Шерлок?.. Уж не Холмс ли? Вспомнилось мельком увиденное в комнате: стол с бумагами, пробирками, увеличительными стеклами вполне мог принадлежать сыщику. Курительная трубка указывала на то же — Холмс везде изображался именно с такой, стильно изогнутой, классической. Да еще и скрипка…

Но позвольте, как это? Холмс ведь — вымышленный персонаж, так же как и Уотсон, и Мориарти, и все остальные герои книг Конан Дойла. Общеизвестно: великий сыщик с его дедукцией — плод воображения писателя. Невозможно, путешествуя во времени, вдруг оказаться персонажем рассказа.

Да, с Сенкевичем предстоял очень и очень серьезный разговор. Знать бы еще, где он, этот деятель от мистики… Дан резко открыл глаза и застонал: стены комнаты поехали в стороны, в виски будто кто-то загонял раскаленные иглы, руки и ноги выворачивала боль, грозившая перейти в судороги. В животе забурлило, к горлу подступила тошнота.

Кто-то рядом сочувственно похмыкал. Дан снова зажмурился, потом осторожно, медленно разлепил веки. Долго пытался сфокусировать взгляд, наконец, когда комната перестала раскачиваться и лишь слегка подрагивала, разглядел перед собой высокого широкоплечего блондина с мягким добродушным лицом, на котором цвел нежный девичий румянец. Окруженные рыжеватыми ресницами светло-голубые глаза смотрели на Дана с искренним сочувствием. Мужчине на вид было лет тридцать — тридцать пять. На нем был идеально отглаженный клетчатый твидовый костюм, из кармана которого торчала вчетверо сложенная газета. В руке человек держал шприц аутентичного вида. Дан внезапно уверился: этот блондин — Сенкевич, он же, впрочем, доктор Джон Уотсон.

Ситуация становилась все безумнее. Закралось страшное подозрение: если он сам — Холмс, а Сенкевич — Уотсон, то кто же Настя?..

— Дорогой друг, — произнес Уотсон-Сенкевич красивым баритоном, четко артикулируя и тщательно проговаривая каждое слово, — поверьте же, наконец: вы убиваете себя… — Он запнулся, румяная физиономия приобрела изумленное выражение. Потряс соломенной головой, потом выдал по-русски, но с благородным английским «р»: — У тебя морфиновая ломка, придурок. И если не остановишься, тебе… п-п-п-п-и… му-у-у-у… п-и-и-и…

Отвечать сил не было, Дан, продолжая безвольно висеть в кресле, наблюдал, как энглизированный Сенкевич пытается выговорить какое-то слово. Бедняга покраснел, на лбу выступил пот, он беспомощно пищал, мычал и брызгал слюной. У Дана даже закралось подозрение, что знаменитый доктор Уотсон страдал заиканием, просто Конан Дойл, в заботе о харизме героев, этого не упомянул. «Они ненастоящие, — одернул себя Дан. — Продукт воображения писателя. А Дойл не летописец и не биограф».

Тем временем Сенкевич, злобно сплюнув, выдал:

— …в общем, неприличный пушной зверек тебе, человек, ведущий себя как scrotum{[1]}…

Дан, на мгновение позабыв о страданиях, вопросительно воззрился на него.

— Кажется, я попал в тело ханжи, — сердито пояснил Сенкевич. — И его сознание очень сильно. Материться не дает, зараза, горло судорогой перехватывает, и все тут.

Дан злорадно ухмыльнулся и снова погрузился в облако болезненного полусна.

— Хорошо, Холмс, — чопорно проговорил Сенкевич, — Позвольте сделать вам инъекцию. Уверен, это облегчит страдания хотя бы на время… А вообще, завязывай ты с этим грязным делом, капитан! Наркоман — человек ненадежный.

Вид шприца вдруг разбудил ассоциации и приятные воспоминания. Глоток чего-то горького, затем нетерпеливое ожидание, пять минут, которые кажутся невыносимо долгими, и наконец — тепло, медленно разливающееся по всему телу. Оно вкрадчиво проникает в каждую клеточку, течет вместе с кровью, и наконец захватывает мозг. Становится жарко, в душе просыпается необъяснимая радость, разум бурлит идеями и остроумными мыслями, хочется беспричинно смеяться, танцевать, совершать героические поступки, решать сложные задачи… Нет, он не кололся, но кажется, пил что-то такое…

Это была память Холмса, и его сущность настойчиво требовала новой дозы. Хотя какая разница, подумал Дан. Даже если личность великого сыщика исчезнет, физическая зависимость тела от наркотика останется. По всему выходило, ему придется сражаться с ломкой. Ощущение сухости во рту, боль, выкручивавшая суставы, кости, сворачивавшая внутренности в тугой комок, становились невыносимыми.

— Что в шприце? — хрипло спросил Дан.

