Оглавление
Часть первая
1.
В гулкой тиши мерно плескалась ленивая вода, и слышались размеренные удары весел о стекольную гладь неизвестного водоема. В очень плотном молочном тумане трудно было определить, по озеру плывет лодка или по реке. Я приподнял весла над водой и задержал дыхание. Однако никакого даже мало-мальского звука не долетело до моих ушей. И даже волна перестала биться в днище лодки. Мир водоема прислушался ко мне, как я прислушивался к нему. Под стоячий камень вода не бежит, подумал я и снова приналег на весла. Эта мысль, не смотря на сюрреализм происходящего, показалась мне смешной, так как вода как раз и текла вокруг, и подо мной и слева, и справа. Главное плыть в одном направлении решил я, а дальше, может быть, этот противный туман рассеется, и тогда я еще побарахтаюсь.
Кстати это одна из моих ярких черт, никогда не сдаваться, даже в пасти у всех неприятностей во Вселенной. Странное дело, черту характера своего я помню, а как оказался здесь, и самое главное кто я, нет. Поэтому грести строго в одном направлении, сейчас была задачей номер один.
- Эй, парень! Ты живой? – сказал мужской голос.
- Вызывайте скорую! Тут парнишка разбился! – запричитал женский.
Эти крики людей раздались в моей голове так, как будто на ушах были стереофонические наушники. Я посмотрел по сторонам в поисках разбившегося парнишки, однако вокруг был неизвестный водоем и все тот же белый туман. Галлюцинации решил я, и продолжил грести дальше.
- Расступитесь, расступитесь, граждане, - вклинился в мой мозг еще один строгий женский голос, - здесь нет ничего интересного. Пульс нормальный, жить будет, берите его на носилки. Расступитесь граждане!
Стоп, подумал я, вспомнил, я ведь фотограф, и даже не плохой фотограф. Точно, я снимал птиц и зверей в Красновишерском заповеднике, и… А сейчас я на рыбалке, осталось только вспомнить свое имя, и…
- Удивительный случай, упал с двухэтажного дома, и практически никаких повреждений, - я снова услышал в голове строгий женский голос.
- Да, отделался мальчонка сотрясением мозга, - женскому голосу ответил мужской голос с хрипотцой, - случай не уникальный, но редкий. Нужно будет об этом в журнал написать.
- Вы там прекратите в моей голове разговаривать! – крикнул я, усиленно работая веслами, - пишите куда хотите, хоть в ООН, но заткнитесь, пожалуйста, я можно сказать на рыбалке. В тумане немного заблудился. Не сбивайте меня с курса!
- Сейчас мы его под капельницу, положим, - продолжил мужской голос в моей голове, игнорируя мои протесты, - подадим ему питательную жидкость, ничего скоро оклемается, организм молодой, здоровый.
Не выдержав нахальства неизвестных мне голосов, которые решили, что мой мозг самое место для различных бесед, я вспылил. Кстати, это еще одна яркая черта моего характера, с которой я мучаюсь уже сорок шесть лет. Если бы не эта черта, то сидел бы я сейчас в уюте, на тепленькой хорошо оплачиваемой работе, и что самое главное до сих пор был бы женат. Но ведь чуть что не по мне, я всегда взбрыкивал. Вот и сейчас я встал в лодке на две ноги, взял весло в руки, и что было мочи, размахнулся и швырнул его куда-то в туман.
- Получи фашист весло от советского гребца! – выкрикнул я, после чего потерял равновесия и упал головой в ледяную воду.
В глаза ударил яркий свет, а внос запах каких-то лекарств.
- Анатолий Порфирьевич! – заголосила молоденькая девушка в белом халате, - ваш паренек очнулся!
- Я же говорил, организм молодой, очухается, - ко мне подошел невысокого роста коренастый доктор с седой бородкой, - ну что летчик испытатель, как самочувствие?
- Сорок секунд полет нормальный, дядя, - сказал я голосом какого-то пацаненка.
- Смотри как ты, Наташа, - сказал доктор молоденькой курносенькой санитарке, которая мило захихикала, - упал с двух этажного дома, а чувство юмора осталось. Ты чего там забыл?
- Удочку, наверное, забыл. Смотрю, вода кругом, вода, туман, а удочки нет. Ну, разве так ходят на рыбалку? – ответил я, чтобы хоть как то наладить контакт.
