.....На вершину его башни вели 375 ступеней. На шесть больше, чем в башне греческого мудреца Гелона, что стояла на противоположном конце города, на Авентинском холме.

Игнациус почему-то этим обстоятельством очень гордился. Он осознавал всю мелочность такого тщеславия, но ничего поделать с собой не мог. Гордился и все тут. И не только гордился. Он даже берег это чувство, сознавая, что может быть именно оно является последним оставшимся в его натуре чисто человеческим качеством. Или слабостью. Тем более, что для этой гордости имелись все основания - его гороскопы сбывались чаще, зелья сваренные им, гораздо лучше, чем у других собратьев по ремеслу вытаскивали людей с того света или заставляли их покидать этот и именно к нему, а не к кому-то другому, в затруднительных случаях захаживали купцы и императорские придворные...

Хотя, кто знает? Может быть, эти шесть ступеней как раз и были главными? Может быть, именно по тому гороскопы сбывались, а зелья действовали, что он стоял на несколько шагов ближе к небу.

Ближе к Богу.

Звездное небо висело над Вечным Городом, ощутимо провисая там, где его пересекал Млечный путь. Город казался темным. Он виделся пустым и лишенным жизни и света. Даже Тибр, несший холодные волны в море, отражал звездный свет вверх, словно понимал, как кощунственно вбирать в свою воду, которую пили рабы, и которая грелась в термах всего города, божественный свет звезд. Зато все, чего не хватало городу - жизни и света - в избытке кружилось в небе над ним.

Игнациус поднял голову. Небо не бездействовало. Звезды двигались путями, ведомыми лишь избранным, и от этого движения в душах владык и простых смертных рождались желания и страсти. Они были разные, эти желания - одних томила страсть плотской любви, других - власти, третьих - золота, и не каждому из этого человеческого стада стоило помогать, открывая истины, но сегодня был особый день и особый случай.

Игнациус опустился в приготовленное кресло из ореха. Старое дерево скрипнуло, в коленях кольнуло болью. Он окинул взглядом площадку. Все тут выстроено по его нраву- с любовью к уюту и простоте. Мраморные плиты под ногами, два светильника Александрийской работы из кованого серебра и ящик с книгами. На столе рядом, так что бы достать рукой, лежал трактат Ас-Суфи. Руки по привычке, сами собой потянулись к "Книге неподвижных звезд", погладить старую кожу на верхней доске и он по привычке раскрыл ее, но, опомнившись, даже не взглянув, захлопнул. Сейчас не до нее. Может быть вскоре....

Перед ним, прямо за ограждением, загораживая срез земного круга, лежал императорский дворец. Башня, прямая как взгляд, направляла внимание Игнациуса в небо, но в эту минуту взор его не рвался к звездам, а возвращался к черной громаде императорского дворца. Смятение жило в душе мага, и дрожь в руках выдавала его состояние.

Удалось, отрешенно подумал Игнациус, все-таки удалось! Получилось!

Он запахнул полы халата, сунул худые кисти рук в рукава. Промозглый ветер нес сырость и холод, толкал его к люку в полу, но он не желал уходить с башни. Мир внизу суетлив, а сейчас ему не хотелось думать о мелком. Конечно, он мог бы поставить защиту от холода и ветра, но сквозь нее звезды виделись бы дрожащими огоньками, а он слишком любил их, что бы заставлять дрожать.

Прикрыв глаза, маг заново переживал события последних часов. Он знал, что они неизбежно произойдут, но все же когда пришло их время, они оказались для него неожиданны как молния и столь же сокрушительны.

Три часа назад к его дому подъехал офицер дворцовой стражи, и едва дав привести себя в порядок, повез к императрице. Слава Богу, во дворце еще остался Ромейский церемониал представления, введенный ее мужем, Оттоном Вторым и у него хватило времени собраться с мыслями пока его трижды тщательно обыскивали.

Полутемные коридоры вели его через темные залы, наполненные невидимой ему роскошью. В темноте тихо перекликались часовые. Его проводник обменивался с выступающими из тьмы стражами несколькими словами, и они шли дальше. Гость стал считать стражей и к концу пути насчитал их около дюжины. Так далеко он еще не забирался, хотя ему уже приходилось бывать во дворце, и по делам и во время Больших приемов.

