Глава 1
От меня ушел муж. Бросил ради молоденькой секретарши. Согласитесь, ситуация – банальнее некуда. Совсем, как в заурядном чиклите - чтиве современных барышень. Сотни женских романов начинаются с этого печального известия, которое вдребезги разбивает сердце героини. Я никогда не читала женские романы. Мне подобных историй хватало на работе. Коллектив журнала, в котором я трудилась, в большинстве своем женский, поэтому, хочешь, не хочешь, а порой такого наслушаешься, что собственная жизнь кажется облаченной в розовую рамку с перламутровыми блестками.
Вернее, мне так казалось раньше, а иногда я даже злилась, что жизнь течет размеренно, без потрясений и скандалов. И временами нарочно провоцировала своего дорогого на ссору, на что он мило улыбался, и спрашивал: «Чего злишься? Котлеты подгорели? Так давай в кафе махнем! Посидим, винца выпьем, потанцуем».
Злость моя тут же улетучивалась. Я мигом собиралась, и мы направлялись куда-нибудь подальше от дома. Так что поссориться, как следует, нам не удавалось. Целых пятнадцать лет! И все же муж бросил меня. Ушел к девице, которой едва исполнилось двадцать. Ушел, как уходят мужья, - неожиданно.
Вернее, я сама проворонила, тот момент, когда нужно хватать мужей за жабры. Когда они на распутье, в раздумьях, сомнениях. Умный мужик, он, как собака, все понимает, только высказаться вовремя не умеет. И порой налаженный быт, верная жена, с которой можно поговорить о чем угодно, и, главное, поплакаться на печальные обстоятельства, частенько перевешивают на весах упругие прелести длинноногого создания, чьи мечты горизонты не рвут, и дальше модных бутиков не распространяются.
Шеф-редактор в популярном женском журнале - это вам не фунт леденцов в ярких фантиках. Частенько я брала работу на дом, и меня радовало, что Юра, не мешая мне и не отвлекая, валялся вечерами на диване, смотрел спортивные передачи, иногда жаловался, то на боли в спине, то на тяжесть в желудке, а в последнее время - на отдышку… Эти жалобы, несомненно, успокаивают жен, и преступно расслабляют.
А расслабляться, повторяю, ни в коем случае нельзя, если дело касается мужчин, которым уже под пятьдесят и чьи желания выглядеть и чувствовать себя тридцатилетними, естественно, не совпадают с возможностями. Я же расслабилась и пропустила тот момент, когда муж вдруг заинтересовался своим гардеробом, купил новый одеколон и обильно обливался им каждое утро, точно водой из ведра, как Порфирий Иванов. Затем поменял прическу и стал рассуждать перед зеркалом о цвете галстуков.
Он стал отключать дома мобильник, чего раньше никогда не делал. И вообще трясся над этим аппаратом, как курица над цыпленком, – как бы лиса не утащила или хорек. То и дело вскрикивал, когда терял его из виду: «Где мой телефо-о-он?», а от вопросов «Зачем он тебе, если ты его отключил?» немедленно краснел.
Но сначала он начал проводить на работе большую часть времени, словно породнился с сослуживцами, и они стали для него дороже самого близкого человека. И ужинать дома прекратил, правда, от завтраков не отказывался. Видно, учел мои наставления, что негоже отправляться на работу с пустым желудком, и плотно насыщался тем, что я готовила, вставая на час раньше, когда Юра еще нежился в постели.
Вечерние лежания на диване, разумеется, тоже закончились. Юра прибывал домой в лучшем случае ближе к полуночи, торопливо бежал в душ, мылся и ложился спать. И спал, повернувшись ко мне спиной, на левом боку. Хотя я не раз предупреждала, что делать этого не следовало бы. Поутру же наше общение заканчивалось одной, произнесенной на бегу фразой: «Я тебе перезвоню». Но не перезванивал, и на работу за мной перестал заезжать. И совместные ужины в кафе как-то сами собой отпали. Но фразу эту почему-то упорно произносил – привычка, что ли?
Я же, как последняя дура, продолжала спокойно созерцать эти перемены. Даже объяснение им придумала. Во всем виноват кризис. Мой Юра – управляющий одного очень нехилого банка - ударно этим финансовым катаклизмам противодействовал, отсюда и задержки на работе, интенсивный труд в выходные и даже новый имидж – все-все ради процветания родного предприятия, увеличения его активов, и чего-то там еще, в чем я слабо разбиралась.
Так продолжалось, наверно, месяца два. Занятость мужа никак не сказалась на моем настроении. Я активно трудилась на шеф-редакторской ниве: пахала, окучивала, боролась с сорняками и даже собирала неплохой урожай. Другими словами, отвечала за все, или почти за все. И статьи писала, и рекламные акции придумывала, и от конкурентов отбивалась. Работы было много, о ней я думала постоянно: и перед сном, и по дороге в редакцию, и даже в магазине, куда забегала за продуктами. Тем более рекламодателей поубавилось, расходы заметно возросли, один из дизайнеров неожиданно запил, а второй вот-вот грозился уйти на летнюю сессию…
Словом забот у меня хватало, и я не собиралась перекладывать их на чужие плечи, потому что любила эти заботы, и если жаловалась, то исключительно подруге Любаве. И то в ответ на ее стоны, что работа Любаву съедает. По этой причине личная жизнь не имеет просветов, и шансов что-то изменить - ноль целых и ноль десятых.
