Глава 5, в которой один всё же воин, хоть и не в поле, а во дворе, а также о пользе знания старых рун и новых умений
Дарри же, поднявшись с земли, протер рукавом винтовку, упавшую на пыльную землю, и поскреб подбородок, пытаясь понять, что же ему делать. «Копейка» заложила дугу против часовой стрелки, и он потерял ее из вида, значит, и родичи не видят его, не видят, что он выпал. До площади были считанные метры, и он их преодолел. Но соваться дальше… Даже ему, неискушенному в деле войны, было ясно, что пытаться одолеть расстояние до управы пешком безумие чистой воды. По танцующей на площади «копейке» палили чуть ли не из каждого окна. Было ясно, что никого не зацепило только благодаря мастерству Глоина, заложившему вираж, затрудняющий стрельбу большинству недругов, да бесстрашию пришлого Воронова и Бофура, торчавших у пулемета. Ну и их весомым аргументам: пуля из «утеса» — это тебе не шелуха от семечек, бревно прошибет и не спросит, как звали. Еще, наверное, явному и чудесному попустительству богов, но рано или поздно (причем скорее рано) это попустительство закончится. Плотность огня тут даже важнее меткости.
Нахально выглянув из-за угла, Дарри увидел, что стреляют почти из каждого дома, выходящего на площадь. Благодаря отвлекшей всех пляске машины по пустырю он сам словно стал невидимкой, но вряд ли это надолго. Кажется, они проскочили, и вроде бы, насколько он рассмотрел, живы. Теперь светиться на площади просто глупо! Осторожно пятясь, он убрался за угол. Надо куда-то спрятаться. В управу ему не проскочить, уж сейчас-то точно. Можно попробовать пробраться ночью, но Камень, как почти все гномы, был нормальным приземленным реалистом, трезво оценивая и свои воинские навыки, и способности к скрытному перемещению. Да ещё и из управы могут влупить на подозрительный звук. Опять-таки, где ему укрыться до темноты? Почти все дома вокруг заняты налетчиками — и так, наверняка, будет вокруг любого очага сопротивления. Впрочем, из других очагов он представлял только форт. Знакомых у него нет, так что и спрятать его некому. Города он не знает. Кто сторонник, кто противник пришлых — загадка. Да и сторонником быть небезопасно. Грабеж уже начался, наверняка. А их машины… Ой-йё, прощай, зилки! Хорошо, хоть самый дорогой товар уже продали. Дядины аккуратные ящички с затворными группами так точно продали, и чек на них именной, так что семья не в убытке. Но что с Рарри, Балинами и Орри? Был ли «Водар Великий» для них надежным местом? И стоит ли пытаться пробраться туда или нет? Как вообще захватчики относятся к гномам? То, что они примкнули к пришлому, получилось довольно случайно. Вспомнил взгляды баронцев на входе в оружейный магазин и решил исходить из того, что к гномам относятся так себе и его будут сразу убивать. Отсидеться на чердаке, таясь и от мятежников, и от хозяев? Ну да, пробравшись тихо, как эльф, ага. В любом случае надо понять — что у него есть? Во-первых, винтовка с тремя полными магазинами, ещё два револьвера: свой сорок четвертый и «Чекан». К своему два скорозарядника и россыпью… сколько там? Пятнадцать патронов. К «чекану» ещё семь, кроме барабана. Негусто. Еще, правда, секира и штык-тесак. Надо вернуться к тугам и пошарить на предмет боеприпасов!
