ПРОЛОГ

«Где я?.. Кто я?..», – подумал, а перед глазами мелькнуло пустое донышко хор-рошей такой стопки, даже сказал бы – стопаря.
– Кха-кха... Хр-р-р... Кха! Бл-лин! Хр-р...
«Да что за чёрт, зараза, не в то горло пошла!»...
– Кха, хрр... – водка даже из носа побежала.
Вот гадство! Как будто в первый раз налили!
Аж слёзы из глаз брызнули.
Немного проморгавшись и откашлявшись, увидел подсунутую под самый нос соседом по столу вилку с наколотым солёным рыжиком.
О, какая прелесть!
Маленький, сочный, ярко-оранжевый, с тягучей ниточкой рассола, протянувшейся вниз с готовой сорваться капелькой.
Ухватив вилку левой рукой, метнул рыжик «в топку», смачно причмокнул губами, мельком оглядел доступную взору часть стола и, не найдя взглядом местонахождение такого чуда, потянулся к блюду с груздями со словами:
– А пыв... Пывтрить!
«Повторение мать ученья...», – сплагиатил я чей-то лозунг, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся глаза и мысли.
«Мля-а... Это что, у меня такая куцая «грабка»?»...
Я поднёс вилку к носу и с удивлением воззрился на свою левую руку. В голове хорошо так шумело, принял на грудь явно не слабо, зрение фокусируется с трудом, но считать-то не разучился: «Ы-раз, ды-ва, ты-ри!».
Как не пялился, но результат оставался прежним. Пальцев – три. Причём – без большого и указательного, а вилка зажата в жменьке – оставшимися тремя.
«Во, тля, допился, у нормальных алкашей в глазах троится, а у меня... Ну, в общем... Тоже троится! Но я ведь не ал-каш? Ничего не понимаю...», – я повторно поднёс левую руку к глазам и, пошевелив пальцами, снова убедился в правильности счета.
– Брис Никлвч! Вилку вер... вер... тдайте, пжалста, взад, – прошлямкал жующий сосед слева, подёргав меня за рукав.
«Какой на... х... Брис! Кому тут взад? Кто ориентацию попутал?»...
Не глядя, протянул вилку вместе с рыжиком соседу и осоловело осмотрелся, со скрипом собирая органы зрения в кучу.
«А хорошо сидим! Картошечка, капустка, грибочки... И не только рыжики. Чуть дальше – грузди на большом блюде, и ведь не здоровыми ломтями, а такие все ладненькие, аж на взгляд хрустненькие! Икорка красная... О-о-о – и чёрная!».
На противоположной стороне стола мелькнули смутно узнаваемые морды Кравчука и Шушкевича, прореженные ещё какими-то мордами. В створе между ними, посредине стола – уполовиненный поросёнок с обиженно смотрящей на меня харей. Ещё бы не обижаться: ноги и ползадницы уже отчекрыжили, а в пасть яблоко забили, вроде как, на тебе и не бухти! Причём – уже обгрызли яблоко-то. По всему достархану раскиданы тарелки с бужениной, говяжьими языками и прочей нарезкой. Слева от поросёнка – аккуратно порезанная солидными ломтями – возлегала здоровенная фаршированная щука с разинутой пастью. В пасти щуки поперёк свисала по сторонам копчёная стерлядка.
«Это что за Ик... ебана? Извращённое какое-то чувство прекрасного у распорядителя стола...», – родилась мысль, когда взгляд упал на блюдо с истекающей жиром уткой и торчащим из её клюва пучком салата.
Во всех свободных местах возвышались воткнутые бутылки с водкой, виски и ещё какой-то спиртосодержащей хренью в стеклотаре.
– Э-э-э-э... А где икра... Это... Бака... Балка... Ба-кла-жан-ная? – выдавил я осипшим голосом, удивлённый представшим взору натюрмортом, подсознательно игнорируя странность присутствия себя в такой компании, и ляпнул невпопад. – Панимаш!
«Панимаш, панимаш... Что-то до глубины души знакомое, узнаваемое, родное, прям...».
– Ха-ха, гы-гы, – захрюкал, всхлипнув, собутыльник слева. – И-и-и-и-кра баклажанная, хи-хи... Ик!
Натужно, со скрипом повернув тяжёлую голову, я оторопело уставился на соседа.
Мать честная!
Слева – с отобранной у меня вилкой, на которой сиротливо свисал надкусанный рыжик – сидел Бурбулис, ёрзая на стуле и подхихикивая.
– Икра баклажанная – замо-о-о-о-рская! – вскочив со стула, Бурбулис, картинно развёл руками и слегка поклонился. – Позвольте представиться – царь. Просто царь!
Сальная чёлка сползла на поросячьи глазки, тонкие губы по-бабски поджимались, обсасывая отнятый грибок, отчего меня невольно передёрнуло. Блестящий, какого-то пидарастического вида пиджак завершал композицию.
«Куда-то я не туда зашёл?», – я невольно напрягся и покосился направо. – «А что ты ещё хотел?» – пробилась из подсознания мысль, когда я увидел второго члена «сладкой парочки».
– Икра, икорочка, а мы вот коньячком заполируем во-до-чку! – проюморил справа светоч юриспруденции Шахрай, торопливо набулькивая в мою рюмку новую порцайку коричневатой жидкости.
– Опа, как в аптеке, точно по уровню, – выдал с гордостью Шахрай, вовремя приподняв горлышко бутылки. – Борис Николаевич! За здоровье, дай бог, чтобы не по последней.
Я поглядел на получившуюся композицию и, было, засомневался в своих возможностях поднять, не расплескав, рюмку водки налитую «с горкой». Но память тела не подвела: независимо от затуманенного сознания правая рука уверенно подхватила рюмку и слитным движением автоматически опрокинула её в своевременно разинутый рот.
«Опыт не пропьёшь!», – вальяжно и неспешно всплыла мысль, пока я занюхивал рукавом свой подвиг.
Голова окончательно перестала соображать. Мысли лениво утекали в неизвестность, не задерживаясь во вместилище разума.
Бурбулис скоренько пододвинул ко мне посудинку, наполненную чёрной икрой, и с хитроватой ехидной улыбкой выдал словесную конструкцию, рождённую в алкогольном угаре, долженствующую обозначать скорее всего «шутку юмора».