Подруге я сочувствовала, но не слишком, потому что знала: Любава на самом деле тоже помешана на работе, а на личной жизни после четвертого по счету замужества временно поставила крест. Очередной муж не вписался в график ее работы тренером по фитнессу и занятиями этнической музыкой. Вернее, не выдержал Любавиных упражнений в горловом пении и шаманских танцев с бубном в руках.
Меня не удивляли странные увлечениям подруги. Еще в школе Любава выделялась из массы одноклассников экстравагантными нарядами и прическами, гоняла на стареньком «харлее», что едва не стоило ей золотой медали. Двадцать лет назад учителя не жаловали броских и нахальных выпускниц да еще натуральных блондинок. Впрочем, сейчас тоже не жалуют. Об этом я сужу по письмам, которыми забрасывают наш журнал пострадавшие от произвола педагогов девицы. Правда, я на стороне учителей, потому что… Да потому, что повзрослела. А с Любавой мы взрослели и умнели вместе. Она всегда была верной подругой, искренней и честной. Я же обычно выступала в роли жилетки, куда Любава могла время от времени поплакаться, зная, что ее секреты не станут достоянием общественности.
Юра тем временем купил клубную карту в престижный спортивный центр, где богатые мужики старались привести в порядок дряблые мышцы, и даже по утрам стал качать пресс. Карту я нашла на полу прихожей, видно, выпала из кармана мужа.
- С чего вдруг? - поразилась я. – Мог бы и меня пригласить!
- Так я тебя приглашал, а ты отмахнулась, - Юра смотрел на меня невинными голубыми глазами. – Даже головы не повернула от компьютера.
Мне хотелось сказать, что приглашают более настойчиво, а не бросают мимоходом фразу, которую после вспомнить невозможно, но промолчала, хотя в первый раз не поверила Юре. Я прекрасно слышала, когда ко мне обращались, в любых условиях. Работа к тому приучила. И пусть вокруг рвались бы снаряды, трещали пулеметы и взрывались фугасы, предложение вместе заниматься в спортзале я встретила бы с восторгом. Но Юра быстро усыпил мои подозрения.
Он поцеловал меня в щеку и смущенно улыбнулся:
- Хочу войти в форму, - и похлопал себя по заметному животу. – Ты ведь не любишь рыхлых мужиков?
Вот тогда Любава и спросила меня осторожно во время наших обеденных посиделок в кофейне:
- А ты уверена, что эти жертвы ради тебя?
- Ну, почему же ради меня? – удивилась я. – Ради собственного здоровья. Сейчас модно выглядеть стройным и подтянутым.
- Что ж он раньше к этому не стремился? – допытывалась Любава. – Может, появились веские причины? На твоем месте, я бы не дремала. Просмотри его телефон, карманы…
- Еще чего не хватало! – меня передернуло от отвращения. – Я Юре доверяю…
- Смотри, скоро его на романтику пробьет, – Любава потянулась за сигаретой. - Он должен мелодрамы полюбить. Или там кошечек. Или творчество певицы Алсу. Ничего подобного не замечала?
Замечала? У меня похолодело в груди. Месяц назад Юра ни с того, ни с сего пристрастился к караоке. Я вернулась домой чуть раньше, тихонько открыла дверь – и замерла от неожиданности на пороге. Юра стоял посреди гостиной в трусах и носках и орал в микрофон: «Ты-ы-ы-ы! Теперь я знаю – ты на свете есть...»
Я не убеждена, что увлечение караоке так уж романтично. Но Любава заронила семена сомнения, и я вдруг взглянула на ситуацию с другой стороны. Тем более у мужа вдруг прорезался голос. Нет, не певческий талант, хотя он частенько теперь пел караоке. Начались придирки. А в минуты злости голос у Юры был еще противнее, чем при исполнении сладеньких шлягеров. Все, что бы я ни сделала, ему категорически перестало нравиться.
Юра нудил, брюзжал, ворчал, и доводил меня до того, что я в ответ тоже начинала говорить ему гадости. И тогда он с заметно посветлевшим лицом исчезал из дома со словами: «Я в командировку на пару-тройку дней, а у тебя будет время подумать, в чем ты неправа». Но вскоре возникал снова, с рассеянным взглядом и букетом цветов. «Прости меня, Оленька, прости!» - муж смущенно улыбался, целовал меня в щеку, и тут же хватался за телефон, и закрывался с ним в кабинете.
