Промозглой весной девяносто пятого нужно было мне попасть в столицу нашего Приморья. После службы в армии, как это у многих бывает, решил я связать свою жизнь с милицией, и вот, предстояло мне попасть на военно-врачебную комиссию. Тогда во Владивосток еще ходили поезда. Ехать нужно было всю ночь. И приходил поезд рано утром, часов в шесть, и под этот поезд являлся первый трамвай «четверочка», и стояли на привокзальной площади длинные вереницы желтых такси. Помню в детстве – поездка во Владивосток – это было целое событие. Сейчас же – сел в машину, и ты через три часа уже в городе, никакой романтики. А тогда за пару дней начинали собирать чемоданы, покупали на вокзале железнодорожные билеты за пять рублей – такие небольшие, из плотного серо-коричневого картона. Потом вечером на автобусе с этими чемоданами ехали через весь городок, чтобы забраться в вагон, получить постельные принадлежности, и спать под стук колес. В детстве всегда это воспринималось как нечто значимое и запоминающееся. Наверное, я помню все свои детские поездки во Владивосток – потому что от них веяло теплым ветром книжных странствий, предвкушением путешествия по большому городу, и чем-то еще, что заставляло с вожделением и нетерпением ждать это событие.

Изменились времена. Пока я был в армии, общество стало другим. Рухнули стабильность и уверенность в завтрашнем дне, галопировала инфляция, шло обесценивание денег, занимали умы людей бредовые идеи наступившей демократии и какая-то показушная всеобщая натянутая радость от почившего в бозе «совка». А еще в обществе стерлась грань дозволенного. Общество стало другим. Деградация сознания беспощадно завладела всеми слоями этого общества...

Самый дешевый билет на руках, небольшая спортивная сумка, и вечером я сажусь в поезд. Мое место в общем вагоне, и потому в билете место не указано.

– Выбирай любое. Какое понравится, – сказал мне проводник.

Втиснувшись сквозь толпу в теплый вагон, я чуть не захлебнулся «прекрасным» духом – со свежего воздуха улицы я окунулся в настоящий смрад человеческих запахов, три из которых – перегара, курева и грязных тел – довлели над всеми остальными. Подумал, что привыкну, и, в общем, не ошибся. Через полчаса запахи уже не различал – виной тому были куда более серьезные раздражители.

Найти себе место в переполненном вагоне оказалось делом не простым, и поначалу даже невыполнимым. Люди сидели на всех нижних полках, кто-то даже сидел по двое-трое на вторых полках, свисая ногами, и третьи полки тоже все были заняты лежащими на них пассажирами.

Кого здесь только не было: барыги-перекупы, которые налегке ехали в Уссурийск, чтобы потом выехать в Китай – за дешевым ширпотребом; бабульки с соленьями и вареньями в тяжелых сумках – для продажи этого добра на бездонных рынках Владивостока; удалые парни, с деньгами в карманах ехали за машинами, которые моряки возили из Японии на всем, что только могло держаться на плаву; были, как водится, «лохотронщики» с неизменными наперстками на гладкой, отполированной доске; с другого конца вагона доносились звуки гитары и завывающий блатной голосок. Многие пили, прямо из бутылок, с горла – так как мест для организации полноценного стола в такой толчее просто быть не могло. Голосили так, что в вагоне стоял сплошной гомон, что-либо разобрать в котором было просто невозможно.

Час или больше я ехал стоя, переминаясь с ноги на ногу и держась руками за поручень. Стоял в проходе, по которому беспрестанно вперед-назад сновали пассажиры вагона, и каждый норовил толкнуть или наступить на ногу. Вначале я вежливо уклонялся от конфликтов с этой борзотой, но потом каждого хама стал встречать резкими движениями и безумным взглядом. И вот, по прошествии часа, с полки встал паренёк, и направился в сторону тамбура. Я понял, что это судьба, и быстро занял его место.

– Место занято, – сказала мне мадам моего возраста, возле которой я приземлился.

– Теперь занято, – согласился я, что, однако, не вызвало никакого сопротивления с ее стороны.

– Что, типа крутой? – на всякий случай поинтересовалась она.

– А как тебе удобнее будет меня воспринимать? – спросил я.