— Не то, на что ты надеешься, обдолбыш, — огрызнулся Сенкевич. — Это, дорогой Холмс, средство, разработанное мною специально для вас. Оно не содержит ни капли наркотика, зато принесет небольшое облегчение. Несомненно, при всем моем уважении и сочувствии к вам, должен отметить… Тьфу ты, на… на… на мужской половой орган! Он мне даже говорить нормально не дает, мысли путаются! В общем, давай руку, капитан.

К тому моменту, как непривычно пристойный Сенкевич выдал всю эту тираду, Дан был настолько измучен болью и тошнотой, что беспрекословно закатал рукав сорочки. Доктор уколол его в плечо.

— Через полчаса станет немного легче. Постарайтесь принять ванну, Холмс, и поесть хотя бы немного…

Желудок болезненно сжался, Дан понял, что сыщик не ел уже несколько дней. Холмс слишком пренебрежительно относился к своему здоровью. Даже выблевать нечем, обиженно подумал Дан.

В дверь постучали, мелодичный женский голос произнес:

— Завтрак, джентльмены.

Новоявленные джентльмены переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль. Сенкевич быстро пересек комнату, рывком распахнул дверь. На пороге стояла высокая русоволосая женщина лет тридцати пяти. У нее было немного удлиненное суховатое лицо, вызывавшее ассоциации с породистой лошадью. Большие серые глаза смотрели с уверенным спокойствием, уголки красиво изогнутых губ приподнялись в вежливой улыбке. Дама была затянута в строгое серое, в тон глазам, платье, подчеркивавшее тонкую талию и весьма щедрые формы. Идеальная англичанка-викторианка среднего класса.

— Миссис Хадсон?.. — вдруг припомнив, изумленно проговорил Сенкевич.

Видимо, он тоже ориентировался на книги Конан Дойла, и представлял себе почтенную домохозяйку совершенно по-другому. Женщина внезапно замерла, зажмурилась, потом открыла глаза, опустила взгляд и принялась рассматривать себя, словно не узнавала. Выражение лица у нее было такое, будто она очнулась то ли от долгого сна, то ли от тяжелого бреда. Закусив губы, неодобрительно покосилась на собственные плечи, пробормотала: «слишком покатые», ухватила себя за грудь, ощупала зад, удовлетворенно кивнула.

Потом перевела взгляд на мужчин, фыркнула, наклонилась, беспородно-крестьянским жестом подхватила подол, задрала до колена, позволив любоваться белоснежной нижней юбкой и целомудренными длинными панталонами, на которых болтались трогательные розовые завязочки. Сделала широкий шаг в комнату:

— Джентльмены, мать вашу, вы что, не узнали? Это же я, Настя!

Она совершила такое движение, будто хотела кинуться на шею Дану. Но остановилась на полпути, выпустила подол, принялась сочувственно рассматривать друга.

— Ты зеленый какой-то, Данилка. Плохо, да?

— Еще бы ему не было плохо, — нахмурился Сенкевич. — Я только что говорил нашему общему товарищу, что он слишком легкомысленно относится к наркотикам. Холмс, вы почти полгода злоупотребляли вредными веществами, а последние три недели не выходили из угара. Пропадали в опиекурильнях, откуда мне приходилось вас вытаскивать с боем и приводить домой. Я целые сутки проводил возле вашей постели, исполняя обязанности сиделки. Но едва придя в себя, вы снова бросались в нездоровое забытье. Нюхали кокаин, пили настойку морфина. Сплин сплином, дорогой Холмс, но так больше продолжаться не может. Как врач, заявляю вам, что…

Настя, совершенно не по-английски подбоченившись, сварливо прервала этот викторианский монолог:

— Хватит тут благородного изображать! Говори по-человечески, от твоего занудства уснуть можно. С Данилкой мы сами разберемся, а ты расскажи лучше, что это был за чувак с катаной, который нас всех едва не перебил. И почему я видела его в портале?

— Да, — умирающим голосом поддержал Дан. — Ты явно знаешь больше, чем мы.

— Колись, собака! — Настя подступила к Сенкевичу, ухватила его за грудки, с силой встряхнула, что в исполнении английской леди выглядело диковато.

Дан с одобрением наблюдал за действиями подруги, он и сам сделал бы то же, только вот сил не было. Внезапно комната опять накренилась набок, к горлу подступил ком, он громко икнул и закашлялся. Настя тут же выпустила пиджак допрашиваемого и, позабыв о нем, кинулась на помощь.

Но девушка не успела добежать до кресла, когда снаружи раздался настойчивый звонок.

— Кто бы это мог быть? — пробормотала Настя, превращаясь в миссис Хадсон. — Звонит слишком громко, как лакей.

— Ну так не открывай, — простонал Дан.

— Нет, пожалуй, надо посмотреть, кто там.

Настя поправила платье и вышла. Вскоре вернулась почти бегом, ловко накинула на Дана плед, закрыв его до груди, шепнула: «осторожнее», только потом объявила:

— Инспектор Джонс, джентльмены. — И удалилась.

