Категории
Жанры
ТОП АВТОРОВ
ПОСЛЕДНИЕ ОТЗЫВЫ  » 
Главная » Детектив, Юмор » Денежный семестр
Александра Мадунц: Денежный семестр
Электронная книга

Денежный семестр

Автор: Александра Мадунц
Категория: Современная литература
Жанр: Детектив, Юмор
Статус: доступно
Опубликовано: 03-05-2017
Просмотров: 1323
Наличие:
ЕСТЬ
Форматы: .fb2
.epub
   
Цена: 100 руб.   
  • Аннотация
  • Отрывок для ознакомления
  • Отзывы (0)
В бумаге книга вышла под псевдонимом Алексанра Романова
Этот иронический детектив в стиле Хмелевской написан в середине девяностых, и помимо интриги вы найдете в нем дух тех сложных, но незабываемых лет, и оптимизм, который помог нам их пережить.
И почему для некоторых самые невинные житейские вещи, вроде похода за грибами или посещения театра, оборачиваются загадочными происшествиями? Катя вечно влипает во всякие приключения, поэтому не слишком-то удивляется, когда к ней приходит майор милиции и настойчиво расспрашивает о контактах с совершенно незнакомым ей человеком. Убит один из членов группы, занимающейся перепродажей иностранцам билетов в Мариинский театр, а в кармане убитого найден блокнот, в котором расписаны мельчайшие подробности Катиной жизни. Да, она часто ходит на балет и даже приводит иногда с собой иностранных коллег, но чем она могла заинтересовать преступную группировку и почему убит именно тот из ее членов, кому поручено за ней наблюдать?
Ненастным декабрьским днем, когда хороший хозяин собаку на улицу не выгонит (надо так понимать, у него на подобный случай есть для любимицы специальный туалет), я жадно смотрела в окно и думала, что неплохо бы прогуляться. Ветер крепчал, омерзительные снежные хлопья падали на землю и сразу таяли, ворона понуро мокла на ветке (такая умная птица, а крышу над гнездом построить не догадалась), но мне все было нипочем. Я размышляла о благотворном влиянии свежего воздуха.

Только не подумайте, что во дворе меня ждал влюбленный Ромео. Погодные условия Петербурга несколько отличаются от веронских, и на Ромео у нас неурожай. Дело объяснялось проще – я в который раз пыталась выучить наизусть автореферат собственной кандидатской диссертации, и занятие это надоело мне до последней степени.

Неудивительно, что, когда раздался звонок, я галопом рванула к двери и моментально ее отперла. Все, что отвлекало от диссертации, было мне в радость.

– Вы знаете, что впускать в дом кого попало, даже не спросив, кто это, очень опасно? – сурово заявил мне стоящий на пороге солидный мужчина.

– Ну, спросила бы я, кто там. Вы бы что-нибудь ответили, и вас все равно пришлось бы впускать. Только лишние хлопоты.

– Я бы ответил, что я майор Миронов из отдела по раскрытию умышленных убийств, и показал удостоверение. И лишь после этого вы бы меня впустили.

– И как бы вы показали удостоверение? – ехидно осведомилась я.

Действительно, цепочки у нас не было, глазка тоже.

Майор тяжело вздохнул, однако смолчал. Радость моя сменилась беспокойством. Я осторожно уточнила:

– Кого-то убили?

– Давно ли вы познакомились с Михаилом Андреевичем Стрельцовым?

Невинная на первый взгляд фраза поставила меня в тупик. Наверное, так же озадачил фрекен Бок мой любимый Карлсон, задав вопрос: «Ты уже перестала пить коньяк по утрам?»

– А вы уверены, что я с ним знакома? – наконец, решилась я.

– Уверен.

Я повторила про себя – Михаил Андреевич Стрельцов, Михаил Андреевич Стрельцов. Бесполезно.

– Может, это мой бывший студент? Я преподаватель, но очень плохо запоминаю фамилии.

– Это не студент. Хорошо, вот этот человек вам знаком?

Миронов вытащил фотографию и протянул мне.

Я внимательно изучила снимок. Какой-то мужчина самой неприметной внешности, слава богу, совершенно мне неизвестный.

– Нет, не знаком. Это и есть Стрельцов?

– Откуда вы взяли? Вы же уверяете, что он вам незнаком.

Теперь уже мне пришла пора тяжело вздыхать.

– Вы не поверите, уважаемый майор, но женщины тоже умеют рассуждать логически.

– Меня зовут Валерий Иванович. Действительно, я забыл, что вы математик. Значит, ни фамилия, ни внешность этого человека ничего вам не говорят?

– Абсолютно, – подтвердила я, решив не оспаривать сомнительного утверждения, что среди женщин логически рассуждают одни лишь математики. – Но учтите, я ненаблюдательная. Если вы уверены, что я знаю этого человека, подскажите хоть немного.

