И в назначенный день Ажан вышел на полицейскую службу.
Гурвиль дал ему подписать контракт, выдал нашивку патрульного полицейского, которую надлежало носить на левом рукаве, и представил новому начальнику – командиру наряда Роберу. Вот бывает так – смотришь на человека и понимаешь – от этого жди беды. Паранойя? Возможно, тем более, что мэтр Робер поприветствовал нового подчиненного вполне дружелюбно и провел нормальный инструктаж:
- Идешь с нами патрулировать рынок. Держись поближе ко мне, выполняй команды, сам никуда не лезь. Все понял? Тогда – вперед. – Все правильно, что еще можно сказать новичку? Пусть смотрит, учится – полицейских академий здесь еще не придумали.
И патруль из четырех человек, словно корабль, вошел в людское море амьенского рынка.
Шум, гам, мельтешение сотен людей! Учась в академии, Жан периодически ездил на рынок Нанта, зарабатывать деньги в кулачных боях перед зрителями. И ему нравилось это столпотворение. Крики зазывал, азарт торгов, ругань и споры казались кипением самой жизни.
Но сейчас он работал, хотя, несмотря на весь свой опыт, не представлял, в чем именно эта работа заключается. А потому строго исполнял полученное указание – смотрел на старших товарищей и держался поближе к начальству.
Шли неспешно, грозно посматривая по сторонам, словно зная за каждым покупателем и продавцом какую вину.
Вот сцепились двое – кто-то кого-то не так толкнул. Развели, дали обоим по шее – не сильно, для порядка, и отправили в разные стороны. Пошли дальше.
Вот скандалят муж с женой, не могут решить, что покупать и покупать ли вообще – призвали к порядку, показали обоим кулак, успокоили. Пошли дальше.
А вот мальчишка-оборванец лет десяти, на глазах патруля и добрых горожан схватил с лотка кошелек и бросился бежать.
- Новенький, лови, - скомандовал Робер.
Жан молнией метнулся вдогонку и почти сразу поймал воришку.
- Вот, господин командир, воришка, а вот и пропажа! Этот? – обратился он к пострадавшему торговцу, показывая кошель, в котором оказались пара су и один динарий.
- Этот. - Только взгляд потерпевший отводит, словно ему не украденную вещь, а ядовитую змею показывают.
И остальные полицейские смотрят как-то неправильно, осуждающе, что ли. Непонятно, однако.
- Патрульный Ажан, доставьте виновного в полицию, передайте дежурному, скажите, что я приду и оформлю все документы – голосом сухим и до предела официальным скомандовал Робер.
По дороге к участку Жан чувствовал себя идиотом. Мальчишка ныл, просил отпустить, рассказывал о старенькой маме и маленьких сестрах – ну, это как раз нормально, давить на жалость – любимый прием всех попавшихся воров.
В другой ситуации отпустил бы мальца, чай не бриллиант стащить пытался, но в данном случае нельзя – это будет прямое нарушение приказа, да еще в первый день. Уволят сразу.
Ничего, посидит пару дней, в крайнем случае розгами по заднице получит – может, за ум возьмется. По крайней мере, в Сен-Беа с такими именно так поступали.
Только почему прохожие глядят… кто с жалостью, кто с осуждением, а несколько человек откровенно плюнули в след? Они тут что, так воров любят?
В полиции ситуация оказалась не лучше – дежурный, другие полицейские смотрели как на врага, хотя и делали все, что положено, – на мальчишку заполнили какие-то бумаги и увели в тюрьму. Ситуацию разрешила случайно услышанная фраза, брошенная кем-то из коллег:
- Жалко мальчишку, в таком возрасте и без руки остаться.
Черт! Они что, серьезно?! Ребенка, за мелочь, на которую только пообедать можно?
Оказалось – да. Есть такой закон в Амьене. Парень попался в третий раз, и суд не интересует ни возраст, ни размер похищенного. Попался – получи. Если до этого он отделывался действительно розгами, то теперь – все.
Но так не может быть! Мальчишка не похож на дебила, у него нормальная речь, про несчастную мать и сестер он рассказывал волне складно. И что? Он видел подходящий патруль и, зная о последствиях, на глазах прохожих схватил этот несчастный кошелек?
И было что-то еще, какая-то мелочь, которая не давала складываться картинке. Что же? Давай, Жан, вспомним еще раз. Вот ты идешь за Робером, двое полицейских у тебя с боков. Они болтают о пустяках, о том, куда пойдут обедать. Робер отходит в сторону и жестом просит пойти сбоку, слева. Ты идешь рядом с ним, видишь тот злосчастный лоток, идущего к нему мальчишку… Да, пожалуй он шел именно к этому лотку, да, и он посмотрел на нас, определенно посмотрел. А когда подошел… Точно! Продавец положил кошелек, когда парень подошел к лотку! А перед этим тоже посмотрел на нас!
