Оглавление
Приглашение.
Ваше высокоблагородие, господин надворный советник Л.П. Рамзин и госпожа А.Л. Авилова.
Попечительский совет института губернского города N-cка под патронажем Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны имеет честь пригласить вас на Рождественский бал, который состоится Декабря 23-го дня сего года в главной зале Института в 6 часов пополудни.
Recevez les assurances de ma parfaite considération.[Примите уверения в совершеннейшем почтении]
Варвара фон Лутц.
(приписка сбоку: гости пансионерки Анастасии Губиной)
* * *
Аполлинария Авилова, N-ск – Юлии Мироновой, Ливадия, Крым
Милая Юленька, подруга моя институтская, как же ты далеко, и как же безмерно я по тебе скучаю! С тех пор, как муж забрал тебя в Крым, к месту службы, я вдруг остро почувствовала: исчезла частичка моей жизни. Ни сестер, ни кузин у меня нет, так что одна ты была мне всегда внимательной слушательницей.
Выполняю обещание писать регулярно и подробно. Может быть, эта переписка заменит в какой-то степени наши доверительные разговоры. Хотя – увы, бумаге не доверишь того, что можешь доверить близкому и родному человеку. Да и может ли бесстрастное перо передать интонацию, взгляд?.. Впрочем, закончу на этом утомительный пролог и перейду с новостей.
Вскорости после твоего отъезда я познакомилась с Николаем Львовичем Сомовым, артиллеристом, штабс-капитаном гарнизона, квартирующим в нашем N-ске. Ранее я год носила траур по мужу и без нужды не выходила из дома. Только читала и читала все подряд. Да еще рассматривала свою коллекцию – я начала ее собирать еще при тебе. А спустя несколько дней после окончания траура отец вывез меня к Елизавете Павловне – ее "четверги" продолжаются уже более четверти века, там я и познакомилась с Сомовым.
Сказать тебе правду, он не произвел на меня впечатления рокового мужчины, сердцееда и прочая, описанием которых полны страницы дамских романов. Уже следующим утром он занес нам карточку, потом несколько раз заходил и развлекал меня зимними вечерами, рассказывая случаи из своей полковой жизни. А однажды отец обратился ко мне, когда я внимательно слушала штабс-капитана, старательно рассказывающего об очередном марш-броске через горный перевал, и показал конверт:
– Что будем делать, Полина? Двадцать третьего у меня заседание. Когда закончу – Бог весть, так что на бал вряд ли успею. Не пойдешь ли без меня?
– Но одна я там заскучаю и рано уйду. Настенька обидится.
– Жаль... – сказал отец негромко. И добавил со вздохом: – Бедный Владимир! Он так любил вывозить тебя в свет… Только ему это не часто удавалось.
И вдруг, после короткой приличествующей паузы он спросил другим тоном:
– Почему бы тебе не пригласить штабс-капитана, Полина?
Я была поначалу удивлена, а заметив в глазах отца озорных чертиков, и вовсе смутилась. Правда, тут же нашлась:
– Не мне говорить, какие там строгости. Постороннего мужчину ни за что не пустят.
– Почему постороннего? – заговорщически подмигнул отец. – Я напишу в институт, что штабс-капитан – кузен нашей Настеньки. Неужели мне не поверят?
– Н-ну, – заметила я, – мы ведь не знаем мнения самого господина Сомова. Ему может показаться скучным пребывание на таком балу…
Но Николай Львович с восторгом принял предложение; отец написал письмо начальнице института. Настеньку мы предупредили, так что жди от меня, милая Юленька, следующего письма уже после бала.
Целую.
Твоя подруга Полина.
* * *
Мария Игнатьевна Рамзина – графу Кобринскому, Петербург.
Любезный друг мой, Викентий Григорьевич, давненько не писала тебе, прости, старую. Как твое здоровье? Не шалит ли подагра? Не злоупотребляешь ли мадерой? Не думай, что я ворчу по-стариковски, но в нашем с тобой возрасте давно пора подумать об облегчении страданий.
Ты попросил меня рассказать тебе по старой дружбе о моем родственнике, Лазаре Петровиче, и о его дочери-вдове. Не буду тебя расспрашивать, зачем тебе понадобилась вся подноготная – судиться вздумал, или сына женить, но напишу тебе все, что знаю.
