Оглавление
На земле сидел человек.
В серой немецкой шинели и немецких же сапогах. Оружия у него не было, только под рукою сиротливо поблескивал брошенный топор. Шли минуты — он не двигался. Выглянувшее на мгновение солнце пощекотало его своим лучиком — человек так и не поднял головы.
«Кто я?
Максим Викторович Красовский.
Или Макс Красовски?
Я русский!
Немец?
Солдат вермахта?
Нет!
А почему на мне их форма?
Я — реконструктор! Мы отыгрываем бой!
А откуда передо мною мертвое тело? И документы, которые я держу в руках, — документы моего пропавшего прадеда? И тело передо мною — это он сам?
Голоса вдали! По-немецки говорят, между прочим…
И эти воронки вдали. Перепаханные танками окопы…»
Поднимаю с земли СВТ. Она уже заржавела, рыжие разводы тронули металл ствола и ствольной коробки. Но затвор открывается. На землю падает патрон.
Обычный патрон 7,62х54 — сколько я таких держал в руках!
Но этот — вполне боевой! Реконструкция с боевым оружием?
Осматриваю винтовку — нормальное боевое оружие. Ее только почистить, убрать ржавчину — и можно воевать.
Только нечем воевать: в магазине всего два патрона, да третий лежит на земле. И в карманах у убитого я больше ничего не нахожу.
А, кстати! С кем воевать-то? Что тут вообще происходит, и чьи это голоса слышны из-за кустов?
Люди в немецкой военной форме! И, как ни странно, я даже знаю, как их зовут. Вон тот, долговязый, — это Хельмут Франк, сидящего на телеге автоматчика зовут Аксель Фридрих Мюртц. Он ефрейтор и сейчас командует нами всеми.
Всеми — это кем?
Первое отделение второго взвода пятой роты второго батальона Четыреста пятого гренадерского полка Сто двадцать первой дивизии вермахта.
И я числюсь в составе этого отделения.
В качестве кого?
Старший стрелок Макс Красовски.
Дожил!
Дореконструировался!
Что, сейчас нарубишь веток, закидаешь ими перепаханные снарядными разрывами окопы — и пойдешь вместе со всеми? В расположение своего (уже своего!) взвода? Будешь пить с ними кофе, жрать картошку и зубоскалить?
А назавтра?
На фронт?
Стрелять по своим? Ты хороший стрелок, Макс…
Но ведь и эти, ходящие внизу люди, тоже свои.
Очкастому Хорсту Фишману я помогал в работе, Франку показывал, как удобнее держать оружие и целиться…
Для чего?
Чтобы он завтра стрелял по моим предкам?
Впрочем, нет.
Мой предок — вот он, лежит у моих ног. Он сделал все, что было в его силах, для того чтобы я родился и жил.
Ага, и чтобы сейчас стоял тут, одетый в чужую военную форму… форму врага… готовый стрелять в тех, кого он защищал.
Нет.
Не будет этого. Я, возможно, и не все сейчас вспомнил, но за эту страну я уже воевал. Не сегодня и не здесь. И не с этими солдатами в шинелях мышиного цвета. С другими. Которые иногда были одеты в такую же форму, что носили и мы сами. Но и там была война, лилась кровь и погибали мои товарищи.
Война не кончается.
Она иногда затихает — на время. Но приходит час — и вновь берут оружие в руки молодые парни в военной форме, чтобы защитить свою страну от нового врага. Он может быть разным, этот враг. Может носить форму — и ходить в гражданской одежде. Может стрелять тебе в лицо — и трусливо жалить в спину. Ничто от этого не меняется. Он всегда будет врагом, желающим убить именно тебя, как солдата, защищающего целостность своей страны. Или трусливым, гадящим исподтишка мерзавцем, желающим, чтобы «этой страны» не было в принципе.