Сказано — сделано. Тяжеловесной рысью резвящегося першерона он отправился назад. Ближайший к площади труп, из-за которого он научился летать, оказался вовсе даже безоружным и несчастным местным, испачканным и раздавленным их машиной. Впрочем, убили его раньше, и не они. Черной кучей тряпья поверженные туги (кто такие эти туги, Дарри не знал, но по реакции Воронова понимал, что люди они насквозь неприятные и опасные) лежали шагах в семидесяти от него дальше по улице. Тут он сообразил, что, прорываясь, они ведь не всех тугов уложили, и ему сразу расхотелось обыскивать их мертвецов. Выжившие черные, скорее всего, юркнули в распахнутые ворота и ещё не решились выбраться назад. И не мудрено: с момента их прорыва прошло, пожалуй, не больше двух-трех минут. Но только вот пути-то у него другого не было — или на площадь, или мимо тех самых распахнутых ворот. Ну или стоять и тупо ждать, пока его убьют. Взяв винтовку наизготовку и пригнувшись, он стал подкрадываться к воротам и черным мертвецам около них. Или делать то, что у гномов называется словом «подкрадываться». При этом он пытался подсчитать количество покойников и вспомнить, сколько же было живых тугов. Получалось, что не меньше десятка, а кучек было не то семь, не то восемь. Гномы вообще днем видят намного хуже людей, о чем не любят говорить, так что толком разглядеть, сколько убитых, ему долго не удавалось. Когда же удалось… Их было восемь. Нет, те, в которых попали они с Ториром или Бофур, были ещё ничего. Зато остальные… Человек, в которого угодила пуля из крупнокалиберного пулемета, производит на неподготовленного зрителя сильное впечатление. Они и произвели, особенно тот, кому пуля пришлась прямо в центр корпуса. Руки, ноги, голова — всё было на месте. А вот от туловища будто только оболочка и осталась, всё остальное из него словно выплеснуло вокруг. Дарри почувствовал, что его самого сейчас «выплеснет вокруг», но тут хруст гравия за забором под чьими-то шагами мигом отодвинул это эстетское желание куда-то в сторону. Гномы вообще отличаются изрядной толстокожестью. И сейчас его это и спасло.
Он присел на одно колено, вскинул винтовку. Шаги за воротами затихли. Наверное, тот, кто прятался за их створкой, не решался выглянуть. Их разделяло метра три и распахнутая половинка ворот, и Дарри боялся дышать, чтобы не выдать себя сопением. Так продолжалось довольно долго, пока сердитый голос во дворе не прикрикнул на стоявшего за воротами на харазском, как показалось Дарри. И ещё шажок за тонкой дощатой преградой. «А чего я жду?», — подумал Дарри и тут же выстрелил примерно туда, откуда исходил звук, и ещё два раза, чуть правей и чуть левей. Высокий, какой-то заячий визг подтвердил, что он попал. Думая, сколько же ещё осталось противников за забором, один или два, он совершил самый глупый в своей недолгой жизни поступок. А именно — выпрыгнул за ворота. Два. Их было два, и они открыли пальбу, едва он показался меж раскрытых створок. Спасло его то, что он выскочил пригнувшись, почти вприсядку, эдакой раскорякой-кракозяброй, ну и ещё то, что туги, скорее всего, ожидали людей: прицел взят был слишком высоко. Один укрывался за телегой у сарая слева от ворот. Смуглый, бородатый, тощий, весь в черном, но застиранном уже до серого. Он навалился на борт телеги и палил из «чекана», уперев локти для устойчивости в тележный борт. Второй был явно не прост: и укрылся получше, за бочкой для дождевой воды, и стрелял он из «Маузера», не винтовки, а пистолета. Матеря себя на чем свет стоит, Камень выстрелил левому в ноги и попал, даже удачней, чем рассчитывал, не в ноги, а в таз. Колеса телеги были вирацкие, высокие, и, если бы туг не навалился так на тележный борт, то дай Прародитель бы ему хоть в ноги попасть. А тут он сложился как перочинный нож и стрелять перестал. Дарри тут же метнулся влево — и стрельбы теперь оттуда нет, и второму вправо линию огня переносить не так удобно. Тот и так едва не попал в Дарри, а маузер может и кольчугу гномью пробить.
