Перед тем, как их лошади ступили на узкую тропку спуска, Кертель обернулась, чтобы последний раз полюбоваться на крепость.

Тонкие белые шпили возносились над темным утесом, дерзко втыкаясь в прозрачное весеннее небо. Даже сугубо функциональные переходы, мостики и крытые галереи между учебными и жилыми корпусами выглядели изящно, легко и радовали глаз. В целом грозная крепость выглядела словно торт со сливками, безе и черносливом, в которую повар воткнул несколько свечей.

- Да, - сказала Кертель. – Этот стиль не узнать нельзя.

Лайтонд улыбнулся.

- Сколько Балеорн взял с тебя за работу? – спросила она.

Лайтонд отрицательно покачал головой:

- Нисколько. Сказал, что это подарок, и что мне надо было попросить денег раньше… - он запнулся и замолчал, а затем резко сменил тему: - Каждый новый князь Экны считал своим долгом добавить эту жемчужину к другим драгоценностям в своей короне. По числу осад Гнезда можно посчитать, сколько правителей сменилось за это время.

- Но экенам не удалось превзойти в воинском искусстве Звездных Рыцарей, - понимающе усмехнулась мать.

- Место здесь удачное, - пожал плечами Лайтонд.

Кертель кивнула, соглашаясь. Гнездо находилось на узком горном хребте, на вершине высокой скалы.

- Граница облачности часто опускается ниже самой крепости, - сказал Лайтонд. - Каждый Танцор Смерти к концу первого года обучения знает разницу между туманом и облаком.

Попасть в Гнездо было можно только через узенькую, крутую серпантинную тропку, которой Лайтонд и Кертель сейчас и собирались воспользоваться. Ход к скале проходил через узкое ущелье, которое пересекала река Шантий-Аргун, между перпендикулярными, а иногда выступающими утесами. Весной, он, как правило, затоплялся. Выше границы паводка с обеих сторон ущелья Лайтонд разместил по башенке, из которых в любой момент можно было обрушить на подступающего противника лавину стрел.

Лайтонд тронул коня коленями, посылая его вперед. Конь фыркнул, осторожно ступил на тропу. Некоторое время мать и сын молча ехали рядом.

Лайтонд размышлял об экзамене, который он принял у очередного выпуска Танцоров Смерти.

И радовался тому, что в этот раз Кертель оказалась рядом с ним.

Если бы мать отказалась от его приглашения, все могло обернуться совсем по-другому.

* * *

Лилталум выбрал это место для осуществления своего плана потому, что тот, кто превратил в бесконечный кошмар дни и особенно ночи молодого эльфа, не смог бы последовать сюда за ним. Бродить по Инкубатору разрешалось только детям его основателя - Разрушителя Игната. Не то чтобы разрешалось, но грозный Разрушитель смотрел на это сквозь пальцы. Лилталум знал, почему.

Игнат, как и большинство Разрушителей, был полукровкой, сыном эльфа и человеческой женщины. С одной стороны, Разрушителю хотелось сохранить в тайне принцип работы магического контура Инкубатора. С другой стороны, Игнат понимал, что проживет не больше трехсот лет, и осознавал, что кто-то еще, кроме него, должен быть в состоянии починить Инкубатор, когда это понадобится. Таким образом, вход в Инкубатор был закрыт для всех, кроме самого Игната, его сына Змееслава и его пасынка Лилталума.

Юный эльф выбрался на самый верх башни, поежился от холодного весеннего ветра. Этот весенний день выдался пронзительно свежим, сырым и сумрачным. На обзорной площадке стояла статуя рассерженной рыси из редкого, желто-черного гранита – в память о татцелях, основавших Цитадель. Оборотни назвали центральную башню своим именем - башней Лесной Кошки. Инкубатор поглотил башню в себе. От нее остался лишь скелет - несущие конструкции и фундамент. Но обзорная площадка и рысь уцелели. Лилталум уселся рядом с каменной кошкой, обнял ее и положил голову на плечо

Лилталум рассеянно посмотрел вниз. Он не боялся высоты, но и никогда не слышал ее зова, томительного и страшного, того зова, который заставляет людей шагнуть навстречу пустоте. Возможно, именно поэтому он и решил расстаться с жизнью именно таким образом. Однако Лилталум не торопился. Он медленно обвел взглядом вид, который открывался ему. На игровой площадке справа пара гросайдечей - ручных драконов - возилась в песке. Слева, у казарм, крохотные фигурки небесных наездников отрабатывали строевые приемы. Напротив, на обзорной площадке башни Золотых Кос, стоял часовой. Лица его было не видно под глухим забралом шлема, но он наверняка смотрел на лес, окружающий крепость. Лес, еще так недавно по-зимнему голый и угрюмый. Но весна уже набросила на ветви яркую сеть крохотных, только-только проклюнувшихся листочков. На фоне каменных стен крепости и жемчужно-серого неба зелень казалась непристойно яркой. Она была словно обещание, которое никто не собирался выполнять, мучительное и дразнящее.