- Анатолий Порфирьевич, мальчик, наверное, бредит, - догадалась санитарка Наташа.
- Шоковое состояние, - кивнул доктор в ответ, - ничего организм молодой, ты еще коммунизм нам построишь, - подмигнул он мне.
- Мы с вами, между прочим, еще на брудершафт не пили, а вы мне тыкаете, - промямлил я, так как голова начала сильно кружиться, - не вежливо это дядя. И еще одно, ни коммунизм, ни социализм, ни капитализм с перестройкой, я строить, не намерен, хочу просто жить по-человечески.
На этих словах меня сильно замутило, и, свесившись с кровати, я испортил чистый кафельный пол в больничной палате остатками непереваренной пищи.
- Простите, это вышло случайно, - сказал я и провалился в сон.
Пробуждение случилось таким же внезапным, как и отключение организма. Я сел на кровати и осмотрел палату. Шесть коек в два ряда, и на каждой кто-то ворочался, посапывал и похрапывал. В окно светила полная Луна и можно было кое-что рассмотреть. Первым делом я рассмотрел сам себя. Не очень-то я похож на сорока шестилетнего жилистого мужика. У меня было тело худощавого пятнадцати летнего пацана. Ничего себе сходил на рыбалку. Не веря в происходящее, я себя больно ущипнул, к сожалению не сплю. Я встал с кровати и медленно прошел к двери, на котором висело небольшое зеркало, и хоть от Луны свет был не очень, но я сумел разглядеть свое новое лицо. Подбородок волевой, лоб большой, глаза непонятного цвета, уши не топырятся. Волосы подстрижены под короткий ёжик. Ненавижу такую прическу. Что-то в моем новом лице мне показалось знакомым, какая-то неуловимая деталь.
- Попаданец, едрен батон, - сказал я шёпотом и поплёлся досыпать дальше.
На следующий день доктор Анатолий Порфирьевич первым делом спросил, - ну что, коммунизм еще не надумал строить, летчик испытатель?
Хороший мужик, улыбнулся я, не злобливый, - тут Анатолий Порфирьевич, вопрос философский, что важнее, что строить или как строить?
- А пацан то не дурак, - заржал мужик на соседней койке.
- Был бы не дурак, по крышам старых бы бараков не бегал, - ухмыльнулся умудренный жизненным опытом доктор, - ладно болезный, вспомнил свои имя фамилию, место жительства и учебы?
Вот ведь, зараза, обвиняет меня в том, чего я не делал. Не бегал я по крышам бараков! Что ему рассказать, что мне сорок шесть лет, и что я хороший фотограф, и что я помню, как плыл на лодке по реке? Разберемся, по крайней мере, жив, здоров, хоть и в чужом теле.
- Ну что смотришь? – посерьезнел доктор, потом раскрыл журнал и стал читать, - зовут тебя Богдан Крутов, лет тебе пятнадцать, учишься ты в 447 школе, в восьмом «А» классе. Ну, вспоминаешь?
- Может, вы мне еще и домашнее задание напомните? – пробухтел я под хохот мужиков.
- А живешь ты в детском доме имени Григория Россолимо, - невесело продолжил Анатолий Порфирьевич, - не горюй, три дня мы еще тебе витамины поколем и отпустим в родные пенаты, парень ты шустрый, не пропадешь, да и страна тебя не оставит. Чай у нас не капитализм какой-то.
Да, не весело, папы нет, мамы нет, и хоть я их совсем не помню, все равно как-то грустно. С такими мыслями я надел больничную пижаму и пошел осматривать больницу. В коридоре дежурила знакомая мне Наташа, молоденькая девочка, хотя для меня сегодняшнего, скорее старая уже барышня. При виде меня она обиженно отвернулась и уткнулась в книжку.
- Привет, что читаешь? – поинтересовался я, сделав вид, что не заметил ее негатива ко мне.
- Если сейчас здесь снова наблюешь, то сам все затирать будешь, понял? – фыркнула девчонка.
- Три товарища, Ремарк, - прочитал я обложку книги, - не читал.
- А ты вообще читать то умеешь? – усмехнулась молоденькая санитарка.