Раньше я не обращала внимания на эти выкрутасы. И нашла бы им объяснение: Юра просто не желал загружать меня своими проблемами. Но слова Любавы сделали свое дело, и я принялась анализировать. За что я должна его прощать? Что за тайная вина терзала моего любимого? И терзала ли?
А потом он как-то проговорился. Спросил:
- У тебя есть хорошие конфеты? А то бухгалтерия прибирает к рукам все сладости, и мне приходится постоянно их изымать для других.
- Твой секретарь не в силах дойти до магазина? - удивилась я. – Не хватало, чтобы ты из дома конфеты в кулечке таскал. Пошли ее, пусть купит. А ты положи их в сейф, подальше от бухгалтерии, если они такие настырные!
Юра промычал что-то невразумительное, а я вдруг поняла: раз он так обеспокоен неравномерным распределением сладостей в офисе, значит, он к кому-то неровно дышит. К кому? К своему заму Равилю Фаридовичу? К уборщице тете Маше? Или к секретарше Лизоньке? Как говорится, догадайтесь с трех раз...
Я догадалась быстро, тем более, принимая Лизоньку на работу, Юра кочетом заливался, расхваливая ее незаурядные способности. И умна, дескать, необыкновенно, и старательна, все понимает с полуслова, а уж как корректна и скромна, по сравнению с прежними его секретаршами… Я тогда поинтересовалась, как выглядит Лизонька, но муж лишь пожал плечами:
- Для меня главное - ее деловые качества. А внешность… Достаточно того, что она никого не напугает…
Тогда мы еще обсуждали наши проблемы и сообща их решали. Но очень скоро все прекратилось. Мой милый нашел другие уши… Правда, пребывая в любовной эйфории, головы проблемами не морочат, вернее, все заботы сваливаются в другую плоскость.
Озарение далось мне нелегко. Дня три я ходила как пришибленная, все валилось из рук, а на работе слова сотрудников воспринимала не сразу, смотрела на них пустыми глазами, и, не дослушав, молча уходила. Отношений с мужем я не выясняла по очень простой причине: он снова умчался в командировку. На этот раз в Сочи, проводить совещания с сотрудниками филиала и дополнительных офисов. И наверняка взял с собой Лизоньку. Как же без нее, такой внимательной и умненькой, и наверняка сногсшибательно хорошенькой? Хотя в этом возрасте достаточно быть просто хорошенькой.
Я уже ни в чем не сомневалась. На пятом десятке мужики мало обращают внимания на дамский ум и творческие задатки. И женщина средней внешности и возраста может сколько угодно мечтать о любви, говорить умности и петь ангельским голосом - внимания на нее вряд ли кто-то обратит. Все затмевают точеная фигурка, упругая попка и высокая грудь соперницы.
Кажется, Жванецкий заметил, что женщины после тридцати становятся невидимыми, их словно нет. И все лучшие качества точно приписывают не им, а таким вот Лизонькам, будь у них даже куриные мозги и пэтэушное образование.
Я всегда, без тени сомнения, раздавала житейские советы, устные – Любаве, и печатные - читательницам журнала, а став жертвой мужского коварства, растерялась. Я даже Любаве не насмелилась позвонить. Просто не представляла себя в роли плакальщицы. Я считала унизительным пользоваться слезами, как оружием. И стопроцентно была уверена: излей я свои обиды подруге, та едва ли посоветует что-то путное, способное вывести меня из коллапса. Да и есть ли панацея против измены?

Глава 2
Я со страхом ждала возвращения мужа. Ведь надо было расставлять точки над i, а я не знала, смогу ли выдержать и не сойти с ума. В недавних семейных ссорах я всегда выходила победителем и даже гордилась своим хорошо подвешенным языком. Юра предпочитал сбежать в кабинет, или уткнуться в журнал… Но сейчас мне хотелось выть в голос, биться головой о стену, а вот слова, которые обязаны были сразить мужа наповал, если и всплывали в памяти, то казались бледными, неубедительными, затертыми до сального блеска…
Юра появился через неделю. Загоревший, похудевший, веселый, он позвонил в дверь и прямо с порога произнес три самые избитые и пошлые фразы, которые, несмотря ни на что, прогремели для меня, как гром среди ясного неба.
- Оля, я полюбил другую. Прости, но я ухожу. За вещами заеду позже!
Я застыла с открытым ртом, и с трудом выдавила из себя уже в спину коварному изменщику:
- Кто она?
- Лизонька, - оглянувшись, расплылся в улыбке муж. Глаза у него были ясными, как у птицы Феникс. – Я рассказывал тебе!
Забыв о лифте, он легко побежал по ступенькам вниз. Почти полетел на отросших от счастья крыльях. Понес навстречу новой любви стокилограммовое тело в белых штанах.
- Она ж тебе в дочки годится! – прокричала я вслед.
В ответ получила набор бубнящих звуков. И не поняла, ответил ли это Юра, или эхо позабавилось. Равнодушное эхо, которому абсолютно наплевать, что чья-то супружеская жизнь резко пошла под откос.