– Вообще без разницы, – сказала она.

Железные колеса стучали по стыкам железных рельсов. Едем. Гомон. Крики. Смех. Перегар.

– Куда едешь? – спрашивает попутчица.

– Во Влад, – отвечаю.

– Я тоже во Влад, – говорит она. – Ты что там, живешь?

– Не, – мотаю головой. – По делам надо.

– А, деловой. Понятно. А я на заработки. Здесь никакой работы нет, всё достало, – соседку потянуло на некие откровения. – Там работы много. И деньги там платят.

Какое-то время я сижу молча, решая для себя – нужен мне разговор с этой дамой, или нет. Всё-таки надежда на то, что я в пути высплюсь, уже рухнула, и поэтому, наверное, нужно себя чем-то занять. В этот момент по проходу подходит парень, которого я сменил на этой полке.

– Я здесь сидел, – говорит он мне, но говорит как-то неуверенно, без нажима, совершая при этом стратегическую ошибку.

По тону его голоса я понимаю, что за себя стоять он не умеет, и не будет даже пытаться.

– С места встал – место потерял, – говорю ему в глаза, стараясь заложить в свой голос железные нотки.

Парень пытается найти поддержку у рядом сидящих соседей:

– Ну, я же здесь сидел, ведь так?

Его проблемы никого не интересуют. Все отворачиваются от него. Все слышали железо в моем голосе. Не добившись своего, он уходит по проходу дальше.

– Как тебя зовут? – спрашивает соседка.

– Меня Лёша зовут, – говорю.

– Марина, – представляется она.

– А где во Владивостоке хочешь работать? – спрашиваю.

– На «фирме», где же еще? – вдруг совершенно не скрывая своих намерений, говорит Марина.

Я старательно делаю вид, что не удивлен, что, мол, само собой разумеющееся занятие для двадцатилетней девушки – работать на «фирме». Киваю:

– Ясно. А что, здесь уже работала?

– Работала, у Ларисы.

– У Тубушевой? – называю фамилию самой известной в родном городе проституточной «мамки».

– Ну, у нее, – кивает Марина. – А ты что, ее знаешь?

– Да так, немного. Пересекались пару раз, – соврал я. – А что, никакой другой работы в городе не нашла?

– А куда? На завод? Что, я дура, что ли?

– Ну, в киоск, хотя бы.

– Да что там интересного? Сидеть в коробке, на мир через окно смотреть. Постоянно недочеты, у меня подруга так на бабки попала. Не хочу.

– А то прямо вот проституткой очень интересно? – съязвил я.

Марина уловила издевательство, но пожала плечами:

– Хоть что-то. Да и с людьми иногда серьезными знакомишься. Если что, могут и помочь.

– И что, много они тебе, эти серьезные, помогли по жизни?

– Ну, так, если надо будет – помогут, – уклончиво отвечает.

– Да ладно, – я улыбнулся. – Кому ты нужна, чтобы тебе помогать. Или, думаешь, влюбится в тебя какой-нибудь богатый папенька, и начнется у тебя малиновая жизнь?

Сказал, и понял, что вышло как-то искусственно, не по-настоящему. Она это тоже поняла. Вспыхнула:

– Ты меня что, жизни учить будешь?

– Тебя учить уже поздно, если ты себе этот путь выбрала.

– Выбрала, и работаю.

– А почему уехала? Что, мало платили?

– Платили? Да кого там. Денег вообще не видела. Кормили, и то – хорошо. Было где жить – по очереди с девочкой одной кровать делили, – вдруг призналась она.

– А почему Лариса вам не платила?

– Да я сама виновата. То один косяк вылезет, то другой – если клиенты жаловались. Вот она меня и штрафовала. Да вообще, всех штрафовала. Там только две или три девочки деньги под новый год получили. И то – немного. Обещала треть от стоимости, но еще же надо за проживание ей платить, за еду, за колготки и макияж – вот она все с нас снимала. Зато «химки» валом было бесплатной. Лариса нам и водку иногда привозила – снимать усталость. Но водкой клиенты сами часто угощали. Неделю назад я на баню в «гортоп» с Ксюшей ездила, там восемь мужиков днюху отмечали, они нас даже вином дорогим угостили, и икрой красной накормили. Правда, потом… в общем, два дня ходить не могла. Так отодрали… а ты это… – она посмотрела на меня: – Если деньги есть, пошли в туалет, я тебе минет сделаю. Мне деньги сейчас очень нужны.