Лилталум подумал, что хотел бы навсегда запомнить и играющих гросайдечей, и часового, и прозрачный весенний лес – хотя это «навсегда» было теперь очень коротким. Он посмеялся над собственным пафосом и вытер лицо, не заметив этого.

Лилталум пришел на Инкубатор для того, чтобы покончить с собой. Напоить звезды алым, как говорили его предки.

Мысль о смерти появилась у него не так давно. Сначала он не замечал ее, не желая смотреть ей в лицо, а потом привык, как к неприятной, но молчаливой гостье, вроде дальней родственницы, которую правила хорошего тона не позволяют выставить за дверь. Но все, кого он любил, постепенно покинули дом души Лилталума. И в один из дней с ним осталась только она. Гостья, чьего лица было не видно под серым, будто пыльным капюшоном. И тогда он услышал, наконец, ее негромкий голос.

«Дело не в том, что твоя жизнь ужасна», говорила она. – «А в том, что она НИКОГДА не изменится».

И эльф принял протянутую ему костлявую руку.

Некоторое время Лилталум размышлял над известными ему способами смерти и один за другим отбрасывал их. Дольше всего яд казался ему самым верным средством, но в конце концов Лилталум остановился на прыжке с высоты. Инкубатор, бывшая центральная башня крепости, являлся самой высокой еще в то время, когда в ней не вылуплялись ручные драконы. Поднимаясь на обзорную площадку, Лилталум чувствовал, как на него волнами накатывает то безумная надежда, что он все-таки не сделает этого, то ненависть к самому себе за слабохарактерность, то усталое безразличие. И, в итоге, безразличие оказалось самым сильным. Серое покрывало, скрывавшее лицо гостьи, теперь накрыло весь остальной мир. Он видел его словно сквозь сетку паутины.

Эльф не изменил своего решения. Впервые за много дней он ощущал спокойствие и отрешенность. Вдоволь насмотревшись на гросайдечей, лес и неподвижный профиль часового, Лилталум еще раз – последний – подумал о том, что привело его сюда.

«Пока была жива мать, было еще более-менее», привычно подумал он.

Все началось полгода назад, когда Туимакирис погибла под оползнем. Хотя на самом деле – гораздо раньше. Теперь, холодно и бесстрастно глядя назад, он понимал это. Мать дала ему имя Лилталум{[1]}. Пафосное, мрачное, претенциозное, оно было очень созвучно тому голодному и страшному времени, когда ее ребенок появился на свет, и подходило для представителя надменных, честолюбивых и гордых Феанорингов. Лилталум был единственным наследником Феанорингов в Боремии. Быть эльфом в стране оборотней после того, как все твои сородичи оттуда изгнаны или погибли – непростая задача. После смерти матери Лилталума так больше никто и не называл; Туимакирис была единственной, кто верил в него такого. Он сменил громкое и неуклюжее, чуждое имя на прозвище, которое уже успел заслужить в мастерских Цитадели – Марфор, «мастер на все руки».

Лилталум знал – или хотел так думать, но здесь он не сильно ошибался - что никого не расстроит его смерть. Кроме одного мужчины, из-за которого, собственно, эльф и сидел сейчас на обзорной площадке Инкубатора, обняв гранитную рысь. Устранить причину своих страданий Лилталум не мог. Он даже не хотел думать об этом.

«Игнат убьет тебя, если только узнает», сказал Теонор.

Разрушитель Игнат посвятил первую половину своей жизни уничтожению эльфов. Он и его соратники убили Тинголорна Феаноринга, отца Лилталума. Игнат терпел пасынка из любви к Туимакирис. Но его любовь вот уже полгода, как спустилась в Подземный мир.

Умом Лилталум понимал, что есть и другой выход. Можно было покинуть Цитадель и построить свою жизнь в мире за ее стенами. Но Лилталум был бы абсолютно беспомощен в том мире. Ему хватало здравого смысла и смелости – которую эльф считал трусостью – признать, что во внешнем мире он быстро погибнет. Разница лишь в том, что там Теонор нашел бы его, и Лилталум лишился бы единственного, чем он все еще владел - возможности выбрать собственную смерть.

Лилталум запрокинул голову, посмотрел вверх. Небо сегодня казалось прозрачным колпаком, которым боги накрыли инкубатор своих нелетающих ящериц. Эльф не удивился бы, увидев в вышине огромный немигающий глаз.