– Он связан с Мариинским театром, – помешкав, выдал Валерий Иванович.

Я снова вгляделась в фотографию. Физиономия весьма характерная, особенно ее выражение. Может быть…

– Это часом не клакер Миша? – без особой убежденности предположила я.

– Кто такой клакер Миша?

«Призрак оперы», – чуть не вырвалось у меня, но я решила не смущать представителя власти и пояснила более доступно.

– Он постоянно ошивается у Мариинского театра, да и внутри него тоже. У него там какие-то связи, и он за деньги может провести без билета. А еще он громовым голосом кричит «Браво!» некоторым артистам, причем в самые неподходящие моменты. Поэтому мы его называем Клакер Миша.

– «Мы» – это кто?

– Любители Мариинки. А что, его убили?

Клакер Миша не вызывал у меня добрых чувств, поскольку своими воплями мешал смотреть спектакли, да и вообще казался неадекватным. Но в любом случае убитого человека было бы жалко.

Вредный майор не ответил, а снова принялся за свое.

– Вы хорошо были с ним знакомы?

Я пожала плечами.

– Подруги иногда с его помощью проникают в театр, а я лично предпочитаю с ним не связываться. Я, конечно, не психиатр, но у этого Миши иногда бывает такой нервный тик, что становится не по себе. Надеюсь, он даже имени моего не знает.

– Ошибаетесь, – возразил Миронов. – Он знал о вас очень многое. И я хотел бы понять, зачем ему это было нужно.

«Ага, – подумала я, – он говорит в прошедшем времени. Все-таки беднягу убили. Только при чем здесь я?»

– А почему вы решили, что он многое обо мне знал? Да и вообще, чего особого обо мне можно знать? Преподаю в Техническом университете, пишу диссертацию, люблю балет. Все.

– И много общаетесь с иностранцами, – вставил майор не без осуждения.

– Не так уж и много, – удивилась я. – А что, показать иностранному коллеге достопримечательности города – преступление?

– Никто вас и не обвиняет, – примирительно заметил Валерий Иванович. – Екатерина Игоревна, окажите помощь следствию. При погибшем найден блокнот, куда он записывал данные о вас и о ваших действиях за последнее время. Если мы поймем, что ему от вас было нужно, мы можем найти мотив убийства.

Сообщение изумило меня до глубины души. Данные обо мне и о моих действиях… каких действиях? Во сколько встала, что ела, какие спектакли посмотрела?

– А что именно написано в этом блокноте? – заинтересовалась я.

– Нет, – улыбнулся майор, – давайте-ка по-другому. Вы подробно расскажете мне о своей жизни за последнее время, а я уж сам сделаю выводы.

– Вы уверены, что вас интересуют все подробности моей жизни? – Я сочувственно посмотрела на собеседника.

– Не все, – поспешно исправился он. – Давайте так. Все, что связано с Мариинским театром, все, что связано с иностранцами, и все, что с вами за последние несколько месяцев случилось необычного и странного.

Мой взгляд выразил еще большее сочувствие.

– Мне придется делать лирические отступления, – честно предупредила я. – Иначе будет непонятно.

– Хорошо, отступайте.

И я, злорадно представляя валяющуюся на столе диссертацию, начала дозволенные речи…

О том, что мне предстоит участвовать в международной алгебраической конференции, я узнала в дремучем лесу. Не самое подходящее место для подобного известия! Правда, некоторые, возможно, поставили бы дремучесть означенного леса под сомнение, учитывая тот факт, что лес располагался вблизи садоводства, а садоводство представляло собой нечто вроде огромной шахматной доски, на каждой клетке которой копошилось по нескольку фигур. Однако для меня, способной заблудиться не только в трех соснах, но и в трех куда менее диких деревьях, данный лес был достаточно дремуч.

Похоже, мое мнение полностью разделяли наши немецкие гости, ради которых и была устроена романтическая вылазка на природу. Гости приехали не ко мне, разумеется, а к моему научному руководителю, известному математику профессору Юсупову. Он последние полгода прожил в городе Мюнстере, причем его задачей было вовсе не учить алгебре студентов тамошнего университета, как я по наивности полагала, а общаться с преподавателями, повышая тем самым научный уровень последних. Вот парочка этих самых последних к нам и прибыла. Точнее, прибыл профессор Фалько Брауэр с женой и аспирантом по имени Кнут. За две недели, проведенные в Петербурге, практичные немцы явно намеревались ознакомиться с таким количеством его достопримечательностей, которое местные жители осматривают разве что за год. Мы просто сбились с ног, бродя с гостями по музеям и паркам. При этом надо учесть, что нас было трое — Юсупов, я и Игорь, еще один юсуповский ученик, и мы чередовались, а вовсе не ходили во все места скопом, так что мне иной раз перепадал выходной. Впрочем, поскольку меня прикрепили к Кнуту, а тот почти каждый день умолял в индивидуальном порядке отвезти его в пригород, выходные мои были редки. Хорошо еще, активные иностранцы нагрянули в августе, когда мы в отпусках. А плохо — что остальные наши коллеги находились в отъезде, и помощи просить было больше не у кого.

