелочах оставаться взрослым...
...Дома меня ждали. Мама с бабушкой поохали, посмотрели и потрогали синяки. Я отмахнулся, что, мол, все нормально, заживет как на собаке и, пообещав все рассказать потом, ушел к себе, оттягивая опасный разговоры, но не получилось. Отец зашел следом, словно что-то почувствовал.
Отодвинув в сторону гитару, он уселся напротив, заглянул в глаза.
- У тебя точно все в порядке? Или что-то еще случилось?
Если б он знал, что и сколько! Почти полтора года мы общались с ним на равных, два взрослых человека, а теперь… Я решил не тянуть и решить все разом.
- Да. Случилось. Ты знаешь…
Возникло малодушное желание вильнуть в сторону, но я сдержался. Глядя поверх его головы сказал:
- Я резко помолодел и поглупел.
Он посмотрел, не понимая меня. Потом улыбнулся. Подумал, что я пошутил и ответил в тон.
- Так ты и был не старый. 18 лет - это молодость.
- Я о другом, - сказал ему без улыбки и глядя в глаза. - Помнишь, что я рассказывал о том, что случилось с нами, о Будущем.
Он кивнул.
- Так вот ничего этого у меня в голове уже нет…
Папа смотрел, и взгляд его требовал продолжения.
- Там, в Берлине, что-то случилось… Не знаю что. После того несчастья я все позабыл. У меня в голове нет ничего о том, что будет.
Я постучал пальцами по голове.
- Там нет места Будущему. Я его не помню.
Он меня понял, стал серьёзным.
- Только у тебя или…
- У всех. Всё, что мы помнили - ушло… Всё...
Он не мог осознать, что это значит для нас эта потеря и спросил о том, что оставалось главным для него.
- Но сами-то вы остались прежними?
Я молча кивнул.
- То есть ты теперь просто мой сын, а не всезнающий старик? – уточнил он. Как же мне хотелось сказать «нет», но пришлось ответить, как есть.
- Да.
Я не знал, что он скажет, но он и не стал ничего говорить. Просто обнял меня. Я уперся головой в отцовское плечо и зажмурился. Для него я был сыном и останусь им, до какого бы возраста он тут не доживет. Да и я сам им останусь, сколько бы не прожил.
Он прижал меня, потом чуть отодвинулся, заглянул в глаза.
- Но для мамы постарайся держаться как-то посолиднее. Она-то не знает, что ты теперь снова пионер, а не пенсионер.
Я улыбнулся. После этого разговора на душе стало легче. Перестал давить груз недосказанности.
Отец вышел, а я усевшись перед окном с гитарой, задумался. О сложившихся несчастьях думать смысла не было, все эти охи и ахи надоели, как и душевные терзания. Нужно было выплывать со дна накрывшей нас тоски и думать позитивно. Вспомнив Никиту, я подумал, что мой дед может быть и не хуже его деда. Может быть и он оставил мне какую-то закладку на такой же случай? Ведь разговоры, я помню, были и планы строили.
На всякий случай я решил поискать в столе. Специально что-то дед прятать ничего бы не стал, и в бумагах, которых вокруг меня было множество, что-то могло и обнаружиться.
Так оно и оказалось. В одном из ящиков письменного стола нашлись несколько листочков с аккордами и названиями. Список делился на две части. Над первым моим почерком написано было «Для дела». На другом листочке «Для души». Я приободрился, но не сильно обрадовался. Повод, конечно, для радости был, но незначительный - аккорды я понимал, и названия были понятны, а вот как их перевести в полноценную музыку?
Первым в списке «Для дела» значилось «Я, ты, он, он, вместе целая страна…» и две фамилии Р. Рождественский и С. Ротару. И цифры 1978 год. И что мне с того? Повертев листок туда-сюда, взял в руки гитару. Аккорды были сами по себе, а вот музыка осталась в голове у деда.
Побренчав на гитаре, я решил, что разбираться с этим нужно не в одиночку, а всей компанией и позвонил друзьям. Ребятам тоже дома не сиделось, и мы вышли пройтись и поговорить.
Мы собрались во дворе, около песочницы. Вокруг бегала малышня, но дети не мешали серьёзному разговору. Я показал принесённые с собой листочки, но друзья посмотрели их и ожидаемо пожали плечами. Никто ничего не понял и никто ничего не вспомнил.
- Ну, Рождественского мы, слава Богу, знаем, и ходы к нему есть,- сказал Никита. - Надеюсь, что он не забыл, кто музыку к «Москвичу в Ленинграде» написал. А вот Ротару?
