Оглавление
Темнеет, еще немного и наступит ночь. С одной стороны ночь – это хорошо…хотя нет, ночь – это со всех сторон плохо. Почему? Да, потому что ни хрена не видно. Не видно куда идти и что под ногами. В темноте можно легко напороться не только на мину, но и на неразорвавшийся снаряд, который может быть по опасней всяких там мин. Можно угодить ногой в яму и сломать себе ногу. А наличие тепловизоров на той стороне делает наше перемещение в темное время суток таким же явственным, как и днем. Причем даже скорее более явственным, чем днем, потому что с заходом солнца, земля и камни остывает, и мы как теплокровные существа становимся более заметными на их холодном, безжизненном фоне. Да, на нас теплоизолирующие пончо, но…стоп!
- Бамут, а где твоё пончо? Ты куда его дел?
- Носилки из них с пацанами сделали, чтобы они могли раненого тащить. А что?
- Ничего, Рыжик, как увидит на чем вы раненого принесли, так всем таких люлей всыплет, что мало не покажется.
- Да и пох, - легкомысленно отмахнулся пулеметчик, - лишь бы сержанта живым дотащили, а что будет с этими накидками, не важно.
Прибавили шагу, надо успеть до наступления полной темноты убраться из серой зоны. А нам еще пленного конвоировать, а это тот еще геморрой. Надо не только себе под ноги смотреть и успевать головой крутить на триста шестьдесят градусов, но еще и на пленного поглядывать, чтобы он там чего не учудил. В рядах противника все чаще и чаще появляются отчаянные бойцы, которые, даже попав в плен, продолжают бороться до конца, часто забирая с собой в могилу кого-то из нерасторопных недотеп, которые плохо контролировали пленных.
Бамут воин опытный у него не забалуешься. Пленный был упакован и спеленат, как гусеница, которая решила стать бабочкой, и свернулась в кокон. Семен связал пленному руки и ноги по отдельности, а потом еще и между собой. Рот вражеского бойца был заткнут витками армированного скотча.
Армированный, строительный серебристый скотч – это такое же величайшее изобретение человечества, как изолента синего цвета и ядерная бомба. Особенно ценность скотча проявилась на войне. С его помощью военный делают себе перевязки, стягивая раны и останавливая кровь, могут и вместо лейкопластыря использовать.
Намотал скотч на рукава и штанины – получил систему опознавания «свой-чужой». Противник тоже, кстати, активно скотч использует. Только ВСУ больше предпочитают синие, желтые и зеленые цвета скотча, а мы – красные, белые цвета.
С помощью скотча, граждане военной наружности, скрепляют между собой автоматные магазины в спарки или мастерят самодельные взрывные устройства. Фиксируют скотчем растяжки, мины, провода и всё что пожелают на деревьях, стенах, заборах. Пару раз видел самодельные носилки для переноски раненного, сооруженные из армированного скотча и двух жердин. Носилки получились одноразовые, но свою миссию выполнили и двухсотого дотащили до эвакуационного пункта.
Ну и руки пленным, вместе с ногами и ртами заматывают
В общем, скотч – это полезная, сука, вещь!
Пленник был бос. Даже носков не было. Зато рядом с ним стояли старые, стоптанные берцы Бамута.
Я присел рядом с вражеским бойцом, хорошенько оглядел его. Молодой мужчина лет тридцати, немного старше нас с Семеном, а может и такого же возраста, просто на войне из-за постоянного стресса и множества испытаний, люди стареют в разы быстрее чем в мирной жизни.
Карманы и подсумки осматривать не было смысла, мне с Бамутом в плане мародерки не тягаться, он в этом профи, а я в силу своего воспитания, частенько брезгую лезть к людям в карманы. И не из-за того, что они грязные и вонючие, а просто элементарно, какое-то чувство стыда возникает, когда копошишься в чужом нутре. Одно дело забрать автомат и магазины с гранатами и ножом, и другое дело выворачивать карманы. Нет, уж увольте.
- Документы его, - Бамут протянул мне пластиковую карточку и небольшую книжицу удостоверения личности военнослужащего.
Удостоверение офицера и бойца интернационального легиона территориальной обороны Украины. Захарчук Марек Павлович. 32 года. Капитан.
- А вот и еще и фотка занимательная есть.
Семен положил на землю смятую фотокарточку, на которой был изображен Марек Захарчук в форме американского офицера, обнимающий молодую девушку с младенцем на руках. Семейное фото. А ведь опытные люди всегда говорят, что надо следить за своими карманами и не класть в них лишние фотографии. Не удержался Марек, видать слишком сентиментальный.