У меня тряслись руки и болело под ложечкой. Я вернулась в квартиру, умылась, высморкалась, легла в постель и стала размышлять, как это – быть счастливой на пепелище своего брака? Как это – быть счастливой, когда тебя, говоря пафосно, предали? Как это – быть счастливой, когда нет сил даже зареветь? Закричать, как на похоронах, свалиться у двери и вопить, постукивая лбом по новенькому паркету: «На кого ж ты меня покинул?»
Когда дело идет к пятидесяти, для брошенной жены остается только два выхода: сумасшедший дом или дюжина кошек, не худший вариант – пара крохотных собачек. Кошек я любила, и собачками тоже не брезговала, правда, пока на расстоянии. Даже против сумасшедшего дома ничего не имела против – по крайней мере, его пациенты не озабочены настоящим.
Но до пятидесяти надо было как-то протянуть еще пятнадцать лет.
А мне казалось, что не протяну и четверти часа. Пролежу вот так, глядя в потолок совсем недолго, час или два, а затем моя душа расстанется с телом. И никто, слышите, никто не огорчится, не пожалеет, разве что Любава прольет слезы на одинокой могилке. В итоге жалкий холмик зарастет бурьяном, и только на склоне лет Юра вдруг отыщет его, и прошепчет, упав перед ним на колени: «Прости, дорогая! Я всю жизнь любил только тебя, единственную и неповторимую…» Лучше, конечно, если б он приехал на кладбище на инвалидной коляске в сопровождении медсестры из дома престарелых…
Я представила эту картинку, и на душе стало легче. Ведь, если Юра не одумается, в развитии событий можно не сомневаться. И желательно, чтобы они развивались на моих глазах, тогда я могла бы усмехнуться в ответ на его жалобы и спросить: «А ты предполагал, что Лизонька будет вечно поддерживать твои дряхлые телеса?». Затем я гордо удалилась бы, все еще красивая и уверенная в себе, под руку… С кем?
Дальше фантазия отказывалась работать, и я посмотрела на часы. Четверть часа пролетела как одно мгновение. Пора собираться на работу! И вместе с этим начинать потихоньку избавляться. Избавляться от боли на вдохе и от боли на выдохе. От запаха его одеколона на подушке и от засохшего букета роз в вазе. От улыбки, которая так ему нравилась, и от его слов: «Я больше не люблю тебя».
«Держись!», – приказал разум. «Не за что!», – простучало сердце.
И тут меня снова повело не в ту сторону. Избавиться от прошлого можно было только одним способом: исчезнуть вместе со всем этим барахлом, со всеми этими воспоминаниями, которые уже не вытравить. Исчезнуть. Просто не быть. Повеситься. Или, например, застрелиться.
Я осмотрела люстры в квартире, затем оленьи рога в прихожей, и пришла к выводу, что они меня не выдержат. Застрелиться тоже не было никакой возможности, разве что из рогатки. Да и некрасиво это – валяться на полу вперемешку с собственными мозгами. Вот вскрыть вены – более эстетично. Набрать в ванну воды, зажечь свечи, включить красивую музыку и полоснуть бритвой по запястьям... Картина представлялась восхитительной – оставленная жена, вся такая бледная, в кровавой ванне. Плюс музыка и отражение язычков пламени в зеркалах....
Спасло меня отсутствие горячей воды. Можно было, конечно, нагреть воду в чайнике и кастрюлях. Но я представила себя потной, снующей по квартире с кастрюлями для того, чтобы скорее умереть, и мне стало смешно.
- Дура ты, Оля, полная дура! Ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него прощаться с жизнью! – с вызовом произнесла я и шумно высморкалась в полотенце. – И пусть он сказал: «Я больше не люблю тебя». Но полюса Земли от этого не поменялись, планеты не сошли с орбит, а кометы и прочая космическая дрянь непременно пролетят мимо.
Я выбросила полотенце в корзину для грязного белья и подошла к телефону, который трезвонил, не переставая, уже с полчаса. Звонили с работы:
- Ольга Михайловна! – услышала я голос главного редактора. – Тут мне подкинули интересную идею. Не могли бы вы подскочить пораньше?
- Не могу, - произнесла я через силу. – У меня голова раскалывается. Что будет, если ваша идея отлежится с денек?
- Ничего, ничего страшного, - ответила главред с несвойственной ей суетливостью. – Отдохните, подлечитесь, а завтра, если вы не против, все обговорим. Главное, измерьте давление…
- Спасибо, я измерю, - простившись с начальницей, я положила трубку.
Оглядевшись по сторонам, я поняла, что мне совсем не хочется заниматься уборкой. И завтракать не хочется. И вообще хочется снова броситься на кровать и уткнуться носом в подушку. Это было первым признаком депрессии, чего я никак не могла себе позволить. Тогда я принялась бродить по огромной квартире, бесцельно, из комнаты в комнату. Но везде натыкалась на Юрины вещи. Тренажер в спальне, очки на недочитанной книге в кабинете, галстук, небрежно брошенный на спинку дивана в гостиной, старенькие тапочки в прихожей, и трубка со сломанным мундштуком на каминной полке… Все, все буквально в этом доме напоминало мне о муже.