Все возвращается на круги своя. И перед тобою — именно перед тобою! — встает во весь рост выбор: с кем ты? Можно уйти вместе с этими симпатичными и обаятельными простыми парнями, одетыми в фельдграу. За ними Европа и большая часть цивилизованного мира. Они несут «свет и процветание», обещают освобождение от тирании «несчастному, обездоленному русскому народу». Много чего они несут…
А можно — остаться здесь. Рядом с погибшим солдатом. Он навряд ли задавался возвышенными мыслями о прекрасном, лежа здесь, на сырой земле, с винтовкой в руках. Скорее всего, просто думал о своем доме. О молодой жене, которая ждет его в осажденном городе. О сыне, которого ему уже не суждено никогда увидеть. Да мало ли о чем думается в такие минуты! А может быть, просто подсчитывал в уме остатки патронов, прикидывая — на сколько их хватит? Увы… подсчеты оказались неверными — не хватило. Не патронов — жизни. Вот с этим и вышла главная загвоздка…
Торопливо рублю ветки и сбрасываю вниз приличную охапку — пусть со стороны не возникает никаких подозрений относительно того, чего это я вдруг тут задержался. Еще охапка… так, хватит пока.
Спускаюсь вниз. Раскидываю ветки по окопам — уже лучше. Сую топор за пояс и топаю к телеге.
— Что-то нужно, Макс? — интересуется фельдфебель. — Не забудь — через час у нас обед! Я уже распорядился согреть воды: будет горячий чай!
— Что ж я — враг своему желудку? Не забуду, еще и раньше всех прибегу! Лопата мне нужна, надо слегка подсыпать земли, тогда ветки не будут так торчать во все стороны.
— А ты это правильно придумал! — уважительно кивает Мюртц. — Пожалуй, я кого-нибудь пришлю тебе на помощь, как закончат свою работу, разумеется…
Отказаться? Это будет выглядеть странно — среди нас мало желающих вкалывать в одиночку.
— Было бы неплохо… — удовлетворенно киваю ему. — Тогда я пока веток нарублю.
Возвратившись назад, первым делом лезу в кусты.
Пожалуй, лучшего места для могилы, чем этот окопчик, я уже не придумаю. Его только углубить слегка — и все.
Осторожно вытаскиваю тело бойца из окопчика. Кладу его рядом.
Так, зарубки — рост у него чуток меньше моего, сойдет… Сбрасываю шинель и остервенело машу лопатой.
Двадцать минут — готово, на два штыка я эту ямку углубил. Нормально, никакое зверье его теперь тут не достанет.
Вырубаю в кустах кусок древесного ствола, обтесываю один конец: так он легче войдет в землю. На другом конце стесываю кору и делаю неширокую площадку — для надписи. Стук топора разносится над лесом — полное впечатление от активной работы.
Теперь штык в руки, вырезаем надпись.
«Боец Красовский Максим Андреевич. 1942 год».
— Макс! Что ты тут делаешь?
Резко оборачиваюсь — Фишке!
Вольдемар Фишке — наша взводная «партийная канцелярия». Единственный бывший член НСДАП, кроме ефрейтора, в нашем отделении. Но Мюртц — нормальный мужик, он ни к кому не пристает со своими проповедями.
А вот Вольдемар… Ходят слухи, что он в дружбе с ГФП — «Гехайме фельдполицай» — тайной военной полицией. Не знаю… но проверять это никому не хочется. Лучше его не задевать — спокойнее будет. Рано или поздно он тоже отстает, главное — не слишком ему возражать.
Однако что-то нужно ему отвечать!
— Могилу рою…
— Себе?
— Ну, я пока еще жив… Русскому.
— Кому?! — искренне удивляется Фишке.
— Вон лежит тело. Похоронная команда его попросту не заметила, он заполз в кусты, чтобы тут умереть, вот и пропустили. Нехорошо это — вот так лежать под дождем в лесу. Представь — а если бы это был наш солдат?
Отчего-то мне совсем не хочется рассказывать ему о том, как на самом деле погиб мой прадед. Как здешние немцы относятся к снайперам?