Странное ощущение, когда девчонка, которая мне годится в дочери, дерзит как младенцу.
- Есть такое чувство, что когда то я очень любил читать, правда, не помню что именно, - я еще немного помялся и поплёлся дальше.
В одной из палат я заметил некоторое оживление.
- Лошадью, ходи, лошадью, - кричал один нервный больной.
На звук я скромно зашел в палату и поздоровался, - можно мне посмотреть на игру?
- За просмотр деньги платят? – заявил один из шахматистов, судя по позиции, и по довольной раскрасневшейся его физиономии, победа корыстного любителя древней индийской игры была делом техники.
- Я только одним глазком, - попросил я.
Как и ожидалось, красномордый шахматист через минуту объявил своему противнику мат.
- Ну что пацан, - обратился он вновь ко мне, - хочешь сыграть?
В студенческие годы я неплохо играл, вспомнил я себя из прошлой жизни, правда давно это было, но так как делать было совсем нечего, то я решил, почему бы и нет.
- Да я бы сыграл, - признался я.
- Мы тут люди все серьезные, на интерес играм, - заулыбался шустряк, - один рубль партия.
- А можно в долг? А то у меня с наличкой проблемы, - снова скромно попросил я.
- Эх, что с тобой делать, но если проиграешь, побежишь за куревом, договорились?
Мы ударили по рукам и разыграли цвет фигур, мне повезло, и выпало играть белыми.
- Вы извините меня, напомните, как конем ходить, - решив включить дурачка, сказал я.
- У него с памятью проблемы, - подтвердил мою рассеянность мужик из моей палаты.
- Буквой хе, - пророкотал красномордый, - давай не тяни резину пацан, ходи.
Я не стал ничего изобретать, по-быстрому мы разыграли королевский гамбит, потом я, желая упростить позицию, пошел на несколько разменов и перевел партию в эндшпиль. А в эндшпиле самое главное ум и изобретательность. И тут оказалось, что мой соперник меня очень и очень сильно недооценивает. Я ему объявил шах ферзем, которого он без зазрения совести съел, после чего моя ладья поставила его королю мат. Я прокашлялся.
- Как там, на счет одного рубля? Мы же все тут люди серьезные.
Красномордый шустряк стал еще краснее, но бумажку рыжего цвета не зажал, честно выложил на байковое одеяло около шахматной доски, - давай теперь я белыми, - заявил он.
Странная деньга, пронеслось у меня в голове. Вытянутая по вертикали бумажка с большим гербом СССР. Моя память немного стала возвращаться, и я вспомнил, как выглядел один рубль времен СССР, он был такой же рыжий, но вытянутый по горизонтали. И в то время это была хорошая сумма. Я взял рубль в руки и посмотрел его на просвет, может быть он фальшивый.
- Что смотришь? – недовольно пробурчал красномордый шахматист, - фальшивых не держим. Играем вторую партию, теперь мои белые.
Во второй игре, я с удовольствием отметил, что память еще больше стала приоткрываться, а саму партию я выиграл еще быстрее. Поймал торопыгу на простенькой вилке, выиграл преимущество и технично довел игру до победы.
- Играем еще две партии, - заявил красномордый.
Вокруг нас стали собираться мужики и похихикивать над шустряком.
- Семеныч, - обратился к нему мужик из моей палаты, - как же так, а говорил, что скучно тебе с нами, соперника нет достойного, что чемпион своего завода.
- Не бухти под руку, сейчас я сопляка разделаю, как бог черепаху, - огрызнулся красномордый.
Однако обе партии остались снова за мной. Потом я выиграл еще шесть партий уже у других находящихся на излечении товарищей, и наконец, сославшись на слабость в голове, с десятью рублевыми бумажками в руке отправился на тихий час. И тут в мою голову потоком хлынула всевозможная информация, я вспомнил все, причем в двух различных вариациях. Я вспомнил, что я - Виктор Михайлович Тетерин, и что угодил в грозу, снимая птиц в заповеднике, и даже увидел вспышку молнии, которая ударила в меня. Я вспомнил, что меня зовут так же Богданом Викторовичем Крутовым, и что я, чтобы привлечь внимание симпатичной девчонки полез на заброшенный деревянный барак, с которого и грохнулся. В общем, вспомнил я все. Оказывается, невидимая рука судьбы меня забросила в далекий 1960 год в подмосковное Измайлово. Еще бы понять для чего я оказался здесь. Однако возвратившаяся память обошлась мне очень дорого, меня снова тошнило, и безумно болела голова. В итоге я пролежал в кровати весь остаток дня и всю ночь.