Путь по запутанным коридорам дворца Оттона Второго закончился перед дверями малого покоя. Офицер знаком велел ждать и вышел. Игнациус остался в одиночестве, но не один. Тяжелые портьеры из вытканной серебром парчи иногда вздрагивали, когда невидимый телохранитель переступал там с ноги на ногу. Прислушиваясь к его дыханию, маг огляделся.

Дворец, построенный Оттоном Вторым для себя и жены, поражал роскошью. Любая его часть являлась произведением искусства или резчиков по камню или ювелиров, или ткачей, или оружейников - от стен, на которые пошел самый лучший греческий мрамор- до мебели, привезенной от ромеев. В Малом покое находилась только небольшая часть той красоты и богатства, которую молодой тогда еще император собрал под одной крышей. Игнациус, может быть как никто другой, понимал, что двигало тогда императором - соединяя в этих стенах Восток и Запад, Оттон своим дворцом словно делал первый шаг на пути объединения империй.

Тут было на что посмотреть - драгоценные витражи, коллекция франкского оружия из черного железа, статуи Фидия и даже один из двух знаменитых поющих механических павлинов, усыпанных драгоценностями. ... Говорили, что павлинов привезла сама императрица. Игнациус собрался подойти поближе и рассмотреть это чудо, но не успел.

Феофано появилась в покое внезапно, вынырнув из какого-то тайного прохода. Все произошло настолько быстро, что маг не услышал даже шелеста платья. Он поспешно отвернулся от павлина и повернулся к императрице.

Игнациус видел ее и раньше, но так близко - впервые. Она еще выглядела молодой, лет 30 с чистым и светлым лицом, украшенный характерными ромейскими глазами, которые греки так любят изображать на своих иконах. Эти глаза освещали лицо, делая его одновременно и умным и жестоким. Маг приложил руку к сердцу и склонился перед Властью и Силой.

У него был миг, что бы оглядеть ее, и он понял, что разговор будет нелегким. Императрица пренебрегла возможностью унизить его своим богатством - она оделась просто, едва ли не проще его. Ему стало ясно, что она неплохо разбирается в людях и знает, с кем и как нужно говорить.

Императрица молчала, рассматривая Игнациуса, а тот стоял со склоненной головой и ждал вопроса.

- Ты кто? - спросила, наконец, женщина таким тоном, будто и вправду не знала, кто стоит перед ней.

- Я Игнациус. Добываю себе хлеб тем, что составляю гороскопы и толкую сновидения, - осторожно ответил маг.

Она подняла руку, и ее платье чуть слышно зашелестело.

- Мне говорили о тебе, как об одном из лучших прорицателей. Это так?

Взгляд этой женщины было нелегко выдержать, но Игнациус имел большой опыт общения с сильными мира сего, и, не смутившись, еще раз смиренно поклонился. Он знал себе цену.

- Может быть, я и не самый лучший, но один из них. Возможно, меня превзойдет Герберт из Аурилака, учитель вашего сына. Или ваш дворцовый астролог, Ябудал Окта.

Императрица на мгновение задержала на нем свой взгляд, потом кивнула. Сев за стол, рассеянно взяла гроздь винограда, но не донесла до рта. Ягоды качались перед ней, но она словно позабыла о том, что хотела сделать. Несколько мгновений смотрела перед собой, потом уронила их, и в задумчивости прикрыла ладонью. Игнациус прищурился - отблеск самоцветов на женских пальцах резал глаза.

- Сегодня я видела сон, - наконец сказала императрица. Она не смотрела в глаза Игнациусу. Взгляд устремился в темное окно, на появившиеся звезды. Императрица замерла, и предсказатель понял, что сейчас в голове Феофано заново проносятся картины сна, растревожившие ее душу настолько, что она вызвала его.

- Растолкуй его мне.

- Сны, государыня, бывают разные. Иногда лукавый напускает такое, что ....

Императрица бросила один лишь взгляд, и он осекся. Такой же взгляд он видел у купца Константина Перонского, когда тот третьего дня пришел разбираться по поводу сгоревшей лавки. Что бы ей там не приснилось, а сон свой императрица считала стоящим. Игнациус опустил глаза.

