Промокнуть в снегу – милое дело, когда ботинкам семь лет, пальто куплено в секонд-хенде, а вместо шапки на голове – собственная шевелюра. Но еще милее в таком непрезентабельном виде, не стесняясь, зайти в первое попавшееся кафе на самой дорогой улице Москвы. И сидеть у окна, выходящего сразу на две улочки – на улицу Министров и улицу их любовниц. Заказать кофе, вспомнить театральную студию и «быть в роли». Ну, скажем, в роли всемирно неизвестного писателя!

Вытаскивай перьевую ручку, самодельный блокнот, электронную – черт бы побрал ваши законы! – сигарету и разваливайся в удобном кресле. А когда пальцы на ногах отойдут от холода – тайком стяни ботинки под столиком, вытяни ступни поближе к батарее и грейся. И обязательно – строчи в блокнот, вырывай с громким треском листочки, комкай, заполняй ими краешек стола, отодвинь свечку, салфетницу, солонку, и пиши что-нибудь веселое, в стихах или прозе.

Официант не тронет ни тебя, ни твоего бардака. Принесут кофе, отодвинешь блокнот, сунешь ручку за ухо (только обязательно надень колпачок, а то чернила окажутся на виске, а струйка писательской чернильной крови тебя не украсит, да и отмывать придется с пемзой) – и почувствуй себя Джоанн Роулинг!

Так бы и текла моя жизнь в семилетних ботинках, с ручкой и самодельным блокнотом, в странном городе Москва, если бы не веселый декабрь, когда рубль расшибся, нефть стала дешевле водки, а водку заменили на вискарь.

Кафе было закрыто, ноги – мокрые, а ботинкам в грядущем феврале будет восемь лет. Что же, пришлось ткнуться лбом в любимое окно, закрыть глаза и собраться с силами.

Окно было грязным, фонарики горели только в спину, а стекло – по дурацкой своей привычке стало зеркальным. И отразило одновременно – улицу Министров и улицу их любовниц. Собрались, развернулись, открыли глаза – пошли!

Треснуло, грохнуло и вцепилось в плечи. Стоим – два идиота. Держусь за лоб. Держится за очки, которые – это больно, знаю! – впечатались от удара в переносицу. Как он ухитрился при своем росте?

– Sorry! – вырывается непроизвольно. Не потому, что англичанка, а потому что это мой психический изъян – когда напортачу, то притворяюсь, что нерусская.

– Sorry! – отвечают мне почти два метра незнакомого дядьки. Судя по произношению, он явно англичанкин сын.

– Но как вы умудрились впечататься? Вы же выше!

Он улыбается в тридцать два роскошных зуба и понимает. Эти серые глазища врать не могут – понимает!

Комочек московского снега – мне на лоб. Комочек московского – ему на нос. Стоим, остываем. Два метра и порода не наша. И пальто слишком у него легкое, и ботиночки слишком чистые, и шапки нет, и…кудряшки, кудряшки, кудряшки!!! Глаза зеленые! Нет, голубые! Нет, зеленые, а, стоп, стоп, стоп, эх, поздно…

– Наклонился узнать, может, тебе плохо стало? – я его понимаю, говорит он по-русски! И голос приятный, и глаза добрые. Пропаду я, прямо сейчас.

– Спасибо, конечно, но теперь обоим плохо. Больно?

– Нет. – Врет джентльмен.

Почему я сразу решила, что он англичанин? Англичан я хорошо знаю – года два на британских сериалах. Одно «Аббатство Даунтон» чего стоит, там даже кофейники породистые, не то что персонажи. Вот куда меня несет? А вдруг он из Киргизии приехал, на практику? Или с Караганды? Или из Обнинска?

– Знаю, что больно, сама очки носила. Пойдемте, кофейком угощу. Правда, именно здесь и была кофейня – но сами видите, дурдом творится. Кризис у нас.

И мы побрели по самой дорогой улочке Москвы. Бросили подтаявшие снежки, подтянули сумки/рюкзаки.

Смешной оказался Потеряшка – и не высокий, как показалось. И не сильно иностранный, видала таких персонажей – худ, красив, умеет одеваться, следит за собой – катастрофа для сослуживиц, фатально женат и никакого удовольствия, кроме созерцания этих неполных двух метров, грез в подушку…стоп, понесли лихие кони!

– Как долетели?

– Куда?

– В кэпитол оф Грейт Бриттн! В Москву, конечно.

– В какую Москву?

– В нашу.

И тогда он встал посреди улицы, снял очки, моргнул пару раз и ему стало нехорошо. Зашатался. Пришлось вцепиться в его рукав, подтащить к лавочке и даже похлопать по аккуратно выбритым щекам.

– Я в Москве? – изумленно спросил он.

– Нет, блин, в Лондоне!

– Но я только что был в Лондоне!

Что же мне с тобой делать, англичанкин сын? Стоишь, моргаешь огромными серыми глазищами, прижимаешь к переносице очередной снежок – болит, конечно, когда очки впечатались от удара в косточку. Для начала – одет он не по-нашему. Заматываю шарф потуже, застегиваю тонкое пальтишко на все пуговицы. И беру за руку. Как ребенка.

