Крысы пришли в Гамельн. Затопили город черной волной, словно потоп. Наказание за грехи людские, испытание от Господа… Так говорили служители Церкви, а они вообще говорили много разного про новую напасть. Миряне же просто и безыскусно проклинали нечисть. Как издавна привыкли проклинать холодные зимы, плохие урожаи, происки Сатаны, войну и бродяг, шляющихся по округе в поисках наживы. Не так уж важно, кто послал тварь, стащившую последний кусок хлеба или обглодавшую лицо мертвецки пьяному. Важно, как с ними бороться.

Черную напасть пытались остановить. Сначала привычно – кошками. Но крысы не убегали, а наоборот, нападали в ответ. И не поодиночке, а стаями. Когда бедных пушистых крысоловов в Гамельне почти не осталось, горожане поняли, что испытанный метод не действует. А крысы тем временем начали выбираться на улицы даже днем и расхаживали по каменным мостовым, как праздные гуляки. Наглые морды шевелили длинными усами и посверкивали красными глазками по сторонам в поисках съестного.

Кто-то травить посоветовал. Попробовали. Пользы от того не было, крысам словно сам дьявол нашептывал, подсказывая, в какой кусок мяса или мешок зерна положено столько отравы, что свалится и дракон. Зато под шумок на небеса отправился не один десяток осточертевших соседей, заимодавцев и вредных жен. Бургомистр, схватившись за голову, запретил аптекарям продавать яды, пообещав самолично повесить любого, кто не внемлет указу. Отравления пошли на убыль, а крысы наоборот, все умножались…

- Мир городу вашему, господа!

После, когда странные и - чего уж там, страшные! – события свершились, стражники клялись всеми мыслимыми клятвами, что не видели, откуда явился этот человек. Просто появился, словно шагнул прямо из тяжелого, душного, предгрозового воздуха. Грешили на дьявольское наваждение. Кто-то набожно крестился, кто-то понимающе переглядывался и характерным жестом взмахивал кистью, будто опрокидывая в глотку полную кружку пива или крепкого вина. Но это все было потом.

- И тебе, путник! – недружелюбно ответил старший, почесывая объемистое пузо, и с подозрением оглядывая парня. Тот еще вид был у пришельца: разодет как циркач какой или юродивый - разноцветное трико, сшитое из десятков полос ткани. Впрочем, речь вроде правильная, пасть не кривит, слюни не пускает, значит не юродивый. Но и не фигляр: никакой поклажи, кроме тощего заплечного мешка. А одежка все подрана, будто хозяин у сотни кошек пытался кусок ветчины отобрать. Подозрительно…

– С чертями чего делил? – хмуро спросил стражник и на всякий случай, половчее перехватил копье с длинным, но изрядно битым ржою пером. Гость в трико заметил движение, ухмылка скользнула по гладко бритому лицу.

- Да так. Дудочку отобрать хотели, – парень вытащил из радужных лохмотьев дудочку и показал ее стражникам. Обыкновенная свиристелка, только очень старая, покрытая сетью тончайших – не толще волоса - трещинок.

- Шутка. Смешно, – стражник даже не улыбнулся. – С чем пришел, менестрель?

Вдали загромыхало, словно в небесах катали бочку, полную камней. Гроза приближалась. Мимо пробежала очередная крыса, крутя острой головой и подметая камни длинным тощим хвостом. Сторож проводил ненавистную тварь взглядом и шепотом выругался.

- С дудочкой, – гость снова улыбнулся. – А вот зачем, так это мы посмотрим. Все от того зависит, что ты сейчас скажешь, что я отвечу. После кто другой чего сказать может, ну а там, глядишь, и до бургомистра дело дойдет.

- Чего?.. – запутался охранник в затейливых словесах. – Ты это, не чуди тут! А говори по делу, чего надо. А то щас получишь по загривку, и погоним взашей.

Для пущей убедительности здоровяк взвесил в руке копье.

- Чего? Да того самого, – дудочник, огляделся, выискивая место почище, и сел прямо на дорогу, под самыми воротами. – А вообще, знаешь, друг, отправь-ка в ратушу гонца. У тебя, вон, бездельников полная караулка сидит.

- Чего?! - такой наглости сторож спустить уже не мог. Крепче ухватил оружие, набрал полную грудь воздуха, чтобы начальственным ором призвать на помощь… И небо поменялось с землей местами. Притом при обмене здоровилу приложило всем телом обо что-то твердое. Наверное, о камень.

- Не надо орать, мой милый Августин! – непонятно посоветовал пришелец, восседая на поверженном охранителе городских ворот. – Не поможет. Я тебе все равно успею голову отвернуть.

- Я не Августин! - сдавленно прохрипел стражник. – Я Петер Гамсун!

- Ну, это и вовсе замечательно, Петер-Гамсун-Августин, – прошипел прямо в ухо менестрель, уже без всякой обходительности и предельно ясно. – Сейчас тебя отпущу, ты встанешь, отряхнешь ржавчину со своего дрына, и мы пойдем к бургомистру. И ты будешь очень убедителен. Потому что, подозреваю, крысы надоели и тебе.