Завершающим аккордом нашей культурно-просветительской деятельности стал поход в лес за грибами, причем благородный Игорь согласился предоставить в качестве места для отдыха собственную дачу.

— Только она не вполне достроена, — признался он. — И место такое… не вполне. Не знаю, стоит ли позориться перед немцами.

Я только махнула рукой.

— Ничего! Достроенные дачи они и у себя увидят. Они такие любознательные — вот пусть и познают мир в новых для них проявлениях. А грибы-то там есть?

— Есть, как ни странно. Видимо, люди так увлечены огородами, что им не до грибов. А что? В конце концов, просто прогуляемся.

— Да извел меня Кнут этими грибами, — не стала скрывать я. — Все повторяет, что слышал о такой русской народной традиции и хотел бы испробовать ее на себе. Боюсь, у него об этом мероприятии несколько превратное представление. Он упорно пытается у меня выяснить, достаточно ли для этого шести человек. То ли он считает, что нам придется за каждый гриб бороться с волками и медведями, то ли что другие грибники способны отобрать у нас добычу. Он что-то объяснял, но я, разумеется, не поняла. Разобрала только машрумс и энималс… это ведь животные и грибы?

Игорь кивнул. Он был в курсе моих оригинальных проблем с английским языком, возникших в связи со сдачей кандидатского минимума (о нем в свое время). То есть проблемы у меня были всегда, но оригинальностью они раньше не отличались. Я в точности подходила под графу в анкете «читаю и перевожу со словарем» (хочется честно продолжить – а без словаря ни бум-бум). Однако в процессе подготовки к экзамену я неожиданно научилась неплохо по-английски говорить — с ужасным произношением, зато доходчиво, а ведь это главное. Зато разбирать сообщения иноязычных знакомых для меня значительно труднее. Русских, изъясняющихся по-английски, я понимаю нормально, а речь представителей иных национальностей представляется мне чем-то вроде «бу-бу-бу, шшш, бу-бу-бу, шшш». При этом они пребывают в наивном убеждении, что раз они меня понимают, то и я их тоже. А Кнут к тому же имел привычку половину слов глотать, а оставшиеся произносить с немыслимой скоростью. Обычно при нашем общении мой вклад в беседу заключался в том, что во время редких пауз я вставляла: «Помедленнее, пожалуйста», после чего в течении пары минут он действительно старался, а потом возвращался к прежнему темпу. В результате большая часть рассказов гостя прошла мимо меня, что, впрочем, нимало его не смущало.

— А Кнут прав, — неожиданно заявил Игорь.

— Да? — я была приятно удивлена. — На твоей даче водятся волки и медведи?

Мой собеседник засмеялся.

— Максимум, на что можно рассчитывать – это собака Баскервиллей. У нас там рядом болото. Можем сказать гостям, что из самого центра Гринпичской трясины часто раздается подозрительный вой.

— Здорово! – восхитилась я, обожающая фильм «Собака Баскервиллей» (наши актеры там куда больше похожи на англичан, нежели все виденные мною англичане), и бодро процитировала: – А орхидеи у вас уже зацвели? Впрочем, немцы твою идею не оценят. Ради дрессированной собаки Баскервиллей надо ехать в Англию, а в России положено водиться диким медведям.

— У нас на даче водятся только садоводы. Иногда кажется, что дикие. Но все равно стоит поехать туда всем вместе. Вшестером. Хоть развеемся немного…

Вот мы и поехали. Должна признаться, садовые участки несколько меня разочаровали, так как, помимо шахматной доски, вызвали печальную ассоциацию с колумбарием: множество мелких ячеек, а в них — люди. Зато порадовало другое. До недавнего времени я считала, что хуже меня разбирается в грибах лишь один человек на свете — моя мама. Оказалось, я впала в манию величия. В стране — да, возможно. Но не на свете. Я, например, без труда способна отличить мухомор. Все остальные, может, и перепутаю, однако мухомор, особенно красный, отличу и отбракую. Зато Кнут бросался к каждому мухомору, словно к родному брату, обретенному после долгой разлуки, и гордо укладывал в корзинку. Я, естественно, не желала позволить нашему гостю отравиться и потому отбирала и выкидывала драгоценную добычу. Кнут со стоном уточнял: «Опять он?» «Опять», — безжалостно сообщала я. К сожалению, никаких съедобных грибов нам не попадалось. Игорь с Юсуповым набрали моховиков и подберезовиков, а мы с Кнутом, словно заколдованные, натыкались лишь на мухоморы. Более того, при попытке ответить на естественный вопрос собеседника, что же это за сорт, который мне так не нравится, я обнаружила, что слово «мухомор» не входит в мой английский лексикон. В этот лексикон не входит даже слово «муха»! Вот про то, на какие части делится Великобритания и каковы ее величайшие поэты, я поведала бы без труда, а мухи и мухоморы университетской программой почему-то обойдены. Правда, благодаря знакомству с творчеством ансамбля «Биттлз» я была в курсе, что название это означает «жуки», однако сообщать гостю, что он сует в корзинку смерть «Биттлз», я сочла слишком трагичным.