– Послушайте. Сейчас мы пойдем греться. Попьем кофе. Подумаем.

Он кивает, снежок тает и течет по его симпатичным морщинкам. Оглядываю снег вокруг – вдруг что забыли? Точно, лежит на снегу перчатка. Кожаная, синяя. Наверное, из кармана выпала. Подобрали, взяли за руку Потеряшку и пошли. Вверх-вниз, наискосок и на Кузнецкий мост. У затянувшейся стройки-перестройки «Детского мира» – кафешка.

Выглядит не ахти, зато здесь тепло и есть кофе. Для начала веду своего раненого в туалет. Он здесь общий, узкая берлога, раковина под зеркалом. Включаю воду, смываю с пострадавшего не очень полезную воду московского снега. Нос чуть припух, переносица вроде цела. Но мой раненый слегка гундит – все-таки сильно ударились.

– Я сейчас выйду. Жду наверху. – указываю на дверь кабинки. Он кивает.

У стойки беру два больших кофе. И сахара побольше, благо, тут можно. Длинный мой лондонец появляется, видит меня и шагает напрямик. Наступает кому-то на ногу. Получает крепкий русский сленг. Вздрагивает и быстрее спешит к нашему столику. Ну, не совсем столику. Свободна была только угловая композиция – подоконник и креслице. На подоконнике сижу я, рядом стоят две дымящихся кружки. В креслице падает Потеряшка.

Кофе ему нравится. Пьет, розовеет и явно отогревается. Наконец, можно перевести дух.

– Давайте по порядку. Как вас зовут?

– Джованни Капуцин.

– Очень приятно. А меня – Северка.

– Северка? Как красиво!

– Речка такая. В честь речки назвали.

– Речка! И это красиво!

Улыбается в тридцать зубов. Нос болит, наверное, зверски, а он улыбается!

– Ну, теперь давай разбираться. Где ты был до того, как я тебе в нос попала?

Он прыскает. И я тоже. Потому что звучит по-идиотски.

– Я в Лондоне был. По делам приехал, шел к остановке. Увидел, что девочка к стенке привалилась, решил помочь. Наклонился – и мы столкнулись. И оказался в Москве.

– Понятно. Что ничего не понятно. А там, где ты в Лондоне был, – там тоже перекресток был?

– Да. Витрина.

– Забавно.

– Что забавного?

– Мы понимаем друг друга.

– А что тут забавного?

– За всю жизнь так и не умудрилась выучить английский. Дальше “кэпитол” дело не пошло. -

– Мы что – говорим по-русски?

– Да. Мы в России, а это – Москва. Кремль видел?

– Нет.

– Покажу, если будешь хорошо себя вести.

Капуцин замолк. Допил кофе, полез за бумажником. Вытащил фунты. Вздохнул. Вытащил телефон. Вздохнул. Вытащил документы. Вздохнул и протянул мне:

– И как мне объяснить в посольстве, что я без визы?

– Поверь, это последнее, о чем ты должен думать. Как тебя обратно вернуть?

– Не знаю. У меня там работа, запись к стилисту, стоматолог через неделю, а еще…

– Давай решать проблемы постепенно. Ты согрелся?

– Не очень.

– Тогда сидим, греемся, думаем. Эх, англичанин…

– Я наполовину итальянец, на четверть валлиец, на четверть шотландец!

– Понятно. Вот откуда такие кудряшки.

– Кудряшки. Какое чудесное слово!

– Как же мы все-таки говорим на одном языке?

Через двадцать минут мы друг другу понравились окончательно. Джованни оказался милым мужчиной, неопределенных лет и определенного интеллектуального уровня. Моего любимого интеллектуального уровня – когда и сериалы смотришь, и книги читаешь, и Коэльо не ругаешь, и дешевый алкоголь не пьешь. Я-то совсем не пью, денег нет. Но бывает, перепадает в магазинах и моллах на всяких презентациях…

Что ж, надо брать моего шотландита-итальянца-валлийца и тащить домой. Кормить, поить, спать укладывать – русские сказки инструктировали насчет того, что делать с добрыми молодцами в первую очередь. И во вторую тоже. Вот только кто же знал, что мой добрый молодец будет таким? И куда я положу эти пять футов с дюймами, если мой дом – два метра в самом широком месте? Ладно, разберемся.

Метро. Турникет. Два метра улыбки, изумление и тычки в бок – отойди от двери, снесут же! Сносили. Приходилось нырять, цеплять мою версту британскую и вытаскивать на кольцевую, на радиальную, из метро. Он так устал от впечатлений, что даже не удивился, когда мы остановились у спуска в подвал.

– Дом?

– Дом, милый дом. Береги голову, там низко.

Так получилось. Я живу в подвале. Числюсь сторожем бомбоубежища. Правда, попасть в него сложновато. Да и забито оно с лихих времен досками, железными листами и парочкой рельс. Но зато там есть каморка. Моя тайная комната. Без василиска, но с Гарри Поттером в полном комплекте благословенного Росмэна. Потеряшка прошел во всех проблемных местах без труда – то ли видит в темноте, то ли понял, что не в сказку попал.

