Оглавление
Завтрак подходил к концу, когда за открытым окном гостиной послышалось знакомое уже негромкое фырчание. Не иначе, как господин журналист прикатил. Я кинул взгляд на часы: до условленного времени оставалось минут пятнадцать. Так что пусть торопыга подождет, у меня еще не завершены утренние дела.
Я вернулся к чаю и легкой застольной беседе. Собственно, беседа вполне обходилась без моего участия. Да и я больше помалкивал, боясь проколоться с незнанием чего-нибудь совсем элементарного, и сосредоточившись на том, чтобы правильно и без ошибок обращаться с многочисленными столовыми приборами. В свое время матушка упорно вдалбливала в меня премудрости застольного этикета. Тогда я был не слишком прилежен, поскольку не сомневался, что эта наука мне никогда не понадобится, не светит мне столь изысканное общество. Но жизнь наглядно показала, что ни от чего нельзя зарекаться. Сума и тюрьма – так, детский лепет, порой и в другой мир провалиться случается. Так что невозможно знать заранее, что и когда понадобится в жизни.
Я допил чай, промокнул губы салфеткой, поднялся из-за стола и, распрощавшись со своими соседями, вышел на улицу. У бровки тротуара стояло нечто, более смахивающее на легкую бричку, только без оглобель и с рулем. Чтобы не выдать своего скептического отношения к этому агрегату, пришлось приложить немало усилий.
- Доброе утро, Федор Иванович, - поприветствовал я своего нынешнего извозчика.
- Доброе утро, Владимир Антонович, - с готовностью отозвался журналист, приветственно приподнимая свою шляпу. – Прошу садиться.
И прибавил извиняющимся тоном:
- Увы, но мобили, как вы верно вчера отметили, стоят немало. Приходится ездить на этом раритете.
- Наследство? – поинтересовался я для вежливости.
- Дедовское, - с печалью в голосе подтвердил Игнатьев. – Приходится тащиться не быстрее десяти миль в час. Думаю, если дам положенные пятнадцать, эта колымага просто рассыплется. Так что давайте уже поедем, а то рискуем опоздать к назначенному времени. Ехать-то придется на другой конец города.
Я взгромоздился на вполне удобное сиденье, обитое зеленым плюшем. Мобиль при этом чувствительно качнуло, и где-то снизу, из-под днища кузова, раздался отчаянный скрип.
- Видите, - грустно вздохнул журналист, - все разболталось. В мастерских даже смотреть не хотят, не то, что браться за ремонт. Смеются: мол, вашу лошадь проще пристрелить, чтобы не мучилась.
Он дернул рычаг, крутанул какой-то маховичок, даванул на клаксон – резиновую грушу с латунным раструбом и тронул свой аппарат с места.
Я по старой шоферской привычке попытался прислушаться к машине, прочувстовать ее, так сказать, филеем. Этому изрядно препятствовала чересчур мягкая подушка сиденья, но даже через толстый слой набивки ощущался каждый толчок. Ощущения мои были удручающие. Мобиль немилосердно трясло: еще бы, по брусчатке, да на просевших рессорах, да без единого амортизатора! На узких колесах с тонкими деревянными спицами были резиновые шины. Но – литые! Много ли неровностей дороги они могут смягчить? Скорее, резина нужна для того, чтобы железные ободья не грохотали по булыжнику. Ну и еще для некоторого сцепления с дорогой. Мягкая подушка сиденья несколько уменьшала тряску, но все равно разговаривать в таких условиях было чревато серьезным риском прикусить язык.
