– Что-то мне здесь непонятно, – произнес задумчиво Тартищев, разглядывая измятый конверт с подметным письмом Никодиму Кретову. – Слухи, что теребят купчилу, до меня и раньше доходили, но он помалкивал, а мы не настаивали. Зачем нам лишние заботы, если он сам о себе не тревожится. Но, видно, славно припекло, если к нам за помощью бросился. И не нога здесь причиной. Что ему мешало при здоровой ноге с негодяями расправиться? Нет, здесь гораздо серьезнее. Почувствовал Никодим Корнеевич, что жареным запахло, вот и послал за нами. А сломанная нога – повод, чтобы мы его в слабости не обвинили.

– Так, может, это Каленый шалит? После нашей облавы он на Каинск ушел. На него похоже подметные письма подбрасывать. Помните, он пол-Серафимовки сжег, когда тамошний урядник двух его паскудников в «холодную» посадил? – предположил Вавилов.

– Нет, вряд ли Каленый, – покачал головой Тартищев. – Я и сам поначалу так думал. Потом смотрю, здесь совсем другое дело. Выборочно работают разбойнички. Получается так, что нападают только на обозы Никодима Кретова, причем не забирают товар, а стараются уничтожить его, словно мстят ему за что-то. Но кто бы это мог быть? Мы с исправником уже обсуждали этот вопрос, но он велел мне не суетиться, пока Кретов сам не обратится в полицию за помощью.

– Да, похоже на месть, – кивнул головой Вавилов. – Но как же крепко надо было насолить кому-то Никодиму Корнеевичу, чтобы этот неизвестный решился создать шайку и пойти на разбой. Неужто он кого разорил?

– Ну это у них в порядке вещей, – согласился Тартищев, – но, если мы начнем выявлять всех обиженных Кретовым людей, нам жизни не хватит докопаться до истины. – Он пододвинул к себе карту Североеланской губернии и обвел карандашом достаточно большой участок территории на юге. – Это – Тесинский уезд, где и происходила большая часть нападений. Здесь находится основная часть лесосек и лесопилок, которые принадлежат братьям Кретовым. Но ими заправляет не Никодим, а родной ему только по отцу брат, Михаил Кретов. В его ведении находятся также золотые рудники «Неожиданный», «Благодать» и небольшие серебряные копи в Ерзинской тайге.

– Это ведь участок, который у нас Егор Зайцев обслуживает? – справился Вавилов. – Помните, Федор Михайлович, того урядника, что самолично Петруху Медведева взял? И Хролу грудь тоже он прострелил... Варнаки его пуще огня боятся. Надо непременно с ним встретиться. Наверняка он что-то знает.

– Думаешь, ты самый умный? – с ехидной усмешкой посмотрел на Вавилова Тартищев. – Беседовали уже с твоим Зайцевым и исправник, и я два раза. Он тоже в недоумении. Разбойники после себя никаких следов не оставляют, и по округе ровно никаких слухов, кто бы это мог быть. Сотворят дело и исчезают, как в омут ныряют.

Вавилов поскреб в затылке и протянул руку к конверту:

– Давайте посмотрим, что там внутри, Федор Михайлович!

– Что ж, посмотрим. – Тартищев достал из конверта лист дешевой бумаги и приблизил его к глазам. Алексей и Вавилов вытянули шеи, стараясь разглядеть слова, написанные печатными буквами с легким наклоном.

– Ничего особенного, – вздохнул Тартищев и протянул бумагу Вавилову. Тот впился в нее глазами, Алексею пришлось заглядывать через его плечо.

«Принеси самолично триста тысяч в городской сад 12 августа ночью и спрячь под камнем, что стоит у фонтана. Не принесешь – сожжем «Амур». Ты нас знаешь. А долг станет триста пятьдесят тысяч!»

Судя по всему, записку писал грамотный человек, получивший неплохое образование. Алексей не заметил ни одной ошибки, а каждая буковка была выписана с любовью, но без вензелей и завитушек, только вместо точек стояли идеально вырисованные кружочки, абсолютно одинаковые по величине.

Вавилов прочитал ее вслух, понюхал бумагу и даже посмотрел на просвет, затем вернул Тартищеву.

– Ну и что это нам дает? – Тартищев окинул своих агентов недовольным взглядом. – Придется устраивать засаду, авось поймаем птичку в сети. Но не думаю, чтобы жулик при таком почерке оказался простофилей. Наверняка все подходы к камню будут под наблюдением, а за деньгами направят какого-нибудь босяка. Дескать, надобно письмо любовное тайно забрать... – Он вытащил из кармашка жилета брегет и посмотрел на него. – Двенадцатого августа... ночью... Точное время не указано. Это может быть и сегодня после полуночи, и завтра до полуночи. И наверняка мерзавцы за домом Кретова слежку установили.