В каморке – тихо. Шум сюда не долетает, на подвальном входе – крепкая советская дверь с засовом изнутри. Ключ только у меня, а выше – первый этаж жилого дома, подъезд на другую сторону выходит.

– Вэлком.

– Вэлком. А что это значит?

– Ну, ваше, английское – добро пожаловать.

– Наше как-то не предполагает…

– Ой, да замолчи ты! Наше – все предполагает!

Зажигается сухой спирт, в дырке в стене – очаг. Там есть глубокая дырка, и из нее иногда дует. Но чаще – вытягивает. Таблетка разгорается, сверху ставится специальная железная конструкция, на конструкцию – ковшик с водой. Накрывается куском доски. Сейчас будет чай. Зажигаю по уголкам свечки. Вдоль стены когда-то шли провода, теперь остались только крюки и опоры. На них я положила куски пластикового ламината – получились сносные полки.

Джованни сидит на топчане. Не спрашивайте, как я сделала топчан.

– Ты живешь здесь?

– Временно. Работаю здесь сторожем, знакомые помогли.

– Учишься?

– Училась. Прошлым летом получила – киваю на запаянный в пластиковый пакет диплом, что висит на одном из крюков.

– И живешь здесь? С дипломом?

– Такие дипломы никому не нужны.

– Странно.

– Так. Давай по порядку. Мы оказались в Москве. Из Лондона. Говорим на одном языке. Понимаем сленг. При том, что ни я английского, ни ты русского не знаем.

– Я русский знаю.

– Вот как?

– Я изучал в колледже Восточную Европу. Учил русский. Правда, не пользовался им. Так, пару раз переводил документы для бизнесменов.

– Знаю я ваш русский! Ни спряжений, ни склонений. Тут что-то другое.

В ковшике бурлит. Снимаем с огня ковшик, ставим на огонь кастрюльку со вчерашним обедом.

Кружку он держит обеими руками. Голодный и очень грустный англичанин в русской берлоге. Сейчас чайку, потом супчику, потом еще чайку и шоколадка «Вдохновение» на десерт.

– Давай так. Сегодня переночуешь, завтра пойдем в посольство.

– Окей.

– Кстати, узнать бы, где оно. – Достаю из рюкзака ноутбук, включаю в единственную розетку. Подсоединяю хитрый хвост юсб, торчащий из стенки. Вуаля, мы в сети.

Джованни спрашивает:

– Но откуда здесь интернет?

– Сверху. В квартире сверху есть интернет. А у меня антенна хитрая.

Антенну я придумала сама – просто приемник wi-fi на юсб-хвосте затолкала по вентиляционной шахте наверх. Длинный провод, три метра. Хватило. Сосед о воровстве интернета не ведает – у него безлимитка, для компьютерных игрищ и порнухи, а у меня – раз в день почту получить, книжки скачать.

Посольство оказывается далековато от моего убежища. Но ничего, завтра доберемся.

Англичанкин сын грустит. Смотрит на экран, понимает русский текст и грустит.

– Куришь?

– Немного.

– Пошли, покурим.

Выбираемся наружу. Уже стемнело. Распахиваю подвальную дверь, чтоб получше проветрилось. Отходим чуть дальше. Сигареты, зажигалка. Джованни затягивается, грустит и, наконец, произносит:

– Фантастический роман. Я попал в фантастический роман.

– А что у тебя за дело было в Лондоне?

– Я на пробы приезжал. На ТВ.

– И как?

– Наверное, не прошел. Я всегда проигрываю.

– Ну, а по жизни чем занят?

– Я профессор.

– Кислых щей?

– Нет. А у вас такие есть?

– До морковкиного заговенья. Ааа, не спрашивай!

– В общем, не очень я удачник.

– Нет такого слова. В русском. Есть аналоги, но на вашем слове основано. Лузеры. ТЫ понимаешь.

Потеряшка кивает. Ему совсем грустно. И стало бы и мне совсем грустно, если б не толкнуло в спину, повалило и не наступило темно. Тут было не грустно. Тут было никак.

Камера? Тюрьма? КПЗ? Под носом подушка. На подушке – наволочка. На наволочке – синий штамп – 77/321. Вскакиваю, проверяю одежку. Все на мне. В кармане даже пачка сигарет. А вокруг – камера. Правда, не с решетками, а с дверцей. Но хрен редьки не слаще.

Дверца отворяется, на пороге стоит хмурый дядя лет пятидесяти. Костюмчик дороговат для милиционера. Да и лицо для милиционера неподходящее.

«Не волнуйтесь», —говорит вошедший и подходит поближе. Меряет пульс. Руки у него сильные, а пальцы холодные. Знаю я, у кого холодные руки!

– А где мой англичанкин сын?

– В соседней палате.

– Я в психиатрии?

– Вы в гостях. Будем это так называть.

– И чем обязана?

– Вы встретили англичанина на улице?

– Да. Мы друг в друга врезались.

– Почему же вы сразу не обратились в посольство?

– Он в шоке был. Из Лондона…

– Понимаю.

