ГЛАВА 1

Серые от многодневных дождей поля, поникшие озимые, неряшливые копны прошлогодней соломы, раскисшая дорога, печально обвисшие ветви прибрежных ракит, черные пни на месте старых вырубок, покосившиеся кресты старых погостов, и повсюду — мокрые, недовольные вороны, сидящие на нижних ветках деревьев, камышовых крышах, повалившихся плетнях и провожающие слишком нарядную для подобной глуши карету унылым, полным мрачной безысходности карканьем.
Князь Григорий Панюшев в очередной раз выглянул из окна кареты, вздохнул и откинулся головой на подушки. Жесточайшая скука съедала его на протяжении последних дней, длинных и однообразных, как и весь путь до его нового имения, которое с божьей помощью и за приличную сумму кредитными билетами князь выкупил у наследников княгини Завидовской. Им оно было в тягость из-за обширных размеров, чрезмерной удаленности от города и приличных дорог.
Из Москвы выехали ясным июньским утром, сухим и теплым. Кажется, ничто не предвещало долгого нынешнего ненастья, но на подъездах к Ярославлю их накрыла огромная грозовая туча, исхлестана, словно плетью, градом, обрушилась щедрым ливнем, который к исходу ночи превратился в нудно моросящую непотребу, окончательно испортившую дальнейшее путешествие.

Княжеский обоз из пяти фур с племенными лошадьми и десятка кибиток, в которых ехали повара, официанты, конюхи, берейторы, псари с борзыми и гончими собаками, музыканты, а также два его камердинера, охраняемый вдобавок двумя дюжинами конных егерей, растянулся на полверсты. И вместо обещанных двух-трех дней тащился по раскисшим дорогам уже неделю. Причем князю и его многочисленной челяди не единожды приходилось ночевать в палатках, которые разбивали или прямо в поле, или на лесной поляне. Постоялые дворы в этих местах отстояли друг от друга не меньше, чем на полсотни верст, к тому же отличались такой убогостью и грязью, что князь предпочитал провести ночь на узкой походной кровати, нежели на кишащих блохами и клопами перинах очередного auberge
[1]
.


—
Долго еще? — спросил он недовольно, не поворачивая головы к соседу, старинному своему приятелю, товарищу по забавам ветреной юности, которого он совершенно случайно отыскал в Санкт-Петербурге по возвращении в Россию. Известный всей столице лихой гусар, бретер и повеса, Аркадий Дроздовский славился еще и тем, что, получив внезапно свалившееся на него наследство, исправно пропивал его в компании подобных ему гуляк и бездельников.

Но более всего знаменит он был своей необыкновенной страстью к уличным маскарадам и в первую очередь прославился проказой, о которой долго судачили в северной столице. Нарядившись нищенкой-чухонкой, он принялся мести тротуары перед домом своего дальнего родственника князя Голицына, а на следующий вечер повторил это занятие уже перед особняком престарелой княгини Рузаковцевой, любившей устраивать шумные празднества с приглашением множества именитых гостей.
В рваном платье, с лицом, измазанным сажей, с растрепанной метлой в руках он сновал между экипажей, норовя задеть или потереться боком о разряженных светских красавиц и их напыщенных, точно павлины, кавалеров. Завидев знакомого или приятеля, он тотчас кидался к нему, требовал милостыни, тряс перед ним грязной метлой, хватал его за отвороты сюртука и как бы ненароком сбивал цилиндр. В случае отказа бранился по-чухонски и очень умело отбивался от дюжих лакеев, которым обиженные хозяева приказывали гнать нищенку с глаз долой. Иногда ему крепко доставалась, но, несмотря на тумаки и шишки, страсти своей Аркадий не утратил и продолжал озорничать и потешать столичную публику своими выходками. И хохотал громче всех, когда его узнавали.
Жертв его розыгрышей с каждым днем становилось все больше, про его проказы рассказывали легенды, и, не желая потерять славу оригинала и выдумщика, он вынужден был прибегать все к новым и новым уловкам и хитростям, чтобы обвести очередных простаков вокруг пальца. Поэтому розыгрыши Дроздовского с каждым разом становились все изощреннее и злее, а пресыщенную его переодеваниями публику уже не так просто было обмануть и тем более рассмешить.
В свете постепенно назревало недовольство, но проказник, казалось, ничего не замечал и продолжал развлекаться как ни в чем не бывало. Однажды к известной своей набожностью и праведной жизнью графине Черноуховой заявились две монашенки и принялись слезно просить подаяние на монастырь. Просили и рыдали так убедительно, что Черноухова самолично отправилась за деньгами, а вернувшись, свалилась в обморок: монашки с неистовством и диким хохотом плясали вприсядку. То был Дроздовский на пару с приятелем. Говорят, Черноухову поразила не сама пляска, а изрядно волосатые ноги монашенок, которыми они выделывали коленца, задрав подолы одеяний чуть ли не до пояса.
Чашу терпения переполнил случай, который и положил конец мистификациям и шуткам Дроздовского. На одном большом обеде, в то время, когда гости рассаживались по местам, из-под шведского дипломата выдернули стул. Дипломат растянулся на полу, но тотчас вскочил на ноги и дрожащим от гнева голосом произнес: «Надеюсь, что негодяй, который позволил со мной дерзость, объявит свое имя!» Дроздовский не объявил и с этих пор словно умер для столичного бомонда. Обиды и насмешки от него выносили, но трусости не простили.
Накануне встречи с князем Панюшевым Аркадия жестоко избили в подворотне собственного дома. И как он подозревал, люди, нанятые одним из обиженных. С момента своего конфуза Дроздовский пил все дни напролет, а прежние друзья и приятели после падения своего кумира весьма быстро покинули его. К тому же оказалось, что долговых расписок и разных денежных распоряжений и поручений выписано им на сумму гораздо большую, чем тетушкино наследство. Поэтому в уплату долгов ушли не только остатки денег, но и отцовский дом в Петербурге, и небольшое имение на берегу реки Клязьмы…
— Верст десять, — прервав размышления князя, ответил Аркадий, — сейчас вдоль озера с полверсты проедем, потом будет мост через Бедовый овраг, а там уж и твои земли начнутся.
— Что, в озере много рыбы? — спросил князь и зевнул.