Впрочем, подобные проблемы я разрешала легко.

— Этот гриб, — сообщила я, — называется смерть "з-з-з".

Жужжа, я изобразила руками крылья и сделала выражение лица, которое сочла подходящим для мухи.

— Смерть "з-з-з"? — ужаснулся Кнут и уставился на пролетающий в небе самолет.

Ну, что за люди эти иностранцы! Не способны разобрать по моему лицу, муха я или самолет.

— Это не "з-з-з", — возразила я. — "З-з-з" — животное.

К сожалению, ответить точнее я не могла, так как слово "насекомое" вылетело у меня из памяти.

Кнут просиял и изобразил нечто, больше всего похожее на Кинг-Конга из кино. Однако я отличаюсь сообразительностью и сразу догадалась, что это не Кинг-Конг, а представление нашего гостя о медведях. Медведи явно занимали собой ум Кнута. Похоже, он считал, что это единственная достопримечательность Петербурга, которую от него почему-то утаили. Видимо, дома его первым делом спросят, сколько он встретил медведей, и узнав, что ни одного, сочтут поездку неудачной. А что я могу поделать? Не изображать же мне медведя, в конце концов? У меня, правда, есть коричневая шуба из искусственного меха, но голова все равно будет торчать наружу, а даже иностранец вряд ли поверит в медведя с человеческой головой. И вообще, летом в шубе жарко. Нет уж, переживет Кнут без медведя.

Я помахала руками, словно крыльями, дабы указать гостю на его ошибку. Уточнять, что медведь говорит вовсе не "з-з-з", я сочла излишним. После этого наши с Кнутом поиски грибов свелись к тому, что при виде любой птицы или насекомого он с надеждой спрашивал: "Это з-з-з?", а я горестно мотала головой. Минут через десять мой шеф не выдержал.

— Вы что, потребовали, чтобы Кнут поймал вам ворону? — по-русски поинтересовался он, подходя к нам.

Я опешила. Не скрою, вороны внушают мне глубокую симпатию, но тем более я не стала бы требовать, чтобы представительниц столь милого мне племени ловили…

Я удивленно повторила:

— Ворону?

— Ну да. Он вам, по-моему, предлагал на выбор воробья, зяблика и осу, а вы упорно требуете что-то другое.

— Мне нужна муха, — пояснила я. — Показать Кнуту, как она выглядит.

— Вообще-то в Германии есть мухи, — помолчав, поведал Юсупов. — Мало, однако есть.

Я решила не нервировать научного руководителя и честно поделилась своими затруднениями. Похоже, проблема мухомора поставила в тупик и его. По крайней мере, он перевел разговор на другое.

— Во время алгебраической конференции к нам приедет по меньшей мере пятьдесят иностранных гостей. И всех придется развлекать. Правда, нас тоже будет больше, чем трое, но все равно заняты будем по горло. Так что сейчас еще цветочки.

— А у нас ожидается алгебраическая конференция? — вежливо осведомилась я.

Юсупов посмотрел на меня взглядом, который каждый раз заставляет меня вспоминать, что мой шеф крайне скептически относится к способности женщин заниматься математикой и я — его первый эксперимент по части научного руководства особой женского пола. И, судя по всему, последний.

— Хотелось бы знать, чем вы слушаете? — раздраженно фыркнул он. — По-моему, мы последние дни ничего другого просто не обсуждаем.

Я примирительно пожала плечами.

— Наверное, я задумалась. С кем не бывает…

— Надеюсь, сейчас вы не задумались, а внимательно слушаете? Предупреждаю, культурная программа будет лежать на вас.

— Я должна развлекать пятьдесят человек? — попятилась я.

— Нет, с вами просто невозможно! Мы же все уже обговорили. Вы составите список музеев и театров, обязательно укажете время работы музеев и когда какой спектакль в театре. Должна ж быть хоть какая-то польза от того, что вы постоянно туда бегаете.

Я вздохнула. Да, я, на свою беду, не типичный математик. Вместо того, чтобы проводить все свободное время, с упоением шлифуя недописанную диссертацию, как делал бы на моем месте мужчина, я и впрямь шляюсь по музеям и театрам, получая от этого куда больше удовольствия, чем от самой интересной математической задачи. Подобная странность приводит моих коллег в недоумение, и я воспринимаюсь ими словно некое чудо природы.