– Вряд ли за деньгами они пошлют босяка, – покачал головой Вавилов. – Триста тысяч. Такими деньгами они рисковать не станут. Непременно своего человека отправят. А остальные где-нибудь в стороне будут ожидать или на хате. Можно наблюдение по всей округе выставить, чтобы проследить, кто околачивается поблизости или куда посыльный с этим пакетом направится.

– Нет, тут целая прорва людей нужна, а времени у нас в обрез, так что рисковать нельзя! – Тартищев опять посмотрел на часы. – Надо спешить! Пять часов до темноты осталось, а нам еще нужно пакет с деньгами приготовить. И ты по старой памяти этим займешься, – Федор Михайлович подмигнул Ивану и перевел взгляд на Алексея, – а мы подумаем, как тот камень обложить, чтобы птичка влетела, но назад не вылетела.

– Выходит, будем брать того, кто придет за деньгами? – уточнил Алексей.

– Попытаемся, – махнул рукой Тартищев и строго посмотрел на Алексея. – Никогда не загадывай наперед, иначе не сбудется.

– Темно больно, – с сожалением произнес Вавилов. – У фонтана ни одного фонаря. Специально, мерзавцы, глухое место выбрали. И подходы все просматриваются. Засаду можно устроить только в кустах у забора. А они низкие и редкие. За версту наших углядят.

– Встретить мы его встретим за забором, чего в кустах без толку сидеть, – сказал Тартищев. – К этому времени деньги у него будут на руках. Обложим его кольцом, никуда не денется!

– А что потом?

– А потом – суп с котом! – рассердился Тартищев. – Нужно так его взять, чтобы он от неожиданности дар речи потерял. И в мгновение ока растрясти его на признание. Кто? Что? Где? Когда?

– Ну а если все-таки случайный человек за деньгами придет? – спросил Алексей.

– Не придет, – буркнул Тартищев, – а если придет, то непременно поблизости кто-то из шайки отираться будет. Так что ночью сегодня всем спать не придется. – Он потер ладонью шрам на лбу. – Хорошо, если только этой ночью... – И посмотрел на Вавилова. – Ну что, господин Кулибин, давай думай: что смастерить, чтобы посланца в обморок уронить?

– Да я уж вроде придумал, – тот с ухмылкой посмотрел на Тартищева, – такого мы еще не делали.

– Что там еще? – Федор Михайлович потер ладони. – Говори, вижу, терпения нет.

– Прежде всего мне нужна веревка... – начал Иван.
* * *

Иван и Алексей поднимались вверх по мощенной булыжником улице Озерной, которая выводила к китайскому кварталу, прозванному в Североеланске «Шанхаем», вероятно, в силу скученности его населения, обилию лавочек с китайскими товарами и несколькими полулегальными опиумокурильнями. Иногда полиция устраивала в «Шанхае» облавы, задерживала нескольких содержателей притонов и подпольных борделей, где предлагались чисто азиатские, неподвластные российскому уму утехи для клиентов и потому расценивались как самый непотребный разврат. Но через несколько дней задержанные благополучно покидали «арестантскую» и возвращались к своим весьма прибыльным делам. По слухам, сам губернатор не гнушался пригласить в свой дом за городом смуглых розовощеких китаянок, чтобы помассировали они его начинающее стареть тело, умаслили его благовониями, а слух нежными песнопениями.

Так что «Шанхай» продолжал жить своей жизнью, особенно шумной и кипучей в ночное время, когда ни один полицейский не смел сунуться туда в одиночку. По темноте здесь то и дело вспыхивали перестрелки, неимоверный сброд переполнял грязные улицы и трактирчики, размалеванные китаянки из срамных домов цеплялись к прохожим на каждом углу, семеня за ними маленькими, исковерканными в детстве ногами. Шуршали под ногами циновки притонов, а в быстрых пальцах пачки ассигнаций... Нарасхват шли тибетские рецепты от дурных болезней, и тут же за ширмой китайский лекарь срывал с зубов золотые коронки в уплату карточного долга, стлался сладкий дым опиумокурилен.

Но в дневное время в китайском квартале было тихо и мирно, все лавочки стояли с широко открытыми дверями, а с порога низко кланялись и умильно улыбались узкоглазые владельцы в неизменных шелковых халатах и в круглых черных шапочках на головах: «Мадама, заходи! Капитана, заходи! Моя товара лучче всех! Шибка харёсий товара!» И заходили, и покупали. В китайских лавчонках всегда можно найти то, что тебе на сей момент нужно просто позарез. Вот поэтому Алексей с Иваном и отправились в китайский квартал. Им как раз позарез нужны были реквизиты, с помощью которых Вавилов собирался устроить небольшой спектакль возле фонтана.

