— … Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, во-сем-над-цать…

Он поставил штангу на стойку, поднялся со скамейки, где закончил наконец то очередной подход по восемнадцать раз, жим от груди шестьдесят килограмм, вытер лицо и шею большим белым полотенцем и решил что на сегодня достаточно занятий штангой, итак уже более двух часов длилась тренировка.

Гремел трэш-метал в беспроводных наушниках «Sony», качественная передача звука шла из ноутбука, который стоял на кухне, где он последний раз сидел за ним, выпив кофе. Он давно уже сделал себе огромный сборник на двадцать два часа беспрерывного прослушивания самых любимых и поднимающих настрой композиций различных групп. Но смена настроений в последнее время, да и вообще уже довольно долгое время почти не происходила, все было на очень ровном, без выбоин уровне, это было странно и необычно.

В комнате оборудованной полностью под спортзал гудела не очень громко вытяжная потолочная вентиляция, горел яркий свет, он хотел еще пройти на беговой дорожке километра два-три, восстановить дыхание и постепенно расслабить все занятые мыщцы в тренировке, но в это время услышал звонок по телефону. Он отложил полотенце и снял наушники, прислушался еще раз — да, действительно, звонок слышен, повесил наушники на конец грифа штанги и ушел в другую комнату, где находился телефон.

В общем то все получилось, но остались недомолвки, как будто прошедший разговор по телефону с Артуром так и остался для обоих набором слов и было чувство что он поговорил с патефоном — проговорил все в воздух и в ответ проскрипела пластинка с набором фраз на каждое его словоизлияние. Он постоял еще некоторое время около телефона, продолжая пустым взглядом на него смотреть. А потом ушел в душевую кабину чтобы принять душ и расслабиться под гидромассажем после штанги.

Сегодня он был как обычно дома, в другой комнате плотные, тяжелые темно-бордовые шторы как всегда были наглухо закрыты, он задумавшись, после душевых процедур, автоматически выкурил две сигареты одну за одной, сидя в кресле в черном толстом махровом халате с капюшоном, рука с сигаретой лежала на согнутом колене, последняя сигарета после первой затяжки так и сгорела до фильтра сама собой, изогнувшись серо-черным пеплом по всей длине. Он очнулся от своих мыслей, увидел что сигарета дотлела и уже не дымится, оглянулся в поисках пепельницы. Аккуратно и без рывков, чтобы не уронить и случайно не стряхнуть пепел, встал из кресла и донес окурок до пепельницы, которая уже оказалось почему то на столе а не рядом с ним.

«Бросать надо, слишком много курю, да и заниматься штангой очень мешает или по крайней мере ограничить до двух-пяти сигарет в сутки максимум…» — подумал он.

Он подошел к окну в комнате, приоткрыл форточку, напротив его дома стоял заброшенный и полуразрушенный больничный корпус, в последнее время он начал замечать что там стали собираться то подростки, то бомжи, то алкоголики. Вид из окна был мрачный и не наводящий позитива — люди старались обходить вообще этот больничный корпус стороной и если кого то и было видно из прохожих то крайне редко, проходили они быстро, как будто опасались что сейчас с территории больничного корпуса выбегут и начнут запинывать ногами, что вобщем было вполне вероятно. Он вдруг вспомнил как сегодня увидел в трамвае девушку, при виде которой бешено заколотилось сердце. Он сразу отвернулся и так и ехал до тех пор пока она не вышла, не готов он был к такой встрече.

Потом уже он понял что обознался, но тогда воспоминания накрыли его, ему стало опять не то чтобы стыдно а просто нахлынули картины своего поведение много лет назад. Тогда они встретились по объявлению в газете в рубрике «знакомства», причем он сознательно именно таким способом решил познакомиться. Исходил он из того что так знакомятся девушки, которых не увидишь на дискотеке, в баре или в неблаговидных молодежных сборищах, которые сидят в основном дома, много читают, учатся в институте, в душе и в помыслах чисты, в поступках и в жизни порядочны, воспитаны и интеллигентны. Он увидел ее телефон и интуиция подсказала ему что надо позвонить. Иногда раньше именно откровенное ««да» или «нет» исходящее изнутри, правда достаточно редко, при какой то ситуации определяло его поступок и было очень верным.