— Хорошо, я составлю список. С радостью.

— И, разумеется, к вам прикрепят нескольких гостей, которых вы должны будете опекать. Днем будут проходить доклады, а вечерами прогулки или еще какие-нибудь развлечения. Мы — хозяева и несем большую ответственность. Так что, — и шеф уставился на меня с нескрываемым ехидством, — не вздумайте улизнуть в театр. Вот вместо защиты вашей собственной диссертации — пожалуйста, это ваше личное дело. А конференция — дело общественное.

— Ну, это слишком даже для меня, — призналась я. — Даже если моя защита попадет на день, когда будет танцевать Рузиматов… — от неожиданного предположения мой голос сел, и я неуверенно продолжила: — Даже если будет танцевать Рузиматов, я предпочту защиту… скорее всего. Я угрохала на эту чертову диссертацию столько сил!

— Да? — хмыкнул Юсупов. – Неужели диссертация для вас важнее? А чем вы занимались перед сдачей кандидатского минимума?

Я смущенно потупилась, поскольку крыть было нечем.

Про кандидатский минимум можно слагать саги – как и про все, связанное с защитой. И если в дальнейшем кому-нибудь покажется подозрительным мое безмятежное отношение к череде странных событий, вскоре заполнивших мне жизнь, пусть не забывает – я прошла такую школу абсурда, что удивить меня очень и очень непросто.

Тот, кто не сталкивался с этим лично, боюсь, не поймет безумных сложностей жизни диссертанта. Нормальный человек наверняка полагает, что основная проблема заключается в создании ценного научного труда. Как бы не так! Ты можешь накропать сотню трудов, однако они не дадут тебе права на защиту, пока ты не сдашь экзаменов, скромно именуемых кандидатским минимумом — по иностранному языку, философии и специальности. Более того, тебя не допустят к этим пресловутым экзаменам, если ты не будешь аспирантом или хотя бы соискателем.

Когда для меня встал этот вопрос, обучение в дневной аспирантуре я, разумеется, отмела — по материальным соображениям, ибо размер стипендии наводит на мысль, что научная деятельность должна начисто лишать человека аппетита. Поэтому выбирать приходилось между заочной аспирантурой и соискательством. Заочная аспирантура позволяла получать каждый год лишний месяц отпуска, а соискательство не приносило ничего, кроме возможности сдавать кандидатский минимум. Естественно, я склонялась к первому. Я бодро прибыла в отдел аспирантуры и попросила рассказать мне, какие требуется оформить документы. Ответ восседающей в отдельном кабинете дамы меня ошеломил.

— Если вы даже не знаете, какие требуются документы, — поведала мне она, — у вас вряд ли хватит ума на то, чтобы защититься.

— Я ведь не собираюсь защищаться по юридической части, — возразила я, едва ко мне вернулся дар речи.

Дама скривилась и швырнула мне две папки, одну из которых украшал заголовок "Соискательство", а другую — "Аспирантура". Я открыла аспирантскую. В ней лежала внушительная куча бумаг. "Медицинская справка по форме номер…" — начала читать я, и сердце мое екнуло. Из всех омерзительных для меня занятий почти самым омерзительным я считаю хождение в поликлинику. Видимо, мой организм не удовлетворяет общепринятым стандартам. По крайней мере, любое посещение врача выливается в сдачу огромного числа анализов, причем после каждого эскулап ахает и выдает бланк на следующий, а в конце концов выписывает меня, напутствуя радужным сообщением, что со мною явно что-то не в порядке, однако что именно, определить невозможно, так что я должна потерпеть до более явного проявления моего загадочного недуга, каковое, впрочем, не за горами. В результате целую неделю я чувствую себя старой развалиной и жду летального исхода. Интересно, неужели есть болезни, при которых запрещено защищать диссертацию? Наверняка есть, иначе не требовали бы медицинскую справку. Вдруг у меня как раз такая?

— А при каких болезнях нельзя поступать в заочную аспирантуру? — вежливо поинтересовалась я.

Дама постучала себя пальцем по лбу. Я на всякий случай решила не уточнять, имеет ли она в виду, что в заочную аспирантуру не принимают людей с болезнями мозга, или намекает на мою личную умственную отсталость. Вместо этого я заглянула во вторую папку. Ее содержимое показалось мне вполне пристойным. По крайней мере, документов там было вдвое меньше и медицинская справка не фигурировала вовсе. "Видимо, — решила я, — основное отличие соискательства от заочной аспирантуры заключается в том, что соискательство легче и для него не требуется железного здоровья. Так что обойдусь я без дополнительного отпуска и без медицинской справки".

Увы, я и не подозревала в тот миг, как сильно ошибаюсь. Первое, что стоило бы потребовать от соискателей — справку из психдиспансера об идеальном состоянии нервной системы. Только такой человек сумел бы выдержать все предстоящие испытания и не сойти с ума.