– Я его в кафе отвела, горячим напоила. Потом ко мне поехали, адрес посольства узнать. У меня ж не смартфон, у меня кнопочный. Нашли адрес, а у меня как раз деньги на телефоне…

– Ой, не надо про деньги на телефоне. Сто пятнадцать рублей. Wi-Fi воруете. Живете в подвале.

– Ну, вы все знаете, чего мне рассказывать. Может, я поеду домой?

– Не сразу. Есть несколько вопросов…

– Вы знаете, про телепортацию! – вот я тугодум! Конечно, знает! Кому бы мы с Джованни понадобились в забытом богом бомбоубежище, если б не мистика и межконтинентальные перемещения!

– Знаем. И про тебя, и про него, и про бомбоубежище, и про то, как и где ты wi-fi хакнула.

– Ой, да ладно! За это не сажают!

– За это – нет. А вот за все остальное – да.

– Годик не тот, чтоб за иностранца в хате сажать.

– Но-но! Годик мы сами назначаем.

– Главное, чтоб кормили.

– Да, филологию у нас прекрасно преподают. Подстраиваешься под стиль речи мгновенно? Похвально.

Молчали мы минут десять. Потом я попросила воды. Он ушел.

Что это может быть? ФСБ? Не их профиль. СБ? Тогда – чье? Милиция отпадает. ГРУ тоже. Какая служба может заниматься чертовщиной? Дяденька вернулся с бутылкой воды.

– Есть мысли насчет случившегося?

– Есть. Вы секретная правительственная служба, которая как-то с этим всем связана.

– Мы – секретная служба.

– Меня арестовали?

– За что?

– Всегда найдется. Сами сказали.

И тут он улыбнулся. Лучше б не улыбался.

– Не волнуйтесь. Завтра мы вас отпустим. Но сами понимаете…

– Понимаю. Не было ничего.

– Отдыхайте. Завтра вас отвезут домой. Подпишете документы. Сами понимаете.

Завтра наступило не сразу. В комнате погас свет после того, как ушел этот странный тип. А я осталась на удобной койке, думать и ждать утра. Поспать удалось. И ничего мне не снилось.

Утром ранним меня доставили к бомбоубежищу, выдали бумагу на подпись, ручку и подождали, пока я не поставлю свою закорючку под «неразглашением государственной тайны». Ждали так, что выбора не было. Джованни я так и не увидела. Надеюсь, они отправили его домой.

2

Прошел грустный и не очень удачный год. Удалось снять комнату на пару со смешливой девчонкой, студенткой юридического факультета. Потому что бомбоубежище, где я жила, затопило однажды ночью – бурно и полностью. Две работы, на которых я побывала, не дали ничего сердцу и уму, зато прибавили много проблем. Квартирный вопрос был решен, но дальше карьера словно натолкнулась на невидимую стену. При наличии диплома, опыта и желания – все собеседования проходили по странно знакомой схеме: здравствуйте, вот вам тестовое задание, вы нам подходите – а дальше – звонок «извините, кризис, мест нет, мы закрываемся и т.п.». Заколдованный круг. Было много всякого. Новые знакомые. Новые книги. А вот Потеряшки из Лондона в моей жизни – не было. И это, пожалуй, было самое грустное.

В московском метро запустили новый поезд. Все вагоны в нем были соединены, так что поезд можно было пройти от первого до последнего вагона. И когда ты проходил от первого до последнего вагона – то чувствовал все повороты и изгибы подземного тоннеля. И это было здорово! В один из вечеров, возвращаясь из библиотеки, я накинула рюкзак на плечи и пошла от первого до последнего вагона. Поезд мчал по тоннелю. А я топала по бесконечному поезду. И где-то в середине состава – поняла, что жить так больше нельзя. Надо уехать отсюда. Уехать к северному морю или южному, умотать на вахту в самый забытый поселок или наняться смотрителем в южную оранжерею. Но только надо уехать из этого города, который мне больше не нужен…

Вагон тряхнуло, мигнул и погас свет, меня шатнуло к поручню. Рука метнулась к железной трубе, а наткнулась на чью-то худую и костлявую лапу. Только «поручень» почему-то в ответ схватил меня за шкирку. И включился свет. И поезд понесся дальше.

Тот, кого я протаранила в темноте – начал орать непонятные слова и лапать. Ну, ладно, орать можно, но лапать-то зачем? Пришлось поднять голову и нанести женский упредительный. Хвала всем богам, что я не попала.

– Черт, черт, черт! – вопило серое пальто, над которым горбились серые же кудряшки и торчал этот незабываемый римский нос. – Черт побери, черт побери, черт побери!!!

– Англичанкин!!! – и я заплакала. А он обнимал меня всем своим пальто и суповым набором косточек и ругался. На двух языках сразу – и в совершенстве. Действительно, профессор!

Когда удалось оторваться и оглядеться? Наверное, после того как мой Потеряшка залопотал на сильно нечистом английском с дикой скоростью и акцентом. Понять его было нереально. Поэтому я оторвалась от него и оглянулась.

Это был другой вагон. И другой поезд. И судя по всему – совсем другое метро.

Знали бы вы, как трудно было вспомнить в этот момент школьный инглиш и спросить:

– Где я?