Позвонив, поболтали минут десять, потом еще было несколько звонков, через неделю встретились. Это была девушка невысокого роста, в очках, с обычной внешностью, правда волосы у нее были очень красивые, натурального золотисто-русого цвета, с вкрапинками белых прядей, длинные, почти до поясницы. Ему нравились именно такие волосы, она с ними попала в самую точку тогда. И по большей части как оказалось в дальнейшем — все почти сошлось. Они встречались около полугода и что то его задело сразу при встрече, уже никакого значения ее внешность не имела, ему понравилось она впоследствии как человек, ее характер, доброта, нежность и ум. Он иногда ночевал у нее, в маленькой однокомнатной квартирке, его все устраивало в интимных отношениях с ней, он честно говоря, даже не ожидал от нее такой раскованности и эмоционального выражения чувств. Хотя и это тоже можно было понять, у такого типа девушек это кроется до поры до времени, сдерживается и копится как в вулкане, в силу одиночества, чтобы потом вылиться в полной мере при встрече с человеком, в которого они влюблены.

Гуляли вдвоем они очень редко, больше были вместе у нее дома, никого не приглашали и ни к кому не ходили сами, им был никто не нужен, только быть наедине друг с другом. А потом как то с его стороны интерес стал падать — пошли уклонения от звонков, встреч и так по нарастающей. Он не видел ее рядом с собой в дальнейшем, а она (он чувствовал, видел и понимал это) любила его. До прямых выяснений не дошло, они оба понимали что и как без лишних слов и скандалов. В конце отношений он стал приезжать к ней пьяный, да еще с бутылкой водки в кармане. Она как то раз высказала ему — «… Послушай, давай договоримся, что ты приехал сегодня пьяный и с водкой, сидишь здесь пьешь, ведешь себя непонятно как, в последний раз. Мне это не нравится и я не хочу это видеть у себя дома. Да и тебя не желаю видеть в таком состоянии».

Он промолчал, не стал ругаться, выяснять что да как, просто вызвал такси, собрался, забрал спиртное и ушел. Она все это время демонстративно смотрела телевизор. Его это задело, он считал все это время что она простит ему все, раз так любит и не может без него. Глупо, очень самонадеянно и эгоистично он себя тогда вел.

Потом приехав как то раз вечером в общем то по старой памяти даже уже не надеясь на выправление отношений, зайдя в квартиру увидел на диване мужика в трусах лет сорока, обрюзгшего и толстого, с длинными, немытыми волосами почти до плеч рядом с шахматной доской. Это был ее бывший когда то, с кем она встречалась очень давно, за пять лет до него и короткое время, месяца четыре. Она как то говорила об этом в порыве откровенности мельком, вернее, он ее вывел так на этот разговор, что она все рассказала. Он тогда подумал: « Ну что ж, у всех есть своя история в конце концов» и больше к этому не возвращались.

И уже в конце их отношений она возобновила контакты с бывшим, которого звали Альберт. Имя это ему никогда не нравилось, что собственно и подтвердилось, когда он увидел на диване этого любовника. До его прихода они играли в шахматы, как потом она объяснила по телефону. Начала снова общаться с Альбертом то ли для того чтобы отомстить, думала, видимо, что он будет ревновать, устраивать театральные сцены или гладиаторские бои с соперником, то ли от обиды или одиночества и отчаяния. Скорее всего именно боялась остаться совсем одна.

Он тогда взглянул на эту картину с мужиком на диване в трусах (Альберт засмущался, стал просить ее дать ему спортивные штаны), она старалась в это время сбить с лица краску и по всей видимости ожидала что он будет драться с этим… шахматистом. Но он присел на две минуты в кресле, понял что он уже тут лишний и больше сюда никогда не зайдет после увиденного, это окончательная жирная точка в отношениях, молча не прощаясь ушел. А потом она сама ему позвонила, где то через две недели после последних событий, разговаривал он с ней грубо, жестко и вульгарно, перебивал ее все время, зашел разговор об учебе (училась на экономиста на пятом курсе в институте) и что ей надо дипломную работу делать, сроки поджимают, остается буквально 3—4 дня, объем работы очень большой, компьютера нет своего. Ну и он предложил ей приехать к нему и дома у него делать за его компьютером, хотя сам для себя уже тогда решил что просто не откроет ей дверь и знал что если она у него не сделает за компьютером дипломную — то она не сдаст ее, физически не успеет, не хватит времени, не было у ее знакомых и друзей компьютера с принтером. На дворе стояла поздняя осень 1995 года, далеко не у всех в то время была возможность приобрести и иметь дома компьютер.