– Икорочка, Борис Николаевич, м-м-м... Отведайте, не какая-то заморская в клетке выращенная, а нашенская – ра-се-янская. Астраханская, только вчера ещё по Каспию плавала, а потом её народные умельцы – опа! – за жабры и на стол!
«Как-то он не слишком уважительно произнёс «расеянская», – постучалась сквозь хмельной туман мысль.
Активное шевеление за столом напротив переключило моё внимание на собутыльников по другую сторону «поляны».
«Кравчук? Опять этот Кравчук, что он здесь делает? Он вроде первым Президентом Украины был. А кто я? Что здесь... Делаю? Ничего не понимаю...».
На всякий случай, состроив внимательную морду лица, уставился на водрузившегося на ноги Кравчука.
Кравчук бодренько, этаким живчиком поднял руку, прокашлялся для привлечения внимания и, подняв налитую стопку, закатил какую-то невнятную, еле слышимую «тосторечь». До меня доносились только обрывки фраз и междометия.
– Давайте выпьем господа... Мы сегодня собрались... Завтра знаменательный день... Конец ненавистного режима... Исторический момент... Европейская семья народов с нетерпением... Право наций на самоопределение и... Бла, бла, бла...
Шушкевич, сидящий рядом, согласно кивал головой на каждый спич и дирижировал свободной от вилки рукой, энергичными взмахами поддерживая соседа.
Что он такое несёт, что-то смутно узнаваемое?
«Странная компания...», – созрела наконец мысль. – «А я тут в каком качестве?».
Растёкшийся мыслями по древу Кравчук на заднем фоне продолжал бубнить, а я боролся с нарастающей алкогольной интоксикацией, меланхолично ковыряясь в куске фаршированной щуки, проявившейся непонятным образом на моей тарелке, пока я разглядывал Кравчука.
Рожи знакомые, румяные, какие-то неестественно помолодевшие...
Только почему у меня такое ощущение, что я их сто лет не видел?! Они что, только от визажиста? Артисты, тля!
Что-то мне хреновато, зал начал плавно вращаться вокруг меня странным образом, не меняя координат свинтуса и щуки. Я ещё раз с опаской покосился на свою левую руку и с отвращением сжал пальцы в жмень. В голове гудело, шумело и подкруживало. В собственный головной шум органично вплетался бубнёж Кравчука с Шушкевичем. В брюхе взрыкивало и подташнивало, всё вместе не давало сосредоточиться.
Не могу вспомнить: как я очутился в такой приятной компании; не могу понять: где я вообще и кто!
Бывает ощущение дежавю, когда всё вроде бы новое, да чем-то знакомо. А тут вроде и не новое, и знакомое, а в комплексе – не складывается композиция.
«Да-а-а, пить надо меньше...», – загрустил я, подпирая рукой подбородок. Щёки тут же выскользнули и свисли вокруг ладони. – «А рожа-то у меня шире жопы, и когда только нажрал? Вон какие брыли из-под руки выдавились...».
Окончательно расстроившись, я со скрипом отодвинулся от стола вместе со стулом и, неуверенно поднявшись, покачиваясь, потопал к выходу из банкетного зала.
Родина не заметила потери бойца, вернее, заметил один – правый сосед.
Бурбулис шустро выметнулся следом. Догнав меня на выходе, ухватил за рукав и сосредоточенно выговорил, проглатывая гласные звуки:
– Брис Николаевич, у нас звтра пыдписние вжных до... ку... ментов, вам надо от... отдо... Ик! Двай-те я првжу вас. В нмер.
– Веди Сус-с-са-санин и отцепись, пан... ик... маш, – передразнил я его и махнул рукой. – Вперёд топай.
Бурбулис шустро поскакал по коридору.
«Как будто и не пил, гад прилизанный...».
Я, периодически, шоркая левым плечом по стене – за ним. Заносит меня налево отчего-то. Наверно, как настоящего мужика.
Подойдя к номеру, я тормознул Бурбулиса на входе:
– Стой, дальше сам, иди. Короче... Иди, иди, иди спать, принесёшь с утра почитать шта-а подписывать будем.
Закрыв двери, я попытался разглядеть помещение в тщетной попытке сфокусировать взгляд сквозь алкогольную завесу. Отделанная светлым деревом комната в стиле охотничьего домика, вся мебель – кровать, платяной шкаф, письменный стол – из натурального дерева. Окна задрапированы тёмными шторами, за окном – чернота.
«Жить можно!», – резюмировал я и принялся раздеваться.
Снял пиджак, повесил его на спинку стула, придерживаясь рукой за спинку кровати, скинул туфли и стащил брюки. Попытался расстегнуть рубашку и запонки, но с задачей не справился – ну и хрен с ним! – стянул покрывало и с облегчением рухнул на кровать.
«А бельё-то аж хрустит, накрахмалено – жуть!», – колыхнулась затухающая мысль.
Дверь, скрипнув, отворилась, и в комнату кто-то зашёл, чуть слышно поцокивая каблуками.
Каблуки процокали до кровати, их хозяйка осторожно укрыла меня одеялом, пошуршала моими тряпками и уцокала к выходу, выключив свет и закрывая за собой дверь.
«Что же я тут делаю, и где это тут, и... Я – хто?».
В голове всплыли какие-то Беловежские соглашения.
О, точно, вспомнил, они – козлы! – всё порушили!
Так, а я здесь почему? Тоже из козлов? И где это я, интересно?
Пришла ещё одна интересная мысль: «Вискули... Беловежские соглашения... Беловежскую пущу знаю... Причём здесь соглашения какие-то? Это мне с Кравчуком соглашаться надо, что ли? Что он там плёл про единую семью европейских народов? Какая там историческая... Роль?».
Сквозь хмельной туман пробивалось твёрдое неприятие задуманного.
«Что-то я не додумал, куда-то не туда... Чёрт, голова кружится, и в сон клонит с непреодолимой силой... А-а-а-а... Всё, спа-а-а-ать...», – проваливаясь в беспамятство, протянул я. – «Завтра додумаю... И где я... И кто... Я...».