Петер заворочался, было, примериваясь, как половчее стряхнуть разряженного чудика, но в этот момент до него дошел смысл сказанного.

- Крысы? – прохрипел страж. - Так ты не менестрель?

- Забавно. Мы даже обошлись без кометы на весь небосклон и прочих пророчеств, чтобы это сообразить. Я – крысолов. А в вольном городе Гамельне, как люди говорят, никому нет житья от крыс. Вот я и пришел.

Хватка ослабла, оборванец как-то сразу оказался в стороне, словно и не восседал только что верхом на страже порядка, крепко держа того за шею.

- Ну и чего сразу не сказал, пустомеля… - пробурчал Петер Гамсун, поднимаясь и злобно отряхивая рукава от пыли. – Так бы сразу и обозвался, что крысолов. Пошли, проведу!

- Крысолов, если верно понимаю? – бургомистр откровенно и саркастично, не скрываясь, рассматривал нежданного гостя. Наметанный взгляд подметил и множество мелких шрамов на руках, выше запястий, и нездоровую бледность худощавого лица. Посреди не особо и роскошного кабинета ратуши бродяга смотрелся сущим пугалом, обряженным в разноцветное рванье. – Сержант стражи сказал, что имя свое ты ему так и не открыл. Почему?

- А вы, как погляжу, бургомистр местный? - хоть парень был обряжен в лохмотья, и денег за душой не имел не гроша, но явно никакого пиетета не испытывал пред лицом власть имущим. – По крайней мере, пузо в наличии, рожа красная. Вылитый глава города.

Городской глава нахмурился, пытаясь понять, с чего бы так обнаглел странный пришелец и как с ним поступить.

- Вопросы соответствующие задаете, - продолжал меж тем ряженый, как ни в чем не бывало. - Крысолов меня зовут. И никак иначе. А сержант молодец, все в точности пересказал. Так что не буду вашему Петеру отрезать уши.

- В вольном городе Гамельне никто и никому не имеет права отрезать уши, – внушительно проговорил глава, багровея на глазах. – Не забывайтесь, юноша!

Затем бургомистр решил, что «вы» - слишком жирно для такого гостя.

- Ты не в кабаке, а в муниципальном учреждении! И стража ждет за дверью. Еще одно подобное слово и, не будь я Конрадом фон Шванденом, ты пожалеешь о своей наглости!

- Вы это стражей называете? – иронично скривил в улыбке губы гость, и, с невозмутимым видом, уселся в мягкое кресло, осквернив рваным, и наверняка грязным да пропыленным седалищем предмет мебели, предназначенный исключительно для самых важных гостей. – Не стоит беспокоить ветеранов Походов Во Славу Истинной Веры. Они же у вас, достопочтенный, еще с Фридрихом Рыжебородым ходили? А насчет сожаления, так мне сие чувство неведомо в принципе. Не ту профессию выбрал в далеком прошлом.

Наглец и слова не давал сказать, умело заплетая паутину речи. И только фон Шванден собрался кликать стражу, как гость перешел к делу.

- Но коли речь зашла о роде занятий, то, может быть, к делу перейдем? – осведомился гость. Бургомистр проследил за взглядом парня и вздрогнул. Прямо на пороге сидела громадная крыса. Иссиня черная шерсть блестела в солнечных лучах, глаза-бусинки, словно шарики мутно-красного бисера внимательно смотрели на людей. Крыса переводила взгляд с одного на другого.

- Бггууррр… - проворчал, не разжимая зубов, крысолов. Звук получился странный, горловой, словно висельник булькнул. И бургомистр вздрогнул еще раз – хвостатая тварь в ужасе уставилась на человека в тряпье, даже хвост задрожал, задергался плетью…

- Кыш, скотина. Не место тебе в муниципальном учреждении. А то уважаемый Конрад фон Шванден позовет сержанта Гамсуна. И он будет за тобой гоняться, размахивая колуном. Кыш! – повторил Крысолов совершенно серьезным голосом, без тени насмешки.

Бургомистр моргнул, потихоньку осеняя себя крестным знамением, а когда посмотрел туда, где прежде сидела крыса, то увидел лишь потертую дверь с потеками высохшей грязи по нижней кромке.

- Так что, я пришел вовремя? А то сорока на хвосте принесла, что в хлебные амбары нынче страшно зайти, потому что крыс там по колено. Торговля хиреет, город страдает, – Крысолов рассеянно перебрал пергаменты, сложенные до этого на углу стола. Пальцы были очень бледными, неестественно длинными и тонкими. - А я могу поклясться хоть на Священном Писании, хоть на авансовом отчете, что нечисть уйдет из города в течение дня.

Фон Шванден моргнул ошарашено.

- Дня?.. – осторожно уточнил чиновник.