-Я видела сад, - начала Феофано, - прекраснейший из садов этого мира. В нем все радовало глаз - и деревья, и трава и цветы. Милость Божья лежала на этом месте. Я стояла, озирая его в восхищении, когда чей-то голос позвал меня. Я обернулась и увидела необычайное дерево. Ствол его был прямым и могучим. Дерево соединяло небо и землю, подпирая небесный свод, и над его кроной летали ангелы. Внезапно с чистого неба прямо в дерево упала молния. С грохотом, от которого содрогнулся мир, оно рухнуло, сломав многие стволы под собой. Листья же, словно зеленые бабочки, взлетели в небо, и заслонили свет солнца. Тьма упала на сад.

В ужасе я застыла, наблюдая гнев Божий, и долго стояла так, но в одно мгновенье все изменилось. Ударил колокол, звуком подобный грому и в небе воссиял животворящий Крест...

Императрица судорожно вздохнула и, не выдержав волнения, поднялась. Игнациус поднялся следом. Волнение женщины передалось магу. Это было как откровение. Истинно Бог в ту ночь говорил с императрицей!

- Явился откуда-то медведь с золотой Чашей в лапах и поставил ее перед сломанным деревом. Из чаши ударил фонтан огня, и дерево начало подниматься! Оно встало и укрепилось, но листья по-прежнему порхали в небе и ангелы плакали, глядя на голое дерево в цветущем саду. И тогда с неба спустились миллионы пауков. Они подхватывали листья и прикрепляли их к веткам. В одно мгновение дерево покрылось листьями, и от него изошло сияние ослепившее меня...

Она замолчала то ли не в силах вынести волнения, то ли соображая, стоит ли говорить дальше. Тонкая рука императрицы коснулась лба, возвращая в реальность. Плотно сжатые губы императрицы хранили молчание, но теперь Игнациус, возбужденный услышанным, решился заговорить первым.

- Крест, Чаша, Колокол, Медведь, Паук, - повторил он. Голос его едва шевелил пламя свечи, что стояла перед ним.

- Это вещий сон, госпожа. То, что тебе привиделось - есть символы пяти волшебных сил, заключенных в пяти талисманах.

Императрица бросила на него взгляд поверх плеча. В женских глазах блеснули искры света.

- Ты действительно сведущий человек. Дворцовый астролог сказал мне то же самое.

- Тогда зачем вам нужен я, Ваше Императорское Величество? - спросил Игнациус. В улыбке, которую он послал Императрице, жило лукавство. Задавая вопрос, он уже знал ответ.

- Астролог рассказал мне о значении Креста, Чаши и Колокола, но он ничего не знал о Медведе и Пауке.

Феофано приблизилась к нему, и теперь стояла так близко, что он чувствовал запах духов. Ему уже стало ясно, о чем она хочет спросить его, но он молчал, ожидая ее слов.

- Может ли мне теперь кто-нибудь рассказать об этом?

Игнациус закусил губу. Все-таки эта женщина была настоящей императрицей, а не просто вдовой Императора. Он знал, что сильнее и умнее ее, но понимал, что не считаться с Феофано нельзя. От нее зависело слишком многое. Сейчас она могла стать помощницей в их деле, или помехой в нем. Когда Совет задумывал то, что привело к этому разговору, он знал, что именно это будет самым трудным. Теперь, когда он до желаемого оставался всего шаг, следовало взвешивать каждое слово. В этих стенах властители иногда принимали не умные и, к сожалению, необратимые решения. У него мелькнула мысль, что может, и не зря она так посмотрела, когда Игнациус упомянул дворцового астролога? Кто-то еще скажет, как сложилась его судьба.

- Он был только астролог, - на всякий случай сказал он, едва заметно выделив слово "был".

- Да. А кто есть ты?

Она прищурилась, и Игнациус почувствовал холодок, пробежавший по спине, словно кто-то другой посмотрел из-за ее зрачков на него поверх острия стрелы.

- Я? - Игнациус заколебался - Я мудрец.

- Ты колдун. Маг!

В глазах императрицы эти слова могли бы стать смертным приговором.

Женщина нервничала, и Игнациус не стал давать ей повод усомниться в себе. Рукава его халата разметали воздух перед ним, и он сделал охранительный знак.

- Нет, нет, ваше величество!!! Я всего лишь читаю волю Творца по облакам и звездам.