Лилталум ощутил внутри прозрачную, как небо, пустоту. И спокойствие. Он понял, что пора. Лилталум встал и подошел к краю площадки. Свежий ветер легонько подталкивал его в спину и играл с полами распахнутой куртки. Эльф посмотрел вниз. Фигурка в ярком зеленом кафтанчике двигалась от жилого корпуса к норам гросайдечей. Она оживилась и замахала руками – Змееслав заметил брата.

«Что ты там делаешь? Можно к тебе?», телепатировал Змееслав.

Лилталум улыбнулся.

В темном бессилии отчаяния он совсем забыл о Змееславе.

Змееславе, который боготворил своего старшего брата. Который всегда таскался за ним хвостиком, и защищал от гнева Игната, и всегда был рядом в мастерских, и в небе, и за партой в школе химмельриттеров, который всегда был готов послушать новую песню или просто байку… Потом Змееслав как-то сразу, скачком, повзрослел; он перестал говорить с матерью и отцом – о любви, о том, что делать, если по возвращении из рейда ты натыкаешься на дракона, полного сил и энергии, о себе… но все еще разговаривал об этом с Лилталумом.

И неожиданно Лилталум понял, что если он умрет, Змееслав не перенесет этого. Слишком большую часть в его жизни он занимал. После смерти матери в душе Змееслава и так появилась собственная, выжженная и мертвая Драконья Пустошь. Братья утешали друг друга, как могли; но смерть Лилталума оторвала бы еще один большой кусок от внутренней Боремии Змееслава. Слишком много бы там стало пустоты, слишком мало мест, над которыми светит солнце. Лилталум внезапно ощутил, что не может этого сделать. Не может шагнуть вперед. Не потому, что боится физического уничтожения.

Он не мог расстроить Змееслава, потому что тот действительно любил его. Змееслав не смог его защитить от того, что произошло, но ведь это старшие должны защищать младших, а не наоборот.

И словно какая-то пружина распрямилась в душе Лилталума.

«Нет», подумал он. – «Нет. Я не умру. Точнее…».

Он словно впервые обернулся и заглянул под серый капюшон молчаливой гостьи – в ее лицо, сотканное из жадной тьмы, в ее алые безумные глаза. Он испытал отвращение и ужас, но одновременно и…

«Освобождение», думал Лилталум, из последних сил отводя взгляд. – «Это – освобождение».

Он телепатировал Змееславу:

«Не надо. Я сейчас сам к тебе спущусь».

Ловко перебирая ногами ступени длинной винтовой лестницы, Лилталум уже думал о том, что следует взять с собой. В первую очередь, конечно, деньги… и зашить их в подкладку сапога.

Он спустился во двор Инкубатора, где и столкнулся со Змееславом нос к носу.

- Пойдем, полетаем, - сказал брат. – Отец говорит, гросайдечам надо размяться после зимней спячки.

Лилталум кивнул.

* * *

Сергей Чесночко любовно провел пальцами по коричневой плотной обложке. На ней красовались черный дракон и смешной коротышка в желтой рубашке. Библиотекарь тяжело вздохнул, и улыбка на его лице погасла. По мере износа книги перепечатывались в городской типографии, копии снимались один в один. Эта книга не была той же самой, что была выпущена еще до Катастрофы, но такой же.

И срок обновить издание пришел.

Сергей перевел взгляд за окно городской библиотеки. По случаю жары оно было распахнуто настежь. С балкона, увитого плющом, открывался вид на город, Реактор и Купол. Белесая, непрозрачная стена пропускала солнечный свет, необходимый для жизни горожан. Пропускала даже ультрафиолет, хотя и не столь нужный. Создатели Реактора были уверены, что когда-нибудь Купол придется отключить. Горожане не должны были оказаться бледными цветками, не приспособленными к жизни нигде, кроме как под Куполом. А вот радиоактивную пыль и прочую дрянь, которой люди даже не успели дать названия, Купол не пропускал. Благодаря ему горожане и выжили.

Скорее всего, они были единственными, кому это удалось.

И не следовало забывать, конечно, о Комиссии генетического контроля, сразу взявшей дело в свои руки. Население города на момент Катастрофы составляло больше миллиона человек. Правда, в живых после нее осталось меньше четверти. Но все равно это было гораздо больше, чем могло прокормиться на спасенной территории в условиях полного самообеспечения. Жесткий контроль над рождаемостью, стерилизация мужчин и женщин сразу после рождения третьего ребенка и введение генокарт во избежание инцеста позволило властям Города сохранить жизнеспособное и здоровое население.

И все же вчера еще трое ушли в Купол. Силовое поле не пропускало ничего живого. Но они все равно попытались пробить его. На этот раз - на самодельном планере, как следует разогнавшись в потоке ветра. От смельчаков осталось лишь розовое пятно, похожее на посаженную неаккуратным учеником кляксу. Розовое пятно висело над Городом, как зловещее предостережение, и исчезло только к вечеру.