Так вот, утром как они и договорились, она приехала в 8 часов, он был пьян еще с вечера и спал, хотя услышал звонок. Но так и не вставал с дивана и не открыл дверь. А она звонила с небольшими перерывами постоянно в дверной звонок минут двадцать-двадцать пять, стучала в окна (он жил тогда в другой квартире, на первом этаже). И в этом звонке и стуках в окно слышно было столько отчаяния, что оно просто физически ощущалось, просачиваясь через дверь. Потом она то ли пнула дверь, то ли рукой ударила — и все, ушла. А он просто наслаждался ее болью и так и не открыл дверь. М-да-а… Как же давно это было то, Господи…

Он снова закурил и понял что нет в нем никакого сейчас сочувствия, переживания или чувства стыда, просто ни-че-го нет внутри. Он все последнее время пытался сравнить свои ощущения с тем что было раньше, как он переживал, мучился от стыда, непонимания, психовал по пустякам, истязал себя мелочами, понимая что неправильно и жестоко себя вел по отношению к себе, с людьми вообще обращался порой как со скотом - с тем что есть сейчас. И понимал с удивлением и настороженностью, что неуловимо и пока расплывчато, без четких контуров, но что то меняется. При чем меняется без его согласия, без его выводов относительно каких то ситуаций в жизни, без его умозаключений или сознательного изменения собственных убеждений, приобретения нового опыта в жизни или извлечения уроков из ошибок в отношениях с людьми. Но тем не менее, что то неумолимо тяжелым, мощным прессом очень медленно, с каждыми прожитыми сутками выдавливало из него эмоции, чувства и ощущения. Все начало тускнеть, терять яркость и постепенно, час за часом, маленькими черепашьими шажками его мир закрашивался в даже не в черно-белые цвета с оттенками а в какой то единый светло-пепельный цвет, без полутонов и тонких различий. Причем не было никаких, во всяком случае, видимых к этому предпосылок — никаких трагических событий, длительного стресса или посттравматического синдрома после каких либо событий в последнее время, все шло как обычно в жизни, без потрясений и вхождения в штопор, за чем бы последовала реакция организма в эмоциональной области. Ему это очень не нравилось, но понять что происходит он пока не мог, даже с какой стороны к этому подойти не было никакого представления.

На улице уже начало темнеть а он все не мог зажечь свет в комнате. Очередная сигарета просто сгорела и обожгла пальцы, когда он очнулся от своих мыслей. В окно бил свет от фонаря, он затушил окурок, продолжал ждать прихода Артура. Договаривались на восемь часов вечера, время уже за полночь а он не пришел. Странно ... такого раньше никогда не было. Он встал с дивана и разложил на столе по разным пластиковым папкам пухлую пачку различных договоров двух разных по виду деятельности организаций по их видам для предстоящего изучения. Судебные тяжбы только предполагались друг с другом из за долгов по поставкам оборудования и неисполнения обязательств по договорам. Пока все было на стадии подготовки каждой из сторон. Эти документы когда то принес ему Артур, проговорив с ним всю ночь и выложил в конце что нужно делать. А делать нужно было много и все было достаточно хлопотно. Нужна была его консультация по возможным юридическим ошибкам и нарушениям закона, во всяком случае пока, в дальнейшем возможно и представительство в суде по защите одной из сторон этого конфликта.

Он услышал какой то шелест, похожий на бумажный, обернулся и увидел в углу Роберта, Робку, как его все называли. Не так уж часто он приходил к нему и вроде бы уже можно и нужно привыкнуть к этому, считать это в порядке вещей — но каждый раз леденящий холод сам собой от шейных позвонков до поясницы пробирал его, да и в самой комнате становилось резко холодно. Это не был страх или ужас, просто чисто физиологически появлялось ощущение что температура упала резко примерно до минус десяти градусов. Он мог быть где угодно, в каком угодно помещении или месте и сразу понимал когда начиналось резкое похолодание что пришел кто то из них.

Сегодня это был Роберт.

Роберта он знал с детства, выросли в одном дворе и жил он в соседнем подъезде. Двадцать с лишним лет назад Роберта убил ночью в подъезде какой то парень, когда он возвращался с работы домой, одним ударом в голову. Робка драться никогда не умел, был очень похож на Кролика из мультика про Винни-Пуха, с очками точь в точь такими же, без них практически не видел, зрение было минус одиннадцать. Похороны проходили тяжело и страшно, было очень много народа, мать Роберта, уже глубоко пожилая женщина, тетя Валя, как все ее называли, падала несколько раз в обморок в день похорон. Никого так и нашли, кто это сделал так и неизвестно осталось, одни слухи, которые еще долго обсуждались, собирались и в конечном итоге через какое то время все затихло и очень редко кто об этом вспоминал а уж тем более никто старался не вести подобных разговоров при тете Вале.

