Свежий ветер дул с моря, принося запахи соли, гниющих водорослей, свежей рыбы и ясного дня. Да, день обещал быть солнечным и тёплым. Звон колокола собирал прихожан на заутреню, и по всем улицам хлопали двери и калитки, цокали копыта, мягко ступали лапы.
Пастор Патрик, причёсанный и одетый для службы, раскрыл двери, ожидая певичек. Их звонкие голоса уже были слышны за забором, окружающий храм.
- Поторопитесь, клуши! Уже прихожане идут!
- Доброго утра, пастор! - поклонились девчонки и захихикали.
Вот было б с чего! Пастор ещё раз огладил шерсть на морде и напряг хвост, проверив, не торчит ли наружу? Нет, вроде бы нигде традиции не нарушены. Но противные девчонки снова захихикали!
- Быстро, быстро! Встали, и распевка!
Девочки заняли свои места за алтарём, и дружно завели «Веники, веники, веники-повеники, на печи валялися, да с печи оборвалися...». Распевка древняя, проверенная, фраза повторяется на каждую следующую ноту гаммы, да ещё и ритм ускоряется. Обычно на седьмой-восьмой ноте следует чей-нибудь срыв — и взрыв смеха.
- Отлично! А теперь быстренько «Аве, Третий Хвост, очисти солнце и небо»…
Юные звонкие голоса выводят мелодию, все сразу смотрят с одухотворённым выражением, светлыми блестящими глазами… Патрик облизнул нос, фыркнул и взмахнул лапой. Девушки слаженно закончили строфу, поклонились и убежали на своё место.
А пастор ушёл за левый клирос, готовясь к своему выходу. День восемнадцатый светлого весеннего месяца лиственя, год семь тысяч сто тридцать третий от Сотворения Мира пресветлым Трихвостым… Да пребудет он столь же светел для жителей города Ставроса!
Пастор шевельнул ушами, отслеживая гомон собравшихся, вот он приутих, значит, служка, молодой осёл, приподнял Господню Лапу и сейчас мягко стукнет ею по бронзовому шару с прорехами в виде континентов, символизирующему тварный мир….
Нежный, едва слышный звон разнёсся по алтарю, и пастор вышел, привычно затянув:
- Славься Трихвост, солнце зажёгши, и в восхищении мир узрев…
- Славься! - слаженно ответила толпа.
На хориле затянули первые ноты гимна девушки из хора. А Патрик недовольно шевельнул ухом. Что-то шло не так. Служба, расписанная по шагам, отточенная за годы и привычная — дала сбой. Где? В чём? Ягуар прислушался: нет, девицы если и фальшивили где-то, то едва заметно, да и не столь это важно. Прихожане стоят плотной толпой, дышат словно единый организм, гулкий вдох, протяжный выдох. Прислушался и к собственному голосу, славящему наступающий день, обещающему всем собравшимся блага и счастье… Что же не так? Почему растёт беспокойство, шерсть на загривке встаёт дыбом, по щекам и подбородку бегут холодные мурашки, словно в предчувствии беды? Откуда может грянуть беда здесь, в божьем храме, освящённом и защищённом силой Его?
Звон.
Где-то далеко — звон. И крики. Звон этот явно немелодичен. Но его пока никто не слышит. Все слушают девичий хор, выводящий «От хвоста до хвоста...». Но вот гимн кончился, и Патрик уже набрал воздуха, чтобы продолжить службу… И сам удивился своим лапам. Которые захлопнули Книгу, ухватили Дароносицу, поставили в антиминс и завернули последний.
Толпа безмолвствовала, взирая на пастора. Служка удивлённо оглянулся на начальство. Девушки перегнулись с хорила, глядя на него… И первыми, судя по всему, услышали посторонние звуки. Ибо крики стали явно ближе. И звон отчётливей.
- Великий Трихвост, спаси и защити нас! - воскликнул Патрик, и сразу, почти без паузы, совсем другим тоном, никак не похожим на величественный и торжественный: - Заприте двери!
Целых две секунды прошло, пока до них дошло: да, двери храма гораздо надёжнее благословения Трихвостого. И первые прихожане кинулись выполнять распоряжение священника. А тот стоял на алтаре, комкая в лапке антиминс, судорожно перебирая в уме: что делать, как поступить?
В случае непредвиденных или стихийных бедствий пастору надлежало первым делом вынести из церкви антиминс с дарами Трихвоста и закончить службу там, где это только возможно. Но сейчас не до службы. Сейчас всё ближе и ближе звон оружия, крики ярости и боли.
- Отче, негоже нам здесь сидеть, словно овцам! - раздался вдруг возмущённый возглас. Дюжий тигр нахмурился и смотрел на ягуара с вызовом.
- Что ты предлагаешь?
- Выйти и сражаться!
- Я был бы полностью на твоей стороне, если бы в храме имелось хоть какое-то оружие!
- Моё оружие всегда при мне! - тигр вскинул лапу с растопыренными когтями.
- Что ж. Коли так, не смею перечить. Всем, кто желает выйти и дать отпор тем, кто там бесчинствует — прошу. Остальные же оставайтесь здесь. Стены прочны, двери толсты. Да убережёт нас Трихвостый!