Императрица надолго умолкла. Он наблюдал за ней, отмечая, как лицо ее освобождается от внутренней напряженности. Кажется, она поверила ему. Во всяком случае, она кивнула, разрешая сесть. Игнациус опустился в кресло. Он понимал, что ей мучительно хотелось понять означает ли этот сон то, о чем так долго мечтали и она, и ее муж. С тех пор как Империя раскололась на две части, правители и Запада и Востока не переставали думать о том, что бы соединить расколотую страну в единое целое. Каждый по-своему, конечно... Расчет Совета строился именно на этом.

Игнациус чуть шевельнул кончиками губ, гася улыбку.

- Что же... Мы все рассчитали правильно...

Внешне спокойный он смотрел на Феофано, не хуже нее, понимая, что твориться в ее душе. Любой ответ страшил ее. Императрице было страшно услышать и ответ "нет" - он означал, что лелеемая мечта никогда не сбудется, как и ответ "да" - это означало тяжелую работу и неизбежные потери. Он хотел, что бы она словом или знаком приказала ему говорить, но женщина только смотрела. Тогда маг нарушил молчание первым.

- Я растолкую ваш сон так. Вам суждено свершить великое дело.

Императрица отвернулась от него. За окном висела ночь, но Игнациус не был уверен, что Феофано видит ее.

- Вас ждет успех в великом начинании. Вы можете объединить две великих империи в одну. Господь дает вам знак. Но для этого понадобиться мощь всех талисманов.

Слова Игнациуса слетели с языка, словно скатились полновесные золотые монеты. Он бросил их на стол перед императрицей, наблюдая за ней. Она уже видела их ценность, но монеты катились, и Феофано не спешила брать их в руки.

Она молчала долго. Молчал и Игнациус, не решавшийся нарушить молчание императрицы... Маг видел, что она принимает РЕШЕНИЕ. С точностью сборщика налогов он мог проследить весь ход ее мыслей, шаг за шагом. По крови она была дочерью Императора восточной империи, по закону - вдовой Императора западной империи. Сама судьба и положение толкали Феофано к мысли о соединении двух империй в одну. Ее покойный муж, уже пытался соединить их силой, но не смог сделать этого. В тот раз он смог только отвоевать себе жену. И вот теперь... Теперь она перед лицом этого ничтожного человека она решала, пришло ли время повторить попытку. Но теперь уже не силой, а колдовством.

- Вам по силам объединить две империи в одну, - повторил маг, пробуя эти слова на язык, как пробовал приготавливаемые смеси - не получилось ли ядовитое снадобье вместо лекарства? - Для этого вам понадобится помощь всех талисманов.

В зале еще долго висела тишина. Игнациус, глядя на задумавшуюся Императрицу, кожей своей ощущал, как мгновения скользят с одного края вечности на другой.

- Ты знаешь, где они? - наконец спросила она.

Игнациус едва слышно вздохнул. Разговор входил в нужное русло. Стараясь казаться спокойным, он развел руками.

- О трех знают все. Каролинги владеют...

Императрица подняла палец и остановила его.

- Я знаю все о Кресте, Чаше и Колоколе.... Меня интересует, что скрывают за собой образы Медведя и Паука.

В глазах Императрицы блестело нетерпение, но она еще не решилась. Ей ли не знать, что иногда Бог испытывал человека и огораживал свое "да" столькими условиями, что достижение цели становилось почти не возможным. Игнациус спокойно задумался, словно подбирал нужные слова. Нужды в этом не уже давно лежало в его голове. Препятствий, которые видела перед собой Императрица не должно быть слишком много. Она одновременно должна была увидеть и соблазнительность цели, и возможность ее достижения.

- Это два самых древних амулета. В них заключена мощь древних мудрецов и возможно даже языческих демонов. Их сделали древние маги, сильнейшие из всех, кто занимался магией под этим небом. Местонахождение одного из них я знаю. Медведь - у Болеслава Храброго, того самого, что ваш муж назвал братом и другом империи. Я думаю, он не откажет, если вы напишите ему об этом.

Императрица кивнула.

- А Паук?

Игнациус деликатно кашлянул, вынужденный поправить Императрицу.

- Не Паук, ваше величество. Правильно его назвать Паучьей лапкой. С ней сложнее всего. Паучью лапку сделал греческий маг Арахнос, заключив в него часть силы эллинских Богов. Она находится где-то в Гиперборее, может быть у ругов, но что бы сказать точнее нужно время и усилия.

- У варваров? - пренебрежительно спросила императрица.