Я подошла к большому окну. При строительстве квартиры именно я заказала панорамное остекление. И после на пару с Юрой частенько любовалась закатами над Москвой-рекой и видами столицы чуть ли ни с высоты птичьего полета.
Некоторое время я бездумно созерцала зависшую над городом серую дымку. Начало апреля, но весна не торопилось — то дождь, то просто сырость невозможная. Почки на деревьях набухли, но раскрываться не спешили, как будто ждали новых холодов.
- Мерзость! Мерзость какая! – простонала я и уткнулась лбом в стекло. Понятное дело, это относилось не к погоде, а к поступку мужа.
Почему я упустила момент «открыть ему глаза»? Почему не вправила мозги, как советовала Любава? Почему не спросила: «Где же была твоя Лизонька, когда ты разорился в дефолт? Когда ты чуть не продал дачу, чтобы элементарно выжить?», не усмехнулась: «Милый, ты уверен, что эта девочка в восторге от твоей отдышки в постели?» Он же был умным, мой Юра? Очень разборчивым в людях. Сухарем и педантом! Но что еще можно спросить у мужчины, который готов бросить все, разрушить свой кров и хлопнуть дверью по руке жены, вцепившейся в косяк, – и все ради того, чтобы день и ночь слышать юный голосок: «О, ты мой идеал! Мой мачо и мой ковбой!»?
Тренькнул телефон: пришла эсэмэска.
«Завтра я подам на развод, - прочитала я торопливые, с пропущенными буквами слова: – Будь готова!» И все, даже по имени не назвал, не говоря уж о «милая» или «дорогая», как это бывало раньше.
«Что ж он так торопится?» Первым желанием было перезвонить, наговорить ему кучу гадостей, но я сдержалась и, стиснув зубы, ответила: «Всегда готова!»
А затем позвонила Любаве. Та поняла с полуслова.
- Еду! – коротко бросила в трубку подруга и отключила телефон.
***
Через час Любава сидела напротив меня за кухонным столом. Как всегда она выглядела потрясающе. В узких, обтягивающих длинные ноги, черных кожаных брючках и в такой же куртке, усыпанной значками с говорящими надписями «Мужики, я свободна!» и «Я – сука, и горжусь этим!» Закинув ногу на ногу, она курила и пыталась внушить мне, почему одинокая женщина должна быть не просто стервой, а сукой, чтобы не потерять себя в недружелюбном мире.
- Пойми, - вещала она, - сейчас не модно быть интеллигентной. Все хотят секса, и только секса, а интеллигентность для женщины - синоним непривлекательности. Надо быть раскованной, забыть о комплексах, и мужики будут виться вокруг тебя, как мухи.
- Не нужны мне мухи, - вяло упиралась я. – Терпеть не могу этих, как их, пикаперов! Липнут, чтобы переспать с тобой, и навеки исчезнуть.
- А чем пикаперы плохи? Ты ж не пробовала, - усмехалась Любава. – Проще надо быть! Зачем тебе какие-то обязательства?
- О чем ты говоришь? Посоветуй еще на панель выйти!
- Вот дура! – от негодования Любава сломала очередную сигарету. - Нет, это в голове не укладывается! Старый, толстый козел, почти лысый, и такое сотворить с красивой и умной женщиной! Вот ни капельки не сомневаюсь, покажи этой девице эскимо на палочке – обрадуется! Потому как слаще репы ничего не пробовала! Через пару месяцев он это поймет и запросится обратно!
- Не запросится! – не сдавалась я. – Он знает, что я его не прощу!
- И не прощай! Заставляют тебя, что ли? Я говорю, не впадай в истерику. Поехали по магазинам. Купи кучу нарядов, сделай новую стрижку. И от мужиков отбоя не будет! Я тебя уверяю!
- Какие мужики? – рассердилась я. - Я еще с мужем не развелась!
- Но я другому отдана, и буду век ему верна! Тьфу на тебя! – Любава непечатно выругалась и тут же утешила. - Ничего, с его деньгами он развод за три дня схлопочет. Детей у вас нет, так что проблем не будет!
- Почему я не родила? – я всхлипнула и допила коньяк, который Любава уже в третий раз подлила в мою рюмку. – Зачем Юру слушалась? Он все говорил: «Рано! Рано!».
- Так у него же есть дети. Сама говорила: живут с первой женой в Америке.
- Живут, - вздохнула я. – Уже и внук подрос. Два года.
- Ну, теперь с Лизкой детенка смастерят… - сказала Любава и осеклась, заметив, видно, что мне от ее слов стало еще хуже.
Подруга погладила меня по руке и виновато заглянула в глаза.
– Ну, что ты? Что ты? Это ж понятно! Зачем ему тогда торопиться с разводом? А тебе нужно о себе думать. Какие твои годы? Еще и замуж выйдешь, и ребеночка родишь. Сейчас тетки и в пятьдесят рожают…
- Ты сильно родила?