Мэр Города после этого и намекнул Сергею – дескать, уничтожать книги о странствиях, приключениях и прочем не стоит… но и перепечатывать их Город больше не будет. И Сергей его понимал. Он сам мальчишкой страстно мечтал выйти из-под Купола. Увидеть другие земли и, возможно, даже моря. Но это было невозможно. Город был окружен смертоносной, отравленной пустыней. Ее дыхание убило бы Город, если бы только смогло в него попасть. Мечта привела Сергея в библиотеку – здесь он мог совершать странствия хотя бы мысленно. Но не все были такими идеалистами.

Впрочем, треть населения Города уже не понимала значения этого слова. Несмотря на введенное сразу после Катастрофы уложение «Об увеличении генетических комбинаций», которое уничтожило существовавший ранее институт брака и ввело правило «одна женщина – трое детей, но все от разных отцов», несмотря на то, что двести лет спустя часть горожан была лишена права оставлять потомство – но их генетический материал был сохранен и время от времени вводился в оборот для освежения крови – население Города вплотную подошло к тому состоянию, когда все стали бы в равной степени родственниками друг другу. Об этом говорил и все время падающий уровень интеллектуальных способностей новорожденных, и все возрастающее количество врожденных уродств и генетических болезней.

Сергей придвинул к себе ведомость, в которую вносил книги, отправляемые на перепечатку. Рука его чуть дрогнула, когда в графе «Заголовок» он вывел: «Туда и обратно». В графе «Краткое содержание» Чесночко написал: «Эротическое пособие для молодежи». В типографии у Сергея был друг, Родион. Когда-то они вместе играли в пиратов в городском парке. Чесночко знал, что Родион его не выдаст.

И в конце концов, официальной инструкции еще не поступало.

«Все-таки, я хотел бы увидеть, что там, за Куполом», подумал Сергей.

Он грустно усмехнулся и придвинул к себе стопку растрепанных школьных учебников по геометрии.

Раздался страшный грохот. Шкафы в библиотеке закачались, книги посыпались с полок. Сергей обнаружил себя сидящим на полу. Что-то больно ударило библиотекаря по коленям. Это была волшебная повесть, переименованная в эротическое пособие. Грохот повторился. Сергей вскочил, цепляясь за стол, и подбежал к окну.

«Авария на мануфактуре?», успел подумать он, прежде чем выскочить на балкон.

В первый момент ему показалось, что он лишился рассудка.

Черный дракон парил в сером небе. Он был точь-в-точь такой, как его собрат на обложке книги. За исключением того, что у живого чудовища было три головы, а не одна.

- Но ведь ничто живое не может пробить Купол! – в каком-то трансе повторил Сергей известную с детства истину.

Он прищурился, еще сам не понимая, почему. Нет, Змей Горыныч – библиотекарь легко узнал дракона по писаниям в сказках - не парил. Он разворачивался в воздухе, и броня его нестерпимо сияла. Из пастей синхронно вырвались языки оранжевого пламени. Змей Горыныч ринулся вниз, на…

Сергей закричал от ужаса.

На Реактор!

Первый удар, послуживший причиной жуткого грохота, Сергей не видел – но успел отлично разглядеть его последствия, пока дракон заходил в пике второй раз. Круглая башня покосилась, на ней были видны вмятины от огромных когтей. Верхушка башни, из которой, сколько Сергей себя помнил, вверх уходил непрозрачный серый столб, раскрылась во все стороны, словно огромный стальной цветок.

Дракон схватил пылающий Реактор и легко, словно травинку, вырвал его из земли. Поднявшись повыше, он принялся рвать и грызть блестящую башню. На Город посыпались сверкающие блестки, горящие обломки и разноцветная кибернетическая начинка. Средняя голова чудовища выкусила из середины стальной башни ее сердце – генератор силового поля, которому Город был обязан своим существованием. Остальные головы распустили остатки башни на сверкающие полосы. Дракон брезгливо стряхнул их с когтей. Неторопливо сделал круг над обреченным Городом и ушел в высоту.

Сергей медленно опустил глаза. Он едва успел остановить себя, когда его взгляд потянулся к ослепительно белой точке на небе. Смотреть на Солнце было нельзя еще до Катастрофы.

Чесночко впился жадным взглядом в открывшийся вид. Библиотека находилась на восточной окраине города, и теперь Сергей увидел то, о чем мечтал всю жизнь. Даже не пришлось никуда бежать.

Местность вокруг Города оказалась поросшей высокой зеленой травой.

«Степь», подумал библиотекарь.

В траве пестрели какие-то цветы, больше всего было красных, похожих на брызги крови. Чуть дальше начиналась гряда холмов, покрытых лесом.