Игнациус усмехнулся одними глазами, лучики морщин побежали к вискам. Как все непрочно и относительно в этом мире. Еще сто лет назад гордые обитатели Вечного Города называли предков ее мужа тем же словом. И даже интонации у них были те же. А чем все кончилось? "Горе побежденным! "

- Друг Империи Болеслав Храбрый тоже до недавнего времени считался варваром, - дипломатично ответил Игнациус.

- Какой они веры, нашей?

- Нет, государыня, у них свои Боги...

Императрица кивнула и вернулась к талисманам, они волновали ее куда как больше.

- В чем сила этого талисмана? Нельзя ли обойтись без него?

Игнациус не посмел усмехнуться в лицо императрице, но злорадства не сдержал.

- Творец послал вам сон, в котором показал, что нужно для восстановления Империи. А что касается талисмана, то он укрепляет единство. Страну, в которой он находится невозможно разрушить или разделить...

Игнациус вздрогнул, ветер бросил в лицо холодные брызги, и мысль из дворца вернулась на вершину башни. Ветер гнал со стороны моря волны соленого воздуха. Ночной холод забирался уже не только под халат, но и под кожу.

Откуда-то снизу доносился ровный затихающий топот. Он наклонил голову, прислушиваясь. Скрытый тьмой, прошел отряд ночной стражи. Пока он вспоминал, стало совсем темно.

Маг поднялся. Чуть слышно скрипнули колени, поднимая тело из кресла. Несколько дней он уже слышал скрип, понимая, что это звуки приближающей старости, но намеренно не обращал на него внимания. То, к чему так долго готовились и ждали, подступало, требовало действий.

Ветер забросил капюшон на голову. Он решительно отбросил его и поспешил вниз. К теплу, к Шару.

Игнациус спускался быстро, может быть впервые за последние годы не пересчитывая ступени - спешил. Серая стена стремительно уходила вверх, словно он не шел, а летел на крыльях. Взгляд цеплялся за давно знакомые трещины в причудливо сплюснутых тяжестью камнях, но не задерживался там. Душа стремилась вниз, как вода под гору- под башней он устроил комнату для занятий магией. Тут было тепло и не было в помине сырого ветра, свирепствующего на площадке, стояли привычные вещи и книги.

Перед столом маг остановился, глядя в сверкающую поверхность Шара. Он знал, что нужно сделать и не колебался, просто ощущая значимость поступка, захотел заново пережить миг торжества. Еще одно мгновение он мог распоряжаться тайной сам, но со следующего мгновения она переставала быть его собственностью, и становилась тайной Совета.

В жаровню полетела щепотка зеленого порошка. Запахло жареными кузнечиками, горелой костью. Дым расползся по столу, коснулся хрустального шара, укрепленного в треножнике на павлиньих лапах. Воздух пронзило заклинание, и в глубине шара поплыли золотистые искры, потом налетел вихрь из зеленых звездочек...

Игнациус редко пользовался шаром, и оттого каждый раз засматривался на игру огней в нем. В этот раз получилось также. В глазах еще плавали цветные огоньки, когда в комнате зазвучал голос.

-Кого еще Локи принес?

В шаре, заполнив его почти полностью, плавало лицо Тьерна Сельдеринга. Краснота заливала его лоб, на щеках блестели бисеринки пота. Магический шар иногда искажал изображение, но все же не настолько. Что-то у него там происходило.

- Ты все еще ругаешься как сто лет назад? - притворно удивился Игнациус, стараясь заглянуть тому за спину - Почему? Ведь Совет решил...

- У себя дома я могу быть, кем хочу - ответила голова - Что тебе нужно, Тарс?

- Я уже давно не Тарс. Я даже не знаю того, кто сейчас мог бы носить это имя. Зови меня Игнациус.

Тьерн посмотрел за спину, пробурчал что-то недовольно. Маг его не понял.

- Что?

- Глупая привычка менять имена каждые 70 лет.

Маг нарочито удивленно наклонил голову.

- Я живу с людьми. Мне иначе нельзя.

Он замолчал, ожидая вопроса. Тьерн не сдержался.

- Ну что там у тебя?

- Есть хорошая новость для всех нас.

- Какая новость? - досадливо завертел головой Сельдеринг - Вот время выбрал... Давай быстрее, у меня тут женщина.

Уголки рта у Игнациуса брезгливо опустились. В нем уже почти ничего не осталось от животного под названьем человек. Жернова времени содрали с него то, что делало человека человеком, подчинило плоть духу, а вот Тьерн, по молодости, искушений плоти еще не преодолел.