2.
Наутро прекрасное весеннее солнце разбудило меня в отличном состоянии и настроении. Появилась непреодолимая жажда деятельности, а так же зверский аппетит.
- Положите ему еще добавки, - попросил в столовой доктор Анатолий Порфирьевич, видя, как я сметаю безвкусную перловую кашу со своей тарелки.
Потом я еще раз смотрел взглядом побитого щенка на «добрых» поваров, выпрашивая добавки во второй раз. Спустя пять минут они сломались, и я съел третью порцию клестероподобной субстанции.
- Семеныч, - обратился я к вчерашнему партнеру по шахматной игре, - есть желание отыграться? Или вам слабо?
От этих слов, красномордый Семеныч чуть не поперхнулся, - да я тебя сейчас разделаю под орех, как… - задумался он.
- Как бог черепаху, - подсказал я ему.
Через двадцать минут все больные мужского пола, которые могли передвигаться самостоятельно собрались на эпичную шахматную битву «Алехина» и «Капабланки» местной больницы. Саму шахматную баталию, с разрешения Анатолия Порфирьевича, устроили прямо в больничной столовой.
- Чтобы быстрее больные шли на поправку, они не должны зацикливаться на своих недугах, - пояснил доктор свою мысль коллегам.
В первой партии, играя черными, я выбрал выжидательную тактику, решил пусть рискует, а я его поймаю на какой-нибудь ошибке. К тому же Семеныча задели за живое мои слова про слабо. Поэтому он много горячился, грозился, и конечно пропустил от меня эффектную вилку и потерял ферзя.
- Семеныч, сдается мне, разделка под орех откладывается, - стал посмеиваться над хвастуном мужик из моей палаты.
Он и вчера мне помог морально, нужно будет ему при случае сигарет или папирос прикупить, - вижу по лицу, вы сдаетесь? – сказал я красномордому, - теперь мой черед играть белыми.
Семныч молча перевернул доску, и мы снова расставили пешки и фигуры в начальное положение. Посмотрим, как чемпион завода знаком с ферзевым гамбитом, подумал я и пошел пешкой дэ два на дэ четыре. Ровно десять минут пыхтел бывший чемпион больницы, отбиваясь от моих наскоков. Разделал я его как бог черепаху, под орех.
- Мне на укол пора, - пробубнил Семеныч и выложил два рубля прямо на доску. Потом он поднялся, немного помялся и пожал мне руку.
- Спасибо за игру, - поблагодарил я его, молодец, проигрывать всегда нужно достойно, - следующий кричит заведующий! – предложил я смельчакам сразиться со мной на шахматной доске.
После чего до обеда я еще выиграл тринадцать партий, даже доктор Анатолий Порфирьевич проиграл мне трешку. Потом он потрогал рукой мой лоб и сказал, - в медицинской практике подобное уже случалась, человек после сильного потрясения начинал лучше соображать, поэтому ничего удивительного я у больного не замечаю. Завтра будем тебя выписывать.
- Это что, мне в школу идти придется? В восьмой класс? – спросил я растерянно доктора.
- А как же, у тебя экзамены на носу! – усмехнулся он, - ничего, парень ты башковитый, смекалистый, что характерно уже и при деньгах.
Мысли о школе и предстоящих экзаменах вогнали меня в уныние, поэтому весь день я решил посвятить ничего неделанию, и лежанию на больничной койке. Ночью мне снилось детство паренька, в теле которого я пребывал. Родился новый я в июле 1955 года. Отца я помнил смутно, он много болел и умер от ран, когда мне было восемь лет. Как раз в тот год, когда родился мой младший брат. И жили мы в коммунальной квартире в одной комнате втроем. Брат! При этой мысли я проснулся. Опять в окно светила Луна, которая уже пошла на убыль, а вся палата спала беспокойным сном.
- Брат, - повторил я шёпотом.