Сергей вцепился в витую решетку, служившую ограждением балкона. Но это не помогло ему справиться с приступом агорафобии. Серую завесу можно было переключить на изображение ночного звездного неба или голубого, с пушистыми перистыми облачками. Последний раз власти делали это лет тридцать назад, на празднике в честь юбилея Города, которому исполнилось девятьсот пятьдесят лет. Тогда Сергею было года три-четыре, и голубое небо, вдруг сменившее привычную серую пелену, было почти что первым его сознательным воспоминанием. Чесночко до сих пор помнил тошноту, подступившую к горлу тогда. Не у него одного переключение Купола вызвало подобные симптомы. Больше городской совет таких экспериментов не повторял.

Библиотекарь потерял сознание.

Бесчувственное тело сползло по решетке на бетонный пол.

I

На каменистой тропке, ведущей от Гнезда вниз, ломали не только ноги, но и шеи – и не только кони, но и люди.

Лайтонд предоставил своему коню самому выбирать путь – тем более, что кое-где на тропинке еще оставался не только снег, но и лед. Жеребец ступал очень осторожно. Кертель тоже, видимо, рассудила, что тише едешь – дальше будешь, и не стала навязывать своей лошади свое видение правильного спуска.

Лайтонд перебирал в памяти ход экзамена, оказавшегося самым необычным за всю историю Гнезда.

«Все шло как всегда», вспоминал эльф. – «Я уже начал опасаться, что мама заскучает, когда танцевать вышел…»

* * *

- Вахтанг Люли! – зычно проорал распорядитель.

Вахтанг шагнул в ослепительно сияющий проем двери.

Он выходил на вымощенный гладкими мраморными плитами двор крепости далеко не в первый раз. Несколько лет он с другими Танцорами Смерти именно здесь постигал тонкое искусство открывать в себе Дверь, что ведет в Подземный мир, и выпускать испепеляющий хаос наружу. Но сегодня он волновался, как никогда. Сегодня в Гнезде, школе Танцоров Смерти, был выпускной экзамен, и сам основатель, сидх Лайтонд (экены звали его Лайто), приехал принять экзамен – и клятву верности от каждого ученика.

Перед глазами Вахтанга мелькнули трибуны, на которых сидели Танцоры, уже исполнившие свой Танец. В дальнем конце двора Вахтанг заметил отдельную ложу. Она была украшена по случаю торжественного мероприятия ярким балдахином. В ложе сидел Лайто, которого Вахтанг узнал по светлым волосам, Али – учитель Танцоров, и высокая женщина в ярко-синем платье. Женщина? Вахтанг на миг замешкался. У гостьи была толстая русая коса. Она перекинула ее на грудь, но не вплела в нее никаких лент, как это было заведено у сидхов. Вахтанг провел в Гнезде пять лет, но ни разу не встретил здесь женщины. Экен решил, что это жена Лайто. Маг, видимо, решил показать Гнездо, любимое детище, своей благоверной.

Вахтанг увидел, как Лайто повернулся к учителю Али и что-то спросил. Танцор Смерти даже знал, что именно.

* * *

Даже самому себе Лайтонд не признался бы, как много значит для него визит матери в Гнездо.

Он создал его, чтобы доказать себе и миру, что он что-то может. И у него получилось.

Семью Риллэгилей помотало в свое время по свету. Отношения, связывающие Кертель и Балеорна, и их детей – Лайтонда и Хифркиста – были необычны для семей что эльфов, что мандречен.

Разрушители не только уничтожили империю эльфов, простиравшуюся от торосов залива Раксэ Хелка на севере до Черных гор Истлы на юге, но и принесли в мир кое-что новое. А именно - эльфы стали взрослеть быстрее. Отцу Балеорна было чуть больше пятиста лет, когда он наконец решил завести детей. Балеорну не было еще ста, когда у него родился сын.

А Лайтонду, когда он основал Гнездо, немного перевалило за пятьдесят.

И провел он первые полвека своей жизни совсем иначе, чем его дед, веселившийся с ватагой сверстников сначала в собственных покоях, а затем развлекавшийся грабежом мандреченских деревень.

Лайтонд родился меньше чем через год после окончания бунта Разрушителей, в Экне, в замке Джабраила. Так звали князя М’Калии, брата Балеорна по матери. По версии эльфов, Туйлор, мать Балеорна, увлеклась князем Айдамиром, но после рождения сына Джабраила остыла к экенскому князю и вернулась к мужу. По версии людей, Аэгфион, отец Балеорна, явился за женой и пригрозил стереть с лица земли замок Айдамира при помощи магии, если жена к нему не вернется. Так или иначе, она каждое лето приезжала к Айдамиру вместе со старшим сыном, Балеорн и Джабраил вместе играли и крепко подружились.