Роберта многие знали и любили за его доброту, человеколюбие, природный оптимизм и веселый нрав. С ним всегда было легко и приятно общаться, иметь дела, да и просто помолчать. Причем это был не натужный оптимизм, когда человек сам по себе пессимист и в результате многочисленных тренингов психологических или духовных практик, многолетней работы над собой становится оптимистом, выдавливая не смотря ни на что позитив из себя. Это было от природы в нем, в его сути.

Из дальнего угла, где стояло кресло донесся Робкин голос:

— «… Ведь нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, — того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь. Он не исполняет основного принципа нравственности — необходимости отречения, в то время как нравственный образ жизни — в практических интересах всего человечества. Этим он напоминает варваров эпохи переселения народов, варваров, убивавших и затем каявшихся в этом, — так что покаяние становилось техническим примером, расчищавшим путь к новым убийствам. Так же поступал Иван Грозный; эта сделка с совестью характерная русская черта…» — что то в этом есть, а? Как полагаешь?

Он медленно обернулся, всегда зная что не нужно никаких резких движений и лишней суеты. Роберт сидел в кресле, в руках у него была огромная книга в малиновом бархатном переплете, на обложке было написано большими русскими белыми буквами: «З. Фрейд „Достоевский и отцеубийство“» какой то красивой вязью. На нем была серая куртка с большим капюшоном, под которой была синяя сорочка, древесного цвета бабочка и очень черные, с идеально отглаженными стрелками брюки и почему то ярко-желтые, почти оранжевые носки и темно-коричневые ботинки со шнурками.

— Не знаю… Никогда не думал на эту тему — сказал Игорь.

Робка захлопнул книгу, сложил на нее руки и уставился на него отсутствующим взглядом, как будто видел за его спиной совсем другое. Сколько Игорь его помнил, Роберт всегда был с книгой, мать научила его читать в четыре года, с тех пор книга сопровождала Робку всегда и везде. На кухне, в автобусе, на перемене, дома — всегда и везде в руках у Роберта была книга или журнал либо какие то газеты.

— Я вот все хотел спросить тебя, да как то никак не решусь при наших встречах…

Роберт поправил пальцем очки, у него как всегда была на лице растерянная и немного виноватая улыбка, что сопровождает многих интеллигентов по жизни, взор его начал утрачивать веселость и приобрел фокусировку на нем и сказал:

— Да, говори. Но ты же понимаешь, что далеко не обо всем я могу тебе не то что рассказывать, а просто произносить вслух…

— Что стало с тем человеком кто лишил тебя жизни?

Роберт глубоко вздохнул, отвел глаза он него и сказал:

— Ты видимо хочешь чтобы я рассказал о чертях с хвостами и трезубцами?

— Ну а что, что с ним то? Как он, получил наказание, или я не знаю, кипит в котле со смолой или что?

Заиграла на лице у Робки какая то легкая и очень глубокомысленная полуусмешка:

— Ты очень примитивно мыслишь, что впрочем и неудивительно. Как человек в средние века, когда рисовали фрески с адом и раем или по картинам Босха а может начитавшись Моуди, как там труд то его… А, да — «Жизнь после смерти» … нет… Как же … «Жизнь после жизни», точно. Смешная штука, практически на уровне Зощенко. Все очень, очень сложно и запутанно. Я понимаю твой интерес, но большего сказать не могу, мне просто не позволено. Извини.

— А-а… как там? Где ты там?

— Где… я …? В библиотеке, в очень большой, с полными собраниями сочинений в подарочных изданиях, где могу спокойно читать все что хочу. Ты знаешь, если бы я знал, то гораздо раньше бы ушел… Нехорошо об этом именно так говорить, но это правда… Мне здесь свободно и очень легко, много возможностей для, так сказать, творчества…

В этот момент вдруг зазвонил телефон, Игорь обернулся чтобы взять трубку и пока он протягивал руку к телефону, прошло два звонка и все смолкло, в трубке которая уже была возле уха слышался только длинный гудок. Он положил обратно на телефон трубку, начал медленно разворачиваться, готовясь продолжить разговор с Робкой, но уже краем глаза при развороте начал видеть что его нет. Обернувшись полностью, Игорь с облегчением увидел пустое кресло, его очень напрягали такие визиты, он понимал что добром это не закончится и будет в итоге какая то очень темная спираль действий, событий, в которую в итоге его втянут такие визитеры с подобными беседами.