Я не выдержала все-таки и расплакалась. И Любава, сильная, смелая Любава, вдруг тоже скривилась, и слезы потекли у нее потоком, смывая тушь на ресницах и тональную пудру на щеках…

Глава 3
Прошел без малого месяц. Теперь я была свободной женщиной, но никак не могла привыкнуть к новому состоянию. Развод действительно оформили быстро. Любава была права: Юра сумел подсуетиться. И все обставил так, что мы даже не перебросились парой слов во время процесса. И за вещами он так и не приехал. Видно, любимый поменял не только устаревшую версию жены на молодую и красивую, но и полностью обновил свой гардероб.
Поначалу я шарахалась от каждого мужчины, который чем-то смахивал на Юру. Даже получила по лбу тяжелой дверью, когда пыталась убежать от человека, который показался похожим на бывшего мужа. Мелькнуло знакомое лицо, я охнула, рванула, не глядя, в сторону и – бабах! – здравствуй, метрополитен. Мне даже в голову не пришло, что Юра уже лет двадцать не пользовался метро. Но отчего я бежала? Наверное, от информации, которая могла меня как-то задеть. Хорошо у него идут дела или плохо – это все равно царапнуло бы меня.
И стишки некстати вспомнила, которые еще на первом курсе знала наизусть.
Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой –
Острым счастьем или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой...
Но лирика эта, наверное, лишь для первокурсников и годилась. Когда у тебя груз воспоминаний весом в полтора десятка лет, очень трудно сделать вид, что ничего страшного не случилось. Сначала я подолгу стояла вечерами у окна и мучительно вглядывалась в машины, въезжавшие на автостоянку перед домом. Мне казалось, что угар вот-вот пройдет, и Юра вернется. Ведь он так любил меня когда-то, так красиво ухаживал…
В журнале быстро узнали о разводе. Расспрашивать не расспрашивали, но я, то и дело, натыкалась на сочувствующие взгляды. К тому же Юра вдруг полностью поменял стиль жизни. Его имя стало мелькать в светской хронике, а фотографии с молодой женой появились на страницах газет, глянцевых журналов, но первым делом - в Интернете.
Уже через неделю или две после ухода мужа я обнаружила на своем столе в редакции кем-то заботливо подложенную газетенку с огромной фотографией на первой полосе. Тогда я впервые увидела Лизоньку. Спазм стиснул горло. Я закашлялась и, скомкав газету, швырнула ее в корзину для мусора. Моя соперница была чудо как хороша в сногсшибательном платье от кутюр.
При росте метр семьдесят пять я стеснялась носить каблуки, потому что была одного роста с мужем. Но Лизоньку это, похоже, не волновало. Юра смотрелся рядом с ней, как крепенький корнишон в паре с длинным тепличным огурцом. И хотя головой едва доставал до ее плеча, как ни в чем не бывало, обнимал молоденькую пассию за талию. А Лизонька таращила и без того огромные глаза в камеру и профессионально, ну, точь-в-точь американская кинодива, улыбалась.
Вечером я снова плакала навзрыд. Но затем привыкла и к этим фотографиям, и к восторженным статейкам, тем более знала им цену. Все они, несомненно, оплачивались из кармана мужа. Лизонька рвалась в светские львицы. Я не сомневалась: такой олух, как Юра, лишь первая ступенька на пути этой девицы в высшее общество.
Но продолжала шарахаться от каждого мужчины, похожего хоть чем-то на него. Вероятно, надеялась, что со временем остатки чувств исчезнут и мне действительно станет все равно. А может, и не в чувствах было дело? Скорее всего, мне хотелось сохранить неизменным то, что когда-то было? Чтобы бывший муж навсегда остался в январе десятилетней давности – красивый, веселый, розовощекий, стоявший по колено в снегах Домбая и улыбавшийся моей фотовспышке.
Мне незачем знать об его нынешней страсти! Меня не должны интересовать его новые победы и поражения! Не надо свежих сюжетов. Это все равно, что смотреть «Иронию судьбы–2» или «Возвращение мушкетеров» – одно расстройство.
Вот я и бежала от этого. В работу, в пустую квартиру, в метро, где сновали люди, и никто не обращал на меня внимания. Бежала, куда угодно, лишь бы не испортить бессмысленными кадрами счастливые воспоминания. Настолько они, оказывается, были дороги для меня.
С Любавой мы перезванивались по телефону. Я отказывалась от ее предложений посидеть в кафе или сходить на вечеринку. Я категорически отвергала ночные клубы и знакомства с молодыми людьми. Мне казалось кощунством веселиться на еще не остывшем пепелище своей любви.
Но Любава этого не понимала. И однажды явилась ко мне под вечер в пятницу. Она решительно настроилась вытащить меня в выходные на дачу к какому-то своему приятелю. Но у меня к этому времени появилась уважительная причина. И мой отказ не выглядел неубедительным. У меня прибавилась, наконец, еще одна, но приятная забота – курчавый щенок. Карликовый пудель Дарри, или попросту - Дарька. Щенок возился на кухне возле миски с едой, а затем уснул рядом, на коврике.