В комнату вслед вошел высокий грузный мужчина, за спиной которого маячили два молодца-констебля в синих формах и высоких касках. Полицейские остановились на пороге, устремив на присутствующих безразличные взгляды.

Инспектор прошел к Сенкевичу, без предисловий объявил:

— Вы арестованы, доктор Уотсон.

По его кивку один из констеблей, молодой, пухлощекий, с деревенским румянцем, прошел в комнату и защелкнул на запястьях Сенкевича неуклюжие браслеты, соединенные цепью — наручники.

— Но позвольте… — интеллигентно возмутился Сенкевич.

— Не позволю, — буркнул Джонс и победно покосился на Дана. — Забирайте его, Смит.

Констебль взял Сенкевича за плечо, подтолкнул к выходу. Настало время вмешаться. Дан собрался с силами, прокашлялся, и, надеясь, что его голос звучит не как у дряхлого старика, произнес:

— В чем, собственно, дело, Джонс? Почему вы врываетесь в мой дом и арестовываете моего друга? Извольте объясниться.

Джонс важно потряс брылями, сделавшись похожим на старого, чрезвычайно упрямого английского бульдога:

— Не мое дело объясняться. Объясняться будет Уотсон. Хотя… — он злорадно усмехнулся.

Чувствовалось: инспектор не любит Холмса, и рад продемонстрировать свое торжество. Джонс выхватил газету из кармана Сенкевича, развернул:

— Так и есть, свежий «Таймс». Читали новости, Холмс? Вижу, что нет. В отличие от вашего друга. — Он скороговоркой прочел: — «Чудовищное убийство в Ист-Энд. Вчера, ранним утром, на улице Бакс-роу случайными прохожими было обнаружено тело женщины. У жертвы перерезана гортань, вспорота брюшная полость. Несчастная покрыта страшными ранами…» — Джонс опустил газету, тяжело взглянул на Сенкевича: — Наслаждаетесь описанием своего преступления, Уотсон? Упиваетесь славой?

— Чтение газеты пока не дает повода подозревать джентльмена в убийстве, — иронично заметил Дан. — С таким же успехом вы можете арестовать всех грамотных жителей Лондона.

— А то, что джентльмена за несколько часов до убийства видели в компании жертвы, дает повод его подозревать? — пропыхтел Джонс, и его щеки налились багрянцем. — Ваш друг провел позавчерашний вечер с женщиной, которая была опознана как Мери Энн Николз — особой легкого поведения. Он был последний, с кем видели несчастную. У меня несколько свидетелей. Две товарки Николз подробно описали его внешность. Женщины утверждают, что доктор Уотсон любит прогуливаться вечерами по Ист-Энд, и каждый раз уходит с одной из тамошних обитательниц.

Мери Энн Николз, Ист-Энд, вспоротый живот… Ну конечно, Джек Потрошитель! Его первое убийство. И правда, он действовал в Лондоне в период, описываемый Конан Дойлом. Дан всегда удивлялся, как писатель мог не использовать этот факт в своих «Записках о Шерлоке Холмсе». Вот это в интересное времечко мы попали, подумал он.

Дан попытался достучаться до сознания Холмса: детектив безмолвствовал. Призвав на помощь собственный опыт сыскаря, он спросил:

— То есть, вы утверждаете, что мистер Уотсон — убийца, основываясь на описаниях, данных двумя проститутками? Не говоря уж о том, что дамы могли быть нетрезвыми или просто-напросто соврать, не кажется ли вам, что словесному портрету доктора Уотсона соответствует как минимум сотен десять лондонских джентльменов?

— Бесполезно, Холмс, оставьте свои фокусы для тех, кто вам верит. Для Лестрейда, например. Но ничего не выйдет: это дело поручено мне. И я арестую Уотсона по подозрению в убийстве. Его узнал еще и мальчишка-рассыльный, которого Уотсон не раз отправлял на поиски кэба. Ист-Энд местечко бедное, кэбменов там немного. Мои люди без труда отыскали извозчика, который накануне отвозил домой светловолосого джентльмена в дорогом костюме из шотландки. Он привез нас прямиком сюда. Но хватит разговоров. Идемте, Уотсон.

— Это какое-то странное недоразумение, — обиженно проговорил Сенкевич. — Разумеется, как джентльмен, я вынужден подчиниться представителю власти. Но полагаю, долго в Скотланд-Ярд мне задержаться не придется.

— Да-да, вы надеетесь на Холмса, старина, — пробурчал Джонсон. — Только на этот раз даже он не поможет.

Сенкевич понурился и вышел под конвоем констеблей. Спустя несколько минут в кабинет вбежала растерянная Настя.

— Данилка, что делать? Его надо срочно выручать!

— Ничего ему не станется от нескольких часов в тюрьме, — успокоил Дан.

— Ты знаешь, как работает лондонская полиция? Вот и я не знаю. — Настя принялась загибать пальцы. — Дактилоскопии нет, исследования на ДНК нет, да вообще никакой серьезной судмедэкспертизы нет! Есть только свидетели. И на основании их показаний Сенкевича вполне могут засудить.