Не буду рассказывать о том, как я собирала положенные документы. Это отдельная история. Речь пойдет лишь о кандидатском минимуме.

Ну, со специальностью, разумеется, проблем не возникло. Было бы странно, если б человек, написавший диссертацию, не знал собственной специальности. Зато философия и английский запомнились мне навечно.

Правда, философия по сравнению с английским отличались, я бы сказала, редкостным простодушием. Я должна была всего лишь напечатать реферат, привезти его и оставить в столе на кафедре, а потом время от времени звонить и узнавать, не назначен ли уже экзамен.

И я звонила. Звонила и звонила, и получала отрицательный ответ. Вплоть до того дня, когда секретарша задумчиво сообщила:

— Я, конечно, не уверена, но краем уха слышала, что экзамен завтра утром. Нет, во сколько и где, не помню. У кого можно узнать? Да ни у кого. Преподаватель уже давно ушел.

С мозгами набекрень, я стала приставать к коллегам, умоляя завтра провести вместо меня занятия со студентами. Умолила, бросилась на давно припасенный учебник по философии и жадно принялась поглощать его сентенции. Должна признаться, философия действует на меня лучше любого снотворного, и потому при чтении я вынуждена была держать пальцами собственные веки, дабы они не смыкались, и с завистью вспоминать Вия, у которого были подручные специально для того, чтобы оказывать ему аналогичную услугу. Поглотив к семи утра последние страницы, я поехала в Университет и на протяжении получаса занималась тем, что бегала от аудитории к аудитории, заглядывая внутрь и с ужасом думая о том, что будет, если моя интуиция не справится с заданием опознать экзаменатора по внешнему виду.

Слава богу, чаша сия меня миновала. Философ оказался настолько похожим на философа, что ошибиться было невозможно. С философским спокойствием он заявил, что в глаза не видел моего реферата и потому выше двойки поставить мне не может. Я жалостливо шептала, что оставляла реферат в столе на кафедре. Мы отправились туда — реферата и вправду не было. Но при мысли о том, что я зря впихнула в себя столько бесполезных знаний, на меня нашло озарение — не иначе, как свыше. Я кинулась к куче хлама, лежащей в углу прямо на полу, порылась там и почти моментально обнаружила свое сокровище — несколько потрепанное, зато проверенное каким-то доброхотом и снабженное игривыми замечаниями. Моя честь была спасена, и четверка за экзамен благополучно получена.

Однако все сложности философии меркли по сравнению с тем, что мне пришлось пережить из-за иностранного языка. Правда, в данном случае я уже заранее была настроена на тяжелые испытания. Дело в том, что с экзаменами по английскому мне удивительно не везет. Например, в школе, будучи отличницей и зная назубок все темы, я опасалась лишь одной, гордо поименованной "Мои спортивные успехи". Учитывая, что я имела постоянное освобождение от физкультуры, меня можно понять. Именно спортивные успехи мне и достались. Я решила начать издалека, поведав потрясенной комиссии про древнегреческие олимпиады, потом перешла к последним рекордам наших спортсменов, а до собственных успехов, слава богу, добраться не успела — меня прервали раньше. А то я уже подумывала рассказать о том, что в нашем доме часто ломается лифт и я хожу на шестой этаж пешком — других достижений в области спорта за мной не числилось, а врать я в те годы не умела. И это лишь один из множества подобных примеров.

Естественно, на кафедру иностранных языков я явилась морально готовая ко всему. Без малейшего удивления восприняла тот факт, что меня попытались заставить посещать платные курсы, причем в мое рабочее время (я бы не против, но кто за меня будет работать?). Спокойно отнеслась к требованию написать реферат. Не возражала против того, чтобы перевести на английский основной результат собственной диссертации, тем более, что результат состоял исключительно из формул и на любом языке выглядел одинаково. Доконало меня другое. Нечто, на первый взгляд милое и безобидное — литература. Дело в том, что на экзамен я должны была принести книги по своей специальности на английском языке, чтобы с их помощью продемонстрировать знакомство с научной терминологией. К вопросу книг на кафедре относились крайне серьезно и требовали показать их заранее, дабы заведующая их изучила и сообщила, годны они или нет. Я, естественно, захватила с собой все, имеющиеся у меня дома, — на выбор. Каково же было мое изумление, когда заведующая, открыв каждую и возмущенно пофыркав, заявила, что такого безобразия она в жизни не видела и сдавать экзамен по этой гадости не позволит.

Я опешила. При моей скудной зарплате, если уж я покупала какую-нибудь математическую книгу, да еще не на русском, то действительно качественную.

— А чем они плохи? — осмелилась спросить я, когда свирепая дама несколько успокоилась.

При этих словах ее гнев вспыхнул с новой силой.