- Возьми его с собой, - продолжала уговоры Любава. И, не сдержавшись, укорила: - Зачем он тебе? Совсем к дому привяжет!
- А мне как-то наплевать! – отмахнулась я. - Но теперь у меня есть живое существо, с которым я могу поговорить. А как он радуется, когда я прихожу с работы. Правда, шкодничает, сгрыз мои тапки, но зато он меня никогда не предаст!
- Ты – больная! – с сожалением произнесла Любава и покрутила пальцем у виска. – На даче такие мужики соберутся! Не чета твоему банкиру! Что ты хоронишь себя? Смотри, лето уже! Так и будешь в четырех стенах чахнуть? Хоть бы на дачу к себе съездила. И я с тобой! – Она со вкусом потянулась. – В баньке бы попарились.
- Какая дача? – вскинулась я. – Как ты думаешь, где он сейчас живет со своей девахой?
Любава хмыкнула и покачала головой.
- Слава Богу, тебе квартиру оставил, а ведь мог в три шеи погнать.
- Я не обольщаюсь, - поморщилась я от неприятной мне темы. – Она только наполовину моя. Да и лучше было бы, наверно, обменять ее на меньшую. Эти апартаменты мне не по карману. А дача и вовсе записана на Юру, поэтому там мне ничего не светит. Он ведь купил ее еще до нашей свадьбы.
Мне стало вдруг тоскливо-тоскливо. Я выглянула в окно. В небе летел воздушный шарик, разноцветный, как радуга. И каким ветром его занесло на высоту шестнадцатого этажа?
- Знаешь, я куда-нибудь уехала бы на пару месяцев, - сказала я неожиданно для себя. - В глушь несусветную, где ни телефона, ни телевизора, ни Интернета… Так, чтобы никто меня не нашел, не позвонил… Понимаешь, мне нужно отказаться на время от всего: от этой квартиры, фотографий, разговоров за спиной… Я должна уехать, чтобы вернуться новым человеком. А для этого мне нужны новые люди, новый мир, где меня никто не знает.
- Нда! – Любава смерила меня задумчивым взглядом. – Я понимаю. Заграничные курорты не пойдут, там обязательно встретишь того, кого бы век не видел. Да и не думаю я, что ты кинешься во все тяжкие.
- Нет, курорты отпадают однозначно! Тишины хочу, речки с чистой водой, по лесу побродить…
- Вот-вот! – радостно оживилась Любава. – Есть такое место! На бывшем юге нашей Родины. Леса, озера, горы до неба, а глушь такая – мама, не горюй! Брат у меня там... Двоюродный. В отшельники подался. На пенсию вышел и забрался в ту дыру. Дом построил, баньку. А для гостей у него – отдельная избенка. И ведь едут в это захолустье. Чисто медвежий угол!
- Вот, а говоришь отшельник. Значит, и там будут люди…
- Без людей тоже нельзя. Одичаешь! Он летом туристов принимает. Зарабатывать на жизнь как-то надо? Места там красивые, охота, рыбалка. А из связи только спутниковый телефон. Хочешь, я сегодня с ним свяжусь? Думаю, договоримся! Заплатишь ему немного, и - живи на здоровье. Он у нас в принципе не жадный.
- Но там, в горах, наверно, холодно? А в лесу комары. Я слышала, на юге они переносят малярию.
- Нет сейчас малярии! Ликвидировали! – успокоила меня Любава авторитетным голосом. - А комары есть, наверно, везде! Разве тебе надеть нечего? От комаров же репелленты всякие имеются, А потом в жару, в городе… Пыль, духота, пробки… Учти, я скоро смотаюсь в Испанию… Так что решай, или покупай путевку и – в дальние страны, или к Вадиму в горы.
- К Вадиму? – переспросила я. – А отчество у него есть?
- Есть! – веселые огоньки блеснули и пропали в глазах Любавы. – Как же без отчества. Вадим Борисович Добров. Ну, как, звонить мне?
- Я подумаю, - вздохнула я. И подлила Любаве чайку.
Все-таки страшновато ехать куда-то за тридевять земель. И этот брат… Даже если он на пенсии, где гарантия, что он не станет приставать ко мне? Тем более, если живет один? И как поступить с Дарькой? Можно ли его взять с собой?
- Ухаживать не будет, - твердо сказала Любава, - зуб даю! Я уж об этом позабочусь. Но и без этого он не стал бы за тобой волочиться. Хоть и не женат, но мужик серьезный.
- А почему тогда не женат? – осторожно поинтересовалась я.