– В Грэйт Бриттн!!! – завопил мой дорогой Джованни на чистом русском.

– В кэпитол оф этот самый Бриттн???

– И в Кэпитол, и в андеграунд, епэрэсэтэ!!! – завопил Англичанкин сын. Смешение наречий ему шло. Виртуозно он языки смешивал. Или репетировал, или диссертацию готовил.

– Но как ты на русском разговариваешь?

– Какая разница, жареный блин!

– Да, идиомы и сленг выучил. Что, весь год учил?

И только тогда до меня дошло… Осмотреться еще раз – и точно, под ногами валялась синяя перчатка. Кожаная. На другую руку. Я подобрала ее, сунула в рюкзак, и мы поспешили прочь из поезда.

Это был Лондон с картинки в учебнике. Из сериалов. Неповторимый и без смога. Огромный и в то же время уютный.

Джованни Капуцин выволок меня на улицу, в самый разгар весны и какого-то праздника зеленого цвета. Протащил через толпу, почти донес до кофейни и забрался в самый уголок, где мягкие кресла, синие шторки и горка крекеров в вазочке на столике. Обниматься перестал – надо было меню взять. А до этого – выпустить меня не мог.

Принесли две чашки капучино размером с ведро. Моя прелесть британского производства наконец успокоилась. Порывалась обнять меня через столик, но даже с его длиннющими руками не получилось.

– Ты ехал в метро? Я ехала в метро. – Прошептала я так, чтоб слышал только он, – Нас опять притянуло друг к другу. И сейчас заявятся эти персонажи, отправят по домам и дадут подписать бумаги о неразглашении.

– Нет! У нас все по-другому! У нас все иначе!

– Надеюсь. Очень надеюсь.

Кофе и печеньки. Кудряшки и бешеные глаза моего Потеряшки. На переносице – царапина. Там же. Но главное не это. Он не отпускал мою руку, и оказалось, что это самое важное в жизни. Эти пальцы-палочки, с прожилками и ссадиной на костяшке указательного пальца. И на запястье – намотана тоненькая, серебряная цепочка.

– Ах ты, воришка! – тихо ругнулась я.

– Что?

– Это же моя цепочка! Я ее полгода искала!

– Это все, что у меня осталось от тебя. Я ее стащил. Сказал, что моя, когда обыскивали. Они мне угрожали!

– Еще бы. Скажи спасибо, что не убили. Клептоман ты у нас, значит?

– Нет. Просто я…почувствовал, что не надо нам выходить. Но курить хотелось. Тебе вернуть?

– Не надо. Пусть будет твоей.

– Но теперь у меня есть вся ты!

– Боюсь, теперь история обратная. Только вот все документы со мной. И вещи. И даже ноутбук. Так что я подготовлена лучше тебя.

– Ты знала, что попадешь ко мне?

– Нет. Просто я всегда ношу с собой документы и комп. И загран. И медкнижку. И диплом. И аптечку. И фотографию того персонажа, что ты видел в первый раз.

– Я помню, что тебя зовут Северка.

– А я помню, что ты Джованни.

И он снова полез обниматься! Ну, как ему можно было отказать?

Два ведра капучино, два бутерброда, два часа тихих разговоров на смеси двух языков. И две синих кожаных перчатки у меня в рюкзаке. Комплект.

Джованни за этот год поднялся по службе своей, профессорской, взял кредит на хаус. Нос ему оцарапали случайно, а очки он больше не носит.

Он такой нерусский, что мне даже страшно. А я такая русская, что страшно ему.

– Так. Сейчас мы поедем ко мне.

– На такси?

– На такси! – чему он так обрадовался?

Через полчаса я поняла – чему. Когда такси выскочило из города. На такси до его колледжа – это был шанс показать, что денег не жалко. Где он вычитал, что перед русской девушкой надо деньгами разбрасываться? Знала бы – поехали бы на поезде, как все. Но Джованни рассказывал о колледже, не отпускал мою руку и смеялся.

Мы проехали не больше десятка миль. Машина остановилась в парковочном кармане. Водитель обернулся, постучал в окошко в салонной перегородке. И четко произнес пару фраз. Джованни вымученно улыбнулся и перевел для меня:

– Просит спокойно выйти. И руки не прятать в карманы.

– Грабит?

– Хуже.

– Засекли нас?

– Да. – Капуцин вылез первым. А я натянула обе синих перчатки, не торопясь вышла наружу.

– Ты переводи, Джованни. Все переводи. И не бойся.

Таксист оказался точной копией наших «добрых молодцев». Только пахло от него одеколоном подороже, а от наших совсем не пахло. Он попросил положить все вещи из карманов на асфальт, благо, нас скрывал автомобиль. Потом попросил снять шарфики, расстегнуть курточки и не шевелиться, пока…

Мне надоело это пока. И когда Капуцин вытащил из кармана портмоне, чуть присел и положил его перед «приятным джентльменом», я положила обе ладони ему на плечи. И пожелала оказаться нам обоим как можно дальше отсюда. Как можно дальше от острова. Как можно дальше от любых спецслужб.