- Короче, некогда лясы точить, надо двигать к нашим, - решился я. – Обуй его, развяжи ноги, да пошлепали. Я пройду вперед, и пока светло разведаю дорогу.
- Ему моя обувка будет мала, - меланхолично ответил Бамут. –Пришлось даже его носки нацепить на ноги, чтобы в его шузы влезть. У него нога на два размера больше моей.
«Шузы» было сказано с такой интонацией, что сразу было понятно, на каком органе хотел Бамут вертеть всех англосаксов вместе взятых.
- Обрежь ножом носки ботинок, пусть пальцы наружу торчат, - посоветовал я. – Если он будет бос, то не сможет идти, если натрет ноги, то тоже не сможет идти. На себе его тащить нельзя. Так что варианта два: либо ты возвращаешь ему ботинки, либо режешь свои, и пусть светит пальцами, как в сандалиях.
- Вот ты зануда! – скривился Бамут. – Ладно, будь, по-твоему.
Через пару минут было всё готово, и мы выдвинулись в сторону остовов трехэтажек. Я шел первым, разведывал дорогу и прокладывал путь, вторым двигался пленный, замыкал Бамут, следя за пленником. Я тихим шепотом предупреждал об опасностях на пути и сложных участках.
Нам как раз удалось добраться до начала городской черты, когда начался очередной, не знаю какой уже по счету за сегодняшний день обстрел. Снаряды летели с привычным свистом, и мы вовремя спрятались в укрытие – развалины гаража с глубокой смотровой ямой, стенки которой были отделаны кафельной плиткой.
Столкнули пленника вниз, сами плюхнулись на него сверху. Разрывы ложились с разных сторон, некоторые совсем рядом, другие в стороне. Осколки, комья земли и обломки камня летали у нас над головами, пару раз крупные куски кирпича залетели в наше укрытие. Сверху сыпалась земля, камни и мелкое кирпичное крошево. Хорошо, что мы с Бамутом были в защитной амуниции и шлемах, именно для таких случаев они и нужны.
Легкий, композитный шлем не выдержит попадания пули, пусть даже калибра 5,45, но вот камень, прилетевший от близкого разрыва, он выдержит и не даст бойцу погибнуть. На этой войне камни и осколки летают в воздухе чаще, чем пули. По статистике, которую мне рассказали наши батальонные медики: семьдесят процентов ранений приходится на минно-взрывные ранения, и по десять процентов на заболевания, пулевые огнестрельные ранения и травмы. Может, конечно, официальная статистика более точная и там есть доли процентов или числа другие, но все равно, от артиллерии страдает подавляющее число солдат на этой войне.
Обстрел продолжался минут двадцать. К чему ВСУ начало этот незапланированный расход боеприпасов в нашу сторону, мне было совершенно не понятно. Не решатся же они на ночную атаку? Надо быть сумасшедшими, чтобы полезть ночью. Одно дело проникновение ДРГ в нашу сторону и совершенно другое дело массированный штурм. Для чего нужен был этот обстрел?! Не понимаю…
- Живы? – отплевывая землю и цементную пыль, просипел Бамут. – Ну, тогда пошли дальше, а то чую, что сейчас сюда пожалуют наши вороженьки.
Я двинул первым, пленник – вторым, Бамут с пулеметом замыкал колонну. Я прокладывал путь, внимательно смотря под ноги, остальные шли за мной след в след. Было видно, что пленник – опытный вояка, идет правильно, ноги ставит только туда, куда перед этим наступил я. понимает зараза, что если наступит на «лепесток» или другую противопехотную гадость, то превратиться в «футболиста» и хрена лысого, мы его потащим в госпиталь.
Семен успевал следить не только за поляком, но и пропускать через себя все пространство вокруг, фильтруя его на предмет опасности. Если неожиданно перед нами возникнут вражеские солдаты, инопланетяне или суперзлодеи из вселенной «Марвел», то он их встретит очередью из своего «пулика». Пулеметчики – это особые люди, они владеют не просто оружием, а пулеметом. Пулемет в команде – это уверенность и мощь. Ничто так не поднимает боевой дух солдата, как трескотня своего пулемета где-нибудь на фланге. И ничто так не заставляет насторожиться и напрячься, когда свой пулемет неожиданно замолкает посреди боя. Правда, за эту уверенность и мощь приходиться платить стиранием межпозвоночных дисков и проблемами колен. Пулемет и коробки с лентами имеют свой вес, а особенности работы с ПКМ приводят к тому, что пулеметчики чаще остальных бойцов двигаются, прыгают, ползают и бухаются со всего размаху на колени.