- Дня, - ухмыльнулся Крысолов.

На лице бургомистра отразилось запредельное страдание. Городской глава прекрасно понимал, что цена такой службы окажется запредельной, и все равно на нее придется согласиться. Если, конечно, балаганный гость в состоянии исполнить обещанное. Судя по ехидной ухмылке, Крысолов также это отлично понимал и с нескрываемым интересом следил за тяжким ходом мысли бургомистра.

– Кем бы ты ни был, вольный город Гамельн наймет тебя. Назови цену, – городской глава выдохнул. От сцены с крысой повеяло не то, чтобы страхом… Скорее чем-то запредельным. Но за пределы ратуши это не выйдет, а отцы Церкви простят такой малый грех. Лучше немного, самую малость прикоснуться к возможному греху, чем пойти по миру с пустой сумой.

- Вижу разумный подход, - одобрительно кивнул Крысолов. - И моя цена тоже будет разумной. Как раз для Нижней Саксонии …

- Сколько?! – судья Каспар Хартмут побледнел так, что стал ликом схож с покойником. – Фон Шванден, вы в своем уме?!

- Вот-вот! – пристально посмотрел на бургомистра глава торговцев города, Алоиз Мундель. – Мне одному кажется, что уважаемый Конрад несколько заблуждается в своем мнении о необходимости обращаться за помощью к этому проходимцу?

- Но крысы… - попытался было оправдаться фон Шванден.

- Что «крысы»? - возмущение «отцов города» возносилось к потолку залы и собиралось, как грозовая туча, вроде той, что уже подкралась к Гамельну. – Крысы все не сожрут. Да и золотом они не питаются. Попробуем привычные рецепты. Завезем кошек…

- И их снова сожрут, как тех, что были до того. А потом примутся за нас, – неожиданно подал голос некто, доселе молчавший в самом дальнем и темном углу.

Заскрипело дерево, и на свет выкатилась коляска о двух колесах. В ней сидел, скрючившись и накрывшись пледом, согбенный карлик. То есть карликом-то он не был, но из-за неестественной позы и малого роста калека казался натуральным кобольдом.

Барон Николас фон Шпильберг. Никто не назначал его хозяином Гамельна, но никто и не сомневался, кто держит в высохших слабых руках все нити управления городом.

- Кто мешает дать этому бродяге попробовать? – спокойно и очень рассудительно предложил барон. Голос у него оказался неожиданно глубоким, даже непонятно, как в столь слабом теле могли зародиться столь звучные слова.

Все переглянулись.

- Он не просил предоплаты? – так же ровно спросил фон Шпильберг у бургомистра.

- Н-нет… - проблеял тот. – Сказал, верит честному слову честных горожан…

- Вот и славно, - с удовлетворением рассудил барон, улыбаясь тонкими бескровными губами. – Пусть попробует. Если у него ничего не получится, плетьми вычтем из задницы самозванца стоимость нашего потраченного времени. Если же получится… Что ж, любой труд должен быть вознагражден merito, сиречь по заслугам.

Барон отчетливо выделил последние слова и улыбнулся еще шире, ответные улыбки одна за другой стали расцветать на лицах прочих отцов города.

Действительно, отчего бы не дать придурковатому чучелу-менестрелю возможность изгнать крыс? За попытку спроса нет. А потом… Будет потом. И дальше само все решится. В конце концов, кто мешает кинуть бродяге пару монет серебром, да указать дорогу к ближайшим воротам? Судя по тряпью, что надето на оборванце, ему и медь в радость, не то, что настоящее полновесное серебро. А уж золото и вовсе лишним будет, а то бродяга еще тронется умом от радости, и на горожанах грех окажется.

Лучшие люди Гамельна переглядывались и улыбались друг другу, молчаливо кивая в такт одинаковым мыслям.

Все, кроме Конрада фон Швандена. Бургомистр хорошо помнил глаза Крысолова и его длинные бледные пальцы, на которых словно вовсе не было суставов.

* * *

Потухавшие уже угли вспыхнули с новой силой, растревоженные веткой. Язычки пламени прыгнули вверх, к чернильному ночному небу, осветили двоих, сидящих у костра. Один был в лохмотьях, цвет которых терялся в полумраке. Второй в черной рясе с капюшоном, скрывающим лицо.

Монах подкинул в костерок несколько щепок, еще сыроватых после недавней грозы, вдохнул полной грудью свежий воздух. Взглянул в сторону далекого города, где за невысокой стеной гасли редкие огоньки фонарей и светящихся изнутри окон. Меланхолично спросил:

- Как тебя выпустили?

- Сказал, травок поищу. Для приманки.

- Бред какой, - с чувством высказался тот, что в рясе. – Кто крыс на травы подманивает?

- Горожане запуганы и готовы поверить чему угодно, - ответствовал Крысолов. В неверном, пляшущем свете костерка его лицо утратило нахально-ироничное выражение. Балаганный оборванец говорил очень серьезно и спокойно.