— Для этого нужно время.

— А если он будет в камере не один? — продолжала нагнетать Настя. — А если его сосед грохнет? Мы же тут застрянем навсегда, Данилка! Соберись!

— Трудно мне, Насть, — с кряхтением пожаловался Дан. — Все тело выкручивает…

Подруга бросила на него злобно-презрительный взгляд, развернулась и решительно зашагала к двери. Зная ее характер, Дан поспешно спросил:

— Ты куда?

— Выручать Сенкевича!

— Настя, мы не дома. Это викторианский Лондон. Кто здесь послушает женщину?

Настя остановилась в дверях:

— Ну, а что мне остается делать? Ты же не в состоянии. Вспомни историю: Джек Потрошитель так и не был пойман. Полиция потерпела фиаско. Так что Сенкевич — идеальный претендент на роль убийцы. Да на него все повесят, и рады будут!

— Это только первое преступление, — возразил Дан.

Настя прислонилась к косяку, деловито осведомилась:

— Предлагаешь дождаться второго? И не выручать Сенкевича, пусть в тюрьме сидит? Тогда уж у него будет железное алиби. Не помнишь, через сколько дней Потрошитель убил снова?

— Примерно через неделю, вроде бы.

Настя помотала головой:

— Слишком опасно. На улице дождь, в тюрьме сыро. Подхватит Сенкевич пневмонию, да помрет. Антибиотиков тут тоже нет. Мы должны его беречь, Данилка. Ничего не поделаешь.

Спорить с подругой было невозможно. К тому же, Дан точно знал: она все равно пойдет в Скотланд-Ярд и попытается вытащить Сенкевича. В результате вполне может попасть или в руки сыщикам или в лапы самого Потрошителя. И придется ему спасать уже двоих. Он глубоко вздохнул:

— Хорошо, Насть, я понял. Дай мне час. За это время, надеюсь, с Сенкевичем ничего не случится?

Настя хотела было еще что-то сказать, но посмотрела в глаза другу и сочла за благо согласиться.

— Но только час, не больше!

Девушка вышла, оставив Дана наедине с абстинентным синдромом. Он с трудом поднялся на ноги, немного постоял, пошатываясь: лекарство Сенкевича если и действовало, то слабо. Дан согнулся от боли в животе, пару минут боролся с тошнотой. Потом снова обессиленно рухнул в кресло, проклиная ситуацию. Мало того, что хреново до ужаса, так он еще и не знает реалий мира, в котором оказался. Чертов Холмс продолжал безмолвствовать, и доступа к его памяти не было.

— Может, уже очнешься? — укорил его Дан. — Мне в Скотланд-Ярд сейчас, твоя знаменитая дедукция очень бы пригодилась.

Великий сыщик не ответил. Решив разбираться с проблемами по мере их поступления, Дан принялся размышлять, как бы справиться с ломкой. Укол не помог, отлеживаться времени нет. Оставалось единственное средство…

Все в нем восставало при этой мысли: Дан презирал наркоманов, считал их чем-то вроде человеческого мусора. Но иного выхода не видел — ломка быстро снимается только новой дозой. Он выполз кое-как из кресла, обвел взглядом комнату:

— Надеюсь, у тебя есть заначка. Только вот где она?

Дан стал методично перерывать письменный стол. Вскоре его усилия увенчались успехом: в одном из ящиков обнаружилась батарея аптекарских пузырьков, запечатанных сургучом, с этикетками, на которых было аккуратно выведено «Laudanum»{[2]}. Дан взял одну из склянок, повертел в руке, прикидывая, какая доза нужна для поправки. Ничего не придумал, вскрыл пузырек, выпил залпом.

Спустя минут окружающий мир наконец перестал пошатываться, кровь быстрее заструилась по венам, тело наполнилось приятным теплом, и даже настроение повысилось. Теперь вызволение Сенкевича не казалось таким уж сложным делом.

— Элементарно, — усмехнулся Дан, направляясь к заваленной бумагами этажерке в углу.

Под воздействием опия Холмс наконец проснулся, и теперь руководил процессом. Дан, рассудив, что сыщик лучше сориентируется в обстановке, уступил ему главенство.

— Это должно быть здесь, — бормотал он, роясь в грудах старых газет. — Где же?.. Вот, нашел! Двадцать пятое февраля и шестое апреля…

Он быстро пролистал газеты, вытащил листы с нужными статьями, удовлетворенно кивнул. Потом переоделся, положил газетные листы в карман и вышел из комнаты.

— Миссис Хадсон… то есть, пошел я, в общем, — сообщил он Насте, которая изумленно наблюдала за таким стремительным перерождением. — К вечеру приготовь мне ванну.

— А я?.. — заикнулась было девушка.

— Леди не место в полиции, — строгий тон произвел нужное действие, Настя возражать не стала.