- Может быть соавтор? – предположил Сергей, глядя на меня. Я отрицательно покачал головой. Когда я сам отыскивал разгадку этого ребуса, то как вариант, допустил и это, но подумав, отказался от этой версии.
- Теоретически может быть. Только я сильно сомневаюсь, что такой поэт как Рождественский нуждается в соавторе, – возразил я. - Скорее всего, это исполнитель. Певец.
- Ты такого певца знаешь?
Я пожал плечами.
- А может быть композитор? – сказал Никита. Возражать никто не рвался и наш поэт уже увереннее добавил:
- Логично, что композитор. Как на пластинках и в программках пишут- «слова и музыка»…
- Ты про такого композитора слышал? – поинтересовался я.
- Я? Нет.
Этот вопрос ткнул нас в самое болезненное место. В память. Никита невесело усмехнулся.
- Я теперь много чего не знаю. Но ведь не просто так твой дед такое написал? Что-то он имел в виду?
- «Что имею, то и введу…» - пробормотал я. - А ведь это можно узнать!
- Ну?
Я не стал разочаровывать друзей.
- Только придется походить. Надо просто пройтись по магазинам и поспрашивать пластинки этого самого Ротару. Фамилия-то редкая.
- И явно не русская, – оживился Сергей. - Иностранец. Румын какой-то?
На счет фамилии он точно был прав. Я об этом не подумал.
- Может быть и румын. Во всяком случае, если ему приходилось с таким поэтом сотрудничать, и такие песни сочинять, то наверняка, мужик талантливый.
Сергей черпанул горстью песок из песочницы и начал струйкой пересыпать его из ладони в ладонь.
- А какие это «такие» ты что уже и музыку знаешь?
- Нет, конечно. Есть только аккорды. Только вот логику никто не отменял.
- Это ты к чему?
Он ссыпал песок обратно в песочницу.
- Но ведь деды отчего-то её отметили? – ответил я вопросом на вопрос. -Значит, есть в песне потенциал.
Никита задумался.
- Верно. Надо будет попытаться соединить тот бубнёж, что мой дед на пленке записал с этими аккордами. Может быть что-то и получится…
Я не возражал.
- Я попробовал играть что-то лирическое, но ничего путного не получилось. Я по-всякому пробовал, но больше всего на эти аккорды ложится ритм марша или строевой песни.
Друзья посмотрели на меня... странно.
- Марши мы еще не писали…
Никита вздохнул и неуверенно добавил.
- Значит, критики скажут, что мы открылись этой песни с новой неизвестной им стороны.
- Ну почему не писали? - возразил я - А про Ленина? Это ведь тоже, считай комсомольский марш. Так что критикам придется писать о том, как плодотворно и успешно мы развиваем направлением комсомольской песни.
Спорить никто не стал, но ситуация с это песней понятнее не стала.
- Давайте с другой стороны зайдем. – предложил Кузнецов. -Что за поэт Рождественский мы знаем. А вот кто такой композитор Ротару?
Никита ткнул пальцем в листок.
- С. Ротару. Какое имя может быть на «С»?
- Саша?
- Был бы Саша, то написали бы «А». Александр.
- Тогда Семен?
- Семен и Рождественский? – Никита кисло улыбнулся. - Нет. Не верю!
- Нашелся Станиславский!
Сергей тоже не поверил в Семена.
- С такими именами только под гармошку частушки петь, а тут все-таки серьезная музыка. Скорее всего, Сергей. Или Станислав...
- Да уж не Самуил…
- А почему не Самуил?
Спор потихоньку перетекал в препирательство.
- Да что мы гадаем? – остановил его Никита. – Включаем мозги. Такой поэт как Рождественский абы с кем сотрудничать не будет. Наверняка этот самый Ротару уже сейчас как-нибудь себя проявил, а к 1978 году станет настолько высоко летать, что ему такую песню доверят сочинить.
- Такую?
- Конечно такую. Деды плохого не посоветуют!
- Деды, оно, конечно, деды,- с сомнением протянул Сергей. - Но марш?
Никита повернулся ему, ткнул в бок.
- А хотя бы и марш! Повторюсь. Они нам плохого не посоветуют и плохому не научат.
Он решительно поднялся.
- Пошли в «Культтовары». Посмотрим, нет там его пластинок.
- Не сразу,- остановил я порыв поэта. - Давайте через библиотеку. Тем более тут все рядом.
Библиотека действительно находилась в соседском дворе.
- Всяко-разно сборник такого поэта как Рождественский там наверняка есть. Слова узнаем, а уж потом в магазин.