— Макс! Ты что? Совсем двинулся умом? Это не наше дело! Доложи Мюртцу, тот передаст по команде, и…
— И никто сюда не придет. Завтра-послезавтра командир полка проедет мимо, и про этот участок дороги все снова позабудут. Тело так и будет тут лежать.
— И что? — недоумевает наш партиец. — Пусть гниет! Это же недочеловек! Ничуть не лучше обезьяны! Нет, ты точно повредился умом, а не только память потерял… Хорошо, что ефрейтор отослал меня тебе помочь, а то бы тут так с ним и возился! Сбрось его в яму — и все тут! Хотя…
Он обходит тело и присаживается на корточки. Вытаскивает из ножен штык.
— Ого! Да у русского золотой зуб!
— И что? — не понимаю его я. — Тебе-то какое дело?
— Не скажи… — покачивает Вольдемар головой. — Был бы стальной — другое дело! Это же золото, думкопф!
— Ты хочешь его выломать? — понимаю я.
— Ну раз уж этого не сделал ты… а руки я потом отмою, вон в той ямке есть вода…
И что теперь?
Я буду хладнокровно смотреть на то, как эта сволочь выламывает коронки у мертвого бойца? Да и будь он не моим прадедом — такого нельзя допускать!
— Фишке! Это… это недостойно истинного немца!
— Неужто? Расскажи это кому-нибудь из ГФП — то-то они станут смеяться!
Точно — он с ними в дружбе.
— И вообще, Макс, — поворачивается он ко мне. — Что-то ты неправильно себя ведешь… смотри…
Р-раз!
Лопаты у нас хорошие. Прочные и остро заточенные.
И каски у Вольдемара нет… да и не сильно она бы ему помогла…
Я же не только голыми руками драться могу.
М-да…
Положеньице…
И что теперь делать?
Минут через пятнадцать всех позовут на обед. Тогда-то нас и хватятся. И как далеко я успею за это время убежать? Без еды, с одной винтовкой и тремя патронами?
Найдут.
И быстро: Мюртц служил лесником, умеет находить следы и ходить по лесу.
Ну, троих-то я завалю… а дальше? Прижмут огнем и гранатами забросают — не хочу.
Значит, надо, чтобы не нашли.
Значит, ефрейтора валим первого. Ага, если я его увижу — он-то ведь тоже не лопух.
И прадеда не похороню по-человечески… обоих нас не похоронят.
Что делать-то?
— Извини, дед Максим, — наклоняюсь я к нему. — Обожди еще чуток, лады? Ведь больше же ждал…
Скатился с края ямы комок земли, толкнул руку погибшего бойца. Словно дернулась она в успокаивающем жесте — мол, не переживай, дождемся!
Снимаю с его пояса ножны со штыком. Хороший штык у СВТ — широкий, ножевой. В рукопашке — самое то. А вот на винтовке… Лучше бы старый, тот удобнее. Ну да ладно, у меня еще один есть — на поясе висит. Да еще топор! И лопата — ее же нельзя в лесу оставлять, непорядок! Не поймет меня хозяйственный ефрейтор. Правда, я навьюченный буду… не как верблюд, но около того. Ну и ладно, меньше подозрений вызову.
Народ уже собрался у повозки и нетерпеливо притопывал ногами, ожидая последних подходящих. Орднунг — жрать все должны сесть одновременно. И одновременно же закончить.
— Макс! — окликает меня ефрейтор. — А где Фишке? И что это ты сюда приволок?
Винтовка лежит у меня на плече неправильно, прикладом вверх, таким образом, что вперед торчит, тускло поблескивающий штык.
— Там в кустах валяется убитый русский! — кивком указываю направление. — Вот это я у него забрал — она с оптическим прицелом!
— Да? Ну а Вольдемар куда запропал?
— Он что-то там нашел… ну у этого русского. Вот и задержался немного. Сказал, что сейчас прибежит.
Мюртц хмурится — видимо, знает об этой привычке нашего партийца.
— Ну, тем хуже для него! Поздно приходящим — кости! Начинайте, парни!