Не знаю, что говорил опергруппе наш таксист. Портмоне ему осталось. А вот меня, двухметрового Потеряшку и офигевшую от счастья ворону, что в тот миг пролетала над нами – вышвырнуло на синем-синем полюсе.

– ?!?!+;'%&;;! – подумала я, а потом так подумал, но уже вслух и по-английски мой друг. Ворона каркнула и решила с нами не дружить. Мне было жаль птичку, но не до нее было.

– Надень! – я стянула одну перчатку и сунула Капуцину. – Немедленно!

Слава богам, он послушался. Осталось только схватить его ладонь в перчатке своей, тоже в перчатке, и крикнуть:

– Подумай о своем доме! О самом безопасном месте в мире! Мой дом – моя крепость и в таком духе! Давай!

Грохнуло так, что услышали все обитатели кампуса. Потому что мы очутились в стенном шкафу. Или в чем-то похожем.

– Вы что, реально от всего в шкафу прячетесь?

– Что. Это. Было?

– Кажется, я знаю, как нам удается это.

– Что – это? – спросил вежливый и донельзя противный голос, створки распахнулись, и на нас уставились трое джеймс-бондовских типажей.

Капуцин вышел из шкафа, стянул перчатку и протянул ее агентам:

– Вот. Возьмите. И оставьте нас в покое. Северка, давай, отдай им это. И они оставят нас в покое.

– Вас – да. А мисс придется пройти с нами.

Волокли меня по лесенке громко. Сопротивлялась я, как и положено – кусаясь и матерясь. И в машину запихнули тоже громко. А мой костлявый шотландит-валлиец дернулся, конечно, но тут же был повязан, уколот и уложен на диванчик у себя дома.

Перчатки изъяли, спасибо, что за мое русско-базарное поведение морду не набили. Хотя, после того как я цапнула двух из трех агентов – могли. Сильно цапнула, даже челюсти свело. Но стерпели и только постарались зажать меня в уголке своими весьма накачанными телами. Так, прижатая качками, я и доехала до места назначения. А там меня втолкнули в камеру, которая была лучше предыдущей в разы и оставили созерцать нештемпелеванную подушку. Когда дверь закрывалась, услышала:

– Укол надо делать?

– Не знаю. А вдруг она бешеная?

– Бешеная, бешеная! – крикнула я им вслед и села у стены. И решила больше никогда не плакать. И решила подумать хорошенько. А это я умела.

«Как можно дальше» представляло из себя что-то вроде Кольского побережья со стороны полюса. Это в моем сознании – край света. Повезло, потому что сейчас я крайне интересовалась МКС и полетом шустрого Куриосити к Марсу. А, может, надо было на Марс? Но то, что в представлении Джованни дом – это шкаф, меня повеселило. Детство какое! Надо было мне рулить. Да чего уж там, сейчас будет то же самое: подписка о неразглашении, самолет, вокзал, аптека – спирт Феррейновский и тьма.

Бритиши оказались еще жестче. Потому что через двадцать часов в камеру вошел мой русский «работник секретной организации», тот, что нашел нас в первый раз. Увидел меня, возмутился и ляпнул:

– Ты-то почему второй раз?

– Случайно, начальник. Само вышло.

Он помолчал, сел на стул (удобные у них тут стулья!) и стал думать. Камера, что ли располагает к этому занятию?

– Первое. Дважды в одну воронку проходец не падает. Ты – исключение. Второе. Зачем ты покусала джеймс-бондов? Третье. Летим домой. Но я тебя сажаю на 15 суток за хулиганство…на территории посольства. Не могу ж я в рапорте написать, что ты в Оксфорде буянила. Не поймут.

– Кафе у нас такое есть, Оксфорд. В центре. Там только хулиганить и можно. Напишете, что на Покровке буянила.

– Не дерзи! Второй раз и снова ты! Я тогда так тебя пожалел, решил, что случайно ты попала под наш эксперимент, машину обесточил, запретил в городе вести разработки.

– А вы перчатки мои у них заберете? Синенькие. Кожаные. На две зарплаты купила!

– Перчатки? Синенькие? Так. Кто учил, где выпуск? Специализация?

– Пед. Затрехреченский институт. Училка колхозная.

– Последнее предупреждение. Кто учил держаться против НЛП? Тебе не интересно, что за машина такая?

– Ой, начальник, да ты бы в 90-х на рынке джинсы с мамой покупал! Не такому научишься, стоя на картонке в 30 градусов мороза с голой ж…

– Ясно. Поедешь домой. Сядешь к нам. И на этот раз 15 суток не дам. Пожизненно законопачу. Кто учил держаться против НЛП?

– Ну вот, и кто тут НЛП? Вы же мой стиль речи переняли за пару фраз. – смеялась я. И смеялась до самого Хитроу. И только в сером весеннем небе Лондона – поняла, что никогда мы больше с моим шотландитом в пальтишке на голую душу не увидимся. У него есть моя цепочка. А у меня – только его улыбка в памяти. И никому я ее не отдам.