Тигр, козёл и двое волков решительно вышли через заднюю дверь. Остальные расселись прямо на полу. Девочки спустились с хорила, лисичка подошла к ягуару и негромко спросила, скромно потупившись:
- Отче, а почему они ушли?
Ягуар привычно упёрся хвостом в подол сутаны, ощутив хоть какую-то опору. Он ожидал другого вопроса, вроде «Что с нами будет?» или «Как Трихвостый допустил такое?». Вопросы, на которые у него не было внятного ответа. Нет, что-нибудь он всегда ответит, должность такая, но вот честно… А этот простой и честный вопрос заслуживает уважения.
- Трихвостый учит, что невозможно сменить шкуру, но всегда можно сменить её наполнение. И когда ты наполняешь её страхом — ты всего лишь мешок для страха. Но если ты наполнена смелостью — то враги трепещут перед тобой.
- Почему же мы все не наполняемся смелостью? - спросила олениха.
- Увы, девочка, мы несовершенны. И хотя я — хищный хвост, но я не чувствую в себе сил выйти и сражаться.
- Вы же духовный хвост! - лисичка успокаивающе коснулась священника лапой. - Вы и не должны сражаться!
- Сражаться — это сущность хищного хвоста, - покачал головой ягуар. - И сражаться можно и духовно. В этом и состоит триединство: сражение с несправедливостью, сдерживание соблазнов и духовный рост. Только тот, кто обрёл все три хвоста — достоин пресветлых чертогов Трихвостого. А я, увы, грешен и слаб.
- Полно тебе стенать! - строго прикрикнула на ягуара пожилая коза. - Мы живы пока, и пока мы живы — ещё помемекаем!
Девочки заулыбались. Да и самому Патрику стало немного легче.
И тут в дверь снаружи замолотили.
- Эй! - раздался снаружи приглушённый голос. - Кто тут ещё собирается сражаться? Выходи!
Патрик пригнул уши вперёд, насупился и двинулся через толпу к вратам.
- Уходите. Здесь мы под защитой Трихвоста и вам ничего не обломится!
Снаружи обидно захохотали.
- Слышь, ты, бесхвостый, ты не думай, что твой Трихвост тебя защитит! Сидите в своём храме, целее будете! А как до вас лапы дойдут — всех вместе и повяжем. Пошли, ребята!
И другой голос:
- А это для тарана сгодится? Давай-ка попробуем!
И снова голос. Уже подальше:
- Пусть пока посидят мышки в мышеловке. Куда они отсюда денутся?
Сзади заперешёптывались:
- А двери долго выдержат?
- Да если тараном — то и крепости не выдерживают, не то что храм!
- Да откель у них таран-то?
- Вот ты глупая овца! Слыхала?! Нашли чегось!
- А вон, бабоньки, слыхали? Покамест мы тут Трихвоста прославляли — они полгорода уже вырезали! Чтоб нас не вырезать?
- Да на кой мы им нужны?
- Тю, дура! Не знаешь, зачем самки нужны?
- А то ты прям знаешь много! Ну, полежишь немного под самцом, постонешь!
- Так заповедано же: не блудить!
- Ты чё, сама ему отдалась, чтоле?
- Тихо! - рыкнул на кто-то. - Совсем бабы ополоумели! А нам что делать? Тоже ложиться под кого-то?
Никто не засмеялся.
- Бежать надо! - запричитала коза. - Пока они ушли — бежать! Всех не переловят!
- Куда бежать?
- Пока ушли! Пока там нет никого!
Ягуар снова упёрся хвостом в подол сутаны. Они ушли. Они пошли грабить город. Возможно, действительно, удастся спастись. Нет, не ему, но хотя бы прихожанам. Или подождать, пока… Пока что?
Всё решили без него. Налегли на засов лапы, двери скрипнули, распахнувшись…
Ягуар только судорожно вздохнул. Грязные, разукрашенные морды, толстые доспехи, перевязанные кожаными ремнями, они стояли за дверью почти не дыша. И ждали, ждали, что трусливые горожане поверят в то, что за дверью никого нет! А сейчас с криками и улюлюканьем они накинулись на беззащитных…
Беззащитных?
О, ничуть! Толпа в храме оказалась настроена столь решительно, что вооружённых бандитов просто смяло. И права же была коза, всех не переловят! Куда там ловить, целым бы остаться!
Только ему бежать некуда.
Ягуар поднял взгляд и устремил его на стоящих на пороге, помятых, но очень и очень злых разбойников. Которым святость храма Трихвоста — тьфу и растереть. И что теперь делать? Вспомнить, зачем тебе даны когти и зубы, или вспомнить, что ты прошёл посвящение, тонзуру, и что духовный хвост гораздо важнее хищного? Или признаться себе честно, что давно уже кровь не бурлит в тебе, и как боец он… прямо скажем, никуда не годиться? И…
Ягуар Патрик поднял выбритую голову и постарался как можно суровей произнести:
- Покиньте божий храм. Здесь вам нет никакой добычи.
- Ошибаешься, святоша! - ухмыльнулся лис с коротким шрамом возле глаза. - И здесь найдётся, чем поживиться!