- И ты надеешься получить золота столько, сколько сможешь унести, не сломав спину? – уточнил монах.

- Альберт, я ведь совсем не так глуп, как хочу казаться и, как временами, считают в Приоре, - усмехнулся Крысолов. – Бургомистр еще, может, и повел бы себя честно. Похоже, он достойный человек, не особо испорченный властью. Но ему не позволят остальные. Дай Бог унести ноги. Бюргеры не любят, когда их берут за карман. Особенно когда хотят взять такую сумму. Конечно, обманут. Я даже не злюсь на них, такова природа людей.

Крысолов задумчиво глядел в пламя, левой рукой поглаживая четки из необычного черного камня. Темные бусины словно ловили отблески костра и запирали в матовой темнице, светясь собственным тусклым светом. Совсем как красные крысиные глазки.

- А если все же получится что-нибудь вырвать, то, думаю, последователи Раймунда де Пеньяфорта[1] найдут, на какую благую цель потратить праведно заработанные гульдены.

- Истинно, найдем, – ответил монах, осеняя себя крестным знамением. – И ты не будешь обижен.

- Альберт, - посуровел голос Крысолова. - Мы, кажется, уже не раз это обсуждали. Мне нужно не золото. Точнее, не оно одно.

- Конечно! Ты у нас же мечтатель возвышенный! И деньги тебя не интересуют… – доминиканец раздраженно кинул в костер палку, которой до этого помешивал угли. – Тебе нужен замок поглубже в горах и закрытые глаза Святой Церкви!

- Вот видишь, сколь мало я прошу, – безрадостно и безжизненно, словно венецианская маска, улыбнулся Крысолов.

- Ты можешь купить избирательное внимание людей в Церкви, - тихо, почти шепотом промолвил монах доминиканец. – Но как ты будешь мириться с …

Он умолк и шевельнул рукой, обозначая движение вверх, к небу.

- С Господом я разберусь сам, это не ваша забота, - равнодушно отозвался Крысолов, и доминиканец вновь перекрестился. – Здесь же, на земле, мне никак не обойтись без нескольких десятков людей, готовых пройти хоть до самого ада. И вам, соответственно, тоже.

- Истинно, ад полнится добрыми намерениями и желаниями, - в третий раз перекрестился монах. – Не понимаю я такого…

- Это схоластика, ей можно заниматься бесконечно, – Крысолов распустил ремешки на потрепанном, как и все его снаряжение, мешке и задумчиво начал в нем что-то искать. – Генеральный Магистр, в отличие от тебя, понял. И всецело одобрил. Слуги Иисуса слишком часто не могут сделать то, что мне по силам.

Рука в рваном рукаве извлекла наружу глиняный кувшин с нетронутой восковой печатью. Вслед за ним последовал оловянный кубок. Крысолов шевельнул бровью, изображая приглашение.

- На то он и Генеральный Магистр … - скрепя сердце отозвался монах Альберт и достал изрядно помятую медную кружку. Винная струя наполнила сосуд до краев.

- За победу? – спросил Крысолов, наливая вина в собственный кубок.

Доминиканец помолчал в глубоком и явно не радужном раздумье.

- Не стану желать тебе удачи, и не буду радоваться поражению, – сказал он, наконец, твердо и решительно. - Пусть Господь решит, угодна ли ему твоя задумка…

Крысолов поразмыслил над услышанным, оценивая своеобразное пожелание.

- Сойдет, - решил он и сделал широкий глоток.

* * *

- Какое сегодня число? - поинтересовался барон фон Шпильберг у бургомистра.

- Если Дьявол ночью не поменял даты, то 20 июня, – хмуро буркнул фон Шванден. Не нравилось ему все происходящее, очень не нравилось.

Отцы города заблаговременно поднялись на башню ратуши, к небольшой площадке. С высоты в сорок с чем-то локтей открывался весьма живописный обзор почти всего города. Чтобы долгое ожидание не казалось тягостным, его скрашивали вином и закусками. Несколько взмыленных слуг затащили на площадку фон Шпильберга вместе с коляской, дабы барон мог самолично понаблюдать за происходящим.

Ровно в полдень Крысолов вошел в город. И хоть одет был по-прежнему в лохмотья, но криво сшитые лоскутья словно стали ярче, да и сам бродяга как-то вырос, в плечах раздался. В руках он держал дудочку, на таком расстоянии почти не видную. Крысолов встал точно в середине главной городской площади и поднес маленький инструмент к губам. Колокола отзвонили полдень, и с последним ударом человек в ярких лохмотьях подул в дудку. Тихо-тихо.

Поначалу ничего не случилось, дудочка только шипела и слабенько гудела. А затем в чистом, умытом вчерашней грозой воздухе родился звук. Тонкая высокая нота, рождаемая неказистым и стареньким инструментом - задрожала, заплакала человеческим голосом. Звук разносился по площади, рассеивался по улочкам города, проникал в каждый дом, в самые дальние и глухие уголки. Словно труба Иерихона, но не разрушающая стены, а зовущая. В напеве дудочки слышался приказ, непреклонная жесткая воля, требующая подчинения.