Ну конечно, Миша, Михаил, - это же мой отец в будущем, его усыновил однополчанин моего теперешнего отца. То есть я сейчас в теле своего дяди Богдана, который погиб в детском доме, когда меня еще на свете не было. Как погиб мой дядя, я не знаю, но, по всей видимости, догадываюсь. С крыши упал.
- Вот это поворот, - снова повторил я шепотом.
Ладно, нет смысла рефлексировать, будет день, будет и пища, разберемся. Я еще раз посмотрел на Луну и лег досыпать дальше.
На следующий день после выписки в ближайшем магазине я купил пару пачек папирос «Беломорканал» и триста граммов мармелада детского в дольках. Одну пачку я отдал Семенычу, вторую в свою больничную палату для курящих мужиков, а мармелад подарил молоденькой санитарке Наташе, которая все эти дни на меня дулась и обижалась.
3.
Родной детский дом имени Григория Россолимо, который располагался в двух, двухэтажных зданиях, в одном здании находились наши спальни, в другом мастерские, встретил меня тишиной. Что было объяснимо, так как все ребята сейчас были в школе.
- Ну что Крутов, опять ты вляпался в историю? – спросила меня воспитатель, а так же по совместительству заведующая, Лариса Алексеевна.
Полная женщина лет пятидесяти с хвостиком, насколько мне подсказывала память моего второго я, была человеком не злым, многое нам прощала, да и просто жалела нас.
- Зачем ты полез на этот старый барак? Что там медом тебе намазано? Май месяц, скоро экзамены, кем ты будешь в будущем обалдуй? Сил на тебя моих нет.
Все вопросы, предназначенные мальчишке, в теле которого я оказался, я пропустил мимо ушей. Ну что сказать, был глуп, исправлюсь?
- Лариса Алексеевна, вы же знаете, как я вас уважаю, - внезапно сменил я тему, - а комната, в которой я жил с братом и матерью останется за мной?
- Конечно? – удивилась воспитатель, - тебе скоро исполнится шестнадцать лет, экзамены сдашь и вернешься в свою комнату. Никто от туда выселить тебя не имеет права, а если это произойдет, не беспокойся, мы отстоим твои права. Мы своих воспитанников в обиду не дадим! А что ты вдруг этим заинтересовался?
- Думаю чем заняться после школы.
- Учишься ты слабо, иди на завод или на фабрику, - усмехнулась Лариса Алексеевна, - у нас в СССР любой труд в почете.
Спасибо обнадежили, подумал я и поплелся на второй этаж, где располагалась спальня старших ребят. В длинной комнате было четырнадцать кроватей, которые стояли в два ряда и занимали восемьдесят процентов жилого пространства, еще пять процентов тумбочки, остальное - длинный проход. Как в пионерском лагере. Моя койка была самой козырной, она стояла у окна в самом дальнем от дверей углу. Рядом были кровати моих корешей, Толика - Маэстро, Саньки – Зёмы, Вадьки – Буры. Над койкой Толика висела гитара, которую как он говорил, его отец привез из Германии. Его история так же чем-то похожа на мою, мать умерла, правда отец их не умер, а бросил несколько лет назад и у него другая семья. Здесь в детском доме он вместе с сестрой, Наташкой, они близнецы. Фамилия у него Марков, но прозвище из-за своей тяги к музыке. Санька – беспризорник, родителей своих вообще не помнит. Прозвище Зёма образовалось от его фамилии Земакович. А Вадьку мать оставила на попечение бабушки и уехала куда-то в Сибирь на заработки. Бабушка его умерла, а от матери ни слуху, ни духу. Прозвище у него - Бура, так как фамилия его Бураков, чем то похож фигурой на медведя. Он самый физически сильный из нас. Зато я самый авторитетный и в компании за старшего. И судя по моим разбитым кулакам, махать ими мне приходилось довольно часто.
Я открыл дверцу своей тумбочки и обследовал ее. Учебники, тетради, какие-то шурупы и неплохая свинчатка. Я взял ее в кулак, сжал, легла она в него как родная. На самом дне обнаружились десять рублей, две трешки и четыре рублевки. Память моего предшественника подсказала, что рубль сейчас не такое уж большое богатство. А те советские деньги, которые помнил я, должны были вот-вот появиться. Но в каком году произойдет смена денег и деноминация я не вспомнил. Получается сейчас рубль – это как десять копеек в восьмидесятых годах.