Благодаря легкой мудрости Туйлор, М’Калия стала единственным местом, где приняли эльфа и Разрушительницу. Вскоре Балеорн выиграл тендер на восстановление Бьонгарда, и семья Риллэгилей перебралась в Лес Великого Страха. Эрин Лагален, как называли его эльфы Фейре. Балеорн хотел дать Лайтонду, своему старшему сыну, хорошее образование. И как только благодаря работе в Бьонгарде он смог себе это позволить, он отправил Лайтонда в Филькебирке, известную магическую школе Фейре. Кертель и Балеорн вместе с младшим братом Лайтонда Хифкристом, пока их старший сын учился, перебрались в Фейре, где и купили дом в Ливрассте.

Способность Лайтонда управлять потоками Чи была очень слабой. Кертель была единственной Разрушительницей, после войны сохранившей свой дар, и у нее были все основания опасаться, что способность управлять мертвой силой передается по наследству. Но ее опасения оказались напрасными. Лайтонду не раз доводилось слышать, что природа отдыхает на детях великих людей. Народная мудрость в очередной раз подтвердилась. Сын величайшей волшебницы мира, Хозяйки Четырех Стихий, с трудом вытянул на второй магический класс. Учителя вежливо объяснили, что для Лайтонда это – потолок. Для эльфа иметь второй магический класс было даже не позорно, а просто смешно.

Лайтонд не любил вспоминать годы, проведенные в Филькебирке. Он уже не помнил многих магических приемов, суть которых пытался донести до него учитель Глирнэн, но до сих пор помнил имена двух одноклассников, издевавшихся над ним особенно сильно – туповатого Форсула и злобного Хелкасирила.

Балеорн, который опасался обнаружить в своем сыне нового Разрушителя не меньше, чем мать, стал относиться к Лайтонду более мягко.

После отчисления из Филькебирке Лайтонд не вернулся домой. Он всегда любил играть на флейте, и решил попробовать свои силы в музыке. В Линдалмар, где учили лучших музыкантов обитаемого мира, Лайтонд поступил играючи, и сообщил об этом родителям уже после зачисления. На этот раз Балеорну не пришлось платить за обучение сына – лучшие студенты учились бесплатно. Лайтонд регулярно писал домой и общался с родителями посредством магического шара. После окончания Линдалмара Лайтонд перебрался к дяде Джабраилу в Экну.

Он не хотел приезжать в Ливрасст, в котором ни разу не был. Эльфы приняли второго сына Разрушительницы, Хифкриста, как своего – единственным мерилом социального статуса в Фейре была сила магических способностей эльфа, и Хифкрист был хорошим магом, не выдающимся, но вполне профессионалом. К тому же, он меньше походил на мандречена лицом – а Лайтонд весь пошел в мать. Кертель любила и была любима; но о том, какая судьба ждет ее детей среди детей ее бывших врагов, среди врагов, блистательно побежденных ею, она, видимо, не подумала. Лайтонд же больше не хотел быть генетической ошибкой, жалким последышем великого дара, объектом насмешек и ненависти. Слишком часто ему уже доводилось играть эту роль, и он хотел попробовать себя в другой. Он почти перестал общаться с родителями, в глубине души надеясь, что мать или отец, обеспокоенные его молчанием, сами начнут связываться с ним по магическому шару три раза в день. Он ошибся и теперь понимал, что вел себя по-детски. А потом Лайтонду стало некогда – создать орден Танцоров Смерти на голом месте было не так-то просто.

Когда Лайтонд решил основать школу, его дядя Джабраил, князь М' Калии, вспомнил, что чуть южнее ущелья Шайтана есть брошенная крепость Гнездо. Он великодушно отдал ее племяннику. Впрочем, хитрый экен немного потерял. Когда Лайтонд и его первые ученики прибыли в указанное Джабраилом место, то обнаружили на высоком утесе только фундамент, кусок южной стены высотой метра два и единственную - центральную башню. В северной части округлой террасы из скал бил источник. Судя по тому, что увидел Лайтонд по прибытии, каждый экен, покидавший Сарлукахад, унес с собой не пригоршню родной земли, а минимум пару каменных блоков из крепостных стен.

Но кое-чего разбойники с собой забрать не смогли. А именно, огромных подвалов, выдолбленных прямо в скале и уходящих вглубь на несколько десятков метров. Здесь находились сокровищницы, пыточные и кладовые с провизией, благодаря которым Разбойничье Гнездо и выдержало многократные осады, самая длинная из которых длилась пять лет. К моменту появления Лайтонда с учениками склады были абсолютно пусты. В этих огромных подземных залах и жили первые Танцоры Смерти вместе со своим Музыкантом, из-за чего экены презрительно называли первых выпускников Норными Хорьками. Башня была непригодна для жилья. Пожар, когда-то бушевавший в ней, уничтожил все перекрытия и крышу. По сути, она представляла собой каменный цилиндр четырех метров в высоту.