Солнце зависло над вершиной горы Кандат, когда они миновали табачную фабрику, за которой и начинался «Шанхай». Над ней стоял забористый махорочный запах, от которого першило в горле и свербило в носу. Чихнув пару раз, Вавилов вытер заслезившиеся глаза:

– У меня батя самосад курил. Убойный! Он его самопалом называл и в подвале для крепости томил. Это чтоб свет не попадал... Так я его с пятнадцати лет смолил и ни разу не чихнул. А здесь точно сглазил кто. Как мимо пробегаю, дюжину раз чихну! Слабею, что ли? – Он закашлялся и прикрикнул на Алексея: – Давай живее! – Он вдруг прервался и прошептал: – Смотри, Анфиска! Дочка Никодима!

Но Алексей уже и сам заметил двухколесную повозку с длинными оглоблями, которую тащил здоровенный жилистый китаец в низко надвинутой на глаза соломенной шляпе, синей рубахе из грубой далембы{[8]}и широких штанах, едва достающих ему до щиколоток. На ногах у китайца были веревочные сандалии с деревянными подошвами, которые звонко шлепали его по пяткам.

Анфиса была вся в черном, даже шляпка – черная, с густой вуалью, закинутой на букетик желтых искусственных цветов на полях – единственно яркое пятно, но оно не украшало, а лишь сильнее подчеркивало и бледность щек, и длинный нос их владелицы.

– Опять опий ездила курить, паршивка! – покачал головой Вавилов, провожая взглядом странного возницу и его застывшую, как изваяние, пассажирку. – Рикша – ее лакей. А говорят, еще и любовник. С нее станется. Спит со всем, что движется. И с рикшей своим желтопузым, и с садовником, а по зиме нашла себе девку. Та вся в черной коже ходила и с хлыстом. Немка, что ли, была. По-русски ни бельмеса. Рыжая, жилистая. По обличью мужик и мужик. По весне напилась и под лихача попала. После этого Анфиска себе рикшу и завела. А он ее приучил опий курить.

– Ты прямо чудеса какие-то рассказываешь, – улыбнулся Алексей, – неужто Никодим Корнеич управы на нее не найдет?

– Да про их баталии весь город знает! Никодим ревет, а она на него визжит так, что вся округа разбегается. Замужем она была за владельцем канатной фабрики Коростылевым. Купец он был солидный, но в наших местах новый. Поэтому и не расчухал, что к чему. Наверняка думал: страшная, зато богатая. И в дальних поездках спокойнее будет, кто ж на такую крокодилу позарится, пока он в отлучке. Никодим даже не скрывал, что шибко радовался, когда Анфиску за него спихнул. Приданое приличное дал, чтобы скорее от любимой дочурки избавиться. Только, – Иван мелко захихикал и затряс головой, – ей что шло что ехало. Замужем ли, холостая – без разницы! Не успеет Корнила Матвеевич за порог ступить, как вокруг нее кавалеров – точно мух на коровьей лепешке.

– Отчего у нее муж умер?

– Утонул он прошлой зимой на Байкале. Вроде как сани под лед ушли. Пурга была сильная, не успели спасти. Анфиска после его смерти развернулась. Все мужнино состояние чуть ли не в одночасье в карты спустила, дом заложила и на папенькины хлеба вернулась. А у него с ней никакого ладу. Скандалят сто раз на дню. Никодим ног под собой от счастья не чуял, когда она свою половину отгородила. Опять стал ей жениха подыскивать. Но местных даже на богатое приданое не заманишь. Никто с этой оторвой связываться не хочет.

– А что ж тогда она мне заявила, что по улицам не гуляет? Я чуть было ее не пожалел. Думал, это свирепый папенька ее взаперти держит по какой-то причине.

– Удержишь ее, как же! – Иван сплюнул себе под ноги. – А по улице она и вправду не ходит, – он весело подмигнул Алексею, – да и зачем ей ходить, если собственный выезд имеется, – кивнул он в сторону удалившейся с их глаз парочки.

Они миновали еще несколько столь же кривых и грязных улочек, и Иван показал Алексею на низкое здание с узкими окнами. Изнутри их закрывали бамбуковые жалюзи, а над крыльцом висел расписанный иероглифами грязно-розовый бумажный фонарь.

– Вот отсюда Анфиска и ехала, – пояснил Иван, он вопросительно посмотрел на Алексея. – Давай в чайную зайдем, перекусим.

В грязной чайной, в которой они заказали себе горячего соевого молока и зеленого чая с пампушками, народу было немного. В углу тщедушный китаец при помощи палочек расправлялся с лапшой, неподалеку двое оборванцев руками запихивали в рот серое месиво – вареную чумизу, сдабривая ее соевым соусом и запивая ханшином. Воняло чесноком, застоявшимся перегаром и горелым маслом, на котором жарились свиные ребрышки и уши, любимое лакомство местных обитателей.

Алексей с интересом огляделся и поймал взгляд еще одного посетителя чайной, который сидел на корточках у самого порога, прикрывшись рваной дерюжкой, из-под которой торчала его голова с непременной сальной косицей и тощие, обтянутые выцветшей дабой колени.