----------

В начале декабря они встретились в центре города, в шесть часов вечера. Сначала он не рассмотрел её толком, было темно, фонари хоть и горели, но была полутьма, приходилось постоянно вглядываться. Высокая, стройная, с длинными волосами поверх дубленки, без головного убора, погода как ни странно стояла тогда плюсовая. Звали ее Ванда, имя было какое то необычное, раньше не встречались ему такие имена.

— Послушай, я замерзла немного… у меня есть ключи от офиса, от моей работы. Может быть там пообщаемся? А?

— Ну ладно…

Они шли молча, искоса только посматривая друга на друга, зашли во дворы и она открыла дверь офиса в одноэтажном здании, зажгла свет. Спросила:

— Может чаю или кофе?

— Нет, спасибо.

— А я выпью. Да ты раздевайся, сними куртку, располагайся.

И тут произошло что то странное для него, никогда такого не видел — у нее вдруг закатились глаза, остались одни белки, левая рука в которой была дубленка замерла на полпути к вешалке, правая рука легла на шею и в самой ее позе было что то угрожающе-злобное, как будто она приготовилась к жертвоприношению и буквально через несколько секунд вспорет глотку живому существу.

Игорь стоял у двери офиса и вдруг он ощутил как в районе солнечного сплетения стала подниматься вверх к голове постепенно пустота, выжигающая и ничего не оставлявшая внутри.

Он смог только сказать:

— Ты… Послушай… Что с тобой? Тебе плохо?

Это длилось минуты три, она не ответила, он уже начал спиной продвигаться к выходу, стараясь не упускать ее из вида. Вдруг все прошло, глаза вернулись на свое место и мигом приобрели осмысленность, рука с дубленкой двинулась к вешалке, правая рука поднялась к челке и одновременно с этим она обернулась и как ни в чем ни бывало спросила:

— Ну что же ты? Сейчас я кофе сделаю, поболтаем, не стесняйся, проходи…

Он сделал вид что ничего не было, прошел, снял куртку, сел за стол.

«… Вот это номер, зачем я вообще пошел с ней, нужно было переговорить на месте и все» — пронеслись легким сквозняком мысли у него в голове.

Придавая себе непринужденное и спокойное выражение лица, он без какого либо интереса рассматривал офис. У окна стояли два стола параллельно друг другу, у двери еще один стол почему то с зеленой настольной лампой, за которым он сидел, перпендикулярно ему черный большой шкаф. Большие окна, куча беспорядочно разбросанных бумаг на столах.

Она вошла с подносом, на котором стояли две чашки кофе, села за стол напротив Игоря. Он все время старался следить за ее движениями и чувство опасности исходящее от нее прямо таки заполнило помещение, он физически начал его чувствовать и понимал что чем быстрее они поговорят, тем лучше.

— Ты кофе вообще не пьешь или сейчас не хочешь? — спросила Ванда.

— Если только с коньяком, желательно неплохим, да и то редко

— С коньяком? Коньяка, да еще хорошего, к сожалению нет. Ну да ладно. Так о чем ты хотел поговорить? И если можно, побыстрее, у меня очень мало времени, минут двадцать-тридцать, не более.

— Мне нужно знать о тех вещах, которые происходят в моей жизни. У меня пробелы с некоторого времени в памяти. А вслед за этим пошла какая то белиберда в жизни, сам не могу понять в чем дело.

— Сядь рядом со мной и дай мне свою руку. И не говори ничего минут десять.

Он пересел на свободный стул с ней рядом и протянул правую руку. Ванда взяла его ладонь левой рукой а правую положила сверху. Закрыла глаза и через несколько секунд он почувствовал как жар начинает его покрывать, он весь стал мокрым, как будто попал под дождь. А у нее забегали белки под веками, она вся вытянулась как струна и все крепче сжимала его руку. Так продолжалось около пятнадцати минут, платок которым он вытирал лицо, стал полностью влажным, вдруг все закончилось. Она отпустила руку и начала говорить.

— У тебя была сложная ситуация в жизни, какое то медицинское вмешательство где то около пяти месяцев назад, летом, вижу пух тополиный. И после операции, когда уже отошел от наркоза, ты от боли терял сознание несколько раз. И в последний случай врачи не могли тебя привести в чувство больше часа. Но это не была так называемой клинической смертью. Так?

— Ну да, операция была, да и больно было очень и сознание уходило, все верно.

— Но что дальше произошло, я не могу тебе объяснить. После этого ты почти не ощущаешь никаких эмоций или чувств. Совсем. Я правду говорю?

В этом время ее черные глаза еще больше потемнели, она даже не то что гипнотизировала его, а смотрела сквозь него, он был для нее прозрачным.

— Да, это так.

— И еще ты перестал болеть, за это время ни одной простуды, воспаления, плохого состояния организма.