На улице Дан взял кэб, и по мокрым, серым, унылым от дождя улицам отправился в Скотланд-Ярд. Теперь он знал, что делать, и к кому обращаться.

По дороге от Траффальгар-сквер к аббатству он остановил извозчика, расплатился, ловко спрыгнул, постаравшись не испачкать костюм о колесо, и направился в маленькую, грязную арку. Здесь возле тумб, как обычно, стояли два человека в неприметной одежде, то ли прячась под черными зонтами от мелкой мороси, то ли скрывая под ними откормленные физиономии. Подозрительные взгляды джентльменов обшаривали улицу и каждого из прохожих. Дан — а вернее, Шерлок Холмс — внутренне усмехнулся убожеству маскировки: каждый лондонец знал, что возле Скотланд-Ярд ошиваются переодетые инспекторы. Впрочем, и он не остался неузнанным: оба шпика дружелюбно кивнули знаменитому частному сыщику, который частенько захаживал в полицейское управление.

Дан ответил вежливым поклоном, миновал арку и оказался в наполненном туманом внутреннем дворе, по периметру которого стояли угрюмые, серые каменные здания. Дома были построены в разное время, и на разных уровнях, причем ни один из зодчих не озаботился гармонией архитектурного ансамбля. Позже все их соединили сквозными проходами, и теперь Скотланд-Ярд напоминал то ли футуристический муравейник, то ли заковыристый лабиринт, в закоулках которого мог потеряться не только посетитель, но и полицейский-новичок. Только не Шерлок Холмс.

Дан уверенно миновал здание уголовного музея, где на радость газетчикам и охочим до ужасов обывателям были выставлены топоры, бритвы и ножи самых страшных злодеев, и окровавленные лохмотья, принадлежавшие то ли убийцам, то ли их жертвам. Он также прошел мимо полицейской типографии, склада хранения утерянных вещей, и попал прямиком в департамент уголовных расследований.

— Добрый день, Холмс! Какими судьбами? Вас давно не было видно, — добродушно приветствовал его на пороге невысокий инспектор с узеньким крысиным личиком.

— Здравствуйте, Лестрейд. Как удачно, что именно вы сегодня дежурите. Полковник Уоррен у себя?

Дан мог бы не задавать этого вопроса: разумеется, комиссар был на месте, но попасть к столь высокому чину без прохождения необходимых формальностей было невозможно. Он протянул визитную карточку.

— Проходите, Холмс. Я доложу.

Вопреки правилам, Лестрейд не заставил сыщика писать заявление, и не расспросил о цели визита. В Скотланд-Ярде привыкли: Холмс приходит только по важным делам, и только тогда, когда ему есть, что сказать. Вскоре из узкой, похожей на камеру, комнаты для посетителей, Дана препроводили в приемную комиссара.

Полковник Уоррен, худощавый человек лет пятидесяти с широкой окладистой бородой, восседал в большом кабинете, за покрытым бумагами столом. Несмотря на то, что календарь на стене показывал конец августа, в комнате, отгоняя сырость, горел огромный камин — конец лета выдался холодным и дождливым.

Дан вежливо приветствовал сэра Чарльза Уоррена. В отличие от рядовых полицейских и инспекторов, многие из которых, как Джонс, видели в сыщике конкурента, комиссар был не против сотрудничества с ним, считая, что главное — результат.

— Проходите, садитесь, мистер Холмс. Вы можете идти, Лестрейд.

— Я просил бы, чтобы инспектор остался, сэр Чарльз. Если позволите, конечно.

— Хорошо, — кивнул комиссар. Лестрейд замер у двери. — Так что привело вас в наши скучные кабинеты?

— Убийство в Ист-Энд.

— Вот как… — Сэр Чарльз выглядел утомленным. Он выдернул из груды бумаг тонкую желтую папку. — Сегодня об этом трубят на каждом углу. Но какой вам в этом интерес? Не думаю, что родственники покойной Мери Энн Николз могли нанять для поимки убийцы детектива вашего уровня. Не думаю, впрочем, что они стали бы вообще кого-то нанимать: муж разошелся с нею семь лет назад, дети остались с ним, и не желают ничего знать о матери. Отец отказался от Мэри Энн из-за ее привычки к горячительным напиткам. Последние шесть лет несчастная пробавлялась, продавая себя по подворотням. Ночевала в работных домах, много пила. Неудивительно, что именно ее постиг такой печальный конец. Ни одна из них в итоге не умирает от старости…

— Вы правы, сэр Чарльз. Меня никто не нанимал. Я прочел об этой истории в газетах, и понял, что могу сообщить сведения, которые, возможно, поспособствуют следствию.

— Добровольная помощь?.. Что ж. Слушаю вас, мистер Холмс.

— Для начала вы позволите мне увидеть полицейское описание тела? Лучше бы, конечно, осмотреть покойницу самому, но поездка в морг займет много времени.