— Много, ваша светлость, много, — вздохнул сидящий напротив управляющий имением Кузьма Ильич Бобрыкин. Он встретил обоз накануне в городе. — Только с вашей-то стороны к озеру не подступиться. Топи да болота. А у барыни, говорят, мужики изрядно ловят. В прошлом годе щуку с золотой серьгой поймали. Старики сказывают, ее еще при матушке Екатерине в озеро выпустили. Очень любила императрица у старого графа гостевать. Видно, запала душой на наши места. А когда граф после пожара новый каменный дом выстроил, она вроде сама его и нарекла: «Антик с гвоздикой»
[2]
. До сей поры так имение и называется.


—
Что за граф? — Григорий зевнул и вновь выглянул в окно. Дождь прекратился, а в небе сквозь поднявшиеся вверх тучи проявился вдруг тусклый солнечный диск.

— Изместьев, — ответил за Бобрыкина Аркадий. — Сам старик лет тридцать назад помер, но ты должен помнить молодого. Федором его звали. Богат он был безмерно, но балы почти не посещал, в карты по-крупному не играл. И женился как-то тихо, без огласки. Говорят, матушка ему сама невесту подыскала. А лет восемь назад он себе шею свернул. Лошадь понесла и сбросила его в овраг. Как раз в тот самый, что сейчас переезжать будем. В Бедовый.
— Что ж, потому его так и называют Бедовым? — Григорий посмотрел на управляющего.
— Да нет, — махнул рукой Бобрыкин, — тут у нас самые разбойные места были. Старики рассказывают, чуть подале, в Страшном овраге, сам Иван Лихутьев со своей шайкой станом стоял. Грабили и убивали всех без разбору. Раньше за двадцать верст уезжаешь, а бабы ревмя ревут, будто на верную гибель провожают. Сам-то Ванька-разбойник силы был немереной и хитрован, каких поискать. Один ходил на сотню обозных подвод. А в холмах, — Кузьма указал рукой в сторону проглядывающего сквозь густые заросли озера, — на старой дороге у Грехового обрыва он как-то одного помещика ограбил. Наскочил с дюжиной своих разбойников на обоз поболе нашего, одних слуг да свиты было человек сто, и взял все подчистую. Оставил только по расчету, сколько нужно было на проезд, на молебен и на свечу к чудотворной иконе. А на Зарайской горе спускал купцов кубарями и даже отправлял кое-кого за рыбными процентами на дно озера.
— Про этого Лихутьева здесь чистые сказки рассказывают, — усмехнулся Аркадий. — Якобы окружит его военная команда, а он выпьет заветный ковш вина и исчезнет в том же ковше. В другой раз его совсем уж было схватили и связали, но вдруг вся изба занялась дымом и пламенем, словно пороху кто подкинул.
— Что ж, поймали его? — Григорий почувствовал, что скука окончательно оставила его.
— Про то неизвестно, — вздохнул управляющий и виновато развел руками, словно это по его упущению хитрый и дерзкий разбойник не был схвачен и посажен в острог. Но тут же, прищурившись, с ухмылкой произнес: — Давненько это было, еще при матушке Екатерине, так что, может, и врут люди-то.
— Выходит, императрица не боялась разбойников, если часто гостила в этих местах?
— Не боялась, ваша светлость, видит бог, не боялась, — перекрестился управляющий. — Да и на то время, когда она здесь пребывала, разбои прекращались. — Кузьма слегка понизил голос и боязливо оглянулся на окно кареты. — Люди поговаривают, что граф Изместьев и Ванька Лихутьев — в одном лице пребывали. Граф, видно, потому и промышлял грабежами да разбоями, что дела у него поначалу худо шли, а потом разбогател как бы ни с того ни с сего. Был даже случай, когда один из купцов, не знаю уж насколько это правда, углядел на графе свой кафтан. Но купец вскорости исчез, как сквозь землю провалился, а с графом связываться боялись. Роста он был высокого и силы необыкновенной. Руками подковы гнул и тройку лошадей за задок саней удерживал. А вот сын подкачал. И ростом не вышел, и голос писклявый, как у девки. После смерти графа имением старая графиня управляла, она-то Федора Гавриловича и оженила. Люди говорят, насильно. Никак молодой граф не хотел жениться. Но потом вроде свыкся, но шибко жену бил. Особенно после смерти матушки-графини свирепствовал, но молодая графиня тоже в долгу не оставалась. Рассказывают, что как-то из окна его вытолкала, после чего граф охромел…