- Денег нет, но вы держитесь, - усмехнулся я, вспомнив слова одного политического бездельника из первой жизни.
После шахматных больничных баталий я разбогател на семнадцать рублей. Весь свой капитал, двадцать семь рублей, я спрятал в книжку по литературе. Надо бы разведать, где тут в Измайлово играют в шахматы, можно будет снова подзаработать. Не в деньгах конечно счастье, но без них плохо. Я взял в руки Толькину гитару провел по струнам и поднастроил ее. Играть я научился в первой жизни, будучи студентом Политеха, потом много практиковался в туристических походах и на сплавах, виртуозом, конечно, не был, но слух имел, и играл сносно.
- Призрачно все в этом мире бушующем, - запел я негромко, - есть только миг, за него и держись.
Да, пальцы о непривычки моего нового тела заболели. Видать Богдана музыка особенно не интересовала, исправим это недоразумение. Ведь музыка строить и жить помогает. Я повесил гитару на место и закимарил на своей кровати.
- Богдан! Братуха! – услышал я сквозь легкий сон.
Я разлепил глаза и увидел, как на меня несется худой и высокий Зёма, - а мы думали, что ты уже все каюк, я уж думал сам этой вертихвостке поджопников надавать.
- Здаров, братан! Как видишь, наша советская медицина враз меня на ноги поставила, - заулыбался я.
Тут же в дверь влетели и Маэстро с Бурой, они радостно меня обнимали и похлопывали. Странное дело, в первой жизни у меня друзей к сорока шести годам практически не осталось. А тут сразу три преданных товарища, необычные ощущения.
- Хавать пора! Пошли, - забеспокоился Бура.
- Все бы тебе только жрать, - засмеялся Маэстро, - в самом деле, пошли, там и поболтаем.
Вся наша боевая четверка переместилась в детдомовскую столовую, которая занимала одну комнату на первом этаже. Кормили, надо было признать, только-только, чтобы ноги не протянуть. Жидкий суп и макароны на второе, на десерт чай с хлебом.
- Это блюдо знаменитой кавказкой кухни! – грустно пошутил я за столом.
- Какое такое блюдо? – изумился Зёма.
- Жричодали! – под смех всех ребят вокруг закончил я фразу, - ну что мужики, как там, в школе дела?
- Без тебя вообще хреново, - забубнил Бура, - на Маэстро опять наехали, меня жестко прессанули, Зему тоже попинали немного.
Я немного поднапряг память и вспомнил, что в школе у нас была нехилая конфронтация с местными, главой которых был Олег Постников, сынок богатых родителей, папик у него заведующий продовольственным магазином.
- Постный что ли расслабился? – спросил я парней, - че от тебя хотят? - обратился к Толику Маэстро.
- Деньги говорят, я им должен, типа я десятку им задолжал, - невесело пролепетал он.
Нам в детском доме выделяли по тридцать рублей в месяц на всякую мелочуху и конфеты, заведующая заботилась о том, чтобы мы привыкали к обращению с наличностью. Постному, конечно, эти копейки были не нужны, ему было важно себя поставить выше всех. Чем гнилее человек, тем больше ему хочется раболепия.
- Ладно, завтра все разрулим, - похлопал я паренька по плечу, - за каждую мою разбитую костяшку на кулаках он мне заплатит звонкой монетой.
- Здорово, что ты жив и здоров! – развеселился Зёма, - чего уж мы тут только не передумали, пока ты в больничке валялся.
Однако Толик все равно был не в себе.
- Ну, ты чего? – удивился я, - Маэстро, не кисни.
- К Наташке местный бандюган, Чеснок, подкатывает, - признался он, беспокоясь за сестру.
Я посмотрел в сторону наших детдомовских девчонок, Наташка действительно была сама не своя. Симпатичная, - подумал я, - между прочим, чем то похожа на актрису, которая играла Маю Светлову из кинофильма «Приключение Электроника». Практически одно лицо, да и по фигуре похожа. Странно, что Богдан в теле, которого я был, раньше на нее не обращал внимание.
- Я этого Чеснока так отхирачу, что всю оставшуюся жизнь он на лекарство работать будет, - снова я попытался взбодрить Толика.