Пленника вытащили из смотровой ямы, стерли ему рукавом кровь из рассеченного при падении лба и пинками погнали дальше. Пленник на удивление вел себя дисциплинированно, послушно выполнял все приказы, не мешая нашему передвижению. Ах, ну да, пленный же американец, а у них вроде даже есть специальная инструкция, как правильно сдаваться в плен: что надо делать, как себя вести, что говорить и какие блага сулить за свое освобождение и человеческое обращение. Вроде бы, у них даже орден или медаль есть для тех, кто пережил вражеский плен. Скорее всего, и это семейное фото было не случайно с собой взято, а специально для такого случая, чтобы пленившие его солдаты сразу же поняли, что он не поляк и уж точно не украинец, а самый настоящий подданный «дяди Сэма».
С некоторых пор в ряде российских военных подразделений, воюющих на переднем крае, есть негласное правило наемников в плен не брать. Попался с документами интернационального корпуса, пеняй на себя, получай пулю. Тоже самое касалось и вражеских бойцов, у которых на теле были татуировки с фашисткой или нацисткой символикой: свастика всех видов, портреты фюрера, циферки разные, строчки из их мерзких книжонок, козлы и прочая бесовщина. Такие вояки почему-то всегда умирали от передозировки свинца. Прям напасть какая-то. Правда надо отметить, что враг платил нам той же монетой и многие мои боевые товарищи носили при себе особенную гранату, которую называли: «своей», «неразлучницей» и «вдовой». Я тоже носил такую гранату, правда, раз пять, все-таки использовал её в бою по прямому назначению – бросая во врагов. Но во вражеский плен я точно попадать не хотел, тут уж лучше сразу умереть, потому что смерть не так пугает, как пытки и издевательства, которые применяют к российским солдатам во вражеском плену.
По дороге часто попадались свидетельства недавних боев, то тут, то там стояли остовы сгоревшей военной техники: БМП «двойки» и «копейки», БТРы, несколько танчиков. Это всё была наша техника, вражеская так далеко не заезжала, мы ей этого не позволяли. Хотя какое на фиг далеко? От первой линии обороны, на окраине города, перед трехэтажками до того места, где мы сейчас идем, а точнее, осторожно крадемся, всего-то метров пятьсот. Но для городского боя – полкилометра – это очень много, капец, как много. За эти пятьсот метров можно биться неделями, месяцами. Если, конечно, есть желание, силы и ресурсы у обеих сторон.
У нас на данный момент осталось только желание. Сил и ресурсов уже не осталось. Но ничего, сейчас до своих дойдем, пленного сдадим, а там по-любому нас обрадуют товарищи и скажут, что, мол, пацаны, всё пучком, вон подкрепление подошло, так, что воюем дальше.
Пленного мы довели до своих целым и невредимым, по дороге нас перехватил скрытый дозор, который сообщил последние новости: 10 ОДШБ, наконец, отводят в тыл для перегруппировки, отдыха и доукомплектования личным составом.
Это они вовремя, спохватились, нас же осталось всего десятая часть от штатного состава. Хоть по всем нормами надо было отводить «десятку» в тыл намного раньше, когда оставалось половина бойцов в строю. Но видимо все нормы и штатные предписания остались в мирном времени, а когда идет война на уничтожение, на многое можно наплевать.
Странно, но позиции, которые покидали остатки «десятки» никто не занимал, свежий резерв так и не подошел. Мы уходили в тыл, и никто не пришел к нам на смену. Уже на сборочном пункте я узнал, что вся группировка наших войск отходит назад, чтобы выровнять линию фронта, потому что наше упорство привело к образованию большого выступа, который легко можно было подрубить с флангов и захлопнуть защитников города в смертоносном котле.
Про котлы я много чего знал, сам в образовании нескольких подобных принимал непосредственное участие. Так что командование проявило мудрость и дальнозоркость, но от этого почему-то было не особо радостно.
Сразу вспомнились слова короткой, грустной песенки БГ, про то, как подкрепленье не пришло, пушка сдохла и всех нае..бали.
- Черт, знал бы, что мы отходим, не брал бы этого пиндоса в плен, там бы на серой зоне и пристрелил бы его, - проворчал Бамут.
- Нет, ты бы не смог его убить, - буркнул я, комментируя слова Бамута, прекрасно понимая его внутреннее настроение, - слишком он ценен для нас.