Князь и Дроздовский переглянулись и рассмеялись.
— В соседях у тебя, Григорий, особенная женщина, — не переставая улыбаться, пояснил Аркадий. — Характера невыносимого, со всеми соседями в ссоре. На свои земли никого не пускает. С визитами не ездит. Живет почти отшельницей с сестрой да челядью. Две деревни и село имеет во владении, и, говорят, еще в Орловской да Воронежской губерниях деревни есть. Богата, капризна, своенравна.
— Красива?
— Красива, mon cher, очень красива, но не каждому под силу с такой упрямой и вздорной кобылкой справиться.
— Тебе приходилось с ней встречаться? — с неподдельным интересом спросил князь, и Дроздовский ухмыльнулся про себя, заметив, как заблестели глаза у приятеля.
— Увы, бог миловал от подобного счастья. Графиня из тех, что самолично рекрутам лбы забривает и нагайку в руках с не меньшим искусством держит, чем тот же веер или лорнет.
— Пытались к ней свататься поначалу, — поддержал господскую беседу Кузьма, — только она и сватов и женихов велела батогами гнать аж до самой границы имения и с той поры на всех дорогах кордоны выставила, чтобы никто на ее спокойствие не покушался. Да вон один как раз виднеется. Тут самый короткий путь до усадьбы. А версты через две и сам дом увидим…
Григорий выглянул в окно. Широкая песчаная дорога заворачивала плавно в лес, где на опушке виднелись каменные столбы с навесными тесовыми воротами, возле которых стояли два здоровенных, угрюмых мужика с кремневыми ружьями на изготовку.
— Крепкая стража, ничего не скажешь! — усмехнулся князь. — Неужто стрелять будут, если решимся вдову навестить?
— А кто ж их знает? — почесал в затылке Кузьма. — Покамест не стреляли, но никто ведь и не решается сквозь эти ворота проехать.
За разговорами они не заметили, что бескрайние поля сменились низкими пологими холмами, поросшими мрачным еловым лесом. И лишь изредка на месте бывших гарей и вырубок яркой зеленью полыхали молодые березняки или выскакивала вдруг на поляну стайка осин с мелкими, в копейку, листочками.
Дождь совсем прекратился. Песчаные осыпи под первыми, еще робкими лучами солнца казались золотыми доспехами, брошенными уставшим воином на обочину дороги. Напряженный взгляд пристально вглядывался в неприветливые и темные глубины леса, замирал на каждом пригорке: вот-вот мелькнет среди деревьев заманчиво и дразняще фасад барского дома, прячущегося в парке, который разделяет непременная липовая аллея, ведущая к озеру. И, возможно, лишь этот ровный строй лип или белая стена беседки, а то и шпиль колокольни выдадут присутствие усадьбы со странным и интригующим названием «Антик с гвоздикой».
Григорий вздохнул. Сколько можно предаваться подобным романтическим иллюзиям? Разве не ошибался он в этой жизни, позволив чувствам взять верх над разумом? Ошибался, и не единожды, и вот опять размечтался, как слюнявый отрок, только что оторванный от маменькиной юбки.
И красавица-вдова наверняка окажется толстой и курносой, увядшей прежде времени помещицей, с большой грудью и в нарядах, которые вышли из моды лет этак двадцать назад. Самодурство в крови русских барынь, особенно тех, что обрекли себя на проживание в подобных, богом забытых местах, где модные парижские журналы отродясь в руках не держали, и вся забава что с мухами воевать да девок по щекам хлестать или с собственным конюхом прелюбодействовать.
Но напряжение в нем продолжало расти, непонятное раздражающее его напряжение, переходящее в дрожь, и, чтобы ее унять, ему пришлось стиснуть зубы и сцепить пальцы — подрагиванием они могли выказать его неожиданное и столь же нелепое волнение.
Чтобы не выдать своего ничем не оправданного интереса к окрестностям, Григорий смотрел в окно кареты вполоборота, словно нехотя, надеясь, что его взгляд по-прежнему скучающе-ленив и никоим образом не отражает истинного настроения хозяина.
Слева над холмами и темной стеной елового леса показалась высокая колокольня, четко выделяющаяся на фоне посветлевшего неба. Дорога взлетела на увал, и с него открылась панорама городка, разлегшегося на высоком противоположном берегу реки, бесконечные извивы которой терялись среди холмистых гряд, укрытых густым лесом.