* * *

* * *

Сон отступал медленно, но уверенно!

Я попытался расслабиться и ухватить тающее воспоминание, доспать, досмотреть ускользающий сон, но утро неуклонно заявляло свои права, и вот только уже ностальгическое воспоминание о чём-то родном и близком, воспоминание о какой-то большой потере ещё удерживалось в памяти, подтверждаемое такой тоской, что хотелось взвыть раненой белугой.

«Нет, и не доспать, и не досмотреть», — с сожалением вздохнул я после пяти минут бесполезных попыток погрузиться в нирвану. — «Надо вставать…».

Откинув одеяло, я поднялся и подошёл к занавешенному окну. Отдёрнув штору, я попытался всмотреться в обстановку за окном и пусть на похмельную, но уже трезвую голову понять — где я всё-таки нахожусь.

За окном, освещаемый уличным фонарём, чёрной стеной нависал могучий лес. Толстые стволы деревьев подходили прямо к подъездной дороге.

«Пуща…», — всплыло в памяти. — «Беловежская, другой не знаю. Где пуща там и зубры. Да-а-а… Зубры ещё те вчера за столом сидели: Кравчук, Шушкевич. Меня этот — как его? — турнепс Борисом Николаевичем величал, то бишь я — Ельцин? Только не могу понять, почему я ничего не помню, как-то не отождествляю себя с ним!».

«Борис, Боря, Ни-ко-ла-евич…», — по слогам повторил своё имя и отчество и, подняв левую руку к носу, с отвращением посмотрел на трёхпалую кисть.

Если лапа моя, то почему так омерзительно выглядит?

О, вспомнил! В детстве раскопали с друганом гранату… Как же его звали-то? Не помню! Дружку — кердык, а у меня во — клешня!

Чёрт, воспоминания какие-то невнятные, как будто прочитанные и давно забытые, а не пережитые!

Расстроено махнув рукой, я направился поискать санузел или что-то в этом роде.

Нащупав возле входной двери включатель, я зажёг свет и огляделся. Справа от входа — откровенная дверь с фигуркой писающего мальчика.

«От, это мне насущно необходимо! Не мальчик, а дверь, естественно, точнее — помещение за ней».

Возле кровати — стойка с наглаженным костюмом и рубашками.

Когда успели?

Я вчера как снял, так и покидал одёжку куда попало.

«Вот это сервис, панимаш, шта-а надо!».