Заметив взгляд Алексея, он вскочил на ноги и, беспрестанно кланяясь и по-собачьи преданно заглядывая в глаза, защебетал по-воробьиному звонко и быстро:

– Капитана, мала-мала чохи{[9]}ю?

– Ю, ю, – отозвался вместо Алексея Иван, – что надо?

Китаец радостно затряс головой, а глазки-щелки совсем затерялись в складках морщинистой грязно-желтой кожи.

– Поехали кабак, голый папа смотри... Папа ходи так-так, – вскидывая костлявые ноги, китаец припустил по кругу, растеряв при этом сандалии.

Алексей вытаращил глаза. Вавилов, заметив его изумление, рассмеялся.

– Какой к дьяволу «папа»? Букву «б» стервец не выговаривает! – Он грозно посмотрел на китайца и рявкнул: – Отвяжись, вражье семя!

Алексей расхохотался. Иван вторил ему, вытирая выступившие на глазах слезы тыльной стороной ладони. Просмеявшись, он вытащил из кармана жилета часы, глянул на них и деловито произнес:

– Побежали уже!

Они вышли из чайной. Солнце спустилось к дальним горам, окрасив тайгу в разнообразные оттенки желтого цвета. Словно огромный ковш расплавленного золота плеснули и на старый пихтач, и на редкие кедровые куртины, выделявшиеся на фоне темного глухолесья светлой зеленью пышных крон. Они пошли быстрым шагом в гору.

Затем повернули налево и остановились перед убогой лавчонкой, чье крыльцо ушло в землю от старости. Иван окинул ее внимательным взглядом и весело сказал:

– Вот сюда нам и надо!..

И они спустились в ее глубины.

Глава 4

Черная, как мантия фокусника, ночь накрыла Североеланск. Звезды, будто подобранные на заказ, крупные и яркие, мерцали и перемигивались между собой, в грош не ставя своих соперников – городские фонари, извечно тусклые и чадившие газом. Иногда одна, а то другая звездочка вдруг срывались с места, устремлялись к земле и, прочертив огненный след, вспыхивали в последний раз и гасли, после чего небо казалось еще темнее, глубже и таинственнее.

Городские шумы постепенно стихли, парк опустел, и лишь неподалеку от Зеленого театра слышны были звуки шаркающей по дорожкам метлы дворника, и его сердитое бурчание, и тяжелые вздохи. Вечером в театре был аншлаг – давали премьеру новой оперетты, затем пили шампанское за приму Елену Барчевскую, за ее изумительный голос и красоту. И конечно же, прорва пустых, частью разбитых бутылок от шампанского «Аи», которые заполонили все подходы к эстраде театра, хорошего настроения дворнику не прибавила.

Вскоре вся труппа в сопровождении поклонников Барчевской загрузилась в экипажи и отправилась кутить в кабинеты на Миллионной улице.

До полуночи оставалось чуть меньше часа, когда к парку подъехала пролетка, из которой выбралась едва стоящая на ногах парочка: высокий кавалер, по виду смахивающий на чиновника средней руки, и его дама – вертлявая девица в вызывающе ярком платье со множеством рюшей на груди и в соломенной шляпке. Дворник проводил их мрачным взглядом. Дама, повиснув на локте своего кавалера, громко и заливисто хохотала, а он, склонившись к ней, изредка бросал короткие фразы, отчего дама и вовсе заходилась в смехе и еще теснее прижималась к его плечу. Углубившись в темную аллею, парочка совсем уж по-бесстыжему обнялась, а кавалер, склонившись к даме, отгородился от посторонних взглядов шляпой. Заметив сей галантный маневр, дворник сплюнул и направился в противоположную от поздних визитеров сторону.

Парочка тем временем миновала фонтан и свернула на глухую, упиравшуюся в забор аллею. Свет звезд сюда не добирался, теряясь в густых кронах тополей. Дама уже не хохотала во весь голос, лишь иногда тихо взвизгивала и что-то торопливо шептала, на что кавалер ее отвечал не менее быстро и частью взволнованно.

Ближе к полуночи на главную аллею парка въехала черная, блестевшая свежим лаком карета. Из нее с трудом вылез мужчина на костылях и, поминутно чертыхаясь, заковылял к фонтану... Через некоторое время он вернулся к экипажу...

Дворник проводил карету взглядом, засмолил цигарку и, подхватив под мышку метлу и совок на длинной ручке, направился к летней читальне. Устроившись на одной из соседних с ней скамеек, он вытащил из-за пазухи початую бутылку мадеры, которую обнаружил на сцене Зеленого театра. Пить пришлось из горлышка, но подобное неудобство дворника не смутило. Минут через десять он принялся насвистывать «Камаринскую» и даже притопывать и прихлопывать в такт изрядно повеселевшим мыслям.