Комиссар оперся локтями о стол, переплел пальцы, с минуту смотрел на Дана. Но желание получить информацию перевесило соображения служебной конфиденциальности. Он передал через стол желтую папку:

— Смотрите, мистер Холмс. В общем-то, почти все есть в газетах.

Дан погрузился в изучение протокола, к которому были приложены зарисовки полицейского художника.

— Фотографии будут готовы позже, — сказал Уоррен.

— Ничего, мне довольно описания. — Дан вслух прочел: — «Горло перерезано слева направо, два отчетливых разреза находятся на левой стороне. Трахея, глотка, спинной мозг перерезаны; справа на нижней челюсти синяк, вероятно, от большого пальца, другой синяк на левой щеке; брюшная полость была вспорота от середины нижних ребер вдоль правого бока, в нижней части таза к левой части живота, рана там была неровной, сальник или покрытие живота был также прорезан в нескольких местах, и также две небольших колотых раны на интимных местах, очевидно, нанесенные ножом с прочным лезвием, полагаю, что они были сделаны левшой, смерть наступила практически сразу»… О ранах на интимных местах, и о том, что нападавший был левшой, в «Таймс» ничего не было, — заметил он.

— Получилось скрыть, — кивнул сэр Чарльз. — Вы же понимаете, мистер Холмс, сколько сумасшедших, едва вышел свежий номер «Таймс», появилось у ворот Скотланд-Ярд. Многие желают взять убийство на себя. А уж сколько писем с признаниями приходит в наше управление и в газеты… Достаточно попросить описать подробности, как тут же становится ясно: наши убийцы самозванцы.

— Да, разумеется, вы правы, — Дан продолжал просматривать дело.

Хотя делом это трудно было назвать. Несколько листиков: рапорт инспектора Спратлинга, его же описание тела, сделанное со слов осматривавшего покойницу доктора Льюэллинна, листочек с перечнем одежды и имущества убитой, протокол опознания Мэри Энн Николз ее бывшим мужем и отцом.

Дан кивнул и отложил папку:

— Благодарю, сэр Чарльз. Все, что я хотел вам сказать: будут еще убийства.

Он внимательно наблюдал за реакцией комиссара. От этого зависело, удастся ли вызволить Сенкевича. Уоррен неплохо держал удар, видимо, работала знаменитая британская сдержанность. Но глаза все же выдали: взгляд сделался цепким и подозрительным. Значит, версии о серийном убийце у них нет. Отлично…

— Почему вы так решили, мистер Холмс? Кого-то подозреваете? У вас есть свидетельства, улики?..

— О нет, сэр Чарльз. Все элементарно. У меня только вот это…

Дан достал из кармана старые газетные листы, развернул, положил перед комиссаром. Тот взглянул на заголовки, потом снова на собеседника — с недоверием и удивлением. И опять опустил глаза на газеты.

— Вы хотите сказать… — спустя пять минут протянул он.

— Что подобные убийства в Ист-Энд уже имели место, — кивнул Дан. — Эмма Смит в ночь со второго на третье апреля, и Марта Тейбрам, в ночь с шестого на седьмое августа. Обратите внимание: во всех случаях это проститутки.

— Возможно, просто потому что только они и ходят по ночам, — хмыкнул комиссар.

— Да, но во всех трех случаях убийца наносит удары в грудь, интимные места и животы жертв. Слишком много совпадений. Жертвы не просто зарезаны, они исколоты, изуродованы, изорваны ножом. Убийца вкладывает в свои действия страсть, впадает в неистовство. Это ненависть, сэр Чарльз. Ненависть к женщинам легкого поведения или... к женщинам вообще.

— Лестрейд, отыщите эти дела, — приказал Уоррен.

Инспектор вышел и вскоре вернулся с двумя папками. Комиссар раскрыл их, перелистал:

— Да, пожалуй, есть сходство. Но здесь не указано, какой рукой преступник наносил удары.

— Обычный недосмотр полицейского инспектора или врача, — пожал плечами Дан. — Но ведь почерк один.

— Вы правы, Холмс, — нахмурился сэр Чарльз. — Слишком много совпадений. Следует объединить эти дела и ждать нового убийства. Характер нанесения ударов позволяет предположить, что действует маниак. Очень жаль.

— Из этого следует еще кое-что, — невозмутимо продолжил Дан. — Мой друг доктор Уотсон не может быть убийцей, поскольку шестого апреля, в день совершения второго преступления, был в Баскервиль-холле, и это могут подтвердить десятки свидетелей.

Наконец невозмутимость изменила комиссару, он воззрился на собеседника с плохо скрытым изумлением:

— Но позвольте, мистер Холмс, при чем тут ваш друг?..

— Сегодня он был арестован инспектором Джонсом по подозрению в совершении третьего убийства.

— Основание?

— Он был знаком с убитой. Вы понимаете, сэр Чарльз: холостой джентльмен, одиночество… Это, конечно, грех, но не наказуемый уголовно.