Подхожу к телеге. Все уже столпились возле нее, тянут руки к нарезанному хлебу и исходящему паром котлу с чаем. Все без оружия — винтовки стоят в козлах метрах в пяти от телеги. Только Мюртц не выпускает из рук автомата. И в десяти метрах от нас прохаживается часовой. У него оружие за плечом — как и положено по уставу. Слава богу, что показанный мною «альпийский хват» пока у нас не прижился. Было бы существенно хуже: перехватить оружие из этого положения — пара пустяков.
Аккуратно снимаю с плеча лопату и втыкаю ее в землю. Беру СВТ правой рукой за ствол, прямо возле места крепления штыка. А левой перехватываю чуть дальше.
Странный хват?
Кто б спорил…
Ни выстрелить, ни штыком ткнуть… никого это движение не настораживает.
А про приклад — забыли?
Про то, что СВТ, в общем-то, немало весит и приклад у нее окован снизу сталью? Толстая такая пластинка миллиметра три толщиной…
Но ведь так прикладом не бьют!
А кто это вам сказал?
По-всякому бьют… и так тоже.
Некрасиво? Да.
Неэффективно?
А вот мы сейчас и посмотрим…
Левая рука вперед, правая — на себя!
И окованный сталью приклад, с каким-то гудением разрезав воздух, лупит Мюртца точно в лоб!
Такого удара не выдержит никакая голова, даже чисто арийская. А он у нас — вообще австриец.
Словно сбитая бабка из старой игры, ефрейтор слетает с повозки на землю.
Поворот направо!
Приклад снова рассекает воздух. И на землю падает еще кто-то из солдат.
На колено!
Руки — обратное движение, протянуть вперед… приклад толкает меня в плечо. Выстрел!
Не успевший ничего понять часовой кулем оседает на землю. Винтовку он снять так и не успел.
Вскакиваю на ноги. В винтовке еще два патрона, и первая пуля достается Франку — он бросился к оружию. Нет, парень, извини, но моя жизнь дорога мне больше.
Ножевой штык со свистом разрезает воздух, и кто-то хватается руками за горло.
Пятеро… если еще и партийца посчитать, так шестеро.
За винтовку хватаются сразу несколько пар рук, и я нажимаю на спусковой крючок.
Осечка…
Ладно, я чего-то подобного и ожидал.
Отпускаю свое оружие — берите, не жалко!
Винтовку тотчас же перехватывает Фишман. Рвет на себя затвор, и патрон вылетает в сторону. Больше там ничего нет… и ты напрасно потерял время. Почему?
А про топор за поясом все позабыли?
Я — не забыл. И кинувшийся ко мне со штыком в руках Хельмут Горстмайер тотчас же в этом убеждается. Зажимая разрубленное плечо, он оседает на землю.
Фишман делает отчаянный выпад винтовкой вперед. Штыком пробуешь драться? Ну-ну… валяй…
Топор лязгает о ствол и почти тотчас же скользит дальше, снимая тонкую стружку с ложа винтовки. Все-таки он хорошо заточен, не зря столько бруском его выводил. Пальцев Фишмана я почти не замечаю… так, легкая задержка в движении лезвия.
Резкий разворот назад, взмах топора — об обух с лязгом бьет лопата. Огюст Майерс! А где еще двое?
К оружию бегут. К своему. И бежать им — еще четыре шага. Майерс должен меня удержать здесь все это время.
Сможет?
Отпрыгиваю назад и без замаха, снизу, швыряю топор. Ну и что, что обухом попал? Тоже, знаете ли, совсем не подарок. Огюст припадает на ногу — больно!
А я кувырком перекатываюсь — прямо через разложенную на телеге еду.
К Мюртцу.
За его автоматом.
Вот он — мои пальцы нащупывают рукоятку. Затвор на себя, кувырок вбок…
Винтовочная пуля чиркает по краю телеги.
Та-та-та-тах…
И у стрелка подламываются колени.
Вновь сухо кашляет автомат.
Брякается о землю винтовка.
Все…
Нет больше стрелков.