Прошло еще некоторое время. Угас шепоток на укромной аллее. Откинувшись головой на спинку скамьи, умолк дворник... И только ленивый брех собак да жестяной шелест тополиной листвы иногда прерывали тишину и покой августовской ночи.

От реки наползала зябкая сырость, пахло водорослями и лягушками, а с запада накатились вдруг рваной пеленой тучи, и заморосил мелкий дождь. Дворник чертыхнулся и залез под скамью, где вскоре и захрапел, примостив под голову крепкий кулак. Но дождик, так и не пробившись сквозь кроны тополей, прекратился так же неожиданно, как и начался. И, судя по тому, что кавалер с дамой не покинули своего убежища, дождя они даже не заметили...

Где-то вдалеке несколько раз быстро процокали копыта, вероятно, разъезжались последние гости ресторана «Бела-Вю», который находился в двух кварталах от парка. Собачонка непонятной породы выскочила из кустов, шумно почесала задней лапой за ухом и припустила рысцой по аллее. Добежав до спящего дворника, она некоторое время покрутилась возле него, обнюхала пустую бутылку и шарахнулась в сторону, когда та звонко ударилась о камень и покатилась.

Собачонка деловито шмыгнула в кусты и через пару минут объявилась уже у фонтана. Доли секунды она сновала у его подножия... И вдруг громкий хлопок, а следом оглушительный взрыв слились в одно с истошным собачьим визгом. Собачонка сиганула в кусты. А над фонтаном взметнулись вверх один за другим четыре огненных столба и рассыпались с треском и шипением на множество ярчайших звезд и звездочек, расцветив небо великолепным фейерверком.

Из-под скамьи выбрался очумевший дворник и, схватив лопату наперевес, бросился к фонтану. Из кустов выскочила дама. Высоко подхватив юбки, так, что стали видны длинные голенастые ноги без чулок, она рванула следом, на два корпуса обошла дворника и остановилась напротив груды кирпичей. Их незадолго до наступления сумерек привезли и сгрузили с телеги два мрачных мужика в грязных армяках.

Чаша фонтана явно нуждалась в ремонте. Мужики обошли ее несколько раз и попинали ногами, проверяя на прочность старую кладку. Она не поддалась, но отвалились несколько кусков штукатурки. Мужики задумчиво покачали головами и уехали. Но даму интересовала как раз куча кирпичей. Именно оттуда взлетели в небо столбы огня, оставив после себя сильный запах пороха: кисловатый и едкий.

– Ну, елки точеные, зеленая тайга! – выкрикнула в сердцах дама неожиданно мужским голосом и с досадой посмотрела на подбежавшего дворника. – Вот же сучья порода! Такой спектакль нам провалила! – Она оглянулась на кусты. – Что у тебя?

– Сбежала, шельма! – Кавалер вынырнул из зарослей, отряхнул колени от прилипшего к ним мелкого мусора, сорвал с рукава колючую гроздь репейника и удрученно покачал головой. – Все насмарку!

Дворник подошел к фонтану, пошарил у его основания, достал сверток, завернутый в темную тряпицу, и передал его кавалеру.

– Забирай, теперь это без надобности.

Дама неприлично выругалась, задрала юбки еще выше и, нисколько не тушуясь, потянула свой наряд через голову, явив свету мужскую исподнюю рубаху и закатанные выше колен брюки. И голосом Вавилова угрюмо произнесла:

– Начальство на подходе...

Кавалер и дворник дружно оглянулись. От ворот парка стремительно приближался Тартищев. Бежал он молча, но троица у фонтана вдруг нервно переглянулась, и бывшая дама обреченно пробормотала:

– Определенно полный завал!
* * *

– Может, вам в актеры податься? – ехидно справился Тартищев. И это были первые приличные слова, которые он произнес за те полтора часа, что миновали с момента взрыва петард. – Ишь как складно получилось, дездемоны, мать вашу... – Начальство вновь перешло на непечатный лексикон. Алексей посмотрел на Вавилова и вдруг вообразил его белокурой красавицей, а Тартищева разъяренным мавром. И так ярко это себе представил, что даже закрыл глаза, чтобы не рассмеяться.

Его приятель с размазанным по лицу гримом и прячущей усы полоской пластыря над губой сидел, понурив голову, и даже не пытался возражать Тартищеву, хотя, по правде, вовсе не был виноват. Кто ж мог предвидеть, что весь их план взлетит в воздух вместе с китайским фейерверком из-за блохастой собачонки, в чью пустую голову взбрело вдруг пробежаться по ночному парку?

– Ладно, – вдруг вполне спокойно сказал Федор Михайлович и хлопнул ладонью по столу, словно поставил точку в конце неприятного всем разговора. – Криками и бранью здесь не поможешь! Давайте решать, что дальше делать? Ведь жулики наверняка поняли, что им ловушку готовили.