— Да.

— Все это у тебя почти на нулевом уровне, эмоций и чувств нет, хотя внешне ты можешь улыбаться или плакать, огорчаться или веселиться, впадать в депрессию — но ты ничего не ощущаешь. Все это лишь снаружи, не более того.

— Да, это так. Так я и хотел узнать что со мной? Что происходит то?

— Что ты помнишь последнее до и после операции?

— Что я помню? что я помню … — он отвел взгляд в сторону и попытался перенестись туда, в ту больницу, в то время — Как поставили укол, успокаивающее что то, в палате, уже через несколько минут после него сонного состояние, практически засыпал, потом медсестра привезла каталку, я с кровати перелез на нее, накрыли простыней белой и повезли. Проехали трое дверей двустворчатых, двери были железные и тяжелые, потому что медсестра с трудом их открывала и закрывала, с маленькими круглыми окнами на каждой их половине, как иллюминатор. Грязно-желтый цвет дверей помню и то что захлопывались они с лязгом и громким щелчком. Потом сама операционная, переложили еще раз на стол, положили на лицо маску, сказали дыши медленно. Немного погодя чувствовал что отхожу, теряю сознание и уже не мог контролировать ничего, руки и ноги стали ватными и безвольными, последнее что ощутил — как привязывали руки и я не мог ничего уже сделать.

— Это была обыкновенная больница, так ведь?

— Да, простая городская больница, правда в палате я лежал один, заплатил за одноместную.

— Видел ли ты лица тех, в операционной?

— Нет, все были в масках.

Ванда отпила кофе и молча кивала головой.

— Так вы можете мне чем то помочь, прояснить ситуацию — спросил наконец он, после долгого молчания.

— Я вижу что произошло с тобой, но сказать тебе этого не могу — сказала Ванда глядя ему куда то в переносицу. Лицо ее почти ничего не выражало, холод и бездна были в ее глазах, ничего живого в них не было.

— Тогда для чего вы меня спрашиваете об этом всем?

— Я думала что могу тебе помочь. Тебе лучше поискать другого человека а еще лучше вообще не втягивать никого больше. Я имею в виду себе подобных, вряд ли кто то возьмется размотать это, очень серьезные последствия могут пойти после соприкосновения и погружения в твою историю. Всё, я больше не буду ни о чем говорить, давай закончим наш разговор и больше не ищи меня для встреч.

Игорь с минуту еще посидел, надеясь услышать от нее еще что-нибудь, но Ванда смотрела в свою чашку с кофе и больше не подняла глаз.

Он встал, снял куртку с вешалки и вышел из офиса на улицу. Закурил, не чувствуя дыма и горечи, горло было онемевшим, как после выпитого несколько секунд назад стакана водки. Надел куртку и решил подсмотреть что будет дальше делать Ванда, окно офиса было на уровне головы. Стараясь особо не хрустеть снегом, он потихоньку двинулся в сторону окна, докуривая сигарету. Когда он подошел к окну, осторожно заглянув, то увидел как Ванда, у которой в руках были три большие черные свечи, что то начала на них наговаривать, по всей видимости делая какой то заговор, потом взяла две красные свечи огромного размера, перекрутила их воедино, придав им спиралевидную форму. Дальше в руках у нее оказалась игла, которой она что то начертила на каждой из всех свечей и зажгла. В правой руке были красные свечи, в левой черные и пошла по офису в круговую, против часовой стрелки. Он не слышал что она говорила, но видел судорожные движения губ и страх на ее лице. Во время движений Ванда обносила свечами себя, стол и стул за которыми он сидел, дальше обошла вешалку, опустила свечи к полу, покрутилась у входной двери - словно изгоняя что то из того, чего он касался или ставила свою защиту от невидимых Игорю опасностей для нее. Далее Ванда вышла в коридор офиса, продолжая убирать его присутствие здесь. Он замер под окном, услышав как она открыла дверь на улицу, немного постояла, через некоторое время вернулась обратно в офис.

Игорь отошел от окна, дошел до бульвара, почувствовал приступ тошноты, развернулся и забежал за угол одноэтажного здания где он разговаривал с Вандой, чтобы его никто не видел и вдруг его неожиданно начало рвать. Его согнуло пополам, потом он присел на корточки, продолжалось все минут пять. Когда это наконец то закончилось, он распрямился, сделал два-три глубоких вдоха-выдоха, вышел из за угла офиса, прошел дальше к бульвару и постарался найти сугроб со снегом почище. Метров через пять он высмотрел такую снежную горку, раскидал верхушку, набрал полные руки белого, невесомого, свежего снега из кучи и стал им яростно натирать лицо. Народу никого не было, никто этого не видел.