Вообще, однако, похоже, что он сам себя в ловушку загнал. Он один, да и патронов мало. Стрелок он, сказать прямо, не эльфийского уровня. То, что он ухайдакал сейчас двоих тугов — чистое везение, особенно со стрельбой через створку ворот, а погоню за «копейкой» расстрелял и вовсе в полигонных условиях. Его противнику, который надежно укрылся за бочкой с водой, достаточно не давать ему высунуться из-за колодезного сруба, за которым Дарри спрятался, и просто ждать, когда на шум их перестрелки заглянет кто-то из сподвижников. Судя по всему, их в городе сейчас как блох на дворняжке. Были бы гранаты… Но гранат нет. Зато вот возле колодца отмостка из голышей, втоптанных-вколоченных в землю, чтобы пролитая вода не давала грязи и луж. Едва не ломая ногти, Дарри выковырял пару небольших, поменьше его кулака, камней. Дурацкая мысль, но может, камень поможет Камню? Если вот так… Он швырнул первый голыш за бочку, до которой было шагов двадцать, и крикнул: «Граната!». Была надежда, что противник поддастся на уловку и выскочит из своего укрытия. Не поддался. То ли рассмотрел, что у него нет подсумка с гранатами, то ли звук расслышал совсем не металлический… Но — не поддался. Будь у него время и резец, он бы вырезал руну отсроченного разрушения на втором голыше, и тот бы рванул не хуже гранаты. Правда, она не всегда ему давалась без помарок, а резать ее — весь день уйдет. Это великий мастер Килли мог бы впечатать в камень руну одними словами. Он вдруг отчетливо представил ее себе, и она словно засеребрилась, засверкала в воздухе призрачным, идеально правильным начертанием и впиталась в булыжник, как вода в сахар. Он и дальше ее видел, не глазами, а каким-то другим зрением, руна идеально встала в центре кругляша и начала сначала неспешно, а потом всё быстрей вращаться, напитываясь, проявляясь всё отчетливей, и словно наматывая на себя какую-то теплую и мягкую яркую нить, лучащуюся бело-желтоватым светом и идущую будто из него самого, не из сердца, а откуда-то из живота. Нить эта, преломляясь и усиливаясь, наливаясь при этом ещё и голубым холодным сиянием, проходила и через жезл убитого магика. Дарри теперь его чувствовал, словно у него появилась ещё одна рука. Наконец руна остановилась. Камень потеплел и начал подрагивать, словно ему не терпелось сорваться с места, и Дарри, внезапно перепугавшись, отшвырнул его от себя прочь, вслед за первым, даже не целясь во врага, а — просто от себя подальше. Камень упал почти туда же, куда и первый. Из-за бочки раздался насмешливо-издевательский выкрик, по-харазски шепелявый:
— Не наигрался в камефки, мальфик?
И в этот миг руна подействовала. Дарри видел, как срабатывала она у мастера Килли. Эффект был и в самом деле как от гранаты. Но это… Рвануло так, как будто «единорог» пришлых залупил туда, в угол двора, за бочку, 107-миллиметровую мину. Разметало не только самого туга — бочка в треске и грохоте, заливая всё вокруг водой, развалилась. Осколки булыжника просвистели и над ним самим, с чувствительной силой и изрядным стуком впившись в бревенчатую стену сарая. От восхищения самим собой Дарри, раскорячившийся в неудобной позе за колодцем, шмякнулся на задницу и витиевато, не хуже отставного ур-барака Гимли, выругался, поминая Прародителя, богинь Арру и Истару, но путаясь, так что, возможно, прозвучали и нелепицы вроде сисек Прародителя или бороды Истары. Это что же теперь выходит — он Рунопевец? Да ещё и посильней мастера Килли? Ему хотелось сотворить ещё что-нибудь, но ощущение сродни изжоге его остановило. Про магическое истощение магиков он слышал. А вот что-нибудь такое у Рунопевцев есть? Может Килли просто поумней да поопытней его, а не послабей? Может, он знает, сколько Силы вложить нужно в руну, не больше, не меньше, а именно столько, сколько нужно? А он по дурости мышь пытается застрелить из пушки? И ещё — жезл пришлого колдуна-подпоручика. Какую роль сыграл он и почему Дарри его начал чувствовать, как самого себя? На миг он чуть не позабыл обо всем и едва не начал экспериментировать, но свойственная их народу практичность и следование заветам предков, говоривших, что всё нужно делать в надлежащем порядке, остановили его. Война кругом.