Кстати Маэстро так же, как и сестра, был очень симпатичным парнем, поэтому Постный его больше всех и доставал. Завидовал, прыщавая морда.
После обеда вся наша компания переместилась к нам в комнату, потом к нам пришли в гости все наши старшие девчонки и стали просить Маэстро сыграть на гитаре. Да, - усмехнулся я, - компьютеров нет, айфонов и телевизоров тоже, чем еще занять свободное время. Толик после обеда и моих слов заметно повеселел и с удовольствием взялся за инструмент.
- Голуби летят над нашей зоной, голубям нигде преграды нет, - затянул очень приятным голосом Толик, девчонки тоже стали подпевать юному любителю зековской романтики. Лично я с большим трудом дослушал эту бесконечную балладу. Никогда не любил блатных песенок.
- Маэстро, давай про журавлей, - попросила бойкая девчонка подружка Наташки, Тонька.
Круглое личико, хитрые глазки, уже вполне созревшая девушка, лет через пять разнесет ее во все стороны, если следить не будет за собой, - отметил я про себя, - а сестра Толика, реально здесь самая красивая, жаль, если Чеснок добьётся своего. Все силы приложу чтобы этого отморозка отвадить, и плевал я на его кодлу. Нужно будет, с каждым буду биться до последнего.
- Далеко, далеко, далеко журавли улетели, - запел Толик, - сквозь снега, свозь поля, на дорогах, где нету метели…
В этой песне не было ни слова про зону и про зеков, но суть ее мне была ясна, песня про побег. В общем если ребята и дальше будут слушать подобную муру, то многие на зоне и окажутся. Зёма, например, и сейчас с придыханием говорит про блатных.
- Маэстро, - оборвал я певца на пол куплете, - дай ко мне инструмент, я сыграю.
Вся компания удивленно оглянулась на меня и пораскрывала рты.
- А ты умеешь? – Толик недоверчиво протянул мне гитару.
- Одного мудреца как-то спросили, а можешь ли ты играть на гитаре? – отшутился я, - а он ответил, не знаю, не пробовал.
Девчонки дружно захихикали, Зёма же просто загоготал. Я взял гитару и задумался, - что исполнить честной компании? Что-то сложное не поймут. Может быть «Ласковый май» им сбацать. Что-нибудь про любовь, про вечер, про май. Я конечно не фанат такой музыки, но сейчас она реально в тему. Еще раз я попробовал брать знакомые аккорды и заиграл.
- Закат окончил летний теплый вечер, Остановился на краю земли. Тебя я в этот вечер не замечу, И лживые не нужно слезы лить, - пока я пел, мне было смешно видеть, как у всех вытянулись лица и широко раскрылись глаза. Наташка так вообще вперилась глазами в меня как в инопланетянина. По сути, я и есть здесь кто-то на вроде пришельца с другой планеты.
- Пусть в твои окна смотрит беспечный розовый вечер, Пусть провожает розовым взглядом, смотрит нам вслед, Пусть все насмешки стерпит твои, Пусть доверяет тайны свои – Больше не надо мне этих бед, - затянул я припев. И краем глаза заметил, что к нашей компании стали присоединяться и другие парни из нашей комнаты, а так же девчонки из соседних спален.
Когда я запел припев второй раз, Наташка и Тонька очень красиво стали подпевать мне на бэк-вокале. А когда припев зазвучал третий раз, подпевали практически все. Закончил песню я под оглушительные овации.
- Козырная песня! – не выдержал Маэстро, - показывай аккорды, это же просто улет.
- А чья это песня? – спросила Наташка, - сам сочинил?
- В больнице слышал, - соврал я.
- Да не гони, - заявил Санька Зёма, - если бы такую песню пели бы в больнице, то ее уже пол страны пело. А песня то про кого, - заулыбался Зёма, - про Ирку?
- Нет, это я про тебя написал, - ответил я, - лежал в больничке и думал, а как там Санек, не написать ли про него песенку.
Тут же на меня насел Толик Маэстро и пока я не продиктовал слова не отцепился. Потом он взял гитару и запел про розовый вечер.
- Бура, - позвал я Вадьку, - пойдем, выйдем на улицу потрещим.