Храмы, зубчатые стены, башни… Далеко видны высокие, поросшие травой земляные валы, маковки церквей, всегдашние аркады екатерининских еще торговых рядов и обывательские домики в садах, разбросанные по косогорам, разделенным оврагами.
— Белореченск, — пояснил Аркадий, — тут неподалеку бывшее матушкино имение находится. Я эти места с малолетства знаю.
Дорога вновь скользнула вниз, потом вверх. Где-то близко в затененном ивами овраге угадывалось присутствие небольшой речушки или ручья. Горбатый мост, бревна которого так резво пересчитали копыта лошадей, на пригорке покинутое здание немецкой экономии, а дальше совсем ровная, высокая, точно подрезанная гигантскими ножницами стена лип, и тут же справа между темными стволами опять бесконечная водная гладь огромного озера.
— Смотрите, ваша светлость! — выкрикнул Кузьма и вытянул руку в направлении озера. — Вон она, красота-то какая!
Но Григорий уже и сам увидел то, что Екатерина Великая окрестила когда-то «Антиком с гвоздикой». Огромный трехэтажный дом из белого камня с шестью колоннами парадного входа, на которых покоился изящный треугольный фронтон. Высокое крыльцо, двумя маршами сбегающее к озеру, украшено фигурами мраморных львов, лежащих в позе сфинксов. Образуя двор, кругом, словно девки в хороводе, расступились липы, а в самом центре его возвышался громадный дуб с привольно раскинувшимися ветвями, прикрывающими дом от посторонних взглядов. В высоких окнах бельэтажа, за которыми угадывались анфилады парадных покоев, играли солнечные лучи, еще выше — антресоль с почти квадратными окнами. Там наверняка находились детские и комнаты для учителей… Справа, неподалеку от дома, на высоком каменном пригорке виднелась легкая и изящная беседка-ротонда, укрытая кустами сирени, о восьми тосканских колоннах, несущих купол, увенчанный шаром.
Григорий перевел дыхание. Что-то давно забытое, почти сказочное всплыло в его памяти при виде этого чуда, затерянного в глуши среди мрачных и диких ельников, многочисленных озер и болот. Но дорога ушла в сторону, и усадьба скрылась за деревьями, лишь сполох солнечного луча, отраженного от окон верхнего этажа, мелькнул напоследок сквозь густые кроны. И это заставило мучительно сжаться сердце, потому что память вновь возвратила князя к самым тяжелым и безрадостным мгновениям его прошлой жизни.
Он снял шляпу и вытер платком вспотевшее лицо.
— Смотри, Григорий, — сказал тихо Аркадий, — похоже, сама хозяйка нас сопровождает.
Князь потянулся к окну и замер в восхищении от представшего перед ним зрелища всадника, вернее, всадницы в мужском костюме. Пригнувшись к шее великолепного арабского скакуна, она мчалась по дороге, идущей вдоль границ имения. Она настолько была поглощена скачкой, что не обращала внимания ни на обоз, ни на крики и свист егерей, ни на лай возбудившихся собак, ни на улюлюканье слуг, высунувшихся из кибиток. Лошадь шла ровно, и всадница держалась в седле как влитая.
То и дело она скрывалась меж песчаных увалов или за деревьями, но тут же возникала снова. Женщина была без шляпки, и ветер развевал густую гриву темных волос.
— Да-а! — протянул Григорий и озадаченно посмотрел на приятеля. — Чистая амазонка! Почище гусара в седле держится!
— Чего уж там! — покачал головой Аркадий и восхищенно произнес: — Не хотел бы я на скачках с ней встретиться. Нет, ты только посмотри, как ее лошадь слушается! Ну, ведьма, право слово, ведьма!
Лошадь с всадницей взлетела тем временем на высокий холм и застыла там как изваяние. И Григорий отметил, что наездница великолепно сложена и, верно, обладает сильным характером, если заставляет повиноваться себе столь гордое и непокорное создание, как чистокровный арабский скакун. Незнакомка тем временем из-под руки оглядела горизонт, долю секунды задержалась взглядом на обозе, а потом, натянув поводья, подняла коня на дыбы и, огрев его плеткой, исчезла почти мгновенно за холмом, еще быстрее, чем появилась перед этим на дороге.