На ямках мобиль изрядно раскачивался из стороны в сторону. Пару раз я даже всерьез испугался, что мы сейчас перевернемся, но Игнатьев, видимо, привык к таким фокусам своей механической повозки, и ни разу даже бровью не повел. На поворотах нас тоже серьезно кренило, и это на смешных десяти милях в час. Да я бегом могу двигаться быстрее! Страшно подумать, что будет, если мобиль выдаст все пятнадцать! Где-то внизу, под днищем, постоянно раздавался громкий металлический лязг и скрежет. Рессоры скрипели настолько душераздирающе, что опасения журналиста показались мне вполне реальными. Но, тем не менее, старичок, трясясь, подпрыгивая, скрипя и лязгая, катился в нужном направлении, и рассыпаться не собирался. Может, он все же прочнее, чем кажется? Кто знает, если его просто чуток подшаманить, протянуть гайки и смазать в нужных местах, он перестанет пугать жуткими звуками своих седоков?
Внезапно мобиль вильнул к обочине и остановился. Игнатьев щелкнул ногтем по стеклу какого-то прибора и вздохнул:
- Вода вышла…
Он выскочил на дорогу с очевидной целью: устранить проблему. Я – тоже, но уже из любопытства. Журналист открыл крышку позади экипажа – видимо, багажник – и вынул жестянку, формой близкую к кубу и с пробкой в одном из углов. Надо понимать, канистра. Здесь же, в багажнике, нашелся закрытый лючком патрубок. Лючок был открыт, в патрубок вставлена вполне чистая жестяная воронка и содержимое канистры полилось куда-то в недра мобиля. Заливаемая жидкость была светлой, прозрачной и совсем не пахла. Игнатьев, кажется, говорил что-то про воду. Так это он с собой воду возит?
Это открытие тут же потянуло за собой следующее: это что, паровик? Мать честная! Кажется, мне удалось не сказать это вслух, да и вообще удержаться от демонстрации своего удивления. Теперь стал понятен и звук, издаваемый мобилем, и относительная чистота воздуха вдоль дорог. Черт побери, они тут все ездят на пару! Но почему? Нефть не нашли? Нашли, но не смогли перегнать на бензин? А чем топят? Явно. Не углем. Спиртом? Вопросов появилось множество, и ответов не было ни на один. Хуже того, я никому не мог задать эти вопросы. Представьте себе: гонщик вдруг начинает спрашивать подобные вещи! Но, вместе с тем, получить ответы было просто необходимо.
Забег моих мыслей прервала реплика хозяина колесного антиквариата:
- Сейчас пар пойдет и поедем дальше.
Я кивнул с понимающим видом. Было время, когда я интересовался паровыми машинами, и кое-какие знания в голове отложились. Например, я знал, что у паровозов отработанный пар из цилиндров просто выходил в атмосферу, и по этой причине было необходимо регулярно пополнять запасы воды. Отсюда и водонапорные башни на каждой станции. Потом инженеры придумали специальное устройство, конденсатор, чтобы этот пар собирать, охлаждать и в виде воды возвращать обратно в котел. Паровозы от этого стали чуть экономичней, но к тому времени уже получили широкое распространение электричество и дизель, и век паровых машин благополучно завершился. Остались разве что паровые турбины на военных кораблях и на тепловых электростанциях. Но это такие здоровенные дуры, что втиснуть такую в мобиль просто нереально.
- А что, у вашего мобиля нет конденсатора? - спросил я с видом знатока.
- Да есть, - с досадой махнул рукой Игнатьев. – Но все равно через каждые полсотни миль приходится доливать воду и ждать, когда давление пара дойдет до нужной марки. Впрочем, уже все, можно ехать.
И мы двинулись дальше.
На скорости десять миль в час да со всеми остановками путешествие в контору заняло больше часа. Но в конце концов, кряхтящий и скрипящий старичок остановился у двухэтажного здания. Вид у здания был, по моим представлениям, довольно убогий. Нижний этаж был сложен из кирпича и когда-то слегка оштукатурен. Верхний же этаж был полностью деревянным. Даже крыша была крыта досками. Случись пожар – от дома останутся разве что стены первого этажа. Зато вывеска над узкой двустворчатой дверью была солидной. На изрядного размера основе из тонкого крашеного суриком железа крупными белыми буквами было выведено: «Успех». Ниже шрифтом поменьше шла приписка: «товарищество на паях».