Работа поглощала все его силы. Лайтонд говорил себе, что это даже здорово, что родители не беспокоят его излишней опекой.

Каждый Танцор Смерти отчислял в пользу крепости часть своего заработка. И когда средств набралось достаточно на реконструкцию Гнезда, и учителя начали кто в обход, обиняками, а кто и впрямую говорить основателю, что неплохо хотя бы стены побелить, Лайтонд встал перед дилеммой. Конечно, можно было нанять архитектора из местных; но Балеорн раньше или позже узнал бы об этом, и страшно обиделся бы.

Лайтонд долго колебался, но потом все же связался с Балеорном, спросил, не возьмет ли отец заказ на полное восстановление экенской крепости. Отец удивился, но согласился. Только прибыв на место, понял, кому принадлежит крепость, которую ему предлагали восстановить. Все время работ Балеорн прожил в Гнезде. Когда развалины превратились в прекрасную крепость, он уговорил сына поехать с ним в Ливрасст.

Лайтонд с удивлением понял, что мать очень соскучилась по нему за время его затянувшегося отсутствия. Последний раз она видела сына, когда он приезжал на каникулы из Филькебирке. Лайтонд успел позабыть и заносчивость, надменность и безразличие эльфов ко всему остальному миру, кроме себя самих. Танцоры Смерти, непревзойденные убийцы, уже были известны всей Мандре. Но в Ливрассте, почти самом южном городе Фейре, о них никто не слышал, а уж о Лайтонде Музыканте Смерти, перед которым экены становились на колени, если он шел по улице – и подавно. Однажды эта заносчивость уже чуть не погубила эльфов. Но они не сделали из этого, как убедился Лайтонд, никаких выводов. Впрочем, сам он стал другим. Теперь он знал себе цену.

Лайтонд жил на отчисления с заработков Танцоров Смерти, и жил неплохо. Но он не привык сидеть без дела. Даже великий мудрец может играть в бабки – так говорили экены. Лайтонд устроился в городской оркестр Ливрасста, и скоро о новом флейтисте заговорили. Гильфуин, обозреватель культурной жизни Ливрасста в местной газете, восторженно отзывался о нем, силе страсти в его заметках могла бы позавидовать даже избалованная вниманием красавица. Оказалось, что никто, кроме Лайтонда, не мог исполнить сольную партию в «Падении Священных Древ» так чисто и красиво. Вместо нового Разрушителя Кертель привела в мир изумительного мастера – музыканта, чье искусство заставляло плакать и смеяться даже избалованных, придирчивых эльфов.

«Красивые игрушки», смеялся про себя Лайтонд. – «Вот все, что они любят. Эльфы, что с них взять».

Но теперь это не так сильно задевало его, как раньше. Он уже знал себя и знал, что стать красивой игрушкой вовсе не так трудно. А еще он знал, что он сам – нечто большее, чем музыкант, который умеет хорошо играть на своей дудочке.

В то время Кертель и Балеорн работали над магическим жезлом, которым в равной степени смогли бы пользоваться они оба. Общий жезл был давней задумкой Кертель. Она мечтала создать его с тех пор, как они с Балеорном стали Синергистами. Магические жезлы были в большом ходу у волшебников, но Кертель хотела создать нечто принципиально новое. Маг-Синергист мог пользоваться всей Чи своего партнера. Кертель хотела сделать жезл, через который можно было пропустить, усилив, Чи обоих Синергистов. Для изготовления жезла требовался черный горный хрусталь, вещь редкая, дорогая, да и маг-ювелир заломил за обработку немалую сумму. Таких денег у Кертель и Балеорна не было.

Родители не посвящали Лайтонда в тонкости процесса, полагая, что они неинтересны, да и непонятны магу второго класса. Однако эта проблема была понятна каждому, вне зависимости от способности к управлению магическими потоками энергии. Кертель хотела заложить дом, Балеорн был против, и супруги часто и ожесточенно спорили. И когда Лайтонд спокойно отдал матери требуемую сумму, даже Кертель наконец – с большим удивлением - поняла, что ее сын, которого все считали неудачником, все же сумел состояться в жизни. Стоимость только работ ювелира превосходила то, что самый одаренный флейтист мог заработать лет за пятьдесят. Лайтонд понимал, что во многом именно поэтому мать захотела сопровождать его, когда он собрался в Гнездо принимать экзамены.

И теперь Кертель сидела рядом с ним, смотрела на показательные Танцы, на Танцоров, что проходили перед ней один за другим. Кертель всегда была сдержанна в проявлении чувств, и Лайтонду пришлось научиться угадывать их. И он видел, что мать восхищена им.

Лайтонд отвел взгляд от матери и глянул на арену.