Когда ты стреляешь во врага, ты не стреляешь в человека. Ты стреляешь в существо, которое пришло убивать других людей. Я ни разу не слышал от реальных людей, а не от киношных героев, чтобы стрелять во врага было мучительно тяжело. Более того, это вызывает чувство азарта и стимулируется страхом погибнуть раньше, чем унесёшь за собой побольше врагов. Если ты успешный и результативный воин, то может возникнуть другая проблема - ощущение всевластия. Каждый человек - это отдельный мир, с которым связано множество других судеб, личный жизненный опыт и т.п. Когда тебе повезло и ты, будучи необнаруженным, видишь противника в прицел, невольно начинаешь ложно чувствовать своё величие. Ты начинаешь свою игру – позволяешь противнику пожить ещё пять или десять секунд, а потом жмёшь на спусковой крючок, жадно считая секунды. И наступает эйфория. Если с тобой это произойдёт, то считай, что ты перестал быть человеком. Ты превратился в существо, которое забыло, за что сражается. Каждый боец должен понимать, что участие на войне – это не только подвиг, но и ответственность. Главное – выполнить приказ, выжить и остаться человеком.
Также я ни разу не слышал, чтобы кому-то снились лица убитых врагов. Неужели пиндосы такие ранимые, как показывает кино?
И «Вьетнамским синдромом» никто не страдает. Да, были случаи, когда некоторые ребята временно теряли рассудок из-за войны, из-за страха. От того, что их сознание не смогло объяснить и принять новую реальность. Им везде мерещились снайпера противника, и что, вот-вот, по ним прилетит снаряд. Они явно слышали свист летящей мины и шелест снаряда, хотя в тот момент ничего не происходило. А «Вьетнамским синдромом» страдают солдаты, которые убивали невинных, мирных жителей. Как америкосы во Вьетнаме, Ираке, Афганистане и других странах.
Мы не такие, мы за справедливость. Наше дело правое и враг будет разбит!
- Молодцы парни, - похвалил нас, подошедший комбат. – Хорошо отработали, знатный трофей притащили, я даже не буду звездюлей вставлять за испорченные пончо, которых всего пять было на весь батальон.
- Дык, товарищ майор, для правого же дела накидки испортили, раненого товарища с поля боя вынесли, - нахмурился Бамут. – Кстати, как Ковалев?
- Нормально, жить будет, вовремя дотащили, - ответил комбат. - Просто, при себе Бамут надо было иметь специальные носилки, а не мастырить из пончо. И тебя, Псих, это тоже касается, как старшего группы. Надо заранее думать, на чем и как будет эвакуировать раненых. Пока прощаю, но в следующий раз звездюлей вставлю! Ясно?
- Так точно, товарищ майор, - хором ответили мы с Бамутом.
Мы с Семеном бойцы опытные и знаем нашего комбата с тех времен, когда он был старлеем, поэтому делать серьезный и виноватый вид, когда он нас отчитывает, уже научились, но тем, кто видит нашего майора Рыжикова впервые, это бывает нелегко.
Майор Рыжиков Олег Иванович был весьма тщедушного телосложения, низкого роста, да еще и с лицом первоклассника, которого только что оторвали от мамкиной титьки. Голосок у майора тоже был под стать внешности – тонкий и высокий. Но внешность порой бывает обманчивой, в случае с нашим майором так уж точно. На самом деле он был кремень, а не мужик. Я еще никогда в жизни не встречал настолько принципиального и упрямого человека, который все свои поступки совершает в угоду закону, нормам этики и человеческой морали. Из-за этого его упрямства его одновременно любят, уважают и ненавидят. Потому что Рыжиков не будет подписывать «левых» накладных, делать приписки и подавать фиктивные отчеты наверх. Все это его упрямство приводит к тому, что наш ОДШБ постоянно кидают на самые опасные участки фронта, да еще и всячески стараются обделить в плане материально-технического обеспечения.
А вот солдаты его любят, потому что он всегда рядом, всегда за своих подчиненных бьется до конца, ест со всеми с одного котла и спит в тех же землянках. Мы с Рыжиковым одного возраста, одногодки. По меркам мирной жизни – сопляки еще, а по меркам войны – уже бывалые ветераны.
Война – это дело молодых, лекарство против морщин. Если погибнуть молодым, то никогда не состаришься, так и оставшись вечно молодым.
И две тысячи лет – война, война без особых причин.
Война – дело молодых, лекарство против морщин.
Красная, красная кровь – через час уже просто земля,
Через два на ней цветы и трава, через три она снова жива
И согрета лучами Звезды по имени Солнце…