Фон Шванден испуганно оглянулся. Все присутствующие словно превратились в статуи. Двигались лишь глаза, прикованные к музыканту, как галерные рабы к скамьям. Крысолов медленно шел по городу, выдувая нехитрую мелодию. И, несмотря на расстояние, бургомистр поклялся бы на Библии, именем Божьим, что глаза музыканта закрыты.

Напев дудочки действовал даже на людей, а уж крыс разом превращал в безвольных марионеток. Жители Гамельна знали, что крыс в городе великое множество, но никто и представить не мог, что их так много. Из каждого подвала, из каждой подворотни медленно, ступая, словно диковинные механические игрушки, выходили черные звери… Десятки, сотни, тысячи. Одиночки сбивались в группы, те – в стаи, а многочисленные крысиные стаи вливались в единый поток, живые волны черного цвета, следующие за Крысоловом. А крысы все не кончались, они шли и шли на зов старой потрескавшейся дудочки, вторя ей писком множества маленьких глоток.

- Бог мой… - прошептал кто-то из отцов города. – Боже мой, сколько же их…

Фон Швандену показалось, что в крысином писке слышится некая радость. Как у пьяницы, который замерзает в холодной подворотне, но не замечает этого, радуясь хмелю. И бургомистру снова стало жутко. Да так, что все прежние страхи оказались невзрачным пустячком.

- Что он делает? - сумел стряхнуть наваждение кто-то из городских глав. – Он же не гонит крыс, а приманивает!

- Диавольские козни! – только и сумел сказать фон Шпильберг. – Ибо только истинное порождение Сатаны способно на такое! Гляньте туда! На зов этого еретика даже «крысиные короли» вышли из тайных дворцов! Принюхайтесь, смердит серой!

Все начали дружно втягивать воздух, в попытках учуять мерзостное зловоние.

- Зря мы все это затеяли… - проговорил барон, словно и не он сказал давеча последнее слово, дозволяя Крысолову испробовать свои таланты. – И будет нам кара небесная.

- Зато не будет крыс! И некому будет опустошать ваши амбары, барон! – радостно завопил Мундель, указывая пухлой рукой в сторону реки. – Посмотрите, он действительно приманивает крыс, но уводит их из города!

Пока «отцы города» переглядывались и приходили в себя, странная процессия, вышла из черты города, оказавшись у Везера. Крысолов, не прекращая играть, запрыгнул в лодочку, до того спрятанную в прибрежных кустах. На носу плавучей посудины сидел кто-то, одетый в потрепанный плащ с капюшоном, отлично скрывающий не только лицо, но и очертания фигуры. Неизвестный сноровисто налег на весла, и легкая лодка скользнула к середине реки, будто жук-водомерка.

Вода крыс не испугала и не остановила. По-прежнему радостно пища, они лезли друг через друга, спеша за волшебным зовом. И река принимала тварей одну за другой. В этом месте Везер разливался в четверть лиги шириною, да и течение было совсем не слабым… Места хватило всем.

Крысолов все играл и играл, словно не легкие у него, а меха кузнечные…

Сомкнулись гостеприимные волны за крысиным арьергардом, и над водами Везера, ставшими снова безмятежными, пронеслась последняя трель, гулко отозвавшись в колоколах церкви на рыночной площади… Освобожденный от нашествия Гамельн замер, словно город-призрак, ни один житель не осмеливался не то, что выйти, даже нос высунуть из-за затворенных ставень.

- Все, – выдохнул фон Шпильберг. И только сейчас понял, что последние полчаса так и просидел неподвижно, вцепившись в подлокотники кресла, как в Святое Распятие.

- Все, – несмело поддержал барона Алоиз Мундель. И сразу же перевел разговор на нечто более насущное, деловито предположив. - И сейчас это порождение Тьмы придет требовать расчета. Конрад, стража готова?

Бургомистр с трудом сообразил, что от него хотят.

- Да, с утра еще все готово, – Фон Шванден кое-как поднялся на ноги. – А пока будем дожидаться дудочника, пойду-ка я пропущу пару стаканчиков. В горле пересохло.

Барон проводил пошатывающегося на нетвердых ногах бургомистра подозрительным взглядом. И тихо произнес:

- Не нравится в последние дни мне наш Конрад, господа, Бог свидетель. Постарел, сдал почтенный коллега…

- Истинно, господин барон! – подхватил мысль Мундель. – Надо бы подумать, а нужен ли Гамельну такой бургомистр?..

Крысолова пришлось ждать долго. «Отцы» уже успели не один раз обменяться новостями, перемыли кости всем отсутствующим, выпили полбочонка рейнского и убедили себя, что вполне готовы встать на пути Дьявола и козней его последышей.