Ему стало намного легче после этой процедуры, Игорь постоял еще несколько минут, глубоко и часто отдышался, увидел сквозь небольшую чащу недалеко через дорогу небольшой магазинчик. Выловив среди всякой мелочи в наружном кармане кожаной куртки пачку сигарет и открыв ее увидел, что осталась всего одна. Достал сигарету, смяв пачку выбросил в урну, закурил и направился в этот магазин.

Он встал в очередь за тремя грязновато одетыми мужичками в рабочей одежде, минут через десять подобрался к прилавку. Через стойку стояла дородная, толстая продавщица, лет тридцати.

— Скажите, есть у вас сигареты «Винстон»?

Продавщица посмотрела на него как на пьяницу, который возле магазина просит два рубля добить до бутылки водки.

— Нет, закончились, да и вообще никаких сигарет нет.

— А сгущенное молоко, белорусское?

— Нет, я же сказала что ничего в продаже нет, ни сигарет, ни сгущенки.

И тут Игорь почувствовал как рука сама тянется механически в карман куртки, где у него лежал большой складной нож. Когда то давно его привез знакомый в подарок, покупал в одном из оружейных магазинов в Америке. Это был необычный складник, такого он никогда не видел раньше, большое и широкое лезвие длиной двадцать два сантиметра, по возможной нагрузке не уступающей полноценному, с фиксированным лезвием ножу. В голове начали происходить необъяснимые вещи — для него вся окружающая обстановка пропала. Игорь видел только как продавщица после удара кулаком в нос падает, он ставит ее на колени и захватив двумя пальцами ноздри задирает ее голову, как барану, назад. А потом он наклонившись, отделяет голову в несколько сильных и резких движений ножом, увидел обрывки артерий и вен, остаток кадыка у ключицы, как кровь брызжет фонтаном и заливает пол со стеной, в деталях успел рассмотреть свои руки, ноги, обувь и свой ножище в крови. Видимо что то отразилось в его глазах и лице, в ее глазах явственно появился ужас и страх. Она вся подобралась, начала бессмысленно поправлять прическу, нервно оправила белый халат и просто убежала вглубь магазина.

А Игорь постепенно пришел в себя от этого видения, но отметил внутри: «… мне ее не жалко… Мне… е-ё… не… жал-ко… ни кап-ли…»

Он понял что мог бы отрубить ей ногу, вырезать глаз или отрезать ухо — абсолютно ничего в душе и голове он не ощущал. Был как робот, который ясно видел и знал что надо делать, чтобы распотрошить человека. Как курицу, как рыбу.

Игорь отошел от прилавка и вышел на улицу. Было все равно куда идти, на улице шел мокрый и липкий снег, неба не было видно из за серых туч и именно такая пасмурная, без солнца погода для него в была в самый раз. Только в такую погоду он чувствовал себя намного лучше физически, да и мозг работал лучше.

" ... Вот именно что «чувствовал» — усмехнувшись, подумал Игорь - сейчас то ведь все по другому, не так как раньше."

За этими мыслями он понял что очутился очень далеко от дома, добрел до остановки и стал ждать автобус. Недалеко стояла компания из четырех парней и двух девушек. Все пьяные, по своему веселящиеся. От них отделился один из парней и пошел в его сторону. Нетрезвой, вихляющей походкой медленно дошел до Игоря и спросил:

— Слышь, угости сигаретой, а?

Ему было лет двадцать, очень плохо одет, разбитые кроссовки, грязные джинсы и куртка. Но в этом парне уже не было жизни, он был обречен на плохую и беспросветную жизнь с трагическим концом, типа проткнутой шилом селезенки в пьяной драке или смерти от туберкулеза в тюремной больнице. Он видел это, потому что перед его глазами прошло много таких, как этот алкоголик, все они были как тень, вроде и живет, но жизнь утекает в нем. Потерявшиеся в пространстве, в социуме, в самих себя, не имеющие умственных способностей оценить и проанализировать происходящее, включившие программу на самоуничтожение. Хотя, впрочем, он видел и другое — как молодые и талантливые, умные и порядочные спивались, потому как перестали видеть смысл в том что они делают, в самой жизни и понимая для самих себя как пройдет их путь.

Парень стоял и ждал ответа а Игорь ничего не говорил - молча смотрел ему в глаза. Даже не ждал развития событий, просто молчал и знал что любое неосторожное движение этого пьяного недоумка в его сторону даже без любой угрозы — на остановке будет куча крови и ошметки мяса. Причем если бы была возможность вырвать зубами например кусок из руки, ноги или сломать пальцы — он бы холодно и спокойно это сделал.