Не будь Лазарь Петрович Рамзин племянником моего покойного мужа, и тогда бы я сказала, что он весьма достойный человек, адвокат, член судейской коллегии, обладатель широких взглядов и солидного капитала, нажитого собственным искусством и красноречием. Уложение о наказаниях знает, как собственные пять пальцев – сама недавно советовалась, не поверив стряпчему. Росту высокого, собой хорош, могуч, владелец роскошных усов и бархатного баритона. Живет вместе с дочерью в центре N-ска. Дом содержится хорошо, хозяйством ведают экономка, горничная и камердинер. Там же проживает и секретарь Лазаря Петровича, поскольку по службе г-н Рамзин принимает на дому. Лазарь Петрович – специалист по уголовным делам, умеет убеждать, и берется за самые сложные дела.
Он рано остался вдовцом: жена умерла в родах, так что Поленька матушку свою никогда в жизни не видела. Лазарь Петрович более в брак не вступал, хотя большой охотник до женского пола, на которых изливал весь нерастраченный в супружеской жизни пыл. Я видела, что иногда Полина просто не успевала познакомиться с очередной отцовской пассией. Но чего у него не отнять – от своих метресс Лазарь Петрович требовал быть с сиротою приветливыми и ни в чем ей не перечить.
Не удивляйся тому, Викентий, что я так свободно говорю на такую деликатную тему. Ты знаком со мной не первый год, я помню твои безумства, хотя смешно сейчас об этом тужить. Мне мало осталось, и лицемерить для меня – слишком большая роскошь.
Вот чего я не одобряю в этом достойном во всех отношениях человеке, так то, что он с ранних лет дал Полине чрезмерную свободу. Рамзины хотели мальчика, а родилась девочка. Сызмальства к ней были приставлены няньки, мамки, бонны да гувернантки, которые шагу не давали ступить, как и полагается благовоспитанной барышне. Но при том отец часто забирал Полину с собой, чему она вовсе не противилась, а, наоборот, в охотку ездила верхом, причем в мужском седле, играла в лаун-теннис, модную спортивную игру, привезенную из Европы, а также, когда удавалось, не вылезала из приемной Лазаря Петровича.
Поля с детства крутилась у отца в приемной, ловила каждое слово, и вдруг захотела поступить на высшие женские курсы, – и не для чего иного, как для того, чтобы стать судебным медиком и помогать отцу в работе! Полагаю это в высшей степени странной прихотью для девушки из хорошей семьи, но отец и тут всячески поощрял затеи дочери.
Чего может понабраться юная благовоспитанная особа в приемной у адвоката по уголовному праву? Кого только там не встретишь! И отец, занятый своими делами, не обращал на сей вопиющий факт никакого внимания, пока однажды я не приехала и не устроила ему самый настоящий выговор. Хоть Полина и называет меня старой козой (да-да, сама слышала!), однако полагаю себя совершенно правой. Негоже барышне слушать про убийства и блуд, а также присутствовать при составлении речей, оправдывающих сии противоправные действия.
После этого случая Полиньку стали усиленно готовить к поступлению в N-ский институт, где она вскоре и очутилась, к великой своей печали и вящему моему облегчению.
Все, дорогой друг Викентий Григорьевич, что-то расписалась я. Руки дрожат. Пойду прилягу. Ты пиши, ежели еще что надобно будет.
Остаюсь,
М. И. Рамзина, вдова статского советника Ивана Сергеевича Рамзина.
* * *
Из дневника Аполлинарии Авиловой.
Уже три месяца прошло. Тягучих, долгих три месяца без тебя.
Милый, милый Владимир, как это долго – три месяца! Прежде я всегда знала, что ты вернешься. И ждала, терпеливо и безмолвно. А теперь ты ушел в свое последнее путешествие, из которого нет возврата.