– Да уж! – произнес тоскливо Вавилов и удрученно покачал головой. – Ведь каждый шаг просчитали, все как по нотам расписали...

– Прекрати сопли пускать! – прикрикнул на него Тартищев и неожиданно миролюбиво добавил: – План твой, Иван, и вправду был замечательный, но глупые случайности порой губят великие дела.

Вавилов поднял голову.

– Купцу сообщили, что ничего не получилось?

– Сообщили, – скривился Тартищев. – Разгневался шибко Никодим Корнеевич. Он ведь ждал, что к утру мы всех жуликов переловим.

– «Амур» уже грузится и вечером в Тесинск уходит, – подал голос Корнеев, так и не снявший фартук и бляху дворника. – Как бы чего не вышло...

– Я не думаю, что кто-то осмелится напасть на пароход у причала. Я еще с вечера договорился с исправником, что он даст команду речной полиции выставить караулы у сходен и на самом пароходе, – пояснил Тартищев.

– Надо убедить Кретова, чтобы усилил охрану парохода на время плавания. За трое суток, что «Амур» будет добираться до Тесинска, всякое может случиться, – сказал Вавилов и посмотрел на Алексея. – Как ты считаешь, жулики успеют что-нибудь предпринять?

Тот пожал плечами.

– Как можно рассуждать о планах преступников, если мы абсолютно ничего о них не знаем? Возможно, они гораздо хитрее и осторожнее, чем мы о них думаем. Нам слишком хотелось, чтобы они появились сегодня, вот они и появились, и вывели нас на чистую воду.

– Ты думаешь? – произнес растерянно Вавилов. – Ты думаешь, собака была неспроста?

– Я ничего не утверждаю! – Алексей снова пожал плечами и снял с сюртука сухую травинку. – Возможно, она просто охотилась на сусликов или вспомнила про кость, которую когда-то закопала у фонтана.

– Прямо-таки она и вспомнила, – проговорил с досадой Корнеев, – вам случайно не кажется, что собачонка натаскана на запах купца? Не зря ж ему велели самолично принести деньги и заложить их в тайник.

– Вполне резонно, – согласился Тартищев, – но почему ж тогда она сперва к тебе подбежала, а не к фонтану?

Корнеев показал в улыбке крупные белые зубы:

– Да не ко мне она подбежала, а к бутылке. Мне ее как раз сам Кретов и дал, когда мы с Потехиным ему объясняли, как себя вести у фонтана, чтобы веревку случайно не задеть. Он молодцом себя повел, все точно, как мы его учили, исполнил. Со стороны я даже не заметил, что на самом деле он ничего в тайник не заложил...

– Вы что ж, вино у него пили? – нахмурился Тартищев.

– Да нет, он пустую дал. Я в нее крепкого чаю налил под цвет мадеры.

– Ерунда все это, – махнул рукой Вавилов, – ты небось так ее залапал, что весь запах купца перебил. Но допустим, что собаку все-таки натаскали на запах Кретова, тогда выходит, что это сделал кто-то из его близких?

– Из близких, друзей, врагов, соседей, приказчиков, сторожей и еще бездны народа, кто с Кретовым более-менее близко общается! – махнул рукой Тартищев. – Проще пареной репы украсть сапог или штиблеты купца, даже не украсть, а взять на время, на ночь, к примеру, дать умной собаке хорошенько обнюхать, и она непременно найдет любую вещь с подобным запахом.

Вавилов крякнул и провел ладонью по лицу, еще больше размазав по щекам грим, но не обратил на это ровно никакого внимания. Пятна румян ярко выделялись на покрытом белилами лице, глаза лихорадочно блестели.

Тартищев окинул его взглядом и приказал:

– Все, расходимся по домам! В десять утра общий сбор! Отоспитесь, и на свежую голову обсудим, что нам дальше делать.

Через четверть часа они вышли на улицу. Занимался невзрачный рассвет. Город заволокло туманом. И не успели сыщики сделать первый десяток шагов до поджидавшего их экипажа, как разорвали тишину далекие выстрелы. Стреляли со стороны реки и несколько раз подряд.

– «Амур»? Они напали на «Амур»! – выкрикнул Иван и рванул с губы кусок пластыря. Рванул сгоряча и, зашипев от боли, яростно выругался – часть усов осталась на пластыре.

– Не гони коней! – одернул его Тартищев и прислушался.

Выстрелы не повторились. Но через некоторое время навстречу экипажу, в котором Тартищев и его агенты поспешили к пристани, выехал верховой – рослый унтер-офицер в форме речной полиции. Завидев Тартищева, он спешился и взял под козырек.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – рявкнул он во весь голос. – Велено вам передать, что совершено вооруженное нападение на пароход «Амур». Никто не пострадал, только злоумышленникам удалось облить часть груза керосином и поджечь. – Он кивнул головой в сторону, откуда раздавались выстрелы. – Пожар, правда, успели потушить, но самое главное в этом пакете. – Он вытащил из кармана измятый конверт и протянул его Тартищеву. – Никодим Корнеевич велели вам лично передать.