Расстегнув мятую сорочку, стащил с плеч и, бросив на кровать, направился проверять помещение с мальчиком.

Сделав неотложные дела, я подошёл к большому настенному зеркалу, нависающему над умывальником. Из зеркала на меня воззрилась опухшая от сна и тяжёлого похмелья брылястая харя. И что же она такая противная-то, моя рожа!? Ладно, какая есть физиономия — ту и будем в порядок приводить, другой всё равно не дадут!

На полочке, под зеркалом лежали новая зубная паста, мыло, тюбик импортного геля. То ли для бритья, то ли после, то ли внутрь. Проклятые капиталисты, не могли перевод сделать, ну да ладно, только дайте время, я вас научу Советскую Родину любить! Гадай, теперь, что там внутри. В стаканчике торчали две новые зубные щётки и одноразовый бритвенный станок.

Я умылся, посомневавшись, намазал морду гелем и поскрёб станком щетину, пучками торчавшую в разные стороны, старательно натягивая отвисшую кожу, чтобы не пораниться. Почистив зубы и освежившись французской туалетной водой, я немного приободрился. Пока брил лицо, даже вроде как и привык к той морде, что отражалась в зеркале. А куда от себя денешься!

«Как новенький», — порадовался я результату.

Справа от кровати стоял массивный двухтумбовый стол. Подойдя к нему, я увидел папочку с приколотой скрепкой бумажкой: «Борис Николаевич — ваш экземпляр соглашений». Вспомнив, как вечером теребил меня за руку Бурбулис, понял, что это его стараниями.

Присев за стол, я быстро по диагонали пробежал глазами текст и задумался…

Замечательно: слов умных до хрена и больше, примерно ясно — для чего мы здесь собрались. Правда, не могу понять: откуда у меня чувство, что эту хрень надо в топку выбросить, что вся эта идея — развод не по-детски, причём — только для России?

Посмотрев на часы, я с удивлением увидел, что ещё только пять часов утра. Думаю, остальная камарилья рано не встанет, так что у меня есть время поработать над документом и внести в него необходимые правки.

«И что там у нас?», — вчитался я в текст.

Ага…

Статья 5.

«Высокие Договаривающиеся Стороны признают и уважают территориальную целостность друг друга и неприкосновенность существующих границ в рамках Содружества. Они гарантируют открытость границ, свободу передвижения граждан и передачи информации в рамках Содружества».

Та-а-ак…

А если после слов «неприкосновенность» вставить: «… границ на момент учреждения СССР»? Угу, и уберём свободу передвижения граждан. А если до Кравчука дойдёт, то предложу альтернативный вариант — «… неприкосновенности границ в Европе, международно-правовые основы которой были заложены в сорок пятом году в Ялтинских и Потсдамских соглашениях».

Статья 6.

Это вообще наглёж — мы, дескать, будем «поддерживать единое командование общим военно-стратегическим пространством, включая единый контроль над ядерным оружием».

Желание приобщиться к клубу ядерных держав — понятно, но за чей счёт банкет, батенька?

Батенька, батька… Знакомое слово? Что-то явно связанное с Белоруссией?

Не помню…

В общем, на фиг эту статью. Да и америкосы не поймут…. Да, не поймут.

Два часа пронеслись незаметно, а я всё ещё маракую над текстом. Самое главное подредактировал, осталось убедить «высокие договаривающие стороны».

Перечеркал явные поддавки для Кравчука, Шушкевича и других халявщиков — в виде общей рублёвой зоны. Пусть свои тугрики рисуют!

«Кравчук, скотина, уже нашлёпал карбованцев», — всплыла подсказка.

«А я о чём? Хрен ему, а не зона!», — согласился я с мыслью. — «Хотя… Можно, конечно, и на зону, было бы здорово!».

Закончив корёжить документ, я озадачился вопросом: как их заставить подписать мой вариант текста?

Надо крепко подумать.

А ведь у меня есть чем пошантажировать!

Хохлы подтасовали результаты референдума по своей «незалежности». Кравчук, не успев сосчитать бюллетени, двадцать четвёртого августа объявил о независимости Украины.

«Кстати, откуда это я знаю?»…

То, что Украина себя позиционирует как страну — учредительницу СССР, меня радует. Поэтому и выйти она должна из СССР со своими территориями, с которыми «учреждала» СССР в двадцать первом году. Поглядим, что Кравчук на такой демарш вякнет.

А я поставлю вопрос о незаконности передачи Крыма Украине и отмене постановления Верховного Совета СССР по этому вопросу, как не утверждённому Съездом. Да и Крым передавался не независимой Украине, а Украинской Союзной Республике. Если Украина отказывается от своих обязательств перед СССР — то и ей тем же боком по тому же месту!

И ещё один пунктик надо добавить — о правопреемственности всех бывших республик, особенно — по долгам бывшего СССР.