Пьяный парень покачался еще возле него с минуту и пошел дальше искать закурить. Это было даже не странно а необычно ощущать себя вот так. Своего рода свобода — никаких терзаний, мучений совести, раздражения или злости, депрессивного состояния — абсолютно ровное, цельное ощущение непоколебимости внутри, как будто залили жидкий металл внутрь головы и тела, выдавив таким образом все чувства и эмоции.

---------

Прошло примерно три часа, как Игорь все лежал на диване пытаясь осознать что же все таки произошло и как с этим быть. Обрывки воспоминаний, которые он пытался соединить воедино никак не складывались в один общий пазл. А может быть и не нужно вспоминать это? Зачем, для чего? Решит ли это проблему и вообще нужно ли ее решать? Нет, не любил он таких вещей над собой никогда, нужно попытаться выяснить.

Игорь вспомнил медсестру в первый день оформления в больницу, когда проходил обследование по поводу сердца, месяц назад, как она встретила его в отделении больницы - милая молодая девушка, с черными длинными волосами, с еще не ожесточившимся лицом, с манерами юной косули и такими же пугливыми и осторожными движениями. Ничего необычного он не тогда не заметил и не понял - все было как всегда. Правда он лежал в отдельной палате, за которую посуточно предстояло заплатить по факту, помимо авансовой оплаты, которую он внес в кассу больницы. Терпеть он не мог общих палат в больницах, особенно после предпоследней операции. Ему проще было как волку забиться в свою нору, чтобы никто не видел его когда ему плохо, зализать раны и потом идти дальше. Итак плохо физически самому а еще рядом такие же лежат со своими болячками, разговорами будничными и незамысловатыми, шарканьем, храпением, шелестом газет и целлофана. Он никого не стеснялся и не боялся, просто ему так было легче и проще — одному, когда он болел. Никогда он не испытывал проблем с одиночеством, мог спокойно находиться долгое время наедине с самим собой, но в то же время и без людей не мог, как то у него так пятьдесят на пятьдесят выходило.

Нет, не здесь надо рыть, тут ничего чрезвычайного не было, пять дней обычного обследования и все.

Предпоследнее попадание в больницу и последующая за этим операция тоже прошло для него непросто. Он шел тогда по городскому парку, лето в самом разгаре, духота и жара вперемежку с тополиным пухом, который забивался в нос, обволакивал волосы на голове и попадая в глаза. Прошел мимо дискотеки, которая проходила летом каждые выходные с шести вечера до двух ночи. Собирались там все дворовые пацаны и девчонки в основном. Перед походом на дискотеку было правило хорошего тона у них распить по бутылке портвейна на каждого перед этим для разогрева, да с собой взять литр или полтора водки на троих-четверых. Вменяемые девушки и парни там не появлялись или были, но очень редко, единичные случаи. Сама дискотека представляла собой огороженный высоким забором из листового железа круг на высоте около полутора метров с полом из покрашенных толстых досок, вход был обозначен ступеньками, где стояли одна или две тетки лет пятидесяти, проверяя билеты. Естественно, что всякой швали там было полно — местные алкоголики, дворовые авторитеты с разных районов со своей пристяжью, наркоманы, студенты техникума местного., недавно освободившиеся из мест заключения., гопота всякая отмороженная, которая находила здесь вариант напиться, погулять, снять хорошую вещь с кого нибудь, деньги забрать или часы, да просто избить из спортивного интереса, запинать толпой в кустах. Обычно вокруг дискотеки происходили местячковые разборки, кто то компанией распивал водку, кто то пытался в пьяном виде прорваться без билета на дискотеку.

Он был здесь пару раз, да и то приходил не один, как минимум человек восемь-десять с ним было. Да и то не нравилось ему здесь, как он про себя называл это место — «в эфире передача в мире животных».

Проходя мимо дискотеки тогда, он протиснулся сквозь курящую, гогочущую толпу, разбитую на группы по несколько человек возле внешней стороны дискотеки, прошел сквозь них как в трамвае — аккуратно и стараясь никого не задевать, даже случайно. Дальше под уклон шла небольшая аллея, с тополями по обеим сторонам и скамейками, на которой он увидел знакомую. Звали ее Алёна, как то они были вместе в одной компании на дне рождении около года назад, потом еще несколько раз встречались в городе, здоровались и легко, ненавязчиво могли немного поговорить или обменяться шуточками.