А ведь это спектакль! Однако спектакль, где одному из героев руку отрубят по-настоящему. А кто режиссер? Уж не честнейший ли господин Робер? Впрочем, не факт, тут версий можно море выдвинуть, включая охоту инопланетян на иномирников. Нет, здесь надо действительно поработать. Как? Вот это действительно вопрос.
Суд через три дня. Ну что же, рассудил Жан, значит у нас целых три дня на спасение. А то, что коллеги не разговаривают, и помогать, явно, не будут – ничего, перетерпим. Главное – этот замухрышка, с остальным потом разберемся.
Итак, три дня. Этого достаточно, когда ты свободен, и слишком мало, когда с утра до вечера находишься в патруле. Первый день – завтра, но есть и сегодняшний вечер, который тоже терять не следует. И посвятить его следует господину Гурвилю.
Кстати, интересная личность. Сидит в кабинете с отдельным входом с улицы, решает кого брать на работу, вопросы задает… правильные. Кто он? Кадровик? Или здесь уже до службы безопасности додумались? В любом случае поближе сойтись с ним не грех, а тут и повод достойный нарисовался.
- Господин Гурвиль, не уделите мне пару минут – нужен ваш совет, - вот так, пожалуй, помогать народ не любит, зато уж советы давать – всегда и с дорогой душой.
- Чего тебе, только быстро! – Да ладно, уважаемый, мысленно усмехнулся Жан, можете поиграть в занятость, но ведь приятно же, когда у вас совета просят.
- Мэтр, я тут, видимо, что-то не так сделал, а что именно – понять не могу. Подскажите, будьте добры.
- Это из-за воришки? – Оп-па, а вы, господин Гурвиль, здесь руку на пульсе плотно держите, за день патрули много всяких натаскали, вы что, о каждом в курсе? Или это особый случай?
- Точно, вроде сделал все как положено, а наши на меня волками смотрят. Что не так-то?
- Да уж, герой, наворотил ты дел. Понимаешь, есть законы писаные, а есть неписаные. Так вот, не принято у наших таких мальцов догонять. Этот бедолага дважды-то не через полицию попадался – хозяева ловили, да к нам приводили – здесь уже деваться некуда, приходилось оформлять. А ты сам поймал, сам доставил – ну и кто ты после этого? Знаешь, что ему сейчас будет?
- Слышал уже. Помочь как-то можно?
- Что, совесть заела? Или перед своими оправдаться желаешь?
- Мэтр, я ведь не на исповедь, а за советом пришел.
Гурвиль поморщил лоб, пожевал губами, почесал подбородок…
- Не знаю. С ним работает кто-то из прокурорских. Подберет наши бумаги, допросит… ну как допросит – напишет, что сочтет нужным, – парень все равно неграмотный, потом обвинительное заключение, и в суд. Дел минут на пятнадцать. На суде заключение прочитают, спросят мальчишку – признает ли себя виновным и все, тоже пятнадцать минут, и к палачу. Обычное дело.
И вот здесь Жану стало страшно.
Когда-то, в конце восьмидесятых, лихой опер после работы частенько заезжал в Следственный отдел КГБ пропустить с приятелями-следаками грамм по двести. От нечего делать читал уголовные дела конца тридцатых годов - тогда шла волна реабилитаций по заявлениям родственников, и тонкими, страниц на пятнадцать-двадцать, расстрельными делами были буквально завалены кабинеты следователей. И все они были как под копирку. Показания кого-то, протокол обыска, на котором ничего не найдено и не изъято, протокол допроса обвиняемого, в котором честно написано, что ни в чем виновным себя не признает. А потом обвинительное заключение: «Враг, не разоружился». И протокол особого совещания. «Подсудимый, вы признаете себя виновным?» - «Нет». Суд удаляется на совещание. Через пять минут «К высшей мере пролетарской защиты». И еще через пятнадцать минут – справка о приведении приговора в исполнение.
А дальше современные справки – заявитель расстрелян, следователь расстрелян, всем спасибо, все свободны.
Не пытали, даже не угрожали – зачем, если все уже предопределено? Все записывали честно, а конец один. И для тех, за кем записывали, и, немного позже, для тех, кто записывал.
Нет, здесь и сейчас такого не будет!
- На суде нас будут допрашивать?
- Только если сами придете, а так – чего зря время тянуть? Приговор, чик и готово, - сказал Гурвиль с самой гнусной ухмылкой. Только взгляд у него не ухмылялся. Грустным он был. И внимательным.