По коридору за дверью началось активное шуршание и топотание. Народ активно просыпался и готовился к продолжению банкета. За окном всё та же темень — зима, однако.

Я встал со стула, потянулся, подошёл к входной двери, открыл и выглянул в коридор.

Здравствуйте, я ваша тётя — Бурбулис, посвежевший как огурчик и прилизанный, хотя всё равно с прокисшей физиономией, подпирает стену в коридоре возле двери.

— Кого ждём, Геннадий Эдуардович? — обрадовался я, узрев мальчика для битья. — Заходи, нечего стену подпирать. У нас сегодня много работы.

Я посторонился, пропуская Бурбулиса в комнату, закрыл дверь и подошёл к столу.

— Борис Николаевич, Шушкевич приглашает на завтрак к девяти часам, — скороговоркой проговорил Бурбулис, удивлённо разглядывая разбросанные и почёрканные листы оставленного им документа.

— Завтрак — это хорошо, но пока есть время, вам с Шахраем надо поработать над моими правками. Держи, Геннадий, — произнёс я, собирая листы в неровную стопку и протягивая Бурбулису текст соглашения. — Ты мне скажи: откуда эта галиматья взялась?

— Борис Николаевич! — демонстративно обиделся Бурбулис. — Мы этот текст вчера вылизывали вместе с Гайдаром, Козыревым и нашими белорусскими и украинскими друзьями.

— Это шта-а? После моего ухода вчера вы ещё что-то вылизывали? — опешил я.

— Да что вы, целый день работали! Текст соглашения уже одобрили Кравчук и Шушкевич, осталось только официальная часть — церемония торжественного подписания! А вы тут с правками… И как быть? Неудобно перед ними!

— Неудобно на потолке спать, панимаш, сам знаешь почему! За целый день два предложения умных не придумали. Скажешь, что это черновик, мол, ждём от них предложений и правок. Ты почитай пока, почитай, проникнись духом, осознай и Шахраю доведи, что мои правки не обсуждаются, — усмехнулся я. — Вами не обсуждаются, а с коллегами я сам пободаюсь! Иди давай, изучай, встретимся в столовой.



— Привет честной компании! — отвратительно оживлённым голосом поздоровался я, вваливаясь в банкетный зал.

Завтрак он такой — завтрак. Ничем не отличается от ужина — опять икра, румяные поросята. Клонирую они их, что ли, поросят этих? Нарезки мясные, языки говяжьи, рыба всех сортов…

Смотрю, мои коллеги причащаются, болеют страдальцы. Я на удивление чувствую себя отлично, как будто и не пил.

Я грузно уселся за стол, официант из-за плеча ловко метнул передо мной тарелку с яичницей.

«О, яишенка, аж в ладонь толщиной!»…

Бурбулис наполнил стопку рядом со мной и свою не забыл.

— Стоп, Геннадий Эдуардович, делу время — а потехи не будет! И так вчера хорошо оттянулись!

Кравчук чокнулся с Шушкевичем и, подняв рюмку, кивнул нам.

— Нет, нет, — отрицательно покачал я головой и энергично принялся за яичницу.



После завтрака мы прошли в комнату совещаний и расположились за столом.

Я оглядел собравшуюся компанию: все какие-то возбуждённые, в предвкушении предстоящего действа, глаза горят; у Кравчука тремор рук явно выдаёт нешуточное волнение; Шушкевич сидит как сыч, по лицу не понять — о чём думает; наши помощники расположились рядом и достали приготовленный текст соглашения.

Все присутствующие уставились на меня, а Шушкевич торжественно произнёс:

— Давайте предоставим слово нашему старшему, — здесь Шушкевич запнулся и, немного помявшись, продолжил. — Э-э-э-э… Коллеге… Президенту РСФСР Борису Николаевичу Ельцину.

Кравчук при словах «старший коллега» скривился, словно хлебнул уксуса столовой ложкой. Самостийному товарищу сам чёрт не брат, а тут родственник объявился незваный, да ещё и — старший. Но сделав хорошую мину, демонстративно хлопнул два раза правой ладонью по пальцам левой.

Ладно, мы не гордые. Я взял в руки текст и, не глядя, произнёс:

— Уважаемые… Э-э-э… Партнёры… — о какое определение подобрал, что-то знакомое навевает… — Мы вчера собрались с вами, чтобы обсудить предложение нашего дорогого и незабвенного Михаила Сергеевича! Я имею в виду планируемое завтрашнее подписание союзного договора в Москве. Но в процессе, так сказать, процесса пришли к грустному выводу о невозможности такого формата. В таком бардаке, что сейчас творится, панимаш, при таких центробежных тенденциях, говорить о едином государстве уже не приходится, панимаш…

Кравчук засиял радостной улыбкой, услышав из моих уст подтверждение своим чаяниям.