Рядом с дверью на деревянной лавке – то есть, на доске, брошенной на два чурбака, сидел крепкий дед колоритнейшей внешности: борода лопатой, косоворотка, запыленная тужурка, полосатые штаны, сапоги «гармошкой», картуз. Судя по брезентовому фартуку с медной бляхой и метле в руках, дворник. Видал я фотографии столетней давности, натура - точь в точь. Завидев подъехавший мобиль, он неторопливо поднялся, дождался, когда я подойду к двери, приподнял картуз и, чуток поклонившись, степенно произнес:
- Доброго здоровьица, Владимир Антонович.
- И тебе не хворать, - откликнулся я.
- А это кто? – ткнул он пальцем в журналиста, выволакивающего с заднего сиденья своего драндулета тяжелую деревянную треногу с фотоаппаратом.
- Это газетчик из «Ведомостей», он со мной.
- Нехорошо это, не жалует Томас Фридрихович газетчиков-то.
- Говорю же – со мной человек, я и отвечу в случае чего. Знаешь ведь, что меня увольняют?
- Слыхал, ага, болтали девки в конторе.
- А раз так, то с меня и взятки гладки. Побесится Маннер, не без того, а сделать ничего уже не сможет.
- Оно, конечно, так, - почесал затылок дворник, – да только хозяин всяко найдет, на ком отыграться. А он со вчерашнего дня ой, как не в духе. Говорят, Николай Генрихович гонку вчера проиграл вчистую, предпоследним пришел. Свалил все на механиков – мол, мобиль плохо подготовили. Вот Томас Фридрихович и лютует, да так, что держись! Ходит весь красный, орет на всех подряд. Того и гляди, удар с ним приключится.
Пока клининг-мастер выкладывал мне последние новости, я прочел выбитое на бляхе имя: Урюпин Степан Никанорович.
- Ничего, Никанорыч, бог не выдаст, свинья не съест. Авось, уцелею. А ты…
Я порылся в кошельке и вынул серебряный полтинник.
- Тебя, вроде как, и вовсе рядом не было. Ты не видал и не слыхал ровным счетом ничего.
Дворник, просветлев лицом, принял монету и, пристроив метлу в тамбуре за входной дверью, испарился. А я, обернувшись к журналисту, с пафосом произнес:
- Идемте, Федор Иванович. Нас ждут великие дела!
По узкой скрипучей деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. На верхней площадке, прежде, чем войти в помещение конторы, я шепнул своему спутнику:
- Сейчас я займу Маннера, а вы пока настраивайте свою треногу. Не знаю, удастся ли вам сделать хороший снимок, но будьте наготове.
- Будьте покойны, Владимир Антонович, я мигом изготовлюсь. Пластинка уже заряжена в аппарат, так что пары минут мне будет вполне довольно.
- Ну, тогда вперед! – кивнул я и уверенно распахнул дверь.
В конторе было полно народу. Я заметил того рыжего веснушчатого парня, который помог мне два дня назад. Он тоже увидел меня, приветственно махнул рукой, но подходить не стал: вернулся к беседе с высоким сухопарым мужчиной в полувоенной одежде: сапоги, галифе и китель без погон. Лицо его, породистое, жесткое, с резкими чертами, вызвало в памяти фразу о твердом нордическом характере. Наверняка это тот самый Клейст. Ну а его подчеркнутое игнорирование моего присутствия говорило о том, что отношения с ним у моего предшественника… как бы это мягко выразить… сложные. Но не в моих правилах навязываться, тем более, что сослуживцами очень скоро мы быть перестанем, и дорожки наши разойдутся в разные стороны.