Пастор оглядел убранство храма и понял, что закончить службу ему в ближайшее время не суждено.
Вонь. Она пропитала всё: шерсть, воздух, весь мир. Весь мир, который сжался сейчас до крошечного трюма. В нём сидит два десятка заключённых, фактически, уже рабов. Они будут проданы на рынке, и тогда станут рабами и юридически. А пока — просто добыча. Добыча удачливых пиратов. Пасти приоткрыты, чтобы не чувствовать эту вонь, но пасть быстро пересыхает. Вонь и жажда. И ещё жара. Точнее, духота. Два десятка тел ещё недавно наслаждались свободой, не зная о том, что свободны. И не зная об этом, они пили, ели… И вот сейчас организм требует извергнуть лишнее.
- Я пройду… Пропустите...
Звон цепей. Узники молча раздвигаются, отворачиваясь. Пока это ещё имеет значение, всё это: стыдливость, чужие взгляды, собственное достоинство. Через пару дней оно исчезнет. Будет абсолютно не важно, кто там куда помочился, хоть на тебя. Будут важны всего две вещи: следующий вздох и следующий глоток воды. А пока что девушка журчит в отхожем углу, который пастор назначил отхожим.
- Нам всё равно придётся это делать. Пусть оно хоть в одном месте лежит, чем под каждым.
Они стеснялись, поначалу… Потом перестали. В этом углу никого нет, зато три остальных завалены телами. Они лежат или сидят, жадно хватая пастями горячую спёртую вонь. Но вот момент счастья! Открывается люк, и с потолка стекает благословенный чистый прохладный воздух! А так же появляется ведро с водой.
- Ну-ка, взяли быстро!
Спускаться в душный вонючий трюм бандит, разумеется, не рискует. Но заботится о своём товаре. Дюжий кузнец встаёт, забирает ведро с ковшом и первым выпивает. Напасть на пирата он даже не пробует: скованный, в неудобном положении, против вооружённого пирата, готового к такому… Нет, Патрик не осуждает его. Ничуть. Но вот то, что он пьёт первым… Приходится призвать всю силу воли, чтобы не кинуться, не начать молить о своей доле!
Которой ему может и не достаться.
К счастью, кузнец даёт напиться каждому, к каждому подходя с ведром и зачёрпывая черпаком. И как вкусна солоноватая вода, холодная, чистая… Так бы пил и пил! Но кузнец сдвигается на полшага и даёт выпить лежащему рядом молодому коту. Тот принимает черпак с вальяжностью вельможи, расположившемся на отдыхе. И кажется, что ему совершенно не жарко и не хочется пить. Что он вообще делает одолжение этому псу с могучими плечами.
Из двух десятков узников — всего четверо самцов. Причём, как подозревал Патрик, лично он здесь просто потому, что поленились зарезать. А может, всё же дрогнула лапа: убить священника. А сейчас Патрик с дрожью в поджилках размышлял: а не проще ли было принять смерть на ступенях собственного храма? В конце концов, жизнь — коротка, а смерть — вечна! Правда, Первая Заповедь толковалась чаще в том смысле, что за эту короткую жизнь надо успеть как можно больше, но Трихвостый оценил бы его верность… Куда больше, чем желание пожить ещё!
- Фу, как воняет, - высокомерно процедила олениха.
После воды узники слегка оживились.
- А что делать? - сказала лиса, лежавшая рядом с ней. - Терпи. У нас нюх ещё острее, нам ещё тяжелее.
- Так пахнет страх, - сказал Патрик.
- Какой страх, нахер? - неприязненно обернулся к нему пёс-кузнец.
- Страх умереть, например, - ответил священник.
- Слышь, ты, бритоголовый! Что, без паствы скучаешь? Проповедовать некому?
- Зачем вы так? - участливо обратилась к нему та самая лиса. Одна из девушек бывшего церковного хора. - Он нас защищал, между прочим!
- И что? Много назащищал?
- Если бы тётки двери в храме не открыли — мы бы там пересидели бы. А они испугались, выбежали… А тут нас всех и схватили.
Пёс покосился на лису, такую наивную и светлую… Потом вперился в ягуара.
- При чём тут страх? Говном воняет, а не страхом.
Патрик по привычке глубоко вздохнул и чуть не закашлялся.
- Я тоже добавил к этому свою часть вони. А мог бы, как честный священнослужитель, отдать свою жизнь за прихожан. Я мог бы погибнуть, как честный мирянин. Когда мы только услышали звуки сражения, я приказал закрыть двери. Но были среди нас те, кто решил: негоже прятаться за стенами. И они вышли сражаться. Мы видели их тела среди тех, кто валялся на улицах. Там был тигр, сильный, смелый… Я не знаю, скольких он успел убить, но рядом с ним лежали и пираты. Он — там. А я — здесь. И здесь и сейчас я могу сделать свой выбор, но… Сижу с вами рядом.
- Какой выбор, нахер?
- Умереть, - просто ответил ягуар.
- И как ты тут умрёшь, щучье ты рыло?
- Да просто. Дам тебе по яйцам. И ты меня убьёшь.
Пёс заткнулся. Потому что услышал, понял: так и будет.