— C'est magnifique!
[3]
— воскликнул Аркадий и захлопал в ладоши. — Чует мое сердце, князь, скучать рядом с подобной соседкой тебе не придется. Держу пари, кто-то ей сообщил о твоем приезде. Ох уж это женское любопытство и самолюбие! Дождь, слякоть, а она наперегонки с твоей каретой…


—
Да графиня здесь завсегда катается. Дождь не дождь, все равно велит лошадь выводить, — остудил его восторг управляющий. — И утром тоже чуть свет выезжает, другой раз только солнце встанет, а она уже на другом конце озера. И чего ей не спится?

— Чего, чего, — рассмеялся Аркадий, — знамо дело чего… — Заметив недовольную гримасу на лице князя, он сбился и замолчал, почувствовав, что его домыслы по поводу ранних прогулок княгини в данном случае неуместны.
А Григорий подумал, что ему тоже захотелось вдруг прокатиться поутру вокруг озера, даже по росе, даже сквозь туман и дождь, чтобы увидеть поближе, разглядеть как следует эту странную женщину, будто видение промелькнувшую перед его глазами несколько мгновений назад.



ГЛАВА 2

Были освещены лишь часть вестибюля, истинные размеры которого терялись в темноте, и лестница, ведущая на второй этаж, но Григорий успел заметить, что мебель закрыта чехлами. Одинокий дворецкий с седыми бакенбардами, в небрежно натянутом на голову старинном парике, встретил их у дверей и, поклонившись, повел князя и его друга в библиотеку.
Занавеси на окнах были задернуты, но в камине полыхал огонь, и Григорий первым делом подошел к нему и протянул к пламени озябшие ладони.
— Никак лето не устоится ноне, — покачал головой дворецкий и спросил: — Ужин подавать, ваша светлость?
— Подавай! — Князь посмотрел на Дроздовско-го. — Думаю, следует хорошенько выпить по случаю благополучного завершения нашего путешествия.
Аркадий улыбнулся:
— Весьма дельное предложение! — И повернулся к дворецкому: — Эй, как тебя, любезный? Елистрат? Проводи-ка меня, Елистрат, к вашему погребку, где вина хранятся. А я уж сам отберу, что нам по вкусу придется. Кстати, какие вина барыня пила, французские или испанские? А может, венгерские?
— Ее сиятельство Мария Васильевна пили только шампанское «Моэт» и «Аи», да еще мадеру, — вздохнул дворецкий. — Больше ничего не признавали-с.
— Что ж, на первый случай это даже неплохо, — подмигнул Аркадий князю. — А то я, грешным делом, испугался, что старуха по скудости претензий наливками баловалась, а я их терпеть не могу.
— Наливки тоже имеются, — степенно сказал дворецкий и принялся загибать пальцы. — Сливовая, на малине, на черной смородине, на рябине… Но лучше всех — вишневая. Княгиня ее самолично изготовляла.
— Ничего, дойдет дело и до наливок, — махнул рукой Аркадий. — В крайнем случае, я согласен и на наливку. Только без мух! А то я знаю местные обычаи. То муха в супе, то таракан в пироге…
— Зря вы так, ваша милость! — обиделся дворецкий. — Раньше наша барыня больше за границей жила, чем в имении, а по старости, когда уж кости скрутило, здесь обосновалась. Но порядки у нас навела тамошние. Не то что тараканов, мышей всех выжили.
Аркадий хлопнул дворецкого по плечу.
— Прекрасно! Теперешний твой барин тоже десять лет за границей прожил. Слышал про реку такую Амазонка? Протекает в далекой Южной Америке. Крокодилов там тьма, а еще больше арапов, местные их нигерами зовут, что значит «черный». Представляешь, кожа у них чернее дегтя. — Он передернулся. — Б-р-р! Страх господний!
Дворецкий невозмутимо посмотрел на него:
— У Господа все едины, ваша милость! Выходит, была у Него такая надобность черными их изобразить.
— А ты, братец, дипломат! — ухмыльнулся Аркадий. — Всему, видно, оправдание найдешь.
Подталкивая дворецкого в спину, он вышел из библиотеки. Григорий взял со стола массивный подсвечник с единственной зажженной свечой и осветил книжные полки и тяжелую дубовую мебель, которой была обставлена библиотека.
— О небо! — воскликнул он озадаченно, обнаружив, что большинство книг на латинском и немецком языках, изрядно попортивших ему кровь в детстве. Он перевел взгляд на стену и хмыкнул еще более удивленно, узрев портрет, вероятно, кого-то из предков княгини Завидовской, судя по одежде, жившего добрую сотню, а то и больше лет назад. — Это кто такой? — спросил он у дворецкого, вновь возникшего в библиотеке, но уже в компании двух заспанных лакеев, которые, толкаясь друг о друга, принялись накрывать стол для позднего ужина.