Наконец, на площадку поднялся музыкант в разноцветном отрепье. То ли долгий подъем по лестнице его так вымотал, то ли то, что играть пришлось без остановки не один час, но Крысолов стал бледной тенью себя «полуденного», шагнувшего на камни площади под звон колоколов. Потускневшие глаза, неровная походка, даже щеки ввалились. Полутруп ходячий. А может быть даже упырь какой…

- Приветствую благородное собрание, – Крысолов говорил тихо, долго и с трудом подбирая слова. Поклона приличествующего не сделал, обозначил, не больше.

На приветствие никто не ответил. Присутствующие продолжали разговор, не глядя на гостя, а если все же случалось небрежному взгляду упасть на Крысолова, то взор скользил сквозь него, как через тень.

- Господа! – Крысолов тяжело вздохнул и возвысил голос. – Отлично понимаю, что не вовремя, и что вам важнее узнать, кто кого поимел на прошлую Пасху, но, может быть, хоть на мгновение оторветесь от столь увлекательного занятия?

- Чего тебе, парень? – первым решил ответить криво усмехающийся фон Шпильберг.

Кто-то бросил к ногам дудочника монету. Одинокий кругляш сиротливо прокатился по доскам, подпрыгнул на щели и упал у драного сапога с отваливающейся, подвязанной бечевкой подошвой. Монета отразила бочком солнечный луч, и то было отнюдь не радостное сияние золота.

Бродяга склонил голову и внимательно посмотрел на щедрую оплату своих трудов.

- Я - Крысолов. И я избавил Гамельн от крыс. Я выполнил свою часть договора! – с каждым словом, Крысолов приближался на шаг к хозяевам города. И с каждым шагом барон по капле терял высокомерную спесь. – Теперь очередь Гамельна! Деньги где?

- Какие деньги?! – собрал всю волю в кулак барон и подался навстречу Крысолову, цепко схватившись за подлокотники своей коляски. – Ты дьявольское отродье, мы все видели, как нечистый вел лодку по воде, скрывая под капюшоном демонический лик!

Барон поднял к небу тощий указательный палец, словно только сейчас понял нечто важное и поспешил поделиться мыслью с остальными.

- Это же наверняка ты, сначала нагнал в Гамельн легионы крыс, а потом их увел, рассчитывая обмануть честных христиан! Вон отсюда, и радуйся, что твой путь сейчас лежит за Везерские ворота, а не на костер! Чернокнижник! – плюнул последним словом фон Шпильберг.

Глухо стукнуло древко копья, соприкоснувшись с затылком Крысолова. Петер Гамсун не забыл унижения и поквитался с бродягой. Впрочем, грех убийства городской стражник все же брать на душу не решился и ударил не в полную силу.

- За ворота его! Будет пытаться войти в город, убить без промедления. Запомнили? – барон хотел было плюнуть на упавшего музыканта, но в последний момент сдержался, не желая ронять и без того пошатнувшееся достоинство.

Фон Шпильберг развернул коляску к коллегам и довольно усмехнулся.

- Учитесь, господа, как следует обращаться с мошенниками!

Ему ответил нестройный хор одобрительных возгласов.

* * *

Вечерний ветерок скользнул по кронам деревьев, колыхнул высокую траву, принес с реки сырой холодок и запах свежести.

- И потом не говори, что не предупреждали, – пробурчал монах, подойдя поближе к телу музыканта. Стражники протащили Крысолова через полгорода, от самой ратуши, и выбросили далеко за воротами. Еще и от души приложились сапогами. Особенно усердствовал старший, в потертом, и не в меру, грязном гамбезоне.

- Зато на руках донесли. Как гостя дорогого, – простонал Крысолов и попытался встать, хотя бы на четвереньки. Получалось плохо, руки разъезжались, но все же со второй попытки устоять вышло. Музыкант потряс головой и сплюнул кровавым сгустком.

- Пару зубов точно выхлестнули, сволота. Чтоб у них на одном месте чирей выскочил!

Крысолов поморщился, болезненно скривился, не следовало ему повышать голос, болезненный спазм стрельнул под треснувшими ребрами.

- Один на всех? – поинтересовался Альберт. – Чирей-то?

- Ага. И чтобы жопы позарастали!

Доминиканец присел рядом, протянул избитому чистую тряпицу, заблаговременно смоченную в холодной воде. Крысолов приложил повязку к черно-синей от кровоподтека щеке, скрипнул зубами, пережидая новый приступ боли.

- Ну и зачем это нужно было? – саркастически полюбопытствовал монах. – Коли сразу было ясно, чем закончится? Можно ж было тихо уйти, не возвышая неразумный глас против людской несправедливости. Или ты из тех сектантов, что испытывают любострастие от побоев?

Крысолов помолчал, двигая челюстью.

- Для равновесия, – сказал он, наконец. – Для баланса вещей.

- Чего? – не понял монах.

- Не важно, - исчерпывающе разъяснил музыкант. – Надо было. Не убили – и то ладно.