- Но я — трус. Я боюсь умереть. Поэтому сижу здесь, вместе со всеми вами. И мы все здесь трусы. Поэтому здесь воняет страхом. Страхом смерти.
- Ну, почему? - лениво сказал кот. - Я, например, умереть не боюсь.
- Тогда почему же ты ещё жив?
- Я просто не боюсь и той судьбы, которая меня ждёт. Это вам, пастор, есть что терять. Вы потеряли храм, приход, сытую жизнь, уважение… А я, например, ничего не потерял.
- Ты что, раб, что ли? - проворчал пёс.
- А ты нет, что ли?
- Я был свободным кузнецом!
- Ага, ты был свободен гнуть спину перед одним господином или перед другим. А другой выбор у тебя был?
Пёс отвернулся, явно не согласный, но либо не имея аргументов в споре, либо просто не желая его продолжать. А вот кот желал. Поэтому повернулся к священнику.
- Так что не все здесь пахнут страхом, падре. Я пахну равнодушием. Мне всё равно, кто меня купит и что потом со мною сделает.
- Даже если тебя купят для… ну, для чего везут девушек?
- Уж имейте смелость хоть здесь называть всё своими словами, чай, не в храме! Да, если меня купит кто-нибудь, кто захочет меня трахнуть — что ж. Хорошие рабы для сексуальных утех живут неплохо, куда лучше кузнецов!
И со значением посмотрел на пса.
Корабль накренило особенно сильной волной.
- А куда нас везут? - спросила Окарина, лисичка-певичка. Робко так спросила, а голос всё равно нежный и сильный. Патрик вспомнил, как она пела «Радугу над облаками» и тихо вздохнул.
- Продавать, - вальяжно ответил кот.
- Это я поняла. А куда?
- Какая тебе разница? - олениха Хелена с гримасой перевернулась на другой бок.
- Меня просто никогда ещё не продавали. А как это будет?
- Как будет так и будет.
- Злая ты, Хеленка!
- И ты злая будешь, когда тебя продадут!
- Я никогда злая не буду! - лисичка вздёрнула носик, вздохнула… и закашлялась.
- Не говори гоп, девочка, - раздался голос другой лисы. - Вот полежишь ты под справным мужиком — ох…
- А что ж? - вмешалась ещё одна самочка. - Под справным мужиком полежать — оно совсем даже неплохо!
Пастор криво усмехнулся. Вот так всегда. Он попытался как-то навести окружающих на мысли о высоком, а они… А они всё об одном. О мужиках. Пожалуй, даже хорошо, что их не кормят. Потому что качка усиливается, а если тут ещё добавится запах блевотины… Точно до завтра доживут не все!
Всего два дня. Два дня — и уже лапы не держат, так что это даже хорошо, что тебя хватают за шкирку и вытаскивают из трюма. Ох, хорошо-то как! Небо с голубыми облачками, солнышко тёплое и ВОЗДУХ! Сколько хочешь, чистый, свежий, бодрящий!
- Шевелись, несыть! Всем встать у борта. Раздевайтесь!
Хелена оглянулась недоумённо. И тут же получила хлыстом по спине. Удар отозвался болью под позвоночником, и олениха смачно выругалась. Но второго удара не последовало. Бандит с какой-то равнодушной усталостью повторил:
- Раздевайся. Совсем.
Слева и справа узники уже стягивали с себя шмотки. Хелена вспомнила, что скоро может попасть кому-нибудь в «рабыни для удовольствий», и там придётся… О, Трихвостый, прости меня, грешную!
Грязное платье на миг закрыло безупречно чистое небо, после чего холодок пробежался по шкуре. А под хвостом болезненно дёрнулось. Но никто не пялился на обнажённую олениху. Бандиты их за девок не воспринимали, а самим несчастным после двух дней вонючего трюма уже было не этого. Большинству, по крайней мере. Зато пираты зачёрпывали воду и обливали каждого.
- Мойтесь! - приказал предводитель, дюжий лис с коротко обрубленными ушами. - И под хвостами тоже потщательней!
И снова — ведро воды. После духоты трюма прохлада воспринимается глотком живительной бодрости, но три ведра забортной воды — и дрожишь от холода. А вытирать никто и не собирается, сами высохнут!
Два десятка мокрых тушек дрожали на свежем ветру, глядя на берег, приближающийся к кораблю. Но борт то поднимался, закрывая его, то опускался, открывая обзор. Берег впечатлял! Вместо привычных каменных домов, лепящихся на склон горы, образующих узкие улочки, здесь — ровная поверхность, чуть изгибающаяся вверх туда, дальше от моря. Возле воды — месиво кораблей, лодок, парусников разных размеров и цветов, а на берегу — словно огромный цветник. Разноцветные палатки, шатры, просто полотнища ткани, натянутые на столбы. И толпы, просто целые толпы! Много вооружённых, но далеко не все. А слева и справа приставали остальные корабли пиратской эскадры. Паруса убрали, матросы стояли вдоль бортов, вооружённые охранники цепко осматривали стоящих пленных. Два пса на берегу подхватили толстые канаты, которые им сбросили с корабля, лёгкий удар, и всё.
- Приготовились! Пошли! За попытку безобразничать — лишитесь чего-нибудь важного!