Обилие публики, видимо, было связано с национальным ежемесячным праздником - днем получки. Люди по одному заходили в кабинет, на солидной двери которого была прикреплена табличка: «Т.Ф. Маннер. Управляющий». Спустя недолгое время люди выходили обратно и либо сразу двигали на выход, либо, что случалось чаще, задерживались в помещении конторы. Надо думать, все уже были в курсе моего грядущего увольнения и жаждали увидеть финальную сцену этой потрясающей драмы. Что ж, я им предоставлю такую возможность.
Посматривали люди и на Игнатьева, но вслух ничего не говорили. Тот со своей треногой встал так, чтобы никому не мешать, и старательно прикидывался ветошью.
В ожидании своей очереди я подошел к столу, за которым сидела, колотя по клавишам пишущей машинки, единственная дама в конторе. По всей видимости, та самая Люсьена, о которой давеча шла речь.
- Добрый день, господин Стриженов, - равнодушно произнесла она. Извольте поставить свою подпись.
С этими словами она протянула мне два листа бумаги. Я быстро их просмотрел. Это было соглашение о расторжении контракта по инициативе работодателя. Дата стояла позавчерашняя. Что ж, сумма в расчете будет на пару рублей меньше. Я взял со стола перо, обмакнул в чернильницу и быстро вывел сложный росчерк сперва на одном листе, потом на другом. Ради этих двух закорючек я вчера перед сном убил не меньше двух часов, пытаясь сперва просто написать хоть что-то на листе не слишком качественной бумаги, а потом подделать собственную подпись, тщательно копируя все положенные завитушки, которые были изображены на бумаге с контрактом. Забрав и просушив свой экземпляр, я спрятал его во внутренний карман сюртука и вернулся к ожиданию беседы со своим теперь уже бывшем шефом.
Ждать пришлось довольно долго, но, наконец, дошел черед и до меня. Тяжелая дверь кабинета отворилась без скрипа, я сделал два шага вперед и остановился перед столом, за которым восседал, судя по всему, сам Т.Ф. Как-то так вышло, что я так и не удосужился запомнить имя-отчество начальства. Но теперь, надо полагать, в этом и вовсе не было смысла. Пока управляющий копался в ящиках своего стола и перебирал какие-то бумаги, я получил возможность как следует разглядеть этого человека.
Маннер оказался толстячком с круглым одутловатым лицом, пухлыми щеками, маленькими комичным усиками и большой сверкающей плешью. Одет он был в шикарный костюм-тройку, явно шитый на заказ у дорогого портного. На коротких толстеньких пальцах сверкали перстни. И камни в них явно были настоящими, в отличие от тех, что я видел у моих соседей по пансиону.
Какого-то конкретного плана беседы я заранее не составлял, положившись на импровизацию. И уже здесь, в конторе, глядя на собравшихся людей, у меня возникла идея. Состояла она в том, чтобы, во-первых, сделать разговор достоянием общественности. А во-вторых, оставаясь самому в рамках приличий, будучи до омерзения вежливым, раскрутить и без того несдержанного управляющего на эмоции, заставить выйти из себя и допустить какую-нибудь пусть небольшую, но достаточную для почтеннейшей публики промашку. Главное, чтобы это зафиксировала пресса и сформировала у почтенной публики соответствующий образ.
И вот я стоял у стола в ожидании, когда этот самый разговор начнется. Но Т.Ф. явно не хотел обращать на меня внимание, так что пришлось напомнить о себе, позаботившись, чтобы мои слова были слышны во всей конторе:
- Господин Маннер, вы так и будете старательно игнорировать мое присутствие?
Маннер поднял голову и уставился на меня с таким выражением лица, словно видел впервые. Я же в ответ широко улыбнулся и в свою очередь принялся пристально глядеть управляющему точно в переносицу. Тот, видя, что меня таким приемом не прошибить, грозно рявкнул из-за стола:
- Какого черта приперся? Пошел вон! Ты уволен!