Падаю на землю, переваливаясь через борт, и, не успев встать, стреляю сквозь колесо по Огюсту. Он как раз начал выпрямляться. Начал… но не успел.
А где Фишман?
Вон он — бежит к кустам, зажимая раненую руку. Сообразил-таки… Извини, Хорст, ты, может быть, и неплохой человек. Хороший плотник. Возможно, что и любящий отец. Вот и оставался бы ты дома. У себя дома. Там и проявлял бы свои положительные качества. Но нет — вы все пришли сюда. Туда, куда вас никто не звал. И здесь — у меня дома — все ваши положительные стороны никого не интересуют. Ты — враг. И все этим сказано!
Хорст упал в полуметре от кустов. Его вытянутая вперед рука даже успела ухватиться за тонкую веточку…
А вот теперь можно вернутся к кустам. Я еще не закончил там своих дел.
Извини, дед Максим, пирамидку я тебе сейчас сделать не могу, уж прости. Но имя твое еще и на котелке штыком выцарапал, и на ложке, что в кармане брюк лежит. Помню я, что с теми медальонами происходит: не каждый спец спустя много лет эти строчки карандашные прочесть может. От глаз чужих я могилу твою укрыл — сразу не найдут. Нельзя иначе. Свежее захоронение отыщут, могут и вскрыть. Кто знает, какие такие мысли в головах у этих сыщиков будут? Не просто так рыть станут — десяток солдат разом лег, такое в тылу не каждый день происходит.
Ну, вот и все.
С прадедом своим я попрощался, теперь и о себе подумать нужно. Что делать буду?
Часа через четыре-пять отделение должно прибыть в расположение части. Не прибудет уже, это и ежу ясно. Порядок соблюдут — и сюда кого-нибудь отправят. Еще через час он стремглав принесется в деревню и поднимет на уши буквально всех. И что? Пока доложат в штаб (без этого — никак), поднимут первое и третье отделение, уже стемнеет. Пойдут искать в ночь?
Ага, щас!
Десяток человек уже полег — понятно, что их не один человек тут порезал (не поверит в это никто), так что и прочесывать местность нужно ротой, не меньше. И искать станут не меньше чем пять-шесть человек (это уж я постарался, натоптал тут тропиночек да гильз стреляных в разных местах поразбрасывал, и из винтовки часового пальнул пару раз), которые напали на отделение.
Встанем на место тех, кто ищет: как далеко они пойдут?
Да в зоне своей ответственности искать станут. Дальше, чем на один дневной переход не отойдут. Это не специальные части по охране тыла — обычная пехота. Которая, между прочим, имеет и свои задачи. Им на фронт скоро, а не лес прочесывать. Но уж в зоне своей ответственности они все прочешут тщательно, и к бабке не ходи. Под каждый куст заглянут. С их точки зрения, нападавшие сейчас во весь дух бегут куда-нибудь подальше. А что? Фора у них приличная — несколько часов.
После прочесывания еще день-другой тут все будут на ушах стоять. А как же — ЧП! Но вот после этого все войдет в прежнюю колею. В штаб отпишут донесение, в котором укажут, что старший стрелок Макс Красовски захвачен противником и уведен в лес. Почему? Да потому…
Что сделает солдат, по неясной причине порубивший и пострелявший своих товарищей? Опосля того, как очухается?
Уйдет в лес?
Сомнительно, но возможно.
Еду с собой возьмет?
Несомненно, да и любые другие нападающие так поступят.
А какое оружие с собой этот солдат унесет?
Свое — то, к которому привык.
Вот тут и будет первый облом. Винтовка Макса, с окровавленным прикладом, валяется рядом со всеми прочими. И кусок веревки, с одного краю ножом перехваченный, — тоже. Что по логике вещей выходит?
Ранили Макса, оглушили и повязали. Опосля чего — увели в лес.
Логично?
Вполне.
Есть изъяны?
Ну… особых я пока не вижу.
Кто может первым высказать какие-то подозрения? В смысле — довести их до высокого руководства? Так, чтобы его выслушали?