— Ну, знаете ли! Не притворяйтесь, что вы сами этого не видите! Во всех этих книгах — во всех до единой! — огромное количество формул.

— Потому что они по математике, — наивно пояснила я.

— Ну и что. Я книг с формулами не одобряю. Принесите другие — без формул. И как минимум две штуки.

Я уточнила:

— Значит, можно не по математике?

Заведующая посмотрела на меня, как на человека, поставившего своей целью вывести ее из терпения.

— Если от вас требуются книги по специальности, а специальность ваша — математика, то можно ли принести книги не по математике?

— Нельзя, — со свойственной мне железной логикой признала я и понуро побрела домой.

Мое обращение к коллегам с просьбой достать мне книги по математике, но без формул, сперва вызвало у них дикий хохот, потом — совершенно естественное сомнение в моей умственной полноценности и, наконец, — искреннее сочувствие. Юсупов попытался мне помочь и принес одолженный у кого-то из друзей труд тридцать пятого года с интригующим названием "Что есть математика?", почти не содержащий формул, зато украшенный картинками, однако и этот шедевр был отвергнут строгой дамой. С присущей ей проницательностью она заметила, что книга, изданная так давно, не может содержать последних достижений моей науки, а требуются непременно последние достижения. Но без формул.

В голове у меня явно произошло нечто вроде короткого замыкания. По любому поводу, в любую фразу я начала неожиданно вставлять: "Но без формул".

— Хочешь ли ты рыбы? — спрашивала меня мама, сильно обеспокоенная содержанием фосфора в моих мозгах.

— Хочу, — отвечала я. — Но без формул.

— Придешь ли ты ко мне в гости? — интересовалась подруга.

— Приду, — радовалась я. — Но без формул.

— Будем ли мы писать контрольную? — терроризировали меня студенты.

— Разумеется, — грозно кивала я. — Но без формул.

Чем повергала их в уныние, поскольку обычно я позволяла им пользоваться на контрольной любыми формулами и шпаргалками.

Я обегала массу библиотек — с нулевым эффектом. Там вообще не нашлось англоязычных книг по математике, изданных за последние годы. Подумав, я перестала этому удивляться — иностранные книги дороги, а у библиотек едва хватает денег на зарплату сотрудникам. Поступления в основном заканчивались восемьдесят восьмым годом.

Сложившаяся ситуация больше всего напоминала сказку об умной дочери рыбака, которая должна была явиться к королю не голая, не одетая, не сытая, не голодная и не днем, не ночью. Тем не менее, как и в ее случае, выход нашелся. В конечном итоге я получила искомое. Правда, по большому счету обе книги не были научными, однако заведующую кафедрой вполне удовлетворили. Во-первых, Юсупов в светлую минуту посоветовал подсунуть ей "Математикал ревьюс". Данное издание представляет собой нечто вроде международного журнала, состоящего из кратких аннотаций на наиболее заметные математические публикации последнего времени. Поскольку сами результаты там не приведены, а дается лишь их оценка, то формул и впрямь почти нет. "Математикал ревьюс" явно очаровали англоговорящую даму своим внешним видом, и немудрено — ведь каждый том имеет формат огромного альбома и толщину почти в тысячу страниц, а обложка на нем небесно-розового цвета. Этот шедевр полиграфического искусства не влезает ни в одну сумку, поэтому я была вынуждена таскать его в руках, причем каждый второй прохожий выворачивал себе шею, пытаясь насладиться его лицезрением. Впрочем, возможно, все они пытались насладиться лицезрением моей походки, под тяжестью долгожданной ноши несколько лишившейся грациозности.

— Нет, чтобы принести это сразу, — ласково попеняла мне заведующая. — А пытались меня уверить, что такого не бывает.

Понравилась ей и вторая книга, одолженная мне Игорем. Один его знакомый приобрел ее в Америке для своего семилетнего сына. Книга называлась "Математика для всех". Правда, меня несколько удивил выбор этого произведения в качестве чтения для ребенка. На первых же страницах там обсуждался вопрос происхождения цифр и уверенно утверждалось, что 0 есть изображение женского полового органа, а 3 — мужского. Однако если подобная математика годится "для всех", то и для семилетнего ребенка тоже? По крайней мере, заведующей она сгодилась.

Только не подумайте, что на этом мои мытарства кончились. Вовсе нет! Они перешли на новую стадию. Каждому, кто учился в институте, знакомо такое тесно связанное с иностранными языками понятие, как сдача тысяч. Это означает, что ты должен перевести сколько-то тысяч знаков английского текста. В университете, например, мы за семестр сдавали сто тысяч знаков. Но в данном случае заведующая кафедрой решила не мелочиться. В качестве допуска к экзамену она потребовала от меня сдачи миллиона (!) знаков технического и двухсот тысяч газетного текста, а для контроля прикрепила ко мне милую старушку, чьим единственным недостатком была феноменальная добросовестность.