«Рано радуешься, морда хохлятская!»…

— Но, уважаемые, продекларировав свою независимость и выход из СССР, вы почему-то забыли продекларировать свою ответственность по долгам СССР. Озаботившись суверенностью и неприкосновенностью границ, не задумались — откуда сии границы взялись. По глубокому размышлению я произвёл некоторые поправки в рождённый муками творчества наших помощников документ. Зачитай, Геннадий Эдуардович, — отдал я распоряжение, повернувшись к Бурбулису.

Пока Бурбулис доводил до высокого общества плоды моего утреннего творчества, я с удовольствием наблюдал за краснеющей от гнева физиономией Кравчука. Ещё бы: в первом варианте Украина тысяча девятьсот девяносто первого года — просто огрызок, не имеющий выхода к морю.

Шушкевич тоже выглядел оторопело, так как из состава Смоленской, Могилёвской и Витебской областей в период с двадцать четвёртого по шестьдесят третий годы были переданы значительные территории, и его мои территориальные претензии касаются непосредственно.

— Это — возмутительно! — взорвался Кравчук. — Когда мы договаривались о встрече — вы мне совсем о другом намекали, Борис Николаевич! Да что там — намекали! Вы прямо говорили, что пора положить конец Союзу ССР!

— А разве сейчас не так? — отозвался я. — Что в предлагаемом документе не соответствует вашим представлениям? СССР — конец, мы — типа учредители — его распускаем. Я с вами полностью согласен в этом вопросе. А по поводу территориальной целостности — согласен вдвойне. Поищите Украину на карте в тысяча шестисотом году… На момент даже не образования союзного государства, а вхождения её в состав России. Вы думали, что страны-учредители распускают Союз, и все остаются при своих на сей момент?

— Естественно, это же напрашивается! — распаляясь, воскликнул Кравчук.

— Это кому естественно? — я приподнялся в негодовании. — Это для России естественно отдать территории республикам, произвольно образованным Лениным с целью бросить кость националистам, путём перекраивания карты Российской империи? Республикам, впервые представленным после войны в сорок пятом году в ООН самостоятельными государствами волевым решением Сталина, но с одной целью — дудеть в три голоса под его дудочку с трибуны ООН? Отдать земли — политые русской кровью — государствам, никогда не бывшим на исторической карте, сформированным по произвольно нарисованным границам внутри СССР, по принципу преобладания титульной нации? Ни пяди земли и ни шагу назад! Слышали такое?

Шушкевич икнул, промокнул вспотевший лоб платком и с надеждой воззрился на соседа.

Не дав Кравчуку возможности открыть рот, я встал из-за стола и напористо продолжил:

— Как славно вы живёте в своей самостийной! Таможен наоткрывали, урожай хлеба зажали, жрёте от пуза, а я подумываю талоны на продукты вводить. Отрицаете всё советское, памятники Ленину крушить начали — тиран, дескать, и деспот, забвение ему. Что же вы не отказываетесь от ленинских подарков? Приросли внезапно территорией втрое, а взад отдать — нет желания? Такого неистового врага России как Ленин, подложившего свинью своим потомкам — в неуёмной жажде власти — ещё поискать надо! «Разделяй и властвуй» — старая истина, во всём её великолепии применённая верными ленинцами! Дали каждому националистическому быдлу права и власть, пересадили басмачей и махновцев с петлюровцами с коней и тачанок в кресла первых и вторых секретарей обкомов и райкомов! Всё предельно ясно: хочешь власти много себе — дай власти по чуть-чуть соратникам или противникам, и пусть грызутся. Ну-ка, расскажите мне: что такое Украина? Я скажу: огрызок — окраина Польши — переметнувшийся-попросившийся под руку России, который территориально прирос в двадцать первом году Юго-Востоком и всеми прибрежными областями России, а в тридцать девятом году — обогатился приватизированными территориями Польши, отчуждёнными у той же России ранее. Да и в последующем Украина прирастала землями, не завоёвывая их, а тихой сапой — по результатам переписи населения и слёзной просьбе Киевский властей, по принципу: где больше национального этноса живёт! Ещё бы — на двухметровом слое чернозёма хорошо еб…ться и плодиться! Откусывая понемногу один за другим районы и уезды России в свою пользу, благодаря своим ярчайшим представителям вроде Хрущёва, подарившего Украине Крым! Союз — единый, могучий, неделимый… Империя недоделанная… Мля!

Кравчук откинулся на спинку кресла и, переборов душивший его гнев, терпеливо ожидал — когда я иссякну.

А я со свистом вздохнул воздух, полюбовался набычившимися рожами коллег, придавил взглядом порывающегося вскочить «главхохла» и, не оставляя возможности дискуссии, вновь бросился в бой:

— Кто слышал про Украину, когда Пётр первый брал Азов? «Времён Очакова и покоренья Крыма» — жёг глаголом поэт. Так про кого он говорил? Кто покорил Крым, и где исконно русские города Очаков, Одесса, Днепропетровск? А Полтава — под которой были разбиты шведы? А Севастополь — город русской славы? И ты, Леонид, полагаешь, что он тоже украинский? А хо-ху не хо-хо, Леонид Макарыч?! Хочешь быть Президентом незалежной — будешь! Но — без российской земли!