Так оно и оказалось. Пролистав поэтический сборник, мы наши и стихотворение. Даже по внешнему виду стало ясно, что это не вальс… Мы смотрели, и строчки выглядели как ступени, по которым должен был скакать читатель, а в нашей ситуации и слушатель.
- Я,
- Ты,
- Он,
- Она.
- Вместе.
- Целая страна…
Стихи были с социальным, а может быть и политическим подтекстом. Прочитав стихотворение до самого конца, Никита озабоченно сказал:
- Тут явный Кобзон просвечивается. Прямо–таки во все щели лезет. Или хор Александрова.
Я тоже читал, но у меня военный хор как-то к тексту не привязывался. Мирные слова были. Потому я с Никитой не согласился.
- Наверное, все-таки Кобзон. Это хоть и марш, но какой-то миролюбивый. Или...
Я задумался.
- Или детский хор. Вон слова-то какие: про радугу, про тропинку в тайге...
Спорить он не стал, а выразительно вздохнув, достал заготовленный блокнот и начал переписывать слова.
- Значит, придется беспокоить Иосифа Давидовича.
Я остановил полет фантазии.
- Погоди еще. Текст есть, а музыки-то нет. Так что сидим на попе ровно.
Сергей, заглядывавший через Никитино плечо, беззвучно шевелил губами, читая печатные строки.
- Это, скорее всего не марш, а какая-то революционная речёвка. Ну как у Маяковского… Неужели не чувствуете?
- Неужто рэп? – удивился Никита.
- Типа того…
Серёга, как барабанщик тонко ощущал заложенный в стихах ритм, и к нему следовало прислушаться. В моей голове уже крутились варианты мелодии, которые я пробовал воссоздать по аккордам, как палеонтолог целого динозавра по его костям и вроде бы что-то началось прорисовываться. Марш- не марш, но что-то энергичное.
- Может быть ты и прав….
Никита закрыл блокнот.
- Ладно. С этим понятно. Теперь в магазин.
А в магазине нас ждал сюрприз…
- Вот вам и Сергей,- сказал Сергей, вертя в руках маленькую пластинку.
- И Самуил…
Никита смотрел на жизнь хоть и шире, но конкретнее.
- Вот вам и мужик… К тому же не румын, а румынка.
Я обратился к продавщице.
- А что это за девушка? Иностранка?
Девушка улыбнулась.
- Нет. Наша, советская… Из Молдавии.
Сергей попросил её поставить, и мы несколько секунд слушали молодой, красивый, сильный голос.
- А неплохо… Потом она, скорее всего, еще лучше петь стала, потому и дедам наверняка больше известна.
Пластинку мы купили- шестьдесят копеек не деньги - и пошли к дому. Разговор все время вертелся около новой песни. Друзья прикидывая, что будет лучше: не корежить историю музыки и поискать выходы на Ротару или всё-таки предложить песню Кобзону или Пугачевой.
Пока они спорили, я все крутил в голове слова, прикидывая какой в итоге должна получиться песня и думал, о композиторе, у которого мы музыку позаимствуем. Надеюсь у него не одна такая…
Доводы друзей друг на друга не действовали, и я решил поработать третейским судьёй, пока они не переругались.
- Давайте, чтоб не биться лбом в стену, будем выбирать между Кобзоном и Пугачевой. Эти-то в нас верят, и их не придётся убеждать в том, что песня будет хорошей.
Ребята отмахнулись. Им было интересно спорить друг с другом.
- Да хватит вам! Как дети малые… Песни еще нет! Нам её еще сочинить нужно,- напомнил я.
Улица вокруг нас была полна звуками. Ехали машины, говорили люди, чирикали птицы. Отодвигая эти звуки в сторону, заглушая их, обрушались звуки стойки. Мы шли мимо строительной площадки. Там что-то взрезывало, трещало, ухало, но весь этот звуковой вал перебивал ритмичный грохот. Где-то за забором строительный копёр вбивал в землю бетонные сваи. Бум, бум, бум… Этот ритм… Это было то, что нужно!
Я встал. Ребята, продолжавшие спорить, уперлись в мою спину.
- Что?
Я тряхнул головой и начал читать стихи. «Я, ты, он, она…» На каждый удар копра, готовившего фундамент для нового дома, накладывались слова из стихотворения. Удар- слово, еще удар – новое слово…
- Вот оно! Это основной ритм!
Сергей постучал ступней по асфальту, ловя ритм, кивнул. Перебивая звук копра, пулеметной очередью протрещал отбойный молоток. Серёга застучал чаще… Никита наступил ему на ногу.
- А вот это слишком… С таким ритмом песен о Родине не бывает. Это же рок-н-рол!