– Обойдусь. Мне деньги тоже нужны.

У Марины в глазах мелькает презрение, у меня, наверное, тоже. У нас разные границы дозволенного. Разные представления о морали. Но мы вместе едем в одном вагоне, составляя некую временную социальную группу, объединенную общей целью.

– А давай прямо здесь, – говорит она. – Ты курткой мою голову накроешь, как будто я тебе на колени спать легла… – она смотрит на меня умоляющими глазами. – Мне очень деньги нужны.

– Я не хочу.

– Ну, ты и козел, – теперь она меня точно презирает и ненавидит.

– А ты пройди по вагону, – я жестоко улыбаюсь. – Может, кто и согласится.

Сразу в ее глазах пропадает интерес ко мне. И возвращается уже виденное мною презрение. Осознаю – весь ее разговор строился только под прозвучавшее предложение.

Она хмыкает, но тут же встает, и уходит. Некоторое время я еще вижу, как она идет по проходу, наклоняясь к каждому мужчине, нашептывая что-то на ухо. Я знаю, что она предлагает. Спустя минуту, за ней поднимается немолодой, сухощавый, бородатый мужичонка. Он озирается по сторонам, будто собираясь совершить что-то непотребное и противозаконное, и я ловлю выражение его лица. Ну да, с таким лицом у тебя женщин, наверное, лет двадцать не было. А тут юная леди тебе сделает прямо в туалете общего вагона.

– Двигайся.

В проходе у моего плеча нарисовался парень лет двадцати пяти, руки в наколках, в зубах рондоль, в глазах блатная удаль.

Скажешь «садись» – вызовешь священное негодование недавно отсидевшего уркагана. Двигаюсь, перемещаясь на место ушедшей Марины, он садится рядом.

– Есть что выпить? – сразу новый попутчик берет быка за рога.

– Если бы было, уже бы не было, – отвечаю сложной фразой.

Парень внимательно смотрит мне в глаза, улыбается краем рта:

– А чё, такой борзый, да? Чё так отвечаешь?

– А чё непонятно, а? – вынуждено перехожу на язык, более понятный соседу.

– Да все непонятно. Я тебе вопрос ясно задал, а ты мне загадками отвечаешь. Так недолго и до нехорошего договориться… если есть бухло, то доставай, если нету – то иди, отдыхай.

– Я вижу, ты сидевший, да? – уточняю.

– Ну, правильно видишь, и что?

– А у тебя чё, старшаки все поголовно мудаками были на зоне?

– Эй, ты потише за старшаков. Почему мудаки, уважаемые люди у нас сидели, правильные бродяги.

– А что же они тебя не научили вежливым быть с незнакомыми людьми? Или ты по какой-то причине учиться не можешь?

Иду на конфронтацию, понимая, что это может нехорошо закончиться, но, тем не менее, азарт уже обуял мной, и мне очень хочется морально додавить этого попутчика, отсидевшего, и оттого смотрящего на мир сквозь призму блатных устоев.

Парень осекается, пару мгновений снова смотрит мне в глаза, но уже более внимательно:

– А ты кто такой?

– Я? – в голове мелькает обычная формулировка – «я – человек», но решаю рвать ему шаблон и дальше: – Я пассажир этого общего вагона. Доеду до Владивостока и выйду.

– Что, не простой, да?

– Как и все остальные…

– Угрожаешь...

– Предупреждаю.

Все остальные попутчики, сидевшие с нами в одной плацкарте, усиленно делали вид, что к разговору не прислушиваются, что это «установление контакта» их совершенно не интересует.

– Слышь, я сейчас перо тебе в печень воткну, встану и уйду, – парень сказал мне это на ухо, но так, чтобы слышали все.

Конечно, ничего приятного в таких разговорах нет, и более того, я совершенно четко понимаю возможные последствия – время такое было, жуткое, безвластное, криминальное. По спине пробежал ручеек холодного пота. А ведь действительно, пырнет ножом, и уйдет. Ума для этого много не надо.