Дворецкий подошел ближе и, слегка прищурившись, вгляделся в портрет, мрачно взирающий на них со стены. Потом махнул рукой.
— А, это прадед княгини, князь Лисовой. Говорят, император Петр его Старым Лисом прозвал за ум и за хитрость. А потом казнил, потому что он супротив царя пошел. Сына его непутевого, цесаревича Алешку, спасти хотел от смерти… Как уж там у них получилось, никому не ведомо, но только государь император дюже осерчал, когда узнал про изменщика. — Дворецкий вздохнул и посмотрел на князя: — Головы тогда, как капусту, рубили… Вот и у него тоже в одночасье слетела.
— Да, кстати, веская причина, чтобы смотреть столь мрачно, — усмехнулся князь и обвел рукой книжные шкафы. — Неужто княгиня все это читала?
— Мне это неведомо, ваша светлость, — пожал плечами дворецкий, — она почти здесь не бывала, а вот старый князь любил около камина погреться да трубку раскурить. Он так тут и умер, вон в том кресле, — кивнул он в темный угол, где виднелось массивное кожаное кресло. — Заснул и не проснулся…
— Да-а? — протянул удивленно князь. — А княгиня случайно не в моей будущей постели скончалась?
— Нет, ваша светлость, — не дрогнув бровью, пояснил дворецкий, — ее спальня в другой половине дома и на первом этаже, а вам спальню на втором этаже приготовили, там раньше молодой князь спали, пока в Морской корпус служить не уехали.
— Ну, слава богу, а то я размечтался… — усмехнулся князь и оглянулся на портрет угрюмого предка прежней хозяйки поместья. — Надеюсь, привидений здесь не водится?
— А это уж как везде, — вздохнул удрученно дворецкий, — вот в прошлом годе, по осени у нас на конюшне кузнец удавился по причине несчастной любви. Так девки-вышивалыцицы рассказывают, что несколько раз после того его видели. В белом саване, борода тоже белая… Слоняется возле бани, где он свою Дуняху с конюхом застал, и жалобно так стонет: «Дуняша, мол, Дуняша!» Но девкам и соврать недорого взять! А на болотах недавно мужики корову встретили о четырех рогах, до самой дороги за ними гналась… Всякое бывает, незнамо откуда только что берется!
«Известно откуда, от скудости ума и известной дикости фантазий», — хотел сказать князь, но передумал. Старик был ему приятен, и не его вина, что ему не удалось, как самому князю, повидать свет и прочитать все эти мудреные книги, которые, похоже, отродясь никто с полок не снимал. Разве только горничная смахнет изредка пыль с корешков да раз в год проверят, не завелся ли кожеед и не закралась ли плесень между страниц.
— Ладно, иди спать, — приказал он дворецкому, — только вели, чтобы на рассвете моего Мулата и лошадь его милости оседлали. Мы с ним верхами прогуляемся. Окрестности имения осмотрим. Да, и прихвати этих остолопов, — кивнул он на лакеев, застывших у стола. — И больше не присылай их. Я привез с собой двух официантов, они и будут прислуживать в столовой. А этих бездельников определи куда-нибудь подальше, чтобы их рожи заспанные больше мне на глаза не попадались.
— Свирепствуешь, mon ami? — усмехнулся возникший на пороге Аркадий, провожая взглядом еще больше поскучневших лакеев и огорченного дворецкого, что-то сердито им выговаривающего.
— Ты просто не видел меня свирепым, — усмехнулся Григорий, — но посуди сам, с чего мне веселиться. Оказывается, тут в избытке всякой чертовщины. Вон портрет проходимца, которому Петр Алексеевич снес голову в свое время, а в том кресле скончался князь Завидовский, а у бани конюх-удавленник слоняется, и на болоте…
— Да полно тебе, друг любезный, — скривился Аркадий, — что тебе, заняться больше нечем, как подобные бредни выслушивать? — Он подошел к столу, окинул его скептическим взором, потом перевел его на Григория. — Хотя я тебе больше скажу. Старая княгиня больно девок не любила, особенно молодых да пригожих. Сам-то князь великим умельцем был по задиранию юбок у горничных. И лишь только девку попользует, княгиня тут же про это прознает и велит проказницу к себе привести. Сначала что было сил по щекам нахлещет, а потом самолично до полусмерти плеткой отходит, а бывали случаи, что и забивала. Говорят, в подвале до сих пор стоны можно услышать… А еще рассказывают, в охотничьем домике, в верстах трех от усадьбы, у князя станок особый был. Привезут ему девку, что покрасивше, он ей руки-ноги, как в тиски, зажмет и давай отводить душу, пока совсем уж потом не изойдет. По неделе и боле так развлекался. Девок замертво увозили, а ему хоть бы хны! А домик этот до сей поры сохранился. И прозывается, представь себе, «Храм любви». Правда, местные его за версту обходят…