Раб страстей, подумал Игнациус, а вслух сказал:

- Ну, убей ее, и поговорим.

Глаза у головы в шаре забавно вылупились.

- Рехнулся?

- Ну, выгони, - равнодушно посоветовал Игнациус. Мелкие страсти уже не волновали его. - Плоть надо держать в узде.

Его собеседник парировал выпад.

- Это тебе в твои года уже не думается о женщинах, а в мои 300 такие мысли в голове не редкость.

- Вымой голову. Магу она нужна совсем для другого.

Он хотел быть невозмутимым, но нетерпение в нем росло. Тайна жгла душу. Внутри все сжималось, от желания поделиться сокровенным и он стал настойчивым.

- Выгони ее, есть разговор.

Тьерн уже понял, что женщину придется отложить. Хмуря брови, он отвернулся - Шар показал тяжелый затылок и прошептал что-то. Игнациус понял, что тот произнес слово Сна.

- Говори. Она спит. Никто больше не помешает.

Игнациус смотрел в глаза Тьерну и видел, как там замирает все низкое, человеческое и тот из одержимого похотью человека превращается в Мага. В члена Совета.

- Нам удалось то, что мы так долго готовили! Императрица повелела собрать все талисманы вместе. Теперь, что бы найти "Паучью лапку" к своей мощи мы добавим мощь империи.

Глава 2

Сзади донесся лязг железа. Исин оглянулся. Привыкшие к полутьме глаза успели заметить красный свет факела на стене, но ее заслонил силуэт сотника. Тот присел, почуяв за спиной огонь, и Исин мельком подумал, что сотник зря осторожничает - нет тут никакой засады, да и откуда они тут, засада то в этой забытой Богами пещере, но отогнал эту мысль. Сотник был опытен и лучше него, Исина, знал, что нужно делать. Чтоб найти эту пещеру пришлось перепороть мужчин в трех селениях и раздать два кошелька золота... Так что кто его знает. Мужики могли оказаться обидчивыми.

За силуэтом сотника в слабом свете факела стало видно Коротконогого Шуя. Тот вытянул перед собой обнаженную саблю, тыкал в стены, словно искал потайной ход. Факел держал над головой, за ним настороженно двигались еще трое.

- Не войны, а бабы! - Исин ощутил гордость, что идет на десяток шагов впереди всех.

Впереди что-то случилось. В лицо пахнуло сухим ветром, и Исин встал. Страх вошел в него, безжалостный как клинок. Волосы на голове зашевелились, словно все вши, накопившиеся за две недели блужданий по горам, тронулись с места в поисках лучшей доли, а сотник, тот даже не заметил его страха. Он просто оттолкнул его и прошел мимо. Исин задрожал и кинулся вперед, за круг света, что отбрасывал факел. Сильная рука из темноты остановила, ухватив за горло, а лютый голос прошептал прямо в ухо:

- Куда бежишь? К врагу подкрадываться надо, а не топать, как корова.

Исин дернулся, но взял себя в руки, не дав страху овладеть телом. Стиснув зубы, он унял дрожь, норовившую спуститься от сердца к коленям. Это в чистом поле, где враг вот он - рядом, грудь в грудь, глаза в глаза ничего не страшно, а тут в темноте, оскалившейся каменными зубами, где из-за каждого угла может выскочить злой колдун, ухватить кривыми хищными пальцами...

Под ногами сотника что-то зловеще захрустело.

- Что там? - шепотом спросил Исин, боясь опустить глаза. Он хотел отступить назад, но рука на плече удержала.

- Кости! - рявкнуло в ухо. - Черепа младенцев и дураков, вроде вас всех...

Исин почувствовал в голосе насмешку. Судорога внутри отпустила. Сам ведь знал, что разыскивают тут не людоеда, а простого мирного лекаря пещерника.

Ну, может быть и не совсем простого, может быть самого лучшего в окрестностях, но все-таки лекаря, не злодея. Взяв себя в руки, провел рукой полу. Под ладонью зашелестело.

- Листья, - сообщил Исин сотнику. - Сухие. Видно логово где-то рядам.

- Всем носы в землю. Искать, - голос сотника гулко отдался от стен пещеры. Пещерник прятался где-то рядом, и таиться не имело смысла. Сотник приложил ладони к губам. Слова гулко ударили в стены:

- Эй, пещерник, выходи.