– Я умру, – соглашаюсь я. – Но не сразу. Минут через пять. За это время я успею выдавить тебе глаза, выломать пальцы и вырвать кадык. Твоя смерть будет гораздо ужаснее. У меня боевой опыт есть – пока ты сидел, я свою Родину с оружием в руках защищал, и кое-чему научился. Так что – выбор за тобой. Дерзай.

– Сказочник, – усмехается парень, расслабленно выдыхая, показывая, что и самому ему уже не хочется дальше углублять назревающий конфликт.

– Ну, так что на счет выпить, – улыбаюсь я. – Есть что?

Я переворачиваю ситуацию вверх дном – теперь уже я становлюсь напрягающей стороной. Наступает паритет – и сил, и требований. В воздухе повисла разрядка. Парень оценил мои слова, а я – его неготовность и неумение воплощать в жизнь сказанные угрозы. Он понимает, что проиграл.

– Не, я по вагону ходил, на продажу нет ни у кого, а угостить никто не хочет, – отозвался парень. – А ты военный, что ли? Не сидел?

– А зачем мне сидеть? – удивляюсь я. – Бессмысленная трата времени.

– Да так спросил, – парень пожал плечами. – Больно правильно всё говоришь.

Можно было, конечно, развести его за столь глупый вопрос, но какой в этом смысл? Поржать с человека, который, вернувшись из мест лишения свободы в мир обычных людей, пытается надувать щеки, демонстрируя свой «авторитет», которого, как мне показалось, у него не было. Парень тешил своё самолюбие, очевидно, сломанное на зоне, и прикрывал сейчас собственное ничтожество общепринятым страхом перед бывшими заключенными. Но на меня это не действовало, и он нервничал. Ему явно неудобно стало со мной общаться.

– За что закрыли? – задаю ему вопрос.

– Гоп-стоп, – ответил парень не раздумывая. – Пьяный был, нарвался на опера.

– Ты что, опера ограбил? – мне уже стало откровенно смешно.

Я представил себе эту картину – как пьяный уркаган темной ночью, в какой-то подворотне подходит к спешащему домой пешеходу, и предлагает поделиться ценностями… а терпила оказывается опером уголовного розыска или УБОПа.

Парень встал, как бы оправдываясь:

– Ладно, пойду, может, кто нальёт.

Он уходит, унося с собой позор от неудачной попытки показать себя крутым уркаганом. Смотрю на часы – приближается полночь. С конца вагона начинают разноситься вопли, крики помощи, на которые, впрочем, никто не реагирует – люди не готовы вступаться за кого-то, каждый занят только собой. Это общий вагон. Ничего личного.

Замолкает гитара. Слышен голос певца – за пару часов этот голос, пожалуй, узнать сможет каждый пассажир вагона. Певец орет, что бы ему отдали его сумку. Наверное, украли. Свою спортивную сумку я держу на коленях, обнимая руками. Голову наклонил на плечо, но даже забыться не получается, не то, что бы уснуть – по вагону ходят какие-то ушлые шныри, постоянно осматривая пассажиров, отыскивая тех, кого можно развести, или что можно украсть. Они здесь как дома – наверное, так и есть. Постоянные клиенты ДВЖД, вернее даже так – пассажиры ДВЖД – постоянные клиенты этих шнырей. Куда только линейная милиция смотрит?

И тут же:

– Вызовите милицию! – кто-то кричит с того конца вагона.

Никто не шевелится. Проводник, похоже, просто закрывается в своём обособленном купе на время перегонов от станции до станции, самоустраняясь от этого кошмара, от этого безумия, что творится в его вагоне.

– Лёха, здорово!

Я поднимаю глаза – в проходе стоит Стёпа – знакомый, не такой, чтобы уж очень, но в этом страшном месте, да еще и при наличии свободного места – вполне даже близкий друг.

– Здорово, Степан, – я демонстративно киваю ему на свободное место, и он садится.

– Только встал, в туалет сходить, моё место тут же заняли. Да еще в туалете какая-то девица всех желающих обслуживает. Не пробиться. Пришлось в тамбуре ссать, – оправдывается Степан. – А ты что, куда? Во Влад?