В Домодедово нас погрузили в джипчик китайской сборки, потому что на съезде в лесополосу он застрял, и один из «добрых молодцев» побежал за трактором. Я стрельнула сигарету у «начальника», села на бревнышке у обочины и задымила.

«Начальник» подошел и присел рядом.

– Перчатки не отдали, говоришь? Я тебе новые куплю. Или компенсацию…

– Эх, начальничек. Ведь в этих перчатках и была сила телепортации.

– Что?

– Я одну нашла, когда зимой мы на Никольской нарисовались. А вторую – в вагоне лондонской подземки. Одна его, одна моя. Вместе и по отдельности – они работают, как телепорт. Но почему-то выпали нам с этим англичанином.

– Парные ключи? Интересно…

– Ключи?

– Да чего уж там… Вы, ты и англичанин твой, проходцы. Редчайший геном. Уникальный. На всю Россию их было сорок. За всю историю. И только два – в 20-м веке. Проходец – может перемещаться в пространстве. Но для активизации дара – он должен обрести ключ. Первый проход, первая вещь, что будет рядом. Если ключа не найдет – домой не вернется. И дар пропадет. Тебе повезло, ты сразу заметила. Был случай – семнадцать лет проходец ключ искал. А другому еще больше повезло – всю жизнь с оглоблями прыгал. Представляешь, дворец Борджиа, коронация, а он – с оглоблями…

– Чего это вы мне карты сдаете? Убьете за леском?

– Зачем? Ты проходец, только без ключа теперь. У нас для таких есть место.

– Психушка?

– База. Все расскажешь, потом сделаем тебе жизнь нормальную. Мужика найдешь, детей родишь. Жить будешь нормально. И работу найдешь. А то, видишь, как пришлось тебя подгонять. Чтобы ты на правильный лад настроилась. У проходцев только в критические минуты дар может открыться – если, например, его «до ручки» довести.

– Ах, вы, сволочи!

– Ну, извини. Проходец прыгает только от безысходности.

– А от радости у вас никто не прыгал?

– Нет. С перепоя было, один раз. Мужчина с корабля на бал прыгнул. Ну, и сама понимаешь, пошла пословица по России-матушке.

– Начальник, вы стиль бы оставили, а то подчиненные с ума сойдут. Я ж глумилась.

– Да понял я уже. И меня Алексей Иванович зовут.

– Будем знакомы. Северка.

– Северка? Кто же так ребенка называет?

– Никто. Сама так зовусь. А вы что, не нашли моих данных?

– Нет. В подвале документы на имя Анны Савельевны Сапегиной были.

– Так это я на улице студенческий нашла. По нему проезд со скидкой. А фотография там на мою похожа. Девочке новый выдали, я в институте интересовалась, чтоб ей проблем не было. А в метро – не проверяли.

– Занятный ты человек. Вроде и не москвичка ничуть.

– Лимита я понаехавшая. Из Затрехреченска.

– А что там, плохо жилось?

– Нет. Хорошо. Но душа просила приключений.

– Может, к нам пойдешь?

– Только консультантом. По типографским ресурсам. У меня английский никакой, физподготовки нет, и я стрелять не могу. Пробовала – чуть белочку в парке не убила.

– Белочку! Ты этих бритишей так покусала, что они на больничном.

– За дело. Только без толку. Я тут. Джованни там.

– Понравился паренек?

– Понравился. Только что теперь вздыхать. Мне надо в город. Вещи с квартиры забрать. У меня как раз последняя неделя проживания. Денег нет. Работы нет. Сижу с вами в лесочке у аэропорта.

– Куда же ты теперь?

– Отпустите меня, Алексей Иваныч. Ключ я потеряла. Работы нет. Денег нет. Ноутбук у этих джентльменов остался. Сильно они удивятся, когда смотреть начнут.

– А что там?

– А я его на продажу везла. В нем информации нет. Все в облачных системах. Там только крякнутый виндоус и игрушка компьютерная стоит. Тоже крякнутая.

– Что за игрушка?

– Герои меча и магии, естественно!

– Любишь фэнтэзи?

– Люблю. И книжки люблю. И кино. И Родину люблю.

– Про Родину – это ты вовремя заметила. Родина тебя призывает. Пойдешь служить в "Лабораторию НИИПАЛОВО"?

– Какую???

– Научно-исследовательский институт паранормального, атипичного, левитационного и общевойсковых объединений".

– Издеваетесь, да?

– Да. Никак мы не зовемся. Лаборатория 77/321 – только порядковый номер у нас. Проходцы, аномалии. В основном – фиксируем. Если запереть нельзя – вербуем. Засылаем, замораживаем, консервируем. Дезактивируем, если есть возможность.

– А меня – как хотели дезактивировать?

– Как и всех. – Понял, что проговорился.

– Что-то в этом духе я и ожидала. Нет, Алексей Иваныч. Спасибо. – Я боялась, что не получится. Но получилось. Сосредоточиться и пройти дальше.

Алексей Иваныч выронил сигарету. Потому что задержанный – бросил бычок и исчез.

– Без ключа! Без ключа! – закричал «начальник» и рванул к джипу. К рации и ноутбуку.