Уныло мне, тоскливо. И вот отчего-то явилось у меня желание рассказать сызнова, на страницах дневника, историю нашего знакомства. Странное желание, не правда ли? Однако повествуя о том времени, я словно бы заново переживаю недавние, но ушедшие годы, и словно вновь вижу тебя живым и здоровым, любящим и любимым. И когда пишу я, старательно выводя на бумаге твое имя, ты предстаешь предо мною, и чтобы продлить эти мгновения, я пишу долго и тщательно: Владимир Гаврилович Авилов. Географ-путешественник, член Географического общества, доктор естествознания. И словно входишь ты в дом – высокий, худощавый, с обветренным лицом и пронзительными синими глазами, составляя разительный контраст своему другу – моему отцу, полноватому и черноусому, с холеными ногтями и всегда безупречно одетому.
А далее, чтобы еще раз пережить все те счастливые и слегка сумасшедшие годы, старательно описываю историю своего замужества за человеком, бывшим старше меня на тридцать лет. Помню все, до мельчайших подробностей. Не буду более обращаться к тебе, чтобы не походить на истеричных героинь дешевых романов. Просто опишу, как оно было.
Владимир Гаврилович появлялся в нашем доме редко. Но зато каждый раз из очередного путешествия привозил мне подарок. Это могли быть веточка коралла, кусок скалы с отпечатком крупного насекомого, или костяные бусы, сработанные далекими мастерами. Но больше подарков меня привлекали его истории. Рассказывал он великолепно, и я как будто сама оказывалась в тех местах, о которых шла речь.
Однажды, когда мне было тринадцать, он пришел к нам и увидел, что я читаю "Графа Монте-Кристо" писателя Дюма.
– Нравится? – спросил он.
– Конечно! – воскликнула я. – Эдмонт Дантес такой красавчик!
– Но там есть кое-кто гораздо умнее и интереснее твоего спесивого графа!
Я широко раскрыла глаза:
– И кто же это?
– Аббат Фариа, – ответил он.
– Что ж в нем интересного? – разочарованно спросила я. – Сидит в тюрьме, а потом умирает, так и не выйдя на волю…
– Аббат очень умен и проницателен, – объяснил Авилов серьезно. – Обрати внимание, как он ловко распутал задачу и узнал, кто посадил Дантеса в тюрьму! И ведь аббат Фариа никогда в жизни не видел этих людей и не был в том городке. Что мешало самому Дантесу распутать узел и отвести от себя обвинения?
– Не знаю, – я пожала плечами. – Наверное, он сильно любил свою невесту.
– Одно другому не мешает, – Владимир Гаврилович рассмеялся. – Просто аббат умел делать правильные выводы из полученных сведений. А Дантес – нет. Именно это и называется умом.
После этого разговора я вернулась к началу и перечитала роман заново, обращая внимание на отца Фариа, и не могла не восхититься точностью оценки Владимира Гавриловича. А для себя решила, что друг отца ничуть не глупее аббата.
Прошло три года. Авилов уехал в Манчжурию и долго не возвращался. Он писал нам чудесные письма, полные описаний приключений и опасностей. И однажды, в день посещений, ко мне пришел отец. Рядом с ним стоял высокий седой мужчина. Поначалу я его не узнала, а когда поняла, что это Владимир Гаврилович, то с радостным возгласом кинулась ему на шею, совершенно забыв, как это выглядит со стороны.
Кто бы мог подумать, что такое нарушение благонравия приведет к непредсказуемым последствиям! После окончания визита отца и Авилова, ко мне подошла дежурная "синявка" – классная дама. Мы в институте называли их так за форменные синие платья. "Синявка" кипела от бешенства:
– Как вы себя вели, мадемуазель Рамзина? Это верх неприличия – бросаться на шею мужчине! Вы поставили под удар репутацию института! Я немедленно доложу о вашем непристойном поведении начальнице.
Несмотря на то, что я была уже взрослой семнадцатилетней девицей и вскоре должна была сдавать выпускные экзамены, быть исключенной из института после семи лет мучений, да еще с записью "за неблагонравие", мне вовсе не улыбалось.
Мадам фон Лутц, грузная начальница института, сидела в удобном кресле с подлокотниками, а на ее коленях покоился жирный пудель, вылитый портрет хозяйки.
– Что вы скажете в свое оправдание, мадемуазель? – хрипло спросила она, задыхаясь от гнева. – Вы преступно забылись, и теперь мне остается одно – исключить вас из института. Как вы могли? В зале для посещений находились младшие воспитанницы. Какой пример вы им подали? И что скажут их родители? Что мы воспитываем ... э... – тут она запнулась, но справилась с собой, – кокоток?