– Да, по делам, – если честно, у меня нет никакого интереса разговаривать с ним, но зная въедливость Степана, лучше на какое-то время отдаться его заунылому трёпу. – А ты куда?

– В Китай, за товаром. Туда пустой еду, назад три баула потащу с манатками.

– Прибыльно? – вяло интересуюсь я, чтобы поддержать разговор.

– Вообще ништяк поперло. Бабла – валом. Вот, даже зубы себе золотые вставил (Стёпа улыбается в полный рот). Что, может, тоже начнешь своим делом заниматься? Займи бабла, поедешь со мной в Суньку, я тебе там помогу товар выбрать, потом на рынке встанешь – мигом все купят.

– Угу, – кивнул я. – Только на морозе не хочу стоять. Настоялся уже в армии.

– Не, сейчас так – если не крутишься, то живешь хреново. А с баблом – ништяк. Ты Женю помнишь, ну эту, с «фазанки», мы с тобой как-то говорили за нее недавно…

– Ну, помню, – кивнул я, конечно, тогда еще не зная, что спустя пятнадцать лет эта женщина сыграет в моей судьбе ярчайшую роль, но об этом как-нибудь в другой раз. – И что эта Женя?

– Да все строила из себя целочку, типа, я вся такая, неприступная. Что я рожей не вышел, и что мне никогда не даст. А тут недавно на микрике мы поехали на север товар продавать, бабло на руках, в ресторан, там водки выпили, и в гостинице я её трахнул.

– А деньги тут причем?

– Ну, я ей пообещал, если даст, процент повысить. Она же у меня на процентах работает.

– А у нее же мама вроде больная, не работает, – вспоминаю я. – И ребенок совсем маленький. Мужа нет. Ей каждая копейка дорога. Вот и отдалась тебе – семью-то кормить как-то надо.

– Проститутка она, вот кто, – Стёпа широко улыбнулся. – Обычная проститутка.

– Раньше ты про нее иначе говорил. Пока она тебе не давала, – я откровенно улыбаюсь. – А тут дала, и сразу – проститутка.

– Ну а кто она? За деньги же.

– А ты ей что, дал денег?

– Нет, конечно. Что я – дурак?

– Получается, что не дурак. Ты хуже дурака. Она тебе доверилась, потому что лекарства для матери очень дороги, а ты её кинул.

– Да и черт с ней.

– Да и правда, что, – соглашаюсь я, но тут же подкалываю похотливого Стёпу: – А твоя супруга в курсе, что ты Женечку пёр?

– Нет, – Стёпа заморгал глазами.

– А что так?

– А зачем ей знать?

– Ну, так, ради понимания, куда деньги семейного бюджета уходят, – я широко улыбаюсь.

– А, – до Стёпы трудно доходит юмор. – Смеешься. Ну да, смешно.

– Ты в туалет еще сходи, – угораю я. – Там Марина недорого берет.

– Не, у нее там очередь. Поди, еще и рот не моет. Не пойду.

– Манзовка скоро? – меня толкает женщина, сидящая справа от меня.

– Наверное, уже скоро, – предполагаю я, посмотрев на часы.

– Молодые люди, вы мне поможете чемоданы до выхода донести?

– Каждый сам за себя! Сама неси, тётка, сама! – поучительно говорит ей Степан.

– Какие вы... – с презрением бросает она ему.

– Не мы такие, время такое, – смеётся Степан.

В углу, у окна, сидит еще одна мадам, возрастом постарше. Наверное, такая же торговка, как и Стёпа. Она откинула голову и, похоже, спит. Моя соседка толкает ее в бок, та просыпается, хватается за карманы, смотрит на нас бешеными глазами:

– Что?

– Встаньте, Манзовка, – говорит соседка. – Мне вещи надо забрать. Я выхожу.

Она встает, мы встаем. Тётка поднимает полку и достает из багажного отделения три увесистых и объемных старых чемодана, обмотанных скотчем. Ставит их в проходе, блокируя коридор. Кто-то уже матерится, мол, не пройти – не проехать.

Через несколько минут поезд начинает притормаживать. Проводник открывает дверь своего купе и, высунув голову, истошным голосом орет:

– Стоянка десять минут!