Видимо, этого должно было хватить, чтобы мой предшественник в панике скрылся куда-то далеко в неизвестном направлении. Я же в ответ улыбнулся еще шире, подтянул поближе кресло для посетителей и уселся в него, закинув ногу на ногу. Во время этих манипуляций я украдкой глянул на дверь. Все в порядке, между дверью и косяком оставалась щель вполне достаточная, чтобы вопли Маннера слышала вся контора и, что гораздо важнее, мой новый приятель журналист Федор Игнатьев.
Видя, что горлом меня не взять, мой визави переменил тактику. Он откинулся на спинку своего кресла и уже спокойней произнес:
- Ну чего тебе еще надо? Люсьена тебе бумаги выдала?
- Выдала, - подтвердил я.
- И чего ты теперь от меня хочешь?
- Как чего? Своих денег.
- Каких еще денег?
Недоумению Маннера, казалось, не было предела.
- Что значит, каких? Честно заработанных. Я отработал в товариществе «Успех» весь месяц без двух дней. Так что мне причитаются сто двенадцать рублей.
- Что-о-о? – взвился толстяк. - Ты угробил новейший мобиль, позорно продул гонки и у тебя еще хватает наглости говорить о деньгах?
Честное слово, в театре господину Т.Ф. без разговоров отдали бы роль Мефистофеля. Он состроил такую свирепую рожу, что выглядел буквально воплощением Фобоса.
- Не преувеличивайте, господин Маннер. У мобиля был лишь слегка поврежден кузов и разбито ветровое стекло. Я уверен, что уже часа через три все было исправлено, да так, что и следов невозможно найти. И, кстати, извольте выражаться повежливей. Вы, все-таки, не на базаре.
Управляющий побагровел.
- Да ты знаешь, сколько денег ушло на ремонт?! Твоей годовой зарплаты не хватит, чтобы покрыть причиненные тобой убытки! Не говоря уже о проигранном заезде. Радуйся, что я не заставляю тебя отрабатывать причиненный ущерб!
Лицедействовал Маннер просто замечательно. Я аж залюбовался и чуть не зааплодировал. Если бы не фото в газете да инсайдерская информация от дворника Никанорыча, вполне можно было ему поверить.
- Говорят, что бывает просто ложь, наглая ложь и статистика. Но вы, господин Маннер, кажется, и статистику умудрились переплюнуть. Я видел фото в «Ведомостях». Десятка на кузовной ремонт и, может, еще десятка за стекло. Хорошо, пятерка за работу механиков. Четвертной – вот все ваши затраты. Кстати, ваш любимый Клейст вчера позорно продул свою гонку. Вы у него тоже удержали из жалованья за проигрыш? Позвольте усомниться. Но даже если на мгновение допустить, что вы исключительно честны, и ваши расчеты правильны, то позвольте напомнить, что в контракте, который мы с вами заключили, прописаны предельные размеры штрафа, который вы можете на меня наложить, так что сорок рублей вы мне должны выплатить в любом случае. А теперь будьте так любезны выдать положенную мне сумму.
Пока я неспешно, с ленцой в голосе произносил свою речь, толстяк медленно, но верно зверел. Наверняка он впервые столкнулся с такой демонстративной фрондой. Ему, поди, никто и слова-то против сказать не смеет. А тут какой-то типус покусился на святое - вслух усомнился в честности начальства. Растоптать святотатца!
Маннер подался вперед и навис над столом, опираясь на руки. Нависнуть надо мной ему не позволяли рост и ширина стола.
- Мерзавец! – завопил он. – Да как ты смеешь! Ничтожество! Жалкий неудачник! Убирайся прочь, пока тебя не спустили с лестницы! Прочь!
- Ты злишься, Юпитер, значит, ты не прав, - к месту процитировал я когда-то слышанную фразу. - Господин Маннер, не угодно ли вам соблюдать хотя бы минимальные приличия? Или вы обучались не в гимназии, а в академии хамства?