– Он, что ж, на пароходе?

– На пароходе, на пароходе, – согласно закивал головой унтер-офицер. – Говорят, он сразу же после взрыва в парке на «Амур» приехал со всей своей охраной.

Тартищев хмыкнул, достал из конверта листок бумаги и прочитал несколько корявых строк, выведенных рукой не слишком привыкшего к писанине человека.

– Ну вот, – сказал он с досадой и посмотрел на агентов. – Никодим Корнеевич сообщает, что во время драки с разбойниками одному из его сторожей удалось сорвать маску с предводителя. Сторож точно не утверждает, но говорит, что разбойник сильно смахивает на младшего Кретова – Михаила.

– Еще не легче, – вздохнул Вавилов и поинтересовался: – Они его схватили?

– Предводителя? – уточнил Тартищев. – Нет, не схватили. – И вновь заглянул в бумагу. – Ловкий, негодяй, оказался. Перемахнул через борт – и был таков! Внизу его лодка поджидала ...

– Михаил? – удивился Алексей. – Разве он в городе?

– В том-то и дело! – вздохнул Тартищев. – Наш пострел везде поспел, только я думал, что он с актрисами кутит, а оно видишь как получилось. – Он снова вздохнул и приказал кучеру: – Давай на пристань, да поживее!

Глава 5

Длинный белый пароход, шумно ворочая колесами и оставляя после себя черный шлейф дыма, миновал Шалун-камень, за которым река делала крутой поворот, а Североеланск скрывался из виду. Отвесные каменистые сопки, поросшие глухим еловым лесом, нависли над рекой, отчего вода потемнела и сразу же ощутимо похолодало.

Над верхней палубой летали цыганские песни, звучали веселый смех и звон бокалов. Там еще до отправления парохода вынесли из ресторана и расставили несколько столиков под пестрыми зонтиками. За ними устроилась шумная компания – гости и друзья Михаила Кретова, следовавшие с ним до Тесинска. В этот вечер всем было велено появиться в азиатских одеждах, назавтра ожидался африканский день, а послезавтра – в последнюю перед завершением путешествия ночь – готовился бал-маскарад, где каждому дозволялось появиться в том, в чем его душа пожелает.

Правда, все эти развлечения касались только пассажиров первого класса. Те, кто ехал вторым и третьим, были предоставлены самим себе и лишены хозяйского внимания. И слава богу – слишком уж это внимание смахивало на самодурство. Михаил Кретов щедро поил и кормил своих приятелей и гостей, но взамен требовал полнейшего повиновения и исполнения всех своих прихотей.

Встретиться с Михаилом Алексею не довелось. Тартищев решил, что до поры до времени Кретову-младшему не стоит знать, что его персона заинтересовала полицию. Поэтому, отправляясь в Тесинск на пароходе «Амур», Алексей поставил себе цель не лезть на рожон и держаться подальше от шумной компании и ее забав, то есть вести себя так, как подобает скромному горному инженеру, следующему по делам на железоделательный завод.

Поднимаясь на пароход по деревянным сходням, он услышал за спиной непонятный гвалт, оглянулся и увидел несколько экипажей с откинутыми, несмотря на мелкий дождь, верхами. Весело галдящая толпа цыган в разноцветных костюмах, с бубнами, гитарами и скрипками под мышками вывалила из них на набережную.

– Ну опять веселье будет! – подмигнул своему напарнику матрос, проверяющий билеты. – Как бы только кого не пришлось из реки вылавливать. Помнишь, как в прошлый раз?

Матросы весело загоготали.

Цыгане, приплясывая и горланя, приблизились к сходням, и в это время на набережной показалась вишневая с золотыми вензелями карета. Цыгане расступились, а карета подкатила почти к самому краю причала, и из нее вышел крепкий темноволосый человек, в цилиндре и мягких сапогах. Длинный сюртук его был распахнут, из-под него виднелась кумачовая косоворотка, подпоясанная шелковым кушаком с кистями. В руках он держал трость, которую по спирали обвивал золотой узор в виде причудливых, удерживающих друг друга за хвост змеек.

– Хозяин! – враз выдохнули матросы. Подтянувшись и выгнув грудь колесом, они приняли молодцеватый вид, точь-в-точь как у человека на набережной. Помахивая тростью, тот слегка вразвалочку прошелся вдоль причала, затем оглянулся и оглушительно свистнул. Из открытых дверей кареты скользнула огромная полосатая кошка, в два прыжка догнала хозяина и принялась тереться головой о его колени.