Поезд останавливается и, дернувшись несколько раз, замирает. Слышно, как проводник открывает дверь, и по коридору тянется свежий воздух.

Из вагона выходит несколько человек – они приехали. Уходит и соседка, волоча за собой тяжелые чемоданы. Тот, кто едет дальше, выходить не торопится – чтобы места своего не потерять. Сидим. Ждем отхода. Вышедшие несколько человек новых свободных мест не прибавили. В вагоне все так же многие люди стоят в проходе, кто-то сидит на сумках, а кто-то даже на заплеванном полу. В соседней плацкарте, на боковой полке громко плачет ребенок. Молодая мамаша безуспешно пытается его успокоить, но где там!

– Мужчина, пожалуйста, не курите на ребенка! – просит девушка своего соседа. – А лучше всего – идите курить в тамбур!

– А ты успокой его, и я перестану курить, – отвечает ей парень в черной ватной телогрейке. – Я, может, нервничаю, когда дети плачут, и курю, чтобы успокоиться! Сам отец!

– Ну, пожалуйста, – умоляет его девушка. – Вы хоть выдыхайте в проход, а не на нас.

– Скажи спасибо, – говорит ей курильщик, – что я вообще разрешил тебе здесь сесть. Это вообще – моё место.

Девушка качает на руках ребенка, который орет в надрыв.

Поезд вздрагивает, и состав приходит в движение. Курящий сосед бросает окурок на пол, и тот тлеет некоторое время. Никому нет никакого дела. Стёпа заложил руки в карманы, и утопил голову в приподнятом воротнике. Сидит с закрытыми глазами. После того, как ушла попутчица, вроде бы места прибавилось, но мы втроем как-то так расползлись по лавке, что полностью заняли пространство, ранее умещавшее четверых. Да, стало значительно свободнее. И ноги, свисавшие с верхней полки, пропали. Не знаю куда, может, один человек ушел, а может, они там вдвоем друг на друга легли. Не знаю. И знать не хочу.

– Пойду в туалет, – говорит Стёпа. – Место посмотри, чтоб не заняли...

– Иди, посмотрю, – говорю я, понимая, что и сам уже хочу в туалет. – Потом я схожу, как вернешься.

– Я быстро.

Стёпа уходит по проходу в сторону туалета. На боковой полке соседней плацкарты парень в телогрейке снова закуривает. Сколько можно – ведь только докурил предыдущую. Я перегибаюсь и трогаю его за рукав:

– Слышь, браток, ты бы не курил – ребенок и успокоится.

– А ты что, меня будешь жизни учить? – парень, очевидно, не робкого десятка, и готов идти на конфликт.

Он вынимает изо рта сигарету, и выдыхает мне прямо в лицо. Это вызов, который в мужской среде всегда воспринимается исключительно однозначно.

Я сижу в очень неудобном положении, и для того, чтобы ответить, нужно встать – а это уже лишает внезапности. Парень крупнее, здоровее физически, и «выключить» его можно только в выгодном положении. Но все равно встаю. Подрывается на ноги и он. Нависает надо мной – на пол головы выше меня, в плечах шире.

– Ты мне что-то хочешь сказать? – он играет кулаками, большими весьма.

– Не кури на ребенка. Он тебе ничего плохого не сделал.

– А тебе-то что?

– За ребенка переживаю.

– Чё, типа защитник? – парень снова затягивается, и с наслаждением выдыхает дымом мне в лицо.

Вижу, что он готов уложить меня хорошим хуком. Боксер, что ли? Уж больно хорошо стоит, правильно. Голову грамотно прикрыл со всех сторон. Моё положение хуже. Я ниже ростом, весу во мне меньше, и правая рука не имеет пространства для удара — мешает стенка между боковушками. Если сейчас начнется, то он мне наваляет – и первый удар наверняка сделает правой – у него эта рука свободна, и ей ничего не мешает.

– Мужчины, не надо! – визжит молодая мамаша. – Только не деритесь!

По глазам парня вижу, что удар пошел. Руку в такой момент не увидишь, но глаза выдают намерения. Резко уклоняюсь назад, и мощный кулак, слегка зацепив переносицу, пролетает перед моим лицом, и не найдя точки приложения, уходит в сторону и в конце траектории попадает в стену вагона.