Мы с трудом протиснулись среди слушателей нового детдомовского хита и спустились на первый этаж. Честно говоря, ситуация с Чесноком, с этим приблатненным пациком меня напрягала больше всего. Единственный кто был реальной мне поддержкой это Вадька. Когда мы вышли на крыльцо солнце уже село за горизонт и вокруг были потемки.
- Как считаешь, - спросил я его, - отмашемся мы от кодлы Чеснока?
- Да хрен его знает, - честно заявил он, - они вполне могут с пиками прийти на разборку. Порезать могут.
- А может мы кистеньками обзаведемся?
- Чем? – удивился Вадька.
- Кистень – это гирька такая на цепи или веревке.
- Где мы их возьмем?
- Ты видел набалдашники на наших кроватях, - пояснил я суть идеи, - открутим их и к веревкам привяжем. Прикинь, такая дура вылетает и прямо в лоб?
- Ну да, когда внезапно и полбу это круто будет, - обрадовался мой соратник.
- На кого еще можем рассчитывать кроме, Маэстро и Зёмы, как считаешь? – задал я следующий вопрос, в комнате было еще четверо пареньков нашего возраста, которые учились в параллельном классе «Б».
- Поговорить с парнями конечно можно, но против Чеснока они быстро сольются. Тем более Дюша, уже давно шестерит в той банде.
Дюша, сокращенно от Андрея, чем то мне напоминал Зёму, высокий и худой, тоже беспризорник, но характер лизоблюдский чувствовался сразу. Да и мне несколько раз приходилось лупить мерзавца, который иногда тряс деньги с малышей. Как говориться молодец среди овец, а против молодца и сам овца.
- Значит так, - сказал я Вадьке, - завтра встаем пораньше и тренируемся с кистенями, чтобы себе ими по лбу не съездить, и в школу идем вместе с этими фиговинами.
- Хорошо, - меланхолично согласился Бура.
Надежный парень это Вадька, с таким хоть в разведку, не сдаст, подумал я и сказал, - пошли спать.
Однако когда мы с Бурой вошли в жилой корпус, нас встретила Наташка.
- Богдан, можно с тобой поговорить? – спросила она.
Пришлось второй раз выйти на крыльцо корпуса, снова послушать ворчания сторожа, Иваныча, - ходют туда-сюда, ходют, спать идите уже.
- Спокойно Иваныч, все под контролем, - отмахнулся я от старика.
На крыльце уже было довольно прохладно. Я бы конечно накинул Наташке на плечи свой единственный пиджак, но он остался в деревянном чемодане у меня под кроватью. И сейчас я был одет в подобие армейской гимнастерки, только неопределенно темного цвета. Такова была в это время школьная форма. Ну а что, зачем легкой промышленности париться, шить всякие навороченные куртки и брюки, стряпай гимнастерки и для солдат, и для школьников, и для студентов. Все одинаковые и все одеты, как чучела. А больше всего меня бесила фуражка, наверное, их специально выпускали в бесчисленном множестве, чтобы люди сразу привыкали к военным порядкам. Сестра моего друга была одета более нарядно, на ней было яркое красное платье немного ниже колен, в крупный белый горошек. Я еще раз себя спросил, почему Богдан, в теле которого я находился, не обращал на нее никакого внимания, странно.
- Богдан, скажи, только честно, - спросила меня Наташка, поежившись от холода, - ты сильно любишь Ирину?
Кто о чем, а вшивый о бане, - мелькнуло у меня в голове, - ну какая любовь в пятнадцать лет, хотя на самом деле мне сорок шесть, да и в сорок шесть уже на любовь смотришь по-другому.
- Такую песню для нее красивую сочинил, - продолжила она, - вот бы для меня кто такую написал.
- Я когда с крыши упал, - ответил я, - многое успел переосмыслить, нет, я ее не люблю. А для тебя что-нибудь не хуже сочиню.
- Правда!? – обрадовалась девушка, она быстро чмокнула меня в щеку и убежала в наш жилой корпус.
- Это что сейчас такое было? – задал я вопрос ей вслед, который естественно повис в воздухе.
Неужели девочка в меня влюбилась? – подумал я, - этого еще мне не хватало. Разобраться бы с тем, для чего меня закинула сюда судьба. А тут еще и любовь нежданная. Я еще раз посмотрел на яркие майские звезды и пошел спать.