Позвякивая тяжеленными цепями, девушки и четыре самца двинулись к сходням. Там их уже принимали, и довольно профессионально. Сбежать было совершенно невозможно, да и куда? Местные одеты в длинные цветастые халаты, на головы и рога намотаны белые тряпки… Идти среди них голыми было особенно стыдно. Тем более, что то и дело на них указывали пальцами и раздавались гортанные крики и смех. Хелена нагнула голову глядя в хвост впереди идущему. Вся жизнь рухнула. Ещё три дня назад мир был прекрасен: они с подругами пели под куполом храма, и их голоса, звонкие, трубные, чистые, рассыпались искристым фонтаном над верующими, невольно подпевающих девушкам. И вот она идёт голая, с цепями на руках, а сзади идут Окарина и Бланка. Тоже без одежды. И сейчас их продадут, как какой-то скот. Трихвостый, спаси и сохрани, к тебе взываем… Великий учит, что ни один хвост не важнее другого, и кто бы ни был ты, хищный, травоядный или священник — никому негоже выпячивать свою сущность, возвышать её над остальными. Но сейчас она даже не травоядное, сейчас она…. Только и остаётся, что уповать на третий, духовный хвост. Больше держаться не за что.
- Стоять! - и дальше что-то непонятное, на другом языке.
Ой, их же ещё продадут нетрихвостям. Языка не знают, как они будут жить? Вспомнились рассуждения священника о запахе страха и трусости. Хелена обернулась, выискивая глазами ягуара, и получила кнутом по плечам.
- Стой спокойно!
- Что уже… - начала было огрызаться олениха, но на этот раз удар был куда болезненней.
- Заткнись! Иначе до продажи не доживёшь.
День разгорается, становится всё жарче. Соль, выступившая на мехе, напоминает о холодной воде. И снова хочется, чтобы тебя окатили ведром восхитительно прохладной водички… Правда, потом шкура чешется, но это такие мелочи. Сейчас выступит пот, растворит осевшую соль и чесаться начнёт куда сильнее. А тут ещё в запахи множества шкур и дерева то и дело вплетаются ароматы сочной зелени. Она ОЧЕНЬ голодная!
Но когда её поставили у столба, набросив защёлку на цепи, то продавец с жутким акцентом устроил допрос: кто такая, сколько лет, чем занималась, рожала или девственница, заставил спеть что-нибудь, после чего сообщил, что жрать сейчас не дадут. Не потому, что жалко, а чтобы не обосрались. А если до вечера не продадут — то тогда уже покормят.
Стало куда легче. Появилась надежда. Тем более, что пить давали часто, на воде здесь не экономили.
Заодно Хелена посмотрела на рынок рабов изнутри. Да ничего особенного, если честно признаться. Далеко не все продаваемые были против. Рядом сидел вполне себе толстенький кот, привязанный к столбу больше для видимости, ибо порвать ту ленточку мог без малейшего труда. Но нет, сидел, что-то писал или рисовал на дощечке, активно участвовал в споре торговца и покупателя, причём возникало ощущение, что торговец тут так, для порядку, а кот этот сам себя продаёт. И еду ему подавали, и питьё, и в туалет водили.
Где-то за три ряда на хорошей такой цепи сидел тигр. Видно его было плохо, но могучий полосатый силач периодически устраивал то ли сцену ярости, то ли демонстрацию силы. Как его купили — Хелена не видела, осознала этот факт только по наступившей тишине.
Её саму рассматривали, заставляли раздвинуть бёдра, совали во влагалище противные пальцы, щупали и вытирали о её же шерсть. Иногда попадались покупатели из её родных земель:
- Мало ли, что целочка! Да я за такую цену таких целочек пучок куплю!
- Иди и покупай!
- И пойду, что ты думаешь? Буду на твою сушёную рыбу облизываться, что ли? Сиди, жди, пока совсем высохнет!
Или так:
- Нет, уважаемый, целочки только в Саманских генелевах ценятся. Да и то недолго. Нет, трахай эту немочь сам.
С одной стороны обидно слышать о себе подобное. И начинаешь уже задумываться: а может, и впрямь зря хранила девственность? Может, надо было поддаться на уговоры да намёки? Но кто ж знал-то? С другой стороны — может, и не продадут?
Вечер наступил быстро. Как только солнце наклонилось к морю, рабам принесли еду. О, как приятно сунуть в рот свежие горькие травинки, с незнакомым, но восхитительным вкусом. Сейчас Хелена рада была бы и прошлогодней хвое, и коре. А тут — трава! Сочная, зелёная, хоть и подвявшая. Где берут только?
После короткой трапезы всех согнали в большие бараки. Травоядных — отдельно, хищных — отдельно. Как просветили олениху, голод — не тётка, и под утро в хищном бараке запросто могли не досчитаться парочки рабов, зато все сидящие там будут сыто улыбаться и молчать, хоть шкуру с них спускай. Ели-то все!
Олениха попыталась устроиться на животе, чтобы спина не так сильно болела. Уже который день короткая боль колола в середине спины чуть ниже рёбер, да ещё с утра её туда стегнули кнутом! Ох и больно! Вот до сих пор немного саднит. Она попыталась поменять положение тела, но особого облегчения не почувствовала.