— Референдум народа Украины ясно показал, что большинство граждан — за независимость! — уловив паузу, встрял в мой монолог Кравчук.

— Леонид Батькович, только не надо про ваш липовый референдум с подтасованными результатами. Его можно — а может, даже и нужно! — перереферендить!

— Мы никогда на это не пойдём! — активно включился в беседу Шушкевич. — Мы не отдадим свою землю!

— Станислав Станиславович, — отозвался я. — На что ЭТО вы не пойдёте? Вы не слышали, о чём я говорил? Ну не было такой страны Белоруссии в составе России. В двадцать первом году и помине не было! Как вы в таком случае учредителем стали? Да вы побежите вприпрыжку, а не только пойдёте! Своих земель нет ни у Украины, ни у тем более Белоруссии. У вас есть только один шанс разойтись с Россией полюбовно. Здесь и сейчас! Или вы подписываете то, что я предложил — или сегодня Россия выйдет из СССР, объявит себя правопреемницей Российской империи, а Украину и Белоруссию назовёт Украинской и Белорусской губерниями! И будьте уверены — народ меня поддержит!

— Наши народы уже изъявили своё волеизъявление! — воскликнул в волнении Кравчук. — Воля народа — священна, и Украина не отдаст ни пяди своей земли!

— Изъявил изъявление… — передразнил я его. — А как вам такое? Хронологически сначала народ изъявил волю сохранить СССР, а республика Крым вообще голосовала за автономию в составе СССР, а ваш псевдореферендум… Повесьте его на гвоздик, помните только…

— Что нам надо помнить? — попался на крючок Шушкевич.

— Я сказал не «помнить надо», а помять бумагу, на которой он написан.

— Господин Ельцин, не забывайтесь, мы не ваши подчинённые, — процедил Кравчук.

— И на сладкое… — немного успокоившись, ехидно произнёс я. — Если вы так хотите отделиться от СССР — то вы и долги СССР и бывшей царской России поделить пропорционально численности населения не забудьте! Двадцать процентов долгов — ваши, слышите, Кравчук, там немного, всего двадцать миллиардов долларов — ваших долгов. Также профинансируйте содержание — до вывода и сам вывод — и размещение Северной и Южной групп войск. Ну и вывод воинских частей бывшего СССР из Прибалтики и республик Закавказья! — и обратился к белорусу. — Что это вы, господин Шушкевич, скромно потупились, ваших долгов там тоже есть — правда, каких-то десять миллиардов долларов.

— Мы вышли из СССР, и долги его и обязательства к нам не относятся, — агрессивно окрысился Кравчук.

— Читай конституцию СССР, господин Кравчук — решения, затрагивающие границы и территориальную неприкосновенность, принимаются только на общесоюзном референдуме! Он уже был, а поэтому ваш референдум… Снимите с гвоздика и используйте по прямому предназначению!

— Что вы себе позволяете? — взбеленился украинский Президент, а Шушкевич поддержал его яростным сопением.

Бурбулис с Шохиным сидели, чуть дыша, и с ужасом косили на меня взглядом.

— Итак, господа… Предлагаю остановиться на моём варианте соглашения… — я продолжал давить на оппонентов. — Подписываете, и через час объявляем прессе о завершении неудачного исторического опыта создания первого и последнего истинно народного государства — СССР. Чтобы притушить страсти и уменьшить сопротивление союзного правительства, подменим понятие «союза» на «содружество». Где-нибудь через недельку соберёмся…. М-м-м… Да хоть у Назарбаева и окончательно согласуем текст соглашения или договора. Там определимся. Вы останетесь самостийными Президентами, берите вожжи в руки, стройте своё светлое будущее — без России. Отдохнём друг от друга. Только в ТАКОМ случае я соглашусь не поднимать вопрос по некоторым территориальным уступкам в вашу пользу, в границах сорок пятого года, и соглашусь принять кое-какие обязательства по договорам СССР. По выводу войск с территории Германии — к примеру. А вы на Украине — готовьтесь по долгам Врангеля перед Францией и Англией отвечать.

Возникла пауза…

Кравчук и Шушкевич явно не ожидали такого напора и экспрессии и ошеломлённо переглядывались друг с другом и своими помощниками.

— И ещё… — с целью пресечь возможность вступить в бестолковые прения я встал с места и продолжил. — СССР уже почти умер из-за таких как вы, рвущихся к власти, но жить ещё может долго, особенно — ЕСЛИ Я окажу поддержку Горбачёву.

— А сам-то… На себя бы посмотрел. Телеграммы поздравительные слал, суверенитет раздаёт налево-направо, — пробурчал неугомонный Кравчук.