– А-а-а! – вырывается крик боли.

Он прижимает руку к груди, и обнимает разбитый кулак здоровой ладонью. Конечно, мне такой расклад нравится. Ничего не делал – но противника из строя вывел.

– Будешь еще курить? – нагло интересуюсь у скулящего парня.

– Пошел ты нахер, – бросает он сквозь зубы.

Вот теперь можно. Чуть к нему, и с силой – головой в открытую переносицу. Тут уже не до сантиментов. Здесь такой суровый мужской разговор. На повышенных тонах.

Парень не успевает уклониться, получает удар и валится в проход, пытаясь руками зацепиться за поручни.

Чувствую, что из носа потекло, успеваю только языком слизнуть – кровь. Достаю из кармана платок, и прикладываю к своему носу. Парень встает. Спесь прошла. Это видно по глазам. Сбоку орет ребенок. Большинство пассажиров старательно делают вид, что ничего не происходит. Общий вагон. Поезд едет во Владивосток.

– Ушел отсюда, – говорю парню.

Тот бурчит что-то под свой разбитый нос, мол, еще найдет меня, но уходит, утирая кровь. Мой платок тоже наполняется кровью. Сажусь на свое место, поднимаю голову и пытаюсь таким образом остановить кровь. Думаю, что этот тип может еще вернуться, и хлопаю себя по карману, в котором лежит перочинный нож – новомодная китайская выкидушка на кнопке. Мало ли, как может обернуться эта поездка. Здесь тебе никто не поможет.

– Вам еще платок дать? – вдруг проявляет заботу соседка, сидящая у окна.

– Нет, спасибо.

Где же этот Стёпа? Мне в туалет уже по двум надобностям надо – еще и нос водой прополоскать. Выглядываю в коридор вдоль вагона, но тот край не виден – мешают люди, стоящие в проходе.

– Я посторожу место, – говорит мне соседка, угадывая мысли.

Решаю идти в туалет с сумкой. Не оставишь ведь свои вещи в таком вагоне! Встаю, начинаю пробираться по проходу. В каждой плацкарте кипит своя жизнь. Стоит дым коромыслом – кое-где люди курят в вагоне, не утруждая себя выходом в тамбур. На площадке перед туалетом курят двое. Открыта дверь в тамбур, там происходит какая-то суета. Отчетливо слышу жалобный голос Степана:

– Больно... не надо... не надо... – и как-то так шепеляво.

Не желая неожиданных неприятностей, достаю из кармана нож, зажимая его в кулаке. Заглядываю в тамбур. Трое парней прижали Стёпу в угол, и что-то делают с ним. Думал, бьют, но все оказалось гораздо хуже.

– Один остался, – говорит тот, который ближе к Степану. – Открывай шире!

Стёпа видит меня:

– Лёха! Помоги! Вызови милицию!

У него окровавлено лицо, изо рта течет кровь. Наверное, его тут хорошо били. Один из парней поворачивается, и я вижу в его руках пассатижи.

– Иди отсюда, парень, – говорит он мне.

– А то что? – я поднимаю руку на уровень глаз и раскрываю нож.

Лезвие щелкает прямо перед лицом моего собеседника. Это хорошо останавливает любого. Он пятится:

– Ты это, парень, не в кипяток...

– Лёха, милицию вызови! – мямлит Стёпа, сплевывая кровь.

– Отошли от него!

Трое расступаются, но я не приближаюсь – еще не хватало, чтобы меня взяли в кольцо. Втроем они меня и с ножом уделают, тем более, что это явно профессиональные гопники. Но с другой стороны, биться им со мной нет никакого смысла – чего с меня взять? Тут целый состав идёт, в котором полно терпил, не способных сопротивляться ограблению.

– Валим, – предлагает один из троих, и они быстро выходят из тамбура, прикрыв за собой дверь.

Стёпа матерится и плюётся на пол тамбура. Мне очень сильно хочется в туалет. Я убираю нож в карман.

– Что у тебя случилось?

– Зубы вырвали, – шамкает он. – Золотые... пассатижами...