Сейчас я сижу на крыше девятиэтажки в моем Затрехреченске. Мое любимое место в юности, высоко и тихо. На ладони – родинка свежая. В перчатке, на подкладке – была какая-то железка. Когда бритиши с меня ее сдирали, железка раскалилась и обожгла ладонь. Ожога не было, а вот родинка – появилась. В форме маленькой звездочки. Наверное, у Джованни тоже.

Родинка в полсантиметра, четырехконечная черная звездочка. Ключ – не предмет. Ключ на кожу наносится порталом.

Ветер меня причесывает на такой высоте. Смеркается. Городок засыпает. Я хочу посидеть здесь еще. Вряд ли они смогут отследить меня. В первый раз, в Москве – нас засекли по камерам. Второй раз – в вагоне тоже были камеры. И после полюса – обыскивали жилье Капуцина, потому что сразу выяснили по записи его лицо, а он в базе, наверняка – профессор, все-таки.

Как его найти, как подать знак и уехать отсюда? Я еще не знаю. Но обязательно придумаю. Но сейчас, я просто посижу на крыше до звезд. Слишком много всего свалилось.

Это не случайность. Это не просто чудеса. Я – проходец. Алексей Иваныч вез меня не в психушку. Вербовал – для спокойствия. Знал ведь, что я очень не люблю «людей в штатском». Анкета моя для госслужбы – лежит на серверах, много лет. Был грех в юности, хотела работать в издательстве государственном. Много я там понаписала в молодом запале. И про спецслужбы решительно написала. И про «людей в штатском». Вот как оно аукнулось.

Как все это смешно и по-русски горько. Над Затрехреченском загораются звезды. Любимое созвездие Ориона висит над горизонтом, ровно указывая путь домой.

Вот только «люди в штатском» не смогли отыскать ни моего настоящего имени, ни моей фотографии. Даже анкета ко мне привязана именем «Северка».

Неужели никто из проходцев не уцелел? Значит, мне надо найти тех, кого Алексей Иваныч не смог уничтожить или завербовать. Я не могу быть одна такая, просто не могу. Если Алексей Иваныч так быстро понял, что со мной делать – значит, у него уже есть опыт общения с такими же, как я. Где они? Кто они? Проходцы, телепортирующиеся люди. И как только эта мысль оформилась окончательно – что-то произошло. Воздух зазвенел, и по крыше прошла теплая волна. Я вскочила, отступила к лифтовой будке. И увидела троих, что возникли из ниоткуда. Они не нападали, не двигались. Просто стояли и молчали.

– Вы – такие же, как я? Проходцы?

– Да. Покажи руку. – Протянули мне свои ладони. У каждого был свой символ – у кого-то крест, у кого-то треугольник, а у самого старшего – цифра, 1. Я протянула свою ладонь – и они улыбнулись.

– Думаешь, представляешь точно до волоса, прыгаешь. Но сейчас глаза закрой. Поведу я – Тот, с номером, положил руки на мои плечи.

И мы прыгнули!

3

Он спал, как ребенок, подложив ладошку под щеку. Волосы давно не расчесывали, лицо бледное и осунувшееся. А еще у кровати стояла бутылка. И это мне не нравилось.

Я обошла кровать, стащила кроссовки и забралась в постель. Села к спинке кровати, достала расческу из поясной сумочки и стала осторожно причесывать спящего неряху. Да, для начала не помешало бы его хорошенько помыть. С мылом и мочалкой.

Он повернулся, не открывая глаз, протянул руки и сгреб меня в охапку. И не просыпаясь, пробормотал:

– Пожалуйста, дай мне поспать.

– Конечно, англичанкин ты мой, конечно. – Ответила я по-русски.

Секунд пять Капуцин не шевелился. А потом – глаза распахнулись, он дернулся и отпрянул. И свалился с кровати. Зазвенела бутылка, Джованни появился из-за бортика и промычал:

– Не надо, пожалуйста! Я хочу проснуться!

– Просыпайся.

Он влез обратно. Протянул руку и тронул меня за плечо. А потом сгреб меня в охапку и заплакал. Как ребенок, всхлипывая и подвывая.

– Ну, Джованни, ну, что ты…что же ты!

А он плакал и не мог успокоиться. Пришлось отстранить его, укрыть одеялом. Я гладила его лохматую голову и тихо шептала смешную детскую присказку: «У рыбки не боли, у собачки не боли…»

Целовала его, а он все не успокаивался.

– Сейчас они заявятся, заберут тебя, и мне снова не дадут визу. – наконец, произнес он. – Или я проснусь.

– Не заявятся. Успокойся. И ты не спишь.

– Почему? Они следят за такими происшествиями. Это их работа. Тебя не может быть здесь. Они так и сказали. Тебя не может быть. Мне снова надо лечиться, снова в клинику! Они упекут меня в клинику!

– Джованни. Ты пьешь? У тебя там бутылка стоит.

– Немножко.

– Сколько мы не виделись с тобой?

– Год и семь месяцев и три дня.

Теперь я его сгребла в охапку. И он уже не плакал. Просто гладил меня, целовал и упрашивал не плакать. Он все не мог поверить, что это я. А я все не могла поверить, что он ждал.