Я проигнорировал выпад Кравчука:

— Потом я потребую от Михал Сергеича введения чрезвычайного положения на отдельных территориях, а от Верховного Совета СССР — созыва внеочередного съезда Совета народных депутатов СССР. Как вы думаете, если Горбачёв — как руководитель государства, единственное легитимное лицо — отдаст приказ органам КГБ и МВД арестовать диссидентов и предателей СССР, за вас кто-нибудь заступится? Народ выйдет на баррикады? Вы запудрили мозги людям своими извращёнными референдумами, где подменили понятия сохранения СССР и национальной независимости. Конечно, может кто-то и выйдет, крови, возможно, прольётся много. Но кровопускание в умеренной форме бывает полезно организму. Гниль-то надо периодически сцеживать! Но если Союз сохранится — пусть и в реформированном виде — вы точно окажетесь на свалке! А у меня появится хороший шанс побороться за кресло Президента СССР… — в наступившей тишине я негромко резюмировал. — Предлагаю взять паузу до обеда на обдумывание и согласование позиций — своё последнее предложение я сделал!

— Ну ты, Борис, и жук, — не удержался от реплики Кравчук и ядовито прошипел. — Пойдём, Стас, покалякаем наедине о делах наших неотложных.

Группа оппонентов дружно поднялась и направилась к выходу из зала…



В зале остались Гайдар, Бурбулис, Шохин и Козырев. Потрясённые помощники, перебивая друг друга, набросились на меня.

— Борис Николаевич, — зачастил Шохин. — Что вы наделали? Мы с таким трудом согласовали наши позиции! А вы…

— Стоп! — скомандовал я. — Я что не, прав?

— Причём здесь прав не прав, — заюлил Бурбулис. — Это политика. Кравчука съедят, если он подпишет соглашение в таком виде! Уедем в Москву ни с чем. Вся работа насмарку! Горбачёв нам не простит!

— Ты ещё скажи: «Шеф, всё пропало!». Работа у него насмарку — чернорабочие, панимаш, бумажных плантаций. Будет так, как я сказал — или не будет никак! А Горбачёв… Кто такой Горбачёв? Если союзный договор никто не подпишет — то уже никто! Если надавим как следует, то подпишут, главное — сохранить дух моих предложений. Россия — не дойная корова, а в том виде, что вы наработали, от страны ни хрена не останется!

— Да что там не так? — обидчиво воскликнул Шохин. — Всё грамотно прописано, взвешено, не придраться: незаметно меняем СССР на СНГ.

— Ты что, дурак? — вспылил я, ткнул пальцем в «Статью 2» и распорядился. — Читай!

Состроив обиженную физиономию, Шохин взял в руки текст соглашения и продекламировал:

— «Высокие Договаривающиеся Стороны гарантируют своим гражданам независимо от их национальности или иных различий равные права и свободы. Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон гарантирует гражданам других Сторон, а также лицам без гражданства, проживающим на её территории, независимо от их национальной принадлежности или иных различий, гражданские, политические, социальные, экономические и культурные права и свободы в соответствии с общепризнанными международными нормами о правах человека»… И что? Очень даже правильно написано, на злобу дня, народу понравится!

— Не понимаешь… А что скажет товарищ Бурбулис? — воззрился я на него.

— Нечего мне сказать, Борис Николаевич, ваши правки я прочитал, но с ними не получится никакого СНГ, о каком содружестве вообще может идти речь?!

— Во-от… — покачал я пальцем. — Говоришь, что не понял, а на самом деле — всё понял, только ещё не осознал. Вся эта затея не стоит бумаги, на которой написана, а главная идея заключена в первых трёх строках текста: «… Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация (РСФСР), Украина… констатируем, что Союз ССР, как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает своё существование». СНГ — только прикрытие, ширма акта диверсии по развалу СССР. Но если его не развалить сейчас, то под таким мудрым руководством — слово «мудрым» в кавычках — это для тех, кто «на бронепоезде». Союз обрушится с таким грохотом, что мало никому не покажется! И меня это категорически не устраивает: и как человека, и как Президента РСФСР! В большинстве союзных республик уже объявили о независимости, закрыли таможнями границы, с августа прекратили отчисления в союзный бюджет. Героическая Советская Армия, отказывающаяся выполнять приказы по наведению конституционного порядка, не гнушается втихую воевать на стороне тех, кто заплатит: кто за грузин против абхазов и осетин; кто за азербайджанцев против армян и наоборот; в Молдавии гнобят Приднестровье… Откуда у них оружие, тяжёлая техника? Везде притесняют и убивают русских, выбрасывают их из квартир. А вы им — открытые границы, равные права, пенсии и пособия… И не только им, а и лицам без гражданства! Вы только вслушайтесь: равные гражданские права лицам без гражданства?! Давайте ещё будем платить пенсии эфиопам и сомалийцам… А что, чем эфиоп хуже грузина? Пойдём дальше, в «Статье 5» пишете… Гайдар, ты тоже читал текст? — обратился к ещё одному помощнику.

Гайдар утвердительно кивнул, а я спросил:

— Если читал, то ч