Крысолов попробовал подняться на ноги, тяжело опираясь на плечо доминиканца. С третьей попытки получилось.

- Пошли, уж, герой, - Альберт подхватил зашатавшегося дудочника. – Там я шалашик сделал, отлежишься, завтра дальше пойдем. Пока местные не решились добить тебя к чертям.

- И что, вам, доминиканцам, и чертей поминать можно? – с живым интересом спросил Крысолов.

- Нам все можно. Даже Люциферу поклониться разрешено. Если надо очень, к вящей славе Господней.

- А сало вам можно? – Крысолов даже остановился на мгновение.

- Сало? – не понял Альберт. – Свиной жир, что ли? Можно, а что?

- Ну, слава Богу, хоть не иудеи… - ответил непонятливому доминиканцу Крысолов и медленно захромал по тропинке, не дождавшись, пока тот снова подставит плечо.

Монах лишь тяжело вздохнул, понимая, что ждать здравых рассуждений от старательно, с душой, избитого товарища – неразумно.

- Альберт, не спи! Зима приснится, замерзнешь! И Святой Престол не поможет! – окликнул музыкант.

- Русины клятые… - к чему-то проворчал монах и ускорил шаг, догоняя уже далеко ухромавшего Крысолова.

* * *

Неделя прошла, а показалось, что не один год остался за спиной. Подступил день святых Иоанна и Павла. День, когда Гамельн забывал, что он город почтенных, степенных бюргеров и превращался в одной сплошной праздник. С песнями, танцами и вином. Как без вина?! В общем, все как на южных празднествах, которые называются «карнавалами». Только там, на югах, сплошной разврат и поношение Господа, а здесь честное веселье.

Ныне предполагалось праздновать еще и чудесное избавление от крысиного нашествия, а также изгнание преступного крысолова. В преддверии гуляния фон Шванден напился, быстро и безобразно. Уже в полдень, бургомистр с трудом добрался до дому, кое-как притворил дверь, и, свалившись на продавленную кровать, уставился в потолок. На душе у бургомистра было неспокойно, с того самого дня, как из города изгнали бродягу с дудочкой.

Где-то за плотно затворенным окном Гамельн веселился, шумел, пил и радовался. Бургомистр закрыл голову подушкой и безуспешно гнал прочь мысли о том, что зря отцы города так обошлись с пришельцем. Даже с нечистью надо держать слово, если уж заключил с ней договор…

Солнце покатилось к горизонту, колокола готовились отзвонить шесть часов. Каменные дома бросили на бурлящие весельем улицы длинные тени. Самые воздержанные горожане уже потихоньку собирались, чтобы мирно отойти ко сну под родной крышей. Самые охочие до выпивки уже хлебали «свиное вино», то есть последнюю кружку или чарку, после которой впору становиться на четвереньки и хрюкать.

Ровно в шесть вечера на Маркткирхе вдруг кто-то заметил музыканта. Никто не видел, как Крысолов вошел в город, он просто взялся, словно из ниоткуда, все в том же рванье. На губах музыканта играла кривоватая, недобрая усмешка, а в руках он держал дудочку, только уже другую. Если прежняя была деревянной и потрескавшейся, то эта отливала металлическим блеском, будто сделанная из золота. Того самого золота, в котором ему отказали городские главы. В зрачках Крысолова отражались факелы и лампы, словно отсвет далеких пожаров и каждый, кто заглядывал в бездонные глаза музыканта, поневоле вздрагивал.

Кто-то нашаривал дубинку поувесистее, кто-то предлагал кликнуть стражу, вроде даже послали за ней. Но все это делали тихонько, как бы исподтишка, стараясь не попадаться на глаза дудочнику. А тот неспешно шагал по улицам Гамельна, скользя холодным немигающим взором поверх горожан, покручивая в длинных бледных пальцах золотую дудочку.

Крысолов пришел взыскать долг и проценты.

Никто так потом и не вспомнил, кто первым крикнул «Бей его! Крысолов вернулся!». А может, вспоминать не хотел. Потому что когда толпа переборола робость и качнулась в едином порыве к музыканту, стаей крыс, набегающих на мешок с зерном, Крысолов кротко улыбнулся гамельнцам и поднес к губам флейту.

Теперь ее высокий напев повелевал отнюдь не крысами.

Ноги сами понеслись в пляс под странную мелодию. Рваный ритм затягивал, заставлял бездумно дергаться всем телом, выбрасывая вверх руки, приседая, тряся головой…

А еще к Крысолову сходились со всего города дети. Совсем малыши и чуть постарше. Даже почти взрослые были. Дети окружали музыканта безмолвным кольцом, следя за каждым движением, и ни единой мысли не было в их светящихся глазах. Только слепое обожание и бездумная вера.