— О боже, мерзость какая! — Князь гневно посмотрел на приятеля. — Ты что, нарочно это имение подобрал? Считаешь, что мне по вкусу подобные дикости?
— Да нет же, — Аркадий, похоже, смутился. — Ты ведь хотел что-нибудь от столиц подальше. И чтобы лес был, и озеро, и охота. Здесь и лошадям твоим привольно будет. Завтра увидишь, какие тут луга замечательные. И потом, — он виновато улыбнулся, — ты, братец, забыл, что в России, куда ни кинь, везде подобные мерзости и непристойности. Скука и лень превращают людей в скотов. В провинции это очень заметно. Что хорошо — то и так хорошо, а что дурно — то всегда дурно…
— Ладно, не уговаривай, — усмехнулся князь, — я и похлеще мерзости видел, так что меня мало чем удивишь. Давай-ка лучше отведаем, что здешний повар приготовил. Судя по блюдам, придется его тоже в три шеи гнать за напрасный перевод провизии.
— Ну, это ты напрасно, — потер руки Аркадий, в душе очень довольный тем, что приятель не пожелал вдаваться в подробности забав бывших хозяев имения. — Эта стерлядь совсем даже не плоха на вид. И выбор вин, конечно, небольшой, но зато какой! Старуха была жадноватой, судя по всему, однако толк в винах знала.
Через час, покончив с поздним ужином, они устроились в низких креслах у камина, чтобы выкурить по толстой сигаре перед сном. Курить сигары Аркадий научился от Григория недавно и после этого совсем забросил трубку, считая ее пережитком старины.
Выпитое вино не только согрело, но и развязало языки.
— Ты это ладно сделал, Гриша, что ко мне за помощью обратился. — Дроздовский вытянул длинные ноги и пустил в потолок плотную струю дыма. — За десять лет ты уже подзабыл наши законы, поэтому ободрали бы тебя как липку, обжулили в первую же неделю и имение подсунули б непременно закладное…
— Не так уж я безвреден, каким ты меня представляешь, — усмехнулся князь, — я на своем веку со столькими проходимцами встречался, не чета нашим русским пройдохам. Просто хотелось скорее покинуть Петербург. По правде, я уже отвык от подобной слякоти, холодных ветров и туманов… Ты бы видел мою гасиенду, Аркаша. Райский уголок посреди дикой сельвы. Море цветов, пальмы… Попугайчики с ветки на ветку, точно наши воробьи, перелетают… — Григорий встал и прошелся взад-вперед по комнате. Остановился возле камина и некоторое время задумчиво смотрел на огонь. Затем поднял голову. — Но так захотелось вдруг русское небо увидеть, из родника русского воды напиться, хлеба ржаного отведать, капусты квашеной… Я ведь там, если признаться, пытался ананасы солить. Похоже получается, но ка-пустка наша, огурцы… Это ж нечто особенное, а молоко топленое? Его ж только в русской печи можно так вытопить. А пенки с него какие сладкие? А варенец? Нет, Аркаша, только ради этого стоило семь тысяч верст киселя хлебать! Да и помирать нужно непременно на родной земле.
— О, cher ami, — протянул с веселым изумлением Аркадий, — да ты, оказывается, поэт? Откуда вдруг такая nostalgic? Неужто и вправду вздумал помирать во цвете лет? На тебя это вроде непохоже.
— Нет, помирать я пока не собираюсь, — сухо сказал Григорий и вернулся в свое кресло. Сцепив пальцы, он обхватил ими колени и внимательно посмотрел на приятеля. — Видишь ли, Аркаша, надумал я жениться. Пора уже обзаводиться наследником. Как ты полагаешь, это стоящая мысль?
Аркадий поперхнулся, закашлялся и принялся разгонять скопившийся возле лица дым. Потом отложил недокуренную сигару в пепельницу и только тогда произнес с искренним удивлением в голосе:
— Жениться? Неужто подыскал себе кого?
— Нет, не успел пока, — по-прежнему сухо ответил Григорий. — Поисками подходящей невесты займешься ты. Но учти, мне бы не хотелось иметь в женах стерву вроде княгини Завидовской, поэтому девица должна быть воспитанной, спокойной, рассудительной, неглупой, достаточно милой, а если еще красивой и неболтливой, то я тебе непременно выставлю пару дюжин шампанского за усердие.