Мужчина, только что вышедший на свой Танец, был черноволос и носат, как и положено чистокровному экену. И форма Танцора Смерти – штаны из черной кожи, шелковая синяя рубаха и повязка, скрученная из двух толстых шнуров, черного и синего, чтобы волосы не падали на глаза во время Танца - сидела на нем как влитая. Словом, он почти ничем не отличался от полутора десятков воспитанников Гнезда, выходивших на каменные плиты двора до него.

Черно-синие фигурки уже порядком примелькались Кертель. Она не сразу обратила внимание на мелочь, за которую, однако, тут же зацепился глаз Лайтонда. Все же, он был основателем Гнезда.

- Только один меч? – осведомился Лайтонд.

Али, учитель Танцоров Смерти, ждал этого вопроса.

Танцоры Смерти обычно пользовались двумя мечами – анеласом и бастардом. Перед противником оказывался словно бы стальной еж, встопорщивший иголки и неумолимо бегущий вперед. Этот стиль фехтования оставил Танцорам Смерти один из последних Феанорингов, которого Лайтонду удалось склонить к сотрудничеству при создании Гнезда. Дети Волоса вырезали практически всех представителей южной ветви этого многочисленного рода во время бунта. Когда Лайтонд встретил Делумегиля Феаноринга, тот уже знал о гибели Тинголорна Феаноринга, последнего из боремских Феанорингов.

"Кто-то должен уметь поить звезды алым", сказал Делумегиль тогда.

Делумегиль понимал, что если он не поделится своим знанием хоть с кем-нибудь, уникальный, эффективный и жестокий стиль боя боремских Феанорингов уйдет во тьму веков вместе со своим последним представителем.

Которым и был сам Делумегиль.

- Да, - кивнул Али. – Вахтангу с одним мечом удобнее.

- Что ж, посмотрим, - произнес Лайтонд.

* * *

Оркестр Гнезда состоял из барабанщика, зурниста и гитары. Трое музыкантов знали всего шестнадцать мелодий. Оркестр такого состава, а особенно с таким бедным репертуаром, в Фейре бы никто не пригласил бы играть даже на постоялом дворе. Но этот оркестр и не выезжал на гастроли. Шестнадцать мелодий, написанных Лайтондом, шестнадцать коротких, очень разных отрывков – Ключей - были главным секретом школы Танцоров Смерти. И трое музыкантов отменно знали свое дело. Но сегодня во дворе крепости стояла тишина. В задачу учителей входило подобрать для каждого ученика тот Ключ, которым мог воспользоваться именно он. А в задачу ученика входило научиться слышать Музыку в себе.

Вахтанг прищурился, вытащил меч и сделал первый шаг.

А затем, как всегда, ни осталось ничего – ни залитого солнцем двора, ни выгоревшего бледно-голубого неба, ни солнца.

Осталась только Музыка.

* * *

Лайтонд привстал и подошел к ограждению ложи. Внизу, на белых плитах, крутился маленький черный смерч. Сейчас Вахтанга не было – он был лишь открытой Дверью.

- Ах, хорош! Действительно хорош, стервец! – произнес он с восхищением.

Али гордо улыбнулся. Второй учитель Гнезда, Джохар, предлагал исключить парня, чей Танец не укладывался в предписанный канон. Но Али настоял на своем – и оказался прав.

- Да, этот парень талантлив, - заметила Кертель.

Могучая волшебница впервые за все время существования Гнезда почтила крепость своим присутствием. То ли раньше не интересовалась делами сына, то ли была слишком занята. Али сразу ощутил небрежное, очень естественное благородство и величие, исходившее от этой женщины. По сравнению с ней князь М’Калии Джабараил казался суетливым тушканчиком. Только сейчас, когда Али сидел рядом с Кертель, он понял, насколько она старая. Разрушительница выглядела лет на шестьдесят. Было совершенно очевидно, что это максимум, который ей удается выжать из омолаживающих чар. Ящер, видимо, учел заслуги своей любимой дочери, и не торопился призывать ее в свои чертоги.

Али и подозревать не мог, какие огромные сложности Ящер создал в жизни своей дочери этим своим решением.

Экен не ошибся. Кертель, великая Разрушительница Пчела была единственной среди Детей Волоса чистокровной мандреченкой. Ни капли эльфийской крови не текло в ее жилах, а только человеческая. И Кертель, в отличие от других выживших полукровок-Разрушителей, старела, как человек. Она уже давно перешагнула тот предел, за которым обычная человеческая жизнь обрывается: бунт Детей Волоса закончился сто шестьдесят лет назад. Кертель же в прошлом году исполнилось сто восемьдесят. На этот возраст у эльфов приходится конец юности и начало взросления, но для человека это был совершенно запредельный срок. Однако Кертель отнюдь не собиралась в Подземный мир.