- Ты чего вертишься? - спросила её коза, лежащая рядом.
- Спина болит.
Та пожевала губами и уточнила:
- Лупцевали тебя или всегда болит? А когда помочишься — легче?
- Легче, - удивлённо ответила Хелена.
Но коза нахмурилась и больше не приставала.
С рассветом дали попить, сводили к отхожей яме — и снова к столбу. Только на этот раз торговец почему-то не стал заламывать цену за красавицу-девственницу и продал её первому же шакалу. Наряженный в сверкающие на солнце одежды шакал кивнул псу-охраннику, и голая олениха пристроилась за остальными. У неё даже мысли не было о побеге: ясно же, что если бежит и без одежды — рабыня. А что с ними тут делают — она насмотрелась. Кстати, может, того тигра и не купили, а всё же убили?
Шакал купил ещё двух ослов и… Окарину! Но обе сделали вид, что даже не знакомы друг с другом. Прошло всего три дня, а от дружбы уже ничего не осталось. Хелена была рада видеть подругу, но не особенно. Хотя бы потому, что именно при ней будет стыдно терять девственность. Да и если предпочтут лису — тоже будет стыдно знать, что сейчас с ней вытворяют. С кем-то незнакомым легче, ты про неё не знаешь, и ей до тебя дела нету.
Их отвели на другой корабль, совсем непохожий на тот, который привёз их сюда: намного более широкий и вместительный, с одной мачтой. К тому же на этот раз их посадили не в трюм; хоть и заставили спуститься на нижнюю палубу, но сверху был широкий проём, прикрытый от солнца лёгким матерчатым навесом, так что кое-что из того, что происходило наверху, было видно... Команда развернула парус, шакал в цветастых тряпках прошёл мимо рабов на возвышение в самом конце корабля и встал за тяжёлый брус, нависающий над неширокой площадкой, огроженой, впрочем, резными перилами. Через час, когда корабль вышел из месива других судов, он так же молча спустился, перебрался через бортик и спрыгнул на лодку, причалившую к кораблю. И на площадку эту забрался молодой ягуар, подставил морду ветру и заулыбался.
А в-третьих, им, наконец, дали одежду! Пусть это были какие-то тряпки с чужого плеча, стираные и штопаные, но всё не голой сидеть!
Кроме неё и лисы в загоне оказалось тоже чуть меньше двадати рабов. Но на этот раз почти все были самцы. И почти все — травоядные. Восемь ослов, один олень, так и не сводивший взгляда с Хелены, пока она не оделась, три козла со спиленными рогами, зрелище жалкое и душещипательное… Все — смирные, видно, что рабами стали давно, привыкли. И один волк. Угрюмый, обшарпанный, шерсть клочками. Непонятно, то ли так и не смирился, то ли уже за гранью терпимости.
Скрипят доски корабля, ветер хлопает краем паруса, волны шуршат, Иногда кричат чайки… А так — тихо.
- А куда нас везут? - вдруг спрашивает Окарина.
Рабы косятся на лису и молчат. И вдруг отвечает козёл:
- Какая тебе разница, девочка? Здесь ничуть не лучше, чем там.
- Вдруг я когда-нибудь вернусь домой?
Сразу пятеро или шестеро горько усмехаются. И козёл продолжает за всех:
- Может быть и вернёшься, девочка. Да только какая тебе разница, откуда возвращаться? Куда бы ни завезли — а путь домой будет долог и нелёгок. Даже если ты так понравишься хозяину, что он тебя отпустит на волю, где возьмёшь ты денег, чтобы добраться до дома? Нет, если будет хороший хозяин, лучше держись его.
В спине ноет, так что Хелена прижалась к дереву борта, вроде бы как так полегче. И прислушивалась к разговорам. Рабы понемногу разговорились, начали рассказывать, кому как жилось, почему хозяева продали, начали давать советы. Правда, ни один из них не был «рабом для удовольствий», но видели таких. И не сказать, чтобы они были счастливее остальных. Таким даже приходилось тяжелее: надо следить за шерстью, за внешним видом, за запахом… Постоянно быть готовым услужить хозяину или хозяйке, и если тот останется недовольным — то огрести можно ничуть не меньше, чем простому работяге. Но только работяга отстонал своё, оклемался — и снова за работу. А если наказанная рабыня к завтра не будет снова прекрасной и улыбающейся — может и шкуры лишиться.
- У нашей госпожи был один лев, - рассказывал осёл, весело помахивая длинным ухом. - Она его держала потому, что львы, они же такие… По десять раз на дню могут! И хер с шипами! - он смачно заржал. - В общем, то ли он натёр ей чего, то ли наоборот, но утром выходим на работу, а на заборе его шкурка сушится.
Хелена с Окариной непроизвольно сделали знак Трихвостого. Волк поглядел на них и сплюнул.
- Вы ещё в эту дрянь верите, - пробормотал он с сильным акцентом.
- Почему это дрянь? - обиделась Хелена. - И вовсе это не дрянь!
- Придумали тоже, - буркнул волк отворачиваясь. - Три хвоста! Да где ж такое видано?