Ротный.
Обер-фельдфебеля никто слушать не станет, да и не полезет он через голову офицера к командиру даже и батальона. Про полковника — и вовсе молчу, для немца это просто немыслимо.
А что выгоднее ротному?
Солдат, предположительно попавший в плен (после геройского сопротивления), или солдат, уничтоживший своих сослуживцев?
Первый случай легко списать на партизан, которые тут есть. А вот на кого списать второй? Кто будет первым кандидатом на ременно-палочный массаж ягодичной области? Обер-фельдфебель Мойс?
Не та фигура.
А вот лейтенант Карл Морт — самый подходящий кандидат!
Оно ему надо? После такого фортеля он не то что роту — взвода не получит!
Нет, лейтенант ничего не скажет.
Хорошо, первую проблему решили, переходим ко второй.
Что теперь делать мне? Не в далеком будущем (до которого еще дожить надо), а именно сейчас?
Уходить в лес? Угу, именно там меня и станут искать в первую очередь.
Какой бы я из себя ни был хитрый ухарь, не надо думать, что у немцев не найдется опытных в поисковых делах людей. У нас во взводе такой был — Мюртц. И что, он такой один-единственный и неповторимый, что ли? Найдут, если припрет, и еще специалистов. И они быстро вычислят мой след. Ну и чего такого, что лес? Час-другой — и по моим стопам попрется добрый десяток сопровождающих. Нет, не вариант…
А где следов искать не станут?
Есть такое место.
Дорогой оно называется.
Так, с этим решили, теперь прикинем — что с собою брать?
Еда — это без вопросов. Чем больше — тем лучше. Обед не съели, забираем. «Железный паек» у каждого солдата с собой — их тоже. Уже неслабый груз выходит. СВТ? Берем! Последняя вещь от деда Максима осталась, как я ее тут брошу? А патроны… будут и они.
Автомат Мюртца — без разговоров. К нему еще три полных магазина есть, да в ранце у ефрейтора несколько пачек патронов лежат, вот я четвертый магазин-то и доснаряжу на ходу. Гранаты? Столько не унесу, пожалуй… М-39 — все возьму, немного их, да и места мало занимают. Ну и прочих…
Хотя есть мысля!
В темпе сваливаю на расстеленную плащ-палатку пять винтовок, стараясь выбирать те, что поновее. Быстро сдергиваю с поясов у убитых подсумки и бросаю их туда же. Остаток гранат — в ту же кучу! Среди прочего хабара разыскиваю масленки и все курево. Его, к моему удивлению, оказывается не так уж и мало! Рву на тряпки запасное белье Мюртца и щедро поливаю обрывки маслом. Теперь обернуть этими тряпками винтовки, упаковать все это добро в плащ-палатку… готово!
Неслабый такой тючок вышел… Ничего, мне его далеко не тащить.
Выбираюсь на дорогу, бросив прощальный взгляд на место недавнего боя. Вроде бы в порядке все…
Посыпая свои следы табаком из размятых сигарет, осторожно иду по обочине. Тут сухо, и следов почти не остается. Да и будут следы, что с того? Дорога же…
Пройдя около километра (ух и намял мне спину этот тючок!), выбираю подходящее место. Крутой откос слева от поворота — приметное место. Стараясь не оставлять следов, подбираюсь к нему поближе…
Ух, ты!
Даже копать не пришлось, зря лопату тащил.
Сверху навернулось немаленькое дерево, склон не выдержал его веса. Вот под корнями выворотня и прячу свою поклажу. Посыпаю все вокруг табаком. Есть у немцев розыскные собаки или нет, а осторожность лишней не станет. Повозившись, пристраиваю гранату в качестве страховки. Зацепит она кого или нет, неизвестно, замедление у нее все-таки… А вот ветки поломает, издали все и увижу, в случае чего.
Все, дело сделано — «абгемахт», как говорят немцы. Мы по-другому говорим, но у них короче. До деревни два километра, пора уже!