Он поднялся, взял на всякий случай с собой в карманы два камня поменьше, и осторожно стал обходить двор. Винтовку Камень закинул за спину, а «чекан» взял наизготовку. Лежащий за телегой туг был ещё жив, но без сознания. И — не жилец, судя по всему. Стараясь не замараться в крови, Камень забрал и его револьвер, и два скорозарядника с патронами, и пачку патронов из кармана чекменя. Были ещё и патроны россыпью, но они были все в крови и он не стал их присваивать, помня, что Гимли что-то говорил, что не стоит их использовать, но не помня, шла речь о винтовках или револьверах. Зато был неплохой, хоть и не гномьей работы, помповик двенадцатого калибра «Таран» с коротким стволом и магазином на пять патронов, но с обычным прикладом, без пистолетной рукоятки. Это Дарри только порадовало: для гномьих лап так намного сподручней, чем с пистолетной под людскую руку. И вот чего этот балбес в Дарри не из него стрелял? Хотя оно, конечно, к лучшему. Патроны к дробовику были в плечевой кожаной перевязи, и Дарри тут же ее нацепил, сперва сняв винтовку, а затем повесив ее поверх перевязи. На шее у умирающего, вывалившись из-за выреза рубахи, висел медальон из темного металла. Он был как-то неприятен, и Дарри даже не прикоснулся к нему. А вот кошелек, потертый такой замшевый кисет черного цвета, выудил из брючного кармана. В нем нашлось не так уж и много: чуть вирацкого серебра, с десяток гномьих марок и столько же тверских и баронских золотых, да медь россыпью. Глянул на умиравшего — а он уже не умиравший, а умерший. «Ну и покойся с миром, а я дальше пошел, в сарай», — подумал гном.
В сарае не было ничего интересного и никого опасного, только кот, дремавший после охоты на мышей и проигнорировавший всю их пальбу во дворе. Кот открыл янтарные глазищи, зевнул и глянул на юношу, словно спрашивая его: «Я кот. А вот ты-то чего добился?» От сарая Дарри вернулся к воротам: в горячке он пробежал их раззявленную пасть, даже не удосужившись глянуть, в кого он там попал сквозь створку и что с ним, не выстрелит ли он в спину? Не выстрелит. Мертвые не стреляют. В руках у покойника когда-то была винтовка «Энфилд»[13], а ныне они были полны травы, которую он сорвал, суча ими вокруг в предсмертных судорогах. Дарри разжился у него аж восемью десятками патронов: подсумки у мертвеца были полны. ещё у него был «Молот Тора»[14], доброе железо из Серых гор. Жалко было бы его не взять, и он перекочевал в набрюшную сумку, всё больше раздувавшуюся. И ещё два скорозарядника, теперь сорок четвертого калибра, а ещё восемь патронов россыпью. Карманы брюк, пропитавшиеся кровью, Дарри обшаривать не стал: его запас времени не бесконечен. Да и вообще, для трофеев уже надо бы было найти вещмешок. Он хотел прикрыть ворота, надеясь (впрочем, очень слабо, учитывая кучу трупов перед ними) скрыть двор от всевозможных враждебных прохожих, но те же самые трупы и не дали это сделать, а перетаскивать их не было ни времени, ни смысла. Теперь почему-то позывов к рвоте не возникало. Дарри вернулся во двор и направился к последнему убитому им противнику. Точнее, к тому, что от него осталось. Вода из расколошмаченной до клепок бочки окрасилась розовым: харазца буквально разорвало на куски. Юношу почему-то больше всего удивил новенький, неповрежденный кавалерийский ботинок с высокой шнуровкой на оторванной ноге. Глядя на него, он потеребил подбородок, тревожа редкую юношескую поросль, и задумался. Искать трофеи тут было бессмысленно. Самым обидным было то, что прекрасный маузер, его давняя мечта, был изуродован и погиб безвозвратно. Вспомнилась поговорка пришлых: «Заставь дурака Богу молиться — он себе и лоб расшибет».