Комиссар сощурил светлые глаза, задумался, потом медленно, с расстановкой проговорил:

— Инспектор Джонс склонен к необдуманным скоропалительным решениям. С другой стороны, на выяснение обстоятельств уйдет некоторое время, придется вызывать свидетелей, опрашивать их, выслушать доктора Уотсона. А все мои люди сейчас чрезвычайно заняты расследованием убийства…

— Доктор Уотсон даст слово джентльмена явиться в Скотланд-Ярд по первому требованию. Не обязательно держать его в тюрьме. — Отлично понимая, на что намекает сэр Чарльз, Дан закончил: — Конечно, я обещаю помочь в расследовании всем, чем могу.

Морщины на лбу комиссара разгладились:

— В таком случае, я не вижу оснований удерживать доктора Уотсона в тюрьме, и выпускаю его под честное слово джентльмена. Лестрейд, проводите мистера Холмса к его другу.

Поход в тюрьму, улаживание формальностей, заполнение груды бумажек (оказалось, в викторианской Англии полицейская бюрократия ничуть не лучше, чем в России двадцать первого века), объяснения одному начальнику, другому, третьему по нисходящей отняли еще три часа. К этому времени Дан почувствовал, что двигавший им наркотический задор начинает иссякать. Снова заломило руки и ноги, в глазах заплясали мушки — истощенный голоданием и наркотиками организм требовал отдыха и новой дозы. Первое Дан мысленно обязался ему предоставить, на второе мысленно показал дулю. Сознание Холмса медленно угасало, а вместе с ним и память.

Тюрьма в Скотланд-Ярд представляла собой длинный узкий коридор, по обе стороны которого находились крохотные, не больше двух метров на два, камеры. Из них в коридор выходили зарешеченные окошки с задвижками для подачи пищи и воды, сквозь которые к заключенным падал тусклый свет, а надзиратель имел возможность видеть, что происходит внутри. Камеры запирались тяжелыми, окованными железом, дверьми.

Хмурый надзиратель подвел Лестрейда и Дана к одной из таких дверей, снял с пояса связку ключей. Щелкнул замок, дверь распахнулась, позволяя увидеть Сенкевича, который с невозмутимым видом сидел, закинув ногу на ногу, на выступающей из стены деревянной скамье. Рядом с ним валялась соломенная подушка и тонкое, изодранное одеяло.

— Вы могли бы управиться и быстрее, Холмс, — мягко упрекнул он, поправляя манжеты. — Не очень приятное место для джентльмена.

Дан промолчал, с интересом оглядывая беленые кирпичные стены и обшитый досками пол. Окна на улицу здесь не было, воздух поступал только из коридора. Поэтому в камере было душно, воняло ватерклозетом, который находился в углу.

— Да, — поймав его взгляд, произнес Сенкевич. — Здесь отвратительные миазмы, а в соседней камере, судя по выкрикам, сидят пьяницы, что не добавляет приятности местному амбре.

Он встал, отряхнул брюки платочком, двинулся к выходу.

Распрощавшись с Лестрейдом и еще раз пообещав поддержку в расследовании, Дан вынул из кармана свисток, подозвал кэбмена. Ему хотелось только одного: лечь и уснуть часов этак на двадцать.

Настя

Ей не сиделось спокойно. Хотелось действовать. Джек Потрошитель, только подумать… Насте всегда было любопытно, что движет серийными убийцами. С одной стороны, это был вполне профессиональный интерес, с другой — ее одновременно пугала и завораживала логика больного разума. А сейчас появилась уникальная возможность раскрыть личность одного из самых знаменитых убийц в истории человечества! Ведь Джек Потрошитель так и не был пойман.

Вспомнив все, что знала об этом деле из книг и учебников криминалистики, Настя вышла на улицу, купила несколько свежих газет. Вернувшись, уселась в кресло, принялась изучать прессу. Газеты не сообщали никаких деталей, которые не были бы ей известны. Отложив их, Настя отправилась в кухню. Надо было приготовить обед к возвращению мужчин.

Здесь выяснилась одно печальное обстоятельство: миссис Хадсон совершенно не умела готовить. И сколько Настя ни старалась воспользоваться собственными кулинарными талантами, ничего не выходило. К тому же, здесь не было ни миксеров, ни блендеров, ни знакомых продуктов, к которым она привыкла. Набор запасов не радовал многообразием: купленная утром камбала и килограмма два картошки. Рыба получилась недожаренная, картофель пригорел. Пришлось отправить обед в мусор и начать все заново. Истратив все продукты и весь запас табуированной лексики, Настя наконец сумела сварганить что-то более-менее приличное на вид.

Ближе к пяти вечера раздался стук дверного молотка. Девушка кинулась к двери, распахнула ее — на пороге стояли Сенкевич с Данилкой. Беглый олигарх выглядел довольным и умиротворенным, а вот Дана, кажется, снова мучила ломка.