Бургомистр лишь плотнее нахлобучил на гудящую голову подушку, его ноги выбивали дробь по солидной дубовой спинке кровати. Оказавшийся на рыночной площади барон, что в который раз рассказывал благодарным слушателям, как он ловко с безродным бродягой разделался, в панике попытался укатить кресло-коляску. Но руки сами крутанули колеса в ритме танца, коляска не выдержала и перевернулась, Фон Шпильберг задергался на мостовой, как раздавленный жук. Петер Гамсун выхватил, было, длинный кинжал, но клинок жалобно зазвенел по мостовой, а сын стражника, выбивший оружие из рук отца, радостно вбежал в круг. Дети с радостью подвинулись, уступая мальчишке место в общем строю.

Крысолов улыбался краем рта. Его глаза смеялись. Музыкант шагнул вперед, и вместе с ним шагнули дети. А взрослые все отчаяннее вытанцовывали, будучи не в силах остановиться. Так они и шли до набережной – Крысолов с дудочкой, за ним дети, а дальше немногочисленные родители, из тех, кто сумел самую малость превозмочь дьявольский ритм пляски. Словно неприкаянные потусторонние тени, взрослые следовали за детьми, не в силах догнать своих чад, судорожно взмахивая руками в такт музыке. А потом были двести локтей до баржи, которая ночью пришла якобы под загрузку зерном. Алоиз Мундель еще удивлялся, что в самый канун праздника явились, не побоялись Гнева Господнего.

Первым на борт поднялся Крысолов, твердо ступая по широким – в самый раз бочки катать – деревянным сходням. И играл, пока нога последнего ребенка не ступила на палубу баржи, пока матросы не втянули сходни на борт. Баржа, подгоняемая течением и развернувшимся парусом, понемногу отваливала от берега…

На берегу пытались встать измотанные до полного бессилия горожане, хуля Небеса и грозя страшными карами похитителю. А на барже все, кроме детей и Крысолова, вытаскивали из ушей смолу и прочие заглушки.

- Ну, ты даешь! – безрадостно восхитился монах Альберт, одетый уже не в доминиканскую пелерину, а в рабочую крутку. – Если бы не предупредил, я бы сам под святого Витта заделался бы!

- Команда как? – перебил его Крысолов.

- Надежная, – ответил доминиканец. – Как ты и указывал, мазуры, пара гуцулов. Понимают только на своем, ну и когда про деньги разговор заходит.

- Кстати, о деньгах и прочем воздаянии…

- Магистр просил не беспокоиться. «Ласточка» идет в Бремен. Там вопрос и решится окончательно. Но, пока, если предварительно… - монах склонился к уху и понизил голос, предусмотрительно оглядываясь. –Течен-Боденбах тебе что-то говорит? Местные еще зовут его Дечином.

- На юге Чехии где-то? - попробовал угадать Крысолов, так же тихо и с оглядкой.

- Практически. На севере, - отрывисто уточнил монах. - Небольшой городок в Богемии. Рядом горы. Щит местного барона перевернут[2], его владение отдают в полное распоряжение. Так что, все по списку.

Музыкант хлопнул Альберта по спине и попробовал утешить мрачного служителя церкви:

– Мы найдем Зимний Виноградник. Это дело не только твое, но и Рима.

- Главное за поиском себя не потерять… - проговорил доминиканец, посмотрел на детей и отвернулся. Маленькие гамельнцы с прежним восхищением смотрели на Крысолова. Тот давно спрятал золотую дудочку-флейту, но ее волшебство и не думало прекращаться.

- Дети… - прошептал Альберт.

- Что насчет детей? – вопросил Крысолов, незаметно напрягаясь. – Тоже все по уговору?

- Будем в Бремене, отберешь себе, сколько надо, - с горечью ответил монах, крестясь. - Святой Престол не … не возражает. И даже, в свете твоих заслуг перед Церковью, прошлых и обещанных в будущем, изволил тебе помощь оказать. Советом и действием.

- Славно, - кивнул музыкант.

- Орфей[3]… - пробормотал Альберт.

- Не угадал, - немедленно отозвался Крысолов. – Хотя ход мыслей в чем-то верный… Но все равно ошибаешься. Мир забыл многих певцов…

Скрипели под напором ветра снасти, баржа бодро катилась по реке, лунная дорожка пробежала по мелким волнам. Молчали нанятые мазуры и пара гуцулов. Молчали и дети. Доминиканец в очередной раз осенил себя крестом и неожиданно резко, едва ли не с ненавистью выдохнул:

- А что будешь делать после?

- После? – не понял Крысолов.

- Когда эти станут… непригодны. Когда одни не выдержат, другие погибнут, третьи состарятся. Снова придешь в какой-нибудь город и сыграешь на людской алчности, как на флейте?

- Я думал, ты понимаешь, - печально вымолвил музыкант. – И уж всяко не слугам Церкви судить меня после пастушка Стефана из Клуа[4].

- Понимаю… И все же, одно дело – думать, оценивать, взвешивать отстраненно… А другое – видеть воочию.

Доминиканец махнул рукой в сторону детей. Его глаза блеснули в лунном свете, словно наполненные слезами.