Мужчина ласково потрепал ее за шею, подошел к сходням, взялся за веревочные поручни и весело выкрикнул:

– Яшка, песню! – и, ухватив тигрицу за ошейник, быстро взбежал на пароход. Цыгане грянули что-то разудалое и, сопровождая пение ударами бубнов и звуками скрипок, поднялись следом и скрылись на нижней палубе в каютах третьего класса...

Алексей прошел на среднюю палубу. Каюта у него была на двоих, но он откупил ее полностью, справедливо полагая, что чем меньше пассажиры парохода будут знать о его личной жизни, тем легче будет выполнить задание, которое поручил ему Тартищев...
* * *

– Но у него полнейшее алиби, – сказал устало Тартищев и отхлебнул остывший чай из стакана в серебряном подстаканнике. – Всю ночь они кутили в Кавказских кабинетах, ели шашлыки и пили кахетинское, да еще купали певиц в шампанском. Владелица русского хора это подтвердила. Она сама отвозила барышень на ужин по заказу вашего брата, Никодим Корнеевич. Ко всему прочему, в пятом часу утра, за полчаса до нападения на пароход, в одном из кабинетов случилась драка между близким приятелем вашего брата Драповым и актером Ферапонтовым. Михаил лично их разнимал, при этом многие из гуляющих присутствовали и утверждают, что после примирения он в компании тех же Драпова и Ферапонтова вернулся к себе в кабинет. Там его дожидались две певицы, с которыми они затянули «На Муромской дорожке», а через полчаса Михаил заказал в ресторане омаров и затолкал одного из них за шиворот Глафире Зазнобовой, – Тартищев прищурился и сверился с записями на листе белой бумаги, – да, затолкал ей за шиворот... Ваш брат сильно рассердился, когда Зазнобова отказалась петь перед его гостями в неглиже... – Он поднял глаза на Никодима Кретова, восседавшего перед ним в одном из кресел пароходной кают-компании. – Вот полный расклад похождений вашего младшего братца в ночь нападения на пароход «Амур».

– Получается, что сторож ошибся? – Кретов смерил Федора Михайловича мрачным взглядом.

– Выходит, ошибся, – подтвердил Тартищев и вздохнул. – Утро только занималось, туман, суматоха...

– Если б не туман, они бы черта с два к «Амуру» сунулись! – Кретов сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и опустил их на колени. – Подплыли на лодке из-за острова и на пароход взобрались по якорной цепи... – Он крякнул от досады. – Мои орлы растерялись только потому, что двое из них были в полицейской форме... Иначе пристрелили бы на месте.

– От чего ушли, к тому и приехали, – произнес удрученно Иван, успевший избавиться от грима и переодеться. Темные круги под глазами и посеревшее лицо выдавали его с головой: несмотря на приказ Тартищева ехать домой и отоспаться как следует, Иван полдня мотался по городу, пока не собрал воедино доказательства непричастности Михаила Кретова к нападению на пароход. Хотя с большим удовольствием сделал бы обратное: его усердие привело к тому, что вновь вопросов оказалось больше, чем ответов. И Тартищев понимал, что дело зашло слишком далеко за рамки внутрисемейных раздоров и склок.

Вечером следующего дня Тартищев пригласил в свой кабинет на Тобольской Алексея и Ивана. Почти шесть часов провели они, обсуждая план действий, которые помогли бы обнаружить неизвестных злоумышленников, досаждающих Никодиму Кретову.

Полицмейстер отвел на все про все месяц сроку. Прежде он не был так суров, но взрыв петард в парке пожарного общества вызвал такой поток злословия и насмешек в адрес полиции, что Батьянов не выдержал, накричал на Тартищева и велел ему ежедневно докладывать о ходе дознания.

Сам Никодим Кретов публично пообещал вручить золотые часы тому из полицейских чинов, кто особо отличится при поимке предводителя разбойников, но прошло уже два дня, а сыщики не продвинулись даже на вершок в разгадке преступлений.

И тогда родился тот самый план, благодаря которому Алексей вновь натянул на себя сюртук горного инженера с желтыми латунными пуговицами и малиновыми петлицами и отправился на юг Североеланской губернии, чтобы на месте разобраться, откуда растут ноги тех происшествий, из-за которых потеряли покой и сон все чины сыскной полиции от младшего агента Алексея Полякова до ее начальника – Федора Михайловича Тартищева.
* * *

Алексей добросовестно сутки не выходил из своей каюты: отсыпался, читал и вновь отсыпался. Обеды ему приносили из ресторана. Официант, веснушчатый и долговязый, оказался на редкость словоохотливым и, расставляя на столике доставленные им блюда или убирая грязные приборы, рассказывал о событиях, происходящих на верхней палубе. Там чуть ли не до утра играл оркестр ложечников и балалаечников, лились удалые цыганские песни, а лихой перестук каблуков с подковами частенько сменяли пьяные выкрики: «Пей до дна! Пей до дна!»...