- Так он же бог! - с искренним недоумением ответила Хелена. Даже боль, кажется, поуменьшилась. - Конечно, его никто не видел! Будут вам боги шляться по тварному миру!
Волк не повернулся, не желая продолжать дискуссию. Зато встрял олень.
- Замолчи. Не мечи бисер перед свиньями, не понимают они величия Трихвоста, их дело. Ты не проповедница, ни один хвост не лучше другого, так что не лезь не в своё дело.
- Тебя забыли спросить, - проворчал волк.
- А и спросил бы — не ответил бы я тебе. Вот когда сам перед ним предстанешь…
- Тихо! - заглянул в рабский загон один из охранников.
- А то что? - волк вдруг ощерился, как-то подобрался, будто для броска.
- А то нос разобью.
- Ну, иди сюда, раз такой смелый! - волк осклабился, но охранник плюнул в него и отошёл.
- Чего ты его дразнишь? - спросил осёл.
- А тебе что, ссыкотно? Вы все такие, трусы вонючие. Три хвоста, три хвоста! На вас ярмо надели — вы и головы опустили, хвосты свои задрали. Мы же смеёмся над вашими хвостами, мы не таковы.
- Но сидишь с нами! - бросил олень.
- Что ж, сижу, - согласился волк. - Пока не появится возможность. А коли появится — первым брошусь в ту щель.
- И подохнешь, - сказал один из козлов, будто бы даже и не волку.
- Подохну! - выдохнул волк с таким наслаждением, будто услышал о самой сокровенной мечте. - И вся эта мразь кончится. И предстану я не перед вашим траханным Трихвостым, а перед духами моих предков, и сполна отчитаюсь о своей жизни. Но не служить им буду, а буду одним из них! Выкусите!
На минуту все затихли, захваченные этим напором. Каждый чувствовал: волк не бахвалится. Вправду кинется на смерть, если будет такая возможность. А пока — выжидает. Значит, не смирился.
Разговор продолжился, и ещё трижды заглядывал охранник, пытаясь усмирить рабов, и трижды нарывался на провокации волка. А в четвёртый раз молча подошёл да выплеснул на него из горшка… Видать, всей командой туда ссали. Вонючие брызги окропили всех сидящих рядом с волком… Тот рыкнул, утёрся и заткнулся. Охранник усмехнулся и отошёл.
- Вот… - с горечью сказал волк через несколько минут. - И даже подохнуть не дают. Эх…
Хелена была полностью на стороне охраны. Какой смысл выпендриваться, если ты скован и безоружен? Не можешь? Сиди и молчи! А вот так… Вот и получил!
Разговор потихоньку возобновился, и Окарина сказала, что они пели в церковном хоре. И вдруг ослы дружно попросили что-нибудь спеть. Лиса застеснялась, а вдруг охране не понравится? Вдруг из-за неё тоже вот так всех обольют? На что ослы сказали, что в обиде не будут, а если охрана прикажет — тогда и замолчи. Но спой, пожалуйста, а?
Хелена чуть ухмыльнулась, направив на подругу одно ухо. То, что та уже согласна — она поняла. А что петь-то собирается?
Неба синь-глубина
Солнца диск золотой
Между ними — земля
Где живём мы с тобой!
Хелена тихонько прочистила горло и подхватила гимн:
Славься каждый живущий в мире
Славься с клыками, славься с рогами!
Жизнь — лишь искра в необъятном эфире
Славься! Славься! Славься!
Голоса девушек лились над волнами, и никто не сказал им дурного слова. Даже когда гимн закончился, ещё некоторое время только волны бились о борт, даже чайки смолкли, словно поражённые красотой исполнения.
А через полчаса к рабскому загону подошли трое. Двое взяли оружие наизготовку, один вошёл внутрь. И ловко расклепал цепи с обеих самочек.
- Пошли, - кивнул он, и лиса с оленихой последовали за охранником, слегка недоумевая.
На носу корабля всё же была комнатка. Если можно было так её назвать. Тесное помещение создавало хоть какой-то уют и защиту. Разведя лапы в стороны можно было достать до противоположных стен, а здесь ещё располагались кровать, стол, полки….
А за столом сидел шакал в полураспахнутом халате, из которого выпирал обтянутый белой рубашкой объёмистый животик. Увидев девушек, хозяин расплылся в полупьяной улыбке.
- Ай, девочки, ай, красавицы! Заходите, не стесняйтесь!.. - он ухватился за один из кувшинов. - Веселиться будем, вино пить будем!..
- Мне бы пожрать чего, - выдала Хелена.
Уже, в принципе, поняв, к чему идёт дело. Нет, она не особенно страдала, за эти три дня уже смирившись с тем, что её девственность — никчёмный товар, никому не нужный и крайне недорогой. И что долго она не продержится.
Шакал погрозил ей когтем:
- Будешь много жрать — жирной коровой станешь! Но вот если... - он хитро прищурился. - Если поласкаешь своего хозяина как следует — так уж и быть, покормлю от души!..
На миг решимость внутри дрогнула, но уж больно хреново чувствовала себя олениха, чтобы сейчас предаваться любовным утехам.
- Да иди ты нахер, ласкать тебя!