- В том-то и дело! – покачала головой Любава. – Погибла у него жена вместе с сыном. На машине разбились. Пять лет назад. После этого он и на пенсию ушел, и в глушь забрался. Однолюб он у нас, не то, что я. Очень строгий мужчина. Но ты не бойся, - заторопилась она, заметив, что у меня, очевидно, вытянулось лицо. – К тебе он не прикоснется. Будешь сама по себе, но если что-то понадобится, то не стесняйся, поможет только так.
Я пожала плечами, но мне и вправду вдруг захотелось уехать далеко-далеко, за широкие реки, за высокие горы, чтобы прошлое осталось лишь темным пятном за плечами, рюкзаком, который я попыталась бы сбросить, чтобы вступить в будущую жизнь с просветленной душой и чистыми помыслами.
- Хорошо, позвони ему. Может, он откажется принять меня. О Дарьке не забудь спросить. А то мужики обычно терпеть не могут маленьких собачек.
- Ну, и молодчина! – обрадовалась Любава. – Я бы от тебя прямо сейчас позвонила, но не помню телефона Вадима. Он у меня в компьютере. Но я тебе обязательно перезвоню, когда с ним обо всем договорюсь. А ты прикинь пока, что с собой возьмешь и на какое число билеты закажешь. Лучше до Адлера лететь самолетом. А там тебя Вадим встретит на машине.
- До Адлера? – удивилась я. – Он разве в Сочи живет?
- Бери южнее, подруга, - самодовольно усмехнулась Любава. – В самом сердце Абхазии. Это тебе не баран чихнул, а очень даже настоящая заграница. «Ах, море в Гаграх…, - дурашливо вылупив глаза, пропела она и тут же абсолютно серьезно добавила: - Но загранпаспорт там вроде не нужен. Я уточню, но ты и сама посмотри в Интернете. Отзывы отдыхающих, то, се…
Глядя на подругу, чьи глаза горели неподдельной заботой, я подумала, что Любава говорит о моей поездке, как о деле решенном. Впрочем, в душе я с этим согласилась. Дело было за строгим Вадимом Борисовичем. Меня даже неизвестная Абхазия уже не страшила. Еще не видя брата Любавы, я почему-то уже побаивалась его. «Но, может, и к лучшему», - подумала я, и, подхватив Дарьку на руки, вышла в прихожую проводить мою чрезвычайно активную подругу.
- В конце концов, возьму Дарьку к себе, - Любава потрепала пуделька за хохолок на затылке и подмигнула. – Чтоб ничто не отвлекало тебя от погружения в природу.
Я весело хмыкнула в ответ.
- Тебе так хочется сплавить меня диким горцам на растерзанье?
- Ну, может, и не растерзают тебя горцы, а здесь ты сожрешь саму себя! – ворчливо заметила Любава и чмокнула меня в щеку. – Ну, бывай, подруга! Жди звонка.
- А что мне остается? – Я слабо махнула рукой ей вслед.
Странное чувство поселилось у меня в груди. Предчувствие, не предчувствие, но от него меня потряхивало, как от озноба.
Закрыв за Любавой дверь, я закуталась в шаль, прижала к себе Дарьку и подошла к окну. Багровое солнце садилось в черную тучу, похожую на огромного зубастого крокодила… Пожар полыхал на небе, и редкие тучки казались угольками в пламени костра. Я вдруг представила и этот костер, запускающий столб искр в черное небо, и глазастые звезды над головой, и груду хвороста рядом, и запах мокрой земли, и хвои… И высокого угрюмого старика представила, с белой, как лен, бородой… Сказку представила, в которой мне вдруг очень-очень захотелось очутиться.
Тогда я разожгла камин, села на пол и, не спуская задремавшего Дарьку с колен, долго-долго смотрела на огонь. Мне было тепло и хорошо, и впервые за последние месяцы, спокойно.
Глава 4
Любава оказалась расторопной. Она в два дня не только договорилась с братом, но и купила билет на самолет. Мне осталось лишь уладить текущие дела на работе и написать заявление на отпуск. Но главный редактор подписала его мгновенно, и даже не слишком рассердилась, когда я попросила месяц в придачу без содержания. Я ведь прекрасно понимала, чего ей это стоило: слишком много было на шеф-редакторе завязано.
- Ох, как я тебе сочувствую, - пригорюнилась начальница, когда мы выкроили несколько минут, чтобы выпить по чашке кофе с коньяком. – Конечно, мой Константин от меня не уходил, но я-то… - Она воздела очи горе и затянулась сигаретой. - Я-то два раза от него бегала… Но возвращалась. И, знаешь, как трудно было поначалу. Но сейчас от кого бегать?
Она вздохнула и перевела взгляд на фотографию двух девочек-близняшек, стоявшую на ее столе.
– Вон каких красавиц родили. Теперь на ноги надо поднимать. Учить, воспитывать… - И, потушив сигарету о дно пепельницы, деловито посоветовала: - Тебе родить надо непременно. Как только твой Юра вернется, никого не слушай, беременей незамедлительно.
- Он не вернется, - покачала я головой. – Даже если его будут там резать пилой, он сбежит, но ко мне не вернется. Гордый он, унижаться не будет.