Голоса заглушил треск пулеметов. Борт бронеплощадки исходил пулеметным огнем, звенели гильзы, пулеметчики слились воедино с сотрясающимися смертоносными механизмами. В дыму Пашка разглядел пробоину от тяжелого осколка, лежащие тела, темные потеки, сквозь пороховой дым уже чудился знакомый запах крови. Прот и Витка скорчились на корточках, изо всех сил зажимая уши, – многоствольная дробь разрывала голову.
Как черт из преисподней вынырнула Катя – волосы растрепаны, белозубый оскал.
– К нижнему люку, живо! – орала в голос, но понятны были только знаки.
Пулеметы умолкали один за другим, Катерина дернула за плечо оглохшую Витку:
– Не уши береги – башку. Пошли на выход.
Пашка протиснулся в люк вслед за командиршей, крепко получил по плечу прикладом спущенного прапорщиком «льюиса». Переползли через рельсы. Недалеко залегли с винтовками несколько бойцов из десантного взвода.
– Комиссар где? – заорала Катя.
Один из красноармейцев махнул в голову бронепоезда. Сверху снова стукнула башенная трехдюймовка. Пашка, мучительно ничего не понимая, вертел головой. За спиной вздымался широкий склон холма. Где-то на вершине постукивали винтовочные выстрелы, но снизу, кроме рыжей травы, ничего видно не было. Судя по всему, бронепоезд обстреливал из пулеметов противника, находящегося в противоположной от холма стороне. Снова ужасно засвистело – Пашка уткнулся носом в насыпь, стараясь скорчиться как можно плотнее, спрятаться от несущейся с солнечного неба смерти. Земля содрогнулась – гаубичные снаряды разорвались где-то за хвостом бронепоезда.
– Так, слушайте сюда, – Катя стряхнула со светлых прядей комки сухой земли. – «Троцкий» крепко встал. Пути подорвали, ремонтников не подпускают. На холме «не наши», по правому борту из балки какая-то бронированная херня лезет, лупит по поезду. Круто обложили. Так что будьте готовы прорываться собственными силами. Мы с Пашкой – к комиссару.
– Зачем? – заорал Герман, пытаясь перекрыть снова начавшийся пулеметный треск. – Уходим так уходим. Вам санкция товарища Хвана нужна?
– Не глупите, Герман Олегович. У нас проскочить самостоятельно шансы мизерные. Все высоты заняты. Мы как на ладони. Может, ночью. Только до нее еще дотянуть нужно. Так что служим «Товарищу Троцкому» верою и правдою. Вита, – командирша сунула девушке один из «маузеров», – окапывайтесь под руководством господина прапорщика. «Пушку» береги, – та самая, памятная. Мы с Павлом – у него физиономия самая правоверная, товарищ комиссар сразу своего брата-пролетария с ходу не стрельнет – обстановку разведаем.
Пашка, пригибаясь, побежал следом за командиршей. Сапоги запинались о гравий. Пробежали мимо лежащего у паровоза убитого. Броневое сердце «Товарища Троцкого» еще оставалось невредимо – внутри бронепаровоза раздавались команды, но вагоны в хвосте были почти все разбиты – там что-то чадило, пускало блеклые языки пламени. Пашка с тоской подумал о «своих» лошадках.
– Ложись! – Катерина упала у колеса головной бронеплощадки. Пашка плюхнулся рядом. От рельс знакомо и успокаивающе пахло горячим солнцем, смазкой и паровозным дымом.
– Вон он, комиссар, – Катя махнула «маузером» вперед, указывая за развернувшуюся поперек рельсов контрольную платформу. Там в воронках и в наскоро выкопанных окопчиках лежали бойцы десантного взвода и ремонтники. Ручной пулемет, развернутый в направлении вершины холма, выпустил короткую очередь по невидимому противнику.
Комиссара Пашка не разглядел. Понятно, он был где-то там, раз Катерина говорила.
– Значит, так…
Катя прервалась. Переждали очередные разрывы тяжелых снарядов. Катерина злобно помотала головой и, вытащив темную косынку, повязала волосы:
– Я эту батарею, мать ее за ногу… Значит, так, – с комиссаром я поговорю. Хрен бы с ним, с товарищем Хваном, да ведь в спину могут расстрелять. Ты помалкивай и делай правильное революционное лицо. Ты умеешь, я знаю.
Катя было приподнялась, но тут впереди, у сошедшей с рельсов платформы разорвался снаряд. Вскинулся и обмяк иссеченный осколками боец, облако разрыва медленно отнесло на склон холма.
– Откуда же они, суки, лупят? – озабоченно пробормотала Катя. – Ну, пошли.
Навстречу, под защиту бронированного борта «Троцкого», пригибаясь, побежали бойцы.
– Куда пятитесь? – рявкнула Катя. – Приказ был?
– Так танка с фланга, – прохрипел рябой боец из ремонтников.
– Так она ж наугад лупит, – Катерина цепко ухватила за плечо второго бойца. – Куда пятитесь?
– Ага, наугад, вон как разметало, мать его пополам, – красноармеец попытался стряхнуть пальцы девушки. – Пусти, стервоза.
Катерина вроде бы не сильно крутанула его за затрещавшую гимнастерку – боец шлепнулся на землю. Девушка махнула «маузером» остальным:
– Не ссыте, продержимся. Ну-ка по местам, товарищи.
Голос у нее был не очень-то злой, даже домашний. Красноармейцы, поглядывая на своего, ни с того ни с сего свалившегося товарища, без особой охоты развернулись к разбитой платформе.
– Ползком, – окликнула Катерина. – Зря жопы не подставлять, сознательнее, товарищи.