Впустив их, Настя отправилась на кухню. Вернувшись, обнаружила мужчин в кабинете Холмса. Остановилась у кресла, в котором с видом умирающего сидел друг, и задумалась. Чем можно облегчить страдания наркомана в ломке? Дома было бы понятно: отправить в реабилитационный центр. А здесь какие могут быть методы?

— Ему надо поесть, — заметил Сенкевич, который, похоже, размышлял о том же.

— Данилка, встать сможешь? — деловито осведомилась девушка. — Ужин стынет ведь.

Дан честно попытался приподняться в кресле, но со стоном покачал головой. Стены комнаты больше уже не безобразничали, как утром, но слабость была невыносимая.

— Хорошо. — Настя подхватила друга под правую руку, обняла, подставила плечо, прикрикнула на Сенкевича: — Давай, берись с другой стороны, потащили.

Вдвоем они выковыряли Дана из кресла, поволокли к двери. Он едва перебирал ногами. Очевидно, дело было не только в ломке, но и в продолжительной голодовке. Память Холмса опять выключилась, и это неудивительно, в таком-то состоянии. Посмотрев на состояние Дана, Настя сделала вывод: сыщик быстро и целенаправленно убивал себя.

— Вы, мой друг, вроде тощий, как селедка, а весите немало, — путая свою манеру говорить с докторской, заметил Сенкевич. — Видно, го-го-го… — Он опять принялся заикаться, потом, сдавшись, поправился: — Экскрементов в вас много.

— На себя посмотри, — оскалилась Настя. — Надулся, как павлин в курятнике. И зубы-то не заговаривай, я с тобой еще не закончила.

Сенкевич, сочтя за благо не отвечать, мирно уточнил:

— Кстати, что у нас на обед?

— Fish and chips, что ж еще, — пропыхтела Настя. — Бэрримор готовит гораздо лучше, зря вы отпустили его проведать родственников в Дартмуре.

— Бэрримор? — очнулся Дан, болтавшийся на плечах друзей. — Он же не наш дворецкий, ну то есть, не Холмса. Он служит в Баскервиль-холле.

— Служил, пока не сгорел Баскервиль-холл, дорогой друг, — церемонно проговорил Сенкевич. — Теперь он служит у нас. Ну вот, столовая, дошли.

Дана усадили за стол, на котором стояли тарелки с кусками рыбы и жареным картофелем, на вид слегка подгоревшим. Еда выглядела не особенно аппетитно. Судя по всему, Сенкевич думал так же.

— Миссис Хадсон не умеет готовить, — пожала плечами Настя. — Теперь здесь я, и все со временем наладится, но сегодня придется обойтись этой гадостью.

— Значит, у нас служит Бэрримор, — задумчиво сказал Дан. — Чего я еще не помню?

— Мы оба, — поправила Настя, и бросила угрожающий взгляд на Сенкевича. — Рассказывай.

Тот поправил и без того безупречный галстук, развернул салфетку, вежливо улыбнулся:

— Итак, что бы вы хотели знать в первую очередь, друзья?

— Холмс, Уотсон и миссис Хадсон действительно существовали? — спросила Настя. — Потому что иначе я не понимаю…

— Пожалуй, на этот вопрос невозможно ответить без небольшого предисловия, милая леди. Дело в том, что в Японии эпохи Токугава я действительно получил некоторые новые сведения, которыми не успел поделиться с вами. Это ничуть не означает моей злонамеренности…

— Короче, — Настя предупреждающе выставила вилку.

— В общем, все не так, как я думал, — вздохнул Сенкевич. — Я встретил одного человека, который объяснил: путешествия во времени невозможны.

— То есть? — насторожился Дан. — А где же?..

— В другом мире, дорогой Холмс, то есть, капитан. Мы путешествуем не по эпохам, а по параллельным мирам. Все они похожи на наш, но есть отличия. Почему бы не существовать реальности, в которой живут персонажи Конан Дойла? Есть ведь теория о том, что писатели способны силой воображения создавать настоящие миры. А есть еще такая: писатель вовсе не придумывает героев и их историю, он только получает сигнал из некоего информационного пространства, служит как бы передатчиком информации о другой реальности.

— И если так, то существуют миры книг любого писателя? — Пораженная этой мыслью, Настя застыла с поднятой вилкой.

— Например, мир Толкиена, — усмехнулся Дан. — Орки, эльфы, хоббиты…

— Или Кинга, — поежилась Настя. — Вампиры, инопланетные монстры, томминокеры, буки под кроватями.

— Это еще что, — вмешался Сенкевич. — Представьте себе мир Лорел Гамильтон. Вот уж где веселуха!

— Что же получается? Каждый раз, когда какой-нибудь убогий графоман пишет очередную сказку, рождается новый мир? — ужаснулась Настя.

— Не дай бог, — Дан, хорошо знакомый с русской фэнтези, даже на время позабыл о ломке. — Эльфодраконы, черные властелины с нежной душой, выращивающие розы на заднем дворе зловещего замка, и валящиеся на них с неба тупые, хамоватые рыжие попаданки.