Шакал сурово свёл брови.
- Вах, плохая девочка! А ты знаешь, что делают с плохими рабынями?
- Да похер мне, что с ними делают! - в запале воскликнула Хелена. Спину опять пронзила острая боль.
- Хелена! - в ужасе воскликнула Окарина, прижимая лапки к носу. - Как ты можешь говорить такие слова?
- Он ща в нас свой хер совать будет, какая мне похер разница, какие слова?
- Вах, какой красивый ротик, и как дурно воспитан. - Шакал дважды пристукнул по столу. В дверь заглянул охранник. - Эту — обратно. И накажи её.
Окарина с тоскливой гримасой оглянулась на закрывшуюся дверь. Посмотрела на шакала.
- Зачем ты так? Она же ничего тебе не сделала?
- Ай, дэвочка, она — рабыня! Она должна исполнять капризы своего хозяина, всё, что он ни прикажет. А ты? Ты тоже будешь упираться и дерзить?
За непрочными стенками каморки раздался пронзительный трубный крик боли. Один, второй, третий… И снова — только плеск волн и скрип досок.
- Иди сюда! - повелительно сказал шакал, обнимая её за талию и усаживая рядом с собой. - Как ты дрожишь…. Ты тоже ни разу не видела мужской член? Посмотри же. Ну?
Окарина подняла на него взгляд.
- Так не видно же!
- Глупая рабыня, - засмеялся шакал. Налил в пиалу терпко пахнущего вина и протянул лисе. - Выпей. До дна.
Признаваться, что кроме причастия она никогда вина не пила — Окарина не посмела. Она — рабыня, и крик боли снаружи слишком хорошо напомнил ей, что сейчас за ней не стоит ни отец, ни брат, и цена ей… Восемь динаров ихних! Немного, в целом. Как она видела, за некоторых девушек отдавали целый кошель золота, и те с улыбкой шли за новым хозяином! Поэтому упираться и дерзить не стала. А молча приняла пиалу и выпила горьковатое содержимое с выражением стоической муки на морде. В конце концов, святые мученики принимали и не такие ужасы, так что она потерпит.
Шакал неожиданно расхохотался!
- Вай, красавица, какая ты смешная! Ты вино пьёшь, как воду! Разве так пьют? Вино веселит ум, будоражит тело! - Его лапа двигалась, поглаживая лису по спине. - А ты его… Ты хоть вкус почувствовала? Нет? Давай я тебе совсем немножко налью. Вот так. А теперь отхлебни, совсем чуть-чуть. Покатай на языке. Почувствуй вкус, букет, аромат! Вино — как самочка, его любить надо! Тебя кто-нибудь любил?
Окарина помотала головой.
- Я буду любить тебя! - жарко пообещал шакал. - Встань, обнажись, покажи мне своё тело! Тело, которого не касалась лапа самца, невинное, чистое!
Если бы не два дня, проведённых на рынке, Окарина, возможно, предпочла бы кнут, чем такое унижение. Но два дня на неё голую пялились все, кто хотел, и это немножко притупило естественный стыд. И всё равно, стягивать ту тряпку, что прикрывала её шерсть — было ужасно стыдно. Тот миг, когда ткань закрыла глаза, показался лисе самым страшным, казалось, что шакал сейчас ударит её или укусит… Или скажет какую-нибудь гадость. Но миг этот прошёл, и… И оказалось, что когда самец смотрит на тебя ТАК — то это поднимает шерсть дыбом! Взгляд ласкал физически, казалось, она чувствует, как он скользит по грудям, по животу, упёрся между бёдер….
- Вах, красавица! - шакал прищёлкнул языком. - Повернись. Покрутись. Садись рядом. А теперь посмотри на тот жезл, что доставит тебя сегодня прямо на небеса!
Меня собираются убить, поняла Окарина. Я сегодня попаду к Трихвостому. И предстану на суд его. Что он скажет мне? Что я прелюбодействовала? Так ведь я лишь рабыня, разве я могу?… А что, не могу? Великий учит, что шкуру сменить невозможно, но можно сменить содержимое. Всегда можно! Вон, Хелена послала его грубыми словами. Правда, получила за это, но осталась девственницей. А я….
- Не сиди столбом, красавица! - шептал шакал на ухо, взяв её за лапу и положив себе на живот. - Подними ткани, убери лишнее, выпусти его на свободу! И я клянусь, удовольствие, которое ты сегодня получишь, будет для тебя незабываемым!..
Снаружи сквозь закрытую дверь донёсся крик матроса:
- Вижу парус!
В это самое время Хелена страдала в загоне для рабов, стискивая зубы, чтобы не выдать своих мучений. Те три удара, что она получила, сдвинули что-то внутри, и сейчас в спине разливалась тупая боль, которую иногда пронзали острые уколы. А ещё она завидовала подруге. Сейчас та познает самца. Как бы ни хорохорилась олениха, а желание оказаться на месте лисы было сейчас очень сильным. Пусть она не получит удовольствия, говорят, что у шакалов узел поменьше, чем у волков, и член не такой колючий, как у кошачьих. Но можно было бы и попробовать, чего она так упёрлась? Днём раньше, днём позже…