Ползала Катя, как будто полжизни в пластунах прослужила. Пашка с трудом поспевал. Комиссар с командиром ремонтников лежал в воронке среди развороченных шпал. Рядом залегли бойцы, пулеметчик возился с «Шошем». Впереди, у рельсов, выцветшими холмиками виднелись убитые ремонтники.
– Так. Кто приказал? – комиссар обернулся к сползшим в воронку гостям, неторопливо поднял «наган».
– Старшая опергруппы Мезина прибыла в ваше распоряжение, – доложила Катя, игнорируя направленный «наган». – Вагончик наш зацепило, курятник по шву пошел. Товарищ охранник ранен, на месте остался. Какие указания будут, товарищ комиссар?
– Марш обратно под арест. Я тебе, барышня, и на том свете не поверю. Оружие сдайте немедленно.
– Мы, товарищ комиссар, и драпануть могли, – Катерина с вызовом смотрела на комиссара. – Прикажете безоружными конца данной войны ждать?
– Перестаньте, комиссар, – сказал человек с окровавленной щекой, лежащий по другую сторону расщепленной шпалы, – Пашка с трудом узнал генерала Хомова. – Что вы к девице прицепились? Не наша она, даю слово. Да и есть ли смысл сейчас разбираться?
Разговор прервался, все дружно пригнулись – свистели, приближаясь, гаубичные снаряды. Громыхнуло.
– Мимо, – сказал, оглядываясь, командир ремонтников. – Но рано или поздно накроют. Что делаем, товарищ комиссар?
– Атакуем, товарищи. Собирайте всех, кто не занят, – с высоты гадов собьем и пути исправим. Здесь мы ничего не вылежим, – Хван рубанул воздух короткой ладонью. – Я бойцов лично поведу. Собьем с холма – считай, дело сделано.
– Храбро умереть желаете? – ехидно поинтересовался генерал Хомов, утирая кровь из распоротой щеки. – Мне товарищей красноармейцев не слишком жалко, но позвольте указать, что атаковать в лоб высоту, да под огнем с тыла, есть явная нелепость и безрассудство. Танки – это вам, господа, не десяток хуторян с обрезами. В спину положат всех.
– Вы, генерал, своими расчетами тут не козыряйте. Если нужно, мы на этот холм без выстрелов пойдем…

Пашка обреченно слушал препирательства. Ситуация аховая – «Троцкий» окружен, помощи ждать неоткуда. Ловушку устроили те части беляков, что не подчинились приказу о перемирии и пошли за Слащевым. О маршруте следования «Борца за свободу товарища Троцкого» узнать было нетрудно – даже в газетах о дипломатическом рейде писали. Место для блокады бронепоезда выбрано с умом. Холм слишком крут – башенные орудия вести огонь по вершине не могут: угла возвышения не хватает. Ремонтировать пути никакой возможности – засевшие на высотах стрелки при поддержке трех пулеметов бьют на выбор всех, кто пытается заняться рельсами. Гаубичная батарея, расположившаяся верстах в трех от железной дороги, неторопливо разбивает бронепоезд. И еще танки, две или три машины, ползают вдоль выхода из лощины, оставаясь в мертвой зоне орудий «Троцкого», безнаказанно обстреливают бронеплощадки и, осыпаемые бешеным пулеметным огнем, отползают обратно в пологую балку. Пока по паровозам стараются не бить – для себя берегут, трофеи уже подсчитывают. Что будет дальше, из разговора начальства вполне понятно, – к вечеру пехота с холма атакует раздолбанный бронепоезд, возьмут если не голыми руками, то без особых усилий. Не предназначен «Товарищ Троцкий» для боя в одиночестве. Еще хорошо, что слащевцев не все части поддержали – стрелков у них маловато, кавалерии вовсе нет.
Пашка понимал – порешат слащевцы всех. И своих не пожалеют. Если приказу командования беляки не подчинились – генерал Хомов для них еще один предатель, с большевиками снюхавшийся. Хана тебе, товарищ Зверенко, рядом с генералом шлепнут. Оно, конечно, лестно, но…
Больше всего доставали гаубицы – свист снарядов так цеплял за сердце, что после разрыва хотелось встать в рост и пойти на холм – пусть беляков там не разглядишь. Лучше пулю в грудь схлопотать, чем твои кишки по колючей траве на сто шагов раскидает. И бьют ведь, гады, аккуратно, как по хронометру. Да еще пить страшно хочется, словно сутки капли во рту не было.
Когда командирша изловчилась вклинилась в командный разговор и что ляпнула, Пашка не уследил.
– Что значит «блокировать»? Танки – это вам, мадемуазель, не черепаха, хотя и некоторое сходство имеют, – поморщился генерал.
– Прекрасно понимаю, ваше превосходительство, – Катерина больше смотрела на комиссара. – Один подобьем – им маневрировать трудно будет, лощина там не такая уж широкая. Я, товарищ комиссар, наблюдала, как танки жгут. С видимостью на танках не очень, подслеповаты машины. Разрешите попробовать, товарищ комиссар? Что нам терять, а?
Все-таки хитро она момент ловит. Умеет ведь обходительность проявить. Пашке, с одной стороны, было обидно, тобой-то Катерина без дипломатических изысков командовала, с другой стороны, вот она, коварная командирша – с хвоста изящно заходит.

И ведь убедила. Следующие полчаса Пашка как наскипидаренный ползал под вагонами. Готовились – керосин в бутылки заливали, гранаты связывали, две группы пластунов-подрывников формировали, вместе с пулеметчиками цели наметили. О гаубичном посвисте даже как-то забылось, и даже когда близкий разрыв изрешетил хвостовую бронеплощадку, особо внимание обращать было некогда.