Кажется, бывшее начальство меня не слышало. Да и я не вслушивался в исторгаемые толстяком эмоции:
- Мерзавец! Неблагодарная скотина! Пошел вон!
- Не брызгайте, - демонстративно поморщился я.
Было понятно, что по доброй воле этот прощелыга не отдаст мне ни копейки. Что ж, придется пойти на крайние меры.
- Так, значит, вы отказываетесь выполнить назначенные вами условия контракта? Хорошо. А вы готовы повторить свои слова в суде? Думаю, найдется бойкий адвокат, который вытряхнет из вас не только полную сумму моего жалования, но и компенсацию за все те оскорбления, которые сейчас прозвучали в мой адрес.
- Да кто тебе поверит! – взвизгнул Т.Ф.
- Да кто угодно. У меня свидетелей – вон, вся контора.
Я широким жестом указал на приоткрытую дверь и поднялся с кресла.
- Так что, до встречи в суде? Думаю, многие с радостью придут посмотреть на ваше публичное унижение.
- Ты!.. Ты!..
Управляющий выскочил из-за стола, и я едва не рассмеялся: этакий разъяренный колобок на ножках. Не обращая больше внимания на изрыгающего брань Маннера, я двинулся к выходу, но дойти не успел.
- Володя! – крикнул мне веснушчатый парень. Я обернулся. Видимо, Т.Ф. окончательно слетел с катушек и вряд ли сейчас отдавал себе отчет в своих действиях. Выскочив в общий зал, он схватил с ближайшего стола тяжелое мраморное пресс-папье и замахнулся, собираясь не то швырнуть мне в спину, не то звездануть меня по затылку. Нет, этого допустить было никак нельзя. Я шагнул навстречу Маннеру, чуть подался вправо, пропуская мимо себя увесистую каменюку и почти без замаха воткнул левый кулак в объемистое брюхо управляющего. Тот хрюкнул, выронил пресс-папье и сделал два шага назад, пытаясь удержать равновесие. На его беду, как раз позади у него оказалась объемистая проволочная корзина для бумаг. Верхний край корзины пришелся как раз под коленки тигру автогонок. Он нелепо взмахнул руками раз, другой, а потом плюхнулся своей упитанной задницей прямо в корзину.
В конторе на несколько секунд воцарилась тишина. Все созерцали мусорную корзину с застрявшим в ней управляющим. Маннер вяло дрыгал руками и ногами, пучил глаза и, словно рыба, беззвучно открывал и закрывал рот.
- Владимир Антонович! – послышался сзади быстрый шепот.
Я сообразил, что от меня требуется, и отскочил в сторону. И тут же контору озарила вспышка магния. Довольный, сияющий Федор Игнатьев, предвидя грядущие проблемы, принялся оперативно сворачивать свою треногу. А застрявший Т.Ф. побагровел еще сильней, так, что я испугался: вдруг и в самом деле его удар хватит! Глаза его налились кровью и из корзины раздался душераздирающий вопль:
- Кто посмел? Кто впустил сюда этого щелкопера? Стриженов! Да я тебя!
- Так что, кому поверит судья? – перебил я бывшего своего начальника и ретировался следом за журналистом.
Прежде, чем сбежать вниз по лестнице, я подобрал загодя примеченную доску и подпер дверь конторы. А то пока господин Игнатьев разведет пары своей ласточки, нас поймают, побьют и отберут все документальные свидетельства.
К моему удивлению, когда я покинул, наконец, здание конторы, древний мобиль уже бодро фырчал.
- Садитесь скорее! – махнул мне рукой Игнатьев.
Я не стал медлить, и тут же запрыгнул на свободное сиденье. Журналист дал газу – вернее, пару, и мы помчались прочь от конторы товарищества «Успех» с бешеной скоростью десять миль в час.