В результате два месяца я занималась исключительно иностранным языком. Я уже абсолютно забыла, что у меня есть диссертация и я должна над нею работать. Свой "сизис" (так называют диссертацию англичане) я могла воспринимать только как повод рассказать о нем на английском (поскольку таковой рассказ входил в программу экзамена, старушка тренировала меня и в нем). Признаюсь, я до сих пор привычно называю диссертацию сизисом.

Особые проблемы вызывал газетный текст. В самых загадочных случаях я обращалась за помощью к своей подруге Насте, работающей вместе со мной в Техническом университете, но преподающей не математику, а английский. Иногда она мне отвечала, иногда отказывалась. При переводе статьи об американском писателе Фредерике Форсайте я сломалась на произнесенной им странной фразе, относящейся к его читателем. Что-то с ними случается от чтения его книг, а что — я была не в силах понять. Коварная Настя посоветовала задать этот вопрос моей старушке, я задала, и старушка, зардевшись, призналась, что, по мнению Форсайта, у его читателей встают дыбом половые органы. Мне ужасно захотелось поинтересоваться, как это выглядит на практике у нас, женщин, но я постеснялась.

Впрочем, иной раз мне был понятен смысл каждого слова, однако смысл целого ускользал. Шедевром я считаю фразу, над которой долго и безуспешно бились мы трое — я, Настя и старушка. Фраза принадлежала журналисту, приехавшему в старинный город и сидящему в открытом кафе на площади. "Мимо меня, — повествовал журналист, — заячьим скоком важно прошествовал консервативный седобородый англичанин в купальном костюме эпохи короля Эдуарда с лицом архитектора и мыслями о любимой". Больше всего меня поразила удивительная проницательность безвестного журналиста. Как он догадался, что человек, передвигающийся заячьим скоком, консервативен? Или консервативность выражалась в выборе столь древнего купального костюма? А чем отличается от других лицо архитектора? Не говорю уж о мыслях о любимой, так легко разгаданных выдающимся представителем прессы.

Что касается эротической книги "Математика для всех", она, хоть и вгоняла иной раз нас со старушкой в краску, трудностей не представляла. Зато "Математикал ревьюс" преподнесли мне сюрприз. В одном из обзоров я с безграничным удивлением узрела собственную фамилию!

Если вы считаете, что я наткнулась на панегирик в адрес выдающегося молодого представителя племени алгебраистов, то вы глубоко заблуждаетесь. Панегириком там и не пахло.

Дело заключается в следующем. С горечью должна признать, что у меня критический склад ума. Если, конечно, поверить, что ума у меня имеется целый склад. По крайней мере, я с поразительной ловкостью замечаю ошибки. А ошибок в математических трудах делается немало. В основном они не носят принципиального характера, то есть результат приводится в принципе верный, и лишь доказательство содержит в себе некую халтуру, которую не обнаружишь, пока не станешь досконально вникать.

И вот однажды Юсупов подсунул мне для чтения статью на французском, вышедшую из-под пера математика по фамилии Херриар. Французского я не знаю вовсе, но статью по специальности разобрать на нем, разумеется, способна. Я и разобрала, по своей привычке обнаружив там ошибку, причем весьма существенную. Все доказательства из-за нее летели в тартарары. Юсупов радостно поведал, что это сразу отвечает на вопрос о том, почему автор не стал развивать свой результат, а забросил его. При попытке развития он наткнулся на следствие собственной небрежности и зашел в тупик. Поэтому я смело могу исправить его ошибку, а потом получить собственные, уже более серьезные результаты, связанные с данной темой. И опубликовать их. Так возникла идея моей диссертации.

— А если я просто исправлю все, что нужно, — поинтересовалась я, — я могу это опубликовать?

— Нет, поскольку результат уже опубликован.

— Но неправильно!

Юсупов пожал плечами.

— Пусть неправильно. И что, вы в суд собираетесь на автора подавать?

Я засела за сизис и даже получила кое-что интересное, соединив тему француза с темой своего научного руководителя. Напечатала статью, предварив ее фразой о том, что на схожую тему уже вышла работа Херриара, однако она содержит существенную ошибку. Потом группу юсуповских учеников, и меня в том числе, попросили перевести свои последние труды на английский, собираясь издать их в Америке. Издание в Америке было крайне выгодным для нас делом, поскольку Американское Математическое общество за это платит — чего нельзя сказать о нашем. И вот теперь выясняется, что моя статья уже не только опубликована за рубежом, но и успела привлечь к себе внимание рецензента "Математикал ревьюс". О

Оставьте ваш отзыв


HTML не поддерживается, можно использовать BB-коды, как на форумах [b] [i] [u] [s]

Моя оценка:   Чтобы оценить книгу, необходима авторизация

Отзывы читателей