— C'est formidable! Cela me plait!
[4]
— расхохотался Дроздовский. — Только учти: из подобных робких девиц самые непотребные стервы и получаются. Пожалуй, смотр надо начинать с маменек. Помнится, нянька мне говорила: хочешь выбрать себе жену, непременно на маменьку посмотри. Сразу поймешь, что вскорости в своей постели обнаружишь.


—
Ладно, отбросим эти милые подробности, — поморщился князь и отхлебнул вина из бокала. — Скажи, есть ли у тебя на примете парочка-другая девиц, что проживают поблизости и страстно желают выскочить замуж? Учти: богатство роли не играет, но только уволь меня от поповен и купчих. Они после родов жутко толстеют.

— За кого ты меня принимаешь? — произнес рассеянно Аркадий. — Мы тебе непременно дворяночку найдем и с родословной не хуже, чем у твоего Мулата.
Глубокомысленно уставившись в камин, он принялся скептически хмыкать, морщить презрительно нос и смотреть сквозь князя туманным взором, делая всякий раз очередной глоток вина. Видимо, перебирал в памяти имена возможных невест, и, судя по количеству сделанных Аркадием глотков, недостатка в них не было.
Они помолчали некоторое время, ознаменовав затраченное на размышления время пустой бутылкой мадеры. Первым заговорил Аркадий. Повертев в руках потухшую сигару, он с сожалением произнес:
— Крепкая, зараза! Почище деревенского самосада пробирает!
— Что ж ты, выходит, куривал деревенский самосад?

— Rien du tout!
[5]
— усмехнулся Аркадий. — Только разок и попробовал. Мне лет десять было, когда сын нашей кухарки Селетеи Колька предложил курнуть тютюну. Его у нас шнуровым прозвали, оттого что лист не ножом рубили, а шнуром резали. Самое, скажу тебе, бесовское зелье, хуже гремучей змеи. Но я про то позже узнал, а тогда по дурости пристроились мы за оранжереей, я только дыму глотнул и сразу же на землю — брык! Потом дояго спина чесалась после маменькиных розог, а Колька полмесяца в камышах отсиживался, от возмездия спасался. Потом помиловали его, когда он лисицу отловил, что кур из птичника таскала. Хороший малый был Колька. Крепко мы с ним дружили, хотя он и старше года на три был. В доме с ним не разрешали играть, но во дворе, на скотном, на конюшне, на реке, в лесу сколько проказ мы с ним измыслили, за что нас и пороли нещадно… Сгинул бедолага в турецкой кампании лет этак пятнадцать назад…. Еще под Измаилом. Ну, да ладно, мертвое — мертвым, живое — живым. — Он повеселел взглядом и посмотрел на помрачневшего приятеля. — Не бойся, подберем мы тебе девицу, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Есть у меня на примете несколько славных семейств, завтра же начну предварительную разведку.


—
Постой, — прервал его князь. Он вновь поднялся с кресла и, подойдя к окну, отдернул штору. Сквозь низкие тучи пробилась луна и залила цветники и ближние деревья мертвенно-свинцовым светом. Григорий некоторое время вглядывался в темноту, стараясь определить, в какой стороне находится озеро. И ему даже показалось, что глаза различают далекие огоньки на противоположном берегу, то ли деревни, то ли усадьбы. И память тут же, в долю секунды высветила вдруг изящную женскую фигурку, почти слившуюся с лошадью… Там, на холме, за которым она исчезла через мгновение. Он вздохнул и повторил уже более устало:

— Постой, время еще терпит. Надо поначалу познакомиться с делами в имении. А то видел, у лакеев сквозь ливреи локти светятся. У Елистрата лаковые сапоги, а пальцы наружу торчат.
— Да это не от бедности, а по недомыслию, — поморщился Аркадий. — Молодой князь лет десять, если не больше, в имении не появлялся. Заправляла всем его старшая сестра Людмила, тут ее все Милю-шей звали. В детстве она со стула упала и осталась на всю жизнь горбатой. А в прошлом году она от лихорадки померла, вот и осталось имение бесхозным. Братец ее морским атташе служит в Испании, там же и женился, чуть ли не на самой племяннице короля. Он и так богат, как Крез, зачем ему лишние хлопоты? Вот и решил по этой причине от имения избавиться.
— Это я уже слышал, — проговорил недовольно Григорий. — А что ж соседи? Такой лакомый кусок, по твоим словам, а упустили!
— Я им просто свободы маневра не позволил, — проговорил хвастливо Аркадий. — Да и желающих было — раз-два и обчелся. Вернее, всего один покупатель. Графиня Изместьева. Ну, та самая! — кивнул он головой в сторону окна. — Представляешь, как она сейчас бесится! Я ведь ей сделку расстроил!
— Ей что, своих земель мало?

— Кто ж ее знает? У нее тут поблизости еще две деревни имеются. В одной, в Матурихе, у нее каменные скотные дворы, а земли не обрабатываются, поэтому отличные условия для летних выпасов. Я в конце апреля, когда купчую на имение оформлял, видел, как ее скот выводили на выпаса. Прямо целое представление получилось. Коровы ревут на все голоса, свиньи на телегах визжат, пастухи кнутами щелкают, скотницы орут истошно… Думаю, осенью, когда назад возвращаться будут, вдосталь потешимся над подобным folie
[6]
.


—
А тебе это folie каким образом удалось лицезреть? Или сквозь кордоны сумел проскользнуть?