Стоя с опущенной головой, я чуть не прыснула – оказывается, Maman знает слово, известное мне из романов г-на Бальзака. "Синявка" тихонько ахнула и прикрыла тонкогубый рот. Лицо мое мгновенно вновь приобрело серьезный и даже виноватый вид
– Господин Авилов, пришедший с отцом, известный путешественник и давнишний друг нашего дома, – тихо сказала я. – Он вернулся после длительного отсутствия, и моя радость при виде его была вполне понятна.
– Но это не дает вам право забываться, мадемуазель Рамзина. Где ваша гордость и девичья честь?
Внезапно меня осенила дикая мысль:
– Господин Авилов – мой жених, – я в упор посмотрела на начальницу честными-пречестными глазами. – Он просил моей руки, и отец дал согласие.
Начальница и классная дама переглянулись. Наступило молчание.
– Ну, что ж, это меняет дело, – уже другим тоном сказала мадам фон Лутц, но тут же голос ее стал жестче: – Я немедленно посылаю за вашим отцом, чтобы он подтвердил ваши слова. Надеюсь, вы не лжете, мадемуазель... Ступайте.
Я присела в реверансе и, дрожа от волнения, покинула кабинет мадам фон Лутц.
Нужно было немедленно предупредить отца. Но как? Кого послать с запиской? Сторожа Антипа, который время от времени выполнял поручения институток?
Но тут я заметила, что Долгова, "синявка", устроившая мне это наказание, идет за мной с явным намерением следить. Так и вышло.
Ни жива ни мертва я просидела полтора часа в дортуаре, и меня снова позвали в кабинет начальницы.
Увидев отца и Владимира Гавриловича, я несколько приободрилась.
– Подойдите ко мне, мадемуазель, – почти ласково сказала Maman. Я робко приблизилась, и она потрепала меня по плечу. – Ваш отец и месье Авилов подтвердили ваши слова, и вы можете продолжать учебу в институте. Но я приказываю вам – никаких вольностей в дальнейшем. Вам понятно?
– Да, Maman, – чуть слышно ответила я, не решаясь поднять глаза, и присела в глубоком реверансе. Щеки мои горели, будто их хлестали.
– Идите и подумайте над моими словами.
Повернувшись, я вышла из кабинета, но перед дверью обернулась. В глазах отца плясали смешинки, а Владимир Гаврилович смотрел на меня как-то странно.
Отец рассказал мне потом, что приглашение приехать в институт сразу же, после возвращения оттуда, не сулило ему ничего хорошего. Он взволновался, и мой будущий муж вызвался поехать вместе с ним. Их провели в кабинет к мадам фон Лутц, и та, не давая им опомниться, сразу же задала вопрос:
– Скажите, месье Рамзин, правда ли то, что утверждает ваша дочь?
– Моя дочь никогда не обманывает. Она всегда говорит чистую правду.
– Только что, на этом месте, она сказала, что месье Авилов – ее жених!
Отец удивленно посмотрел на начальницу.
– Полина сама вам это сказала?
– Да, сама. Что вы на это ответите? Подтвердите ее слова?
Владимир Гаврилович вмешался в разговор:
– Ваша воспитанница и дочь моего близкого друга говорит чистую правду. Третьего дня я просил ее руки и получил согласие у Лазаря Петровича.
Вот так была спасена моя честь и учеба в институте. Вскоре после того случая Авилов действительно попросил моей руки, и я согласилась, несмотря на его седину и тридцатилетнюю разницу в возрасте. Ведь я была в него влюблена с самого детства! Отец дал свое благословение; мы сыграли свадьбу через два месяца после окончания мною института.
А через шесть лет мой муж скончался в возрасте пятидесяти трех лет. Изнурительные путешествия подорвали его здоровье, а из последнего, в Южную Африку, он вернулся совершенно больным и тихо угас у меня на руках. Я осталась вдовой в двадцать четыре года с приличным состоянием и без детей. В душе моей образовалась пустота, и я решительно не знала, чем ее занять. После окончания траура вокруг меня стали виться поклонники, но среди них не было ни одного, кто умом и характером хоть сколько-нибудь приблизился к моему супругу.