Пещерник не внял благому совету, и тогда сотник приказал:

- Перетряхнуть тут все. Он где-то здесь.

Так оно и оказалось. Сотник, как и всегда, оказался прав. На его крик сбежались все шестеро воинов, бродивших в каменном лабиринте. Он стоял в небольшой пещере, почти касаясь головой низкого потолка. Исин подошел на цыпочках, удивляясь, что его руки висят бессильно, голова опущена. Тот стоял перед высоким каменным ложем, вырубленном прямо в скале, а там лежал, вытянувшись во весь рост, человек.

Исин невольно шагнул ближе, судорожно вздохнул. Бешеная радость вспыхнула в нем и тут же угасла. Похоже, что все пошло прахом.

Этот человек когда-то был необычайно силен, об этом говорили мощные, мосластые руки, увитые толстыми жилами. Когда-то он, наверное, был очень красив. Не так давно он был и очень стар. Но теперь он или уже был мертв или умирал на их глазах тихо, как догорает лучина. Глаза старца закатились, лицо исказилось странным страданием, более сильным, как показалось Исину, чем просто боль. Он был таким, как его списывали люди. Длинная борода закрывала грудь и живот, на впалой груди он скрестил длинные восковые пальцы. Глаза старца глубоко запали в череп.

- Он?

Никто не решался подтвердить это. Все молчали, пока Коротконогий Шуй не нарушил тишину.

- Другого-то все равно нет.

- Только, похоже, он понадобился Богам немножко раньше, чем княжне...

Сотник сбросил шлем. Свет отразился на бритой на голо голове, когда он наклонился к груди пещерника. Каждый из тех, кто оказался рядом, затаил дыхание. Поиски закончились, они нашли то, что искали, но что они нашли - человека или его тело?

Сотник поднялся. Лицо его пряталось во тьме.

- Падаль, - выругался сотник. - Не дышит...

Сердце Исина сбилось с установленного Богами ритма, но в голосе он не уловил отчаяния. Сотник был мудр. Его не могли свалить ни чужие богатыри, ни отчаяние, ни какой-то полудохлый пещерник.

- Факел ниже!

Факелы опустились, окружив пещерника светом. Привычным взмахом руки сотник вынул саблю. Вид обнаженного металла заставил всех подобраться. Примериваясь, сотник дважды взмахнул рукой и только после этого с силой опустил оружие на грудь старца. Сабля жутко свистнула, по рукам сотника пробежал свет, обрисовывая выпуклые мускулы силача. Казалось, что острие только слегка коснулось грязной кожи, но от удара она лопнула с таким треском, словно раскололся переспелый арбуз. Исин прищурился, ожидая кровавого фонтана, но уже не удивился, когда ничего этого не произошло. Сотник встал перед ложем на колени. Если лекарь жив, то кровь должна подтвердить это. Исин заглянул ему через голову. Рана на груди старца на их глазах темнела, наливаясь кровью.

- Жив! Не мог он сдохнуть, если в его помощи нуждается княжна, - пробормотал Шуй. Голоса повеселели. Все хорошо знали, какой крутой нрав у Тенчак и каждый представлял как их встретили бы в случае неудачи.

- Выносите его, - скомандовал сотник. Тело лекаря аккуратно положили на сложенный вдвое плащ. Подчиняясь команде, четверо воинов подхватили его за углы и быстро пошли к выходу. Сотник шел впереди. Его факел освещал дорогу идущим. Исин плелся сзади, стараясь не терять из виду огня. Заблудиться в этом каменном лабиринте, где ходы расходились, сходились и снова расходились, чтоб уже больше никогда не сойтись ничего не стоило. Как и все тут он не любил гор. Камень, обступавший со всех сторон, скрывал опасности, да и сам был опасен, и люди ждали, когда над головами откроется небо. Уже у выхода сильный порыв ветра сбили пламя с факелов. Темнота заставила прибавить ходу.

Сразу же у выхода пещерника положили на землю. Исин наклонился, надеясь, что тряска и ветер верили его к жизни, но ошибся. О том, что лекарь еще жив, говорил только кровоточащий порез на груди.

Исин коснулся капли пальцем. Замерзший палец не ощутил тепла.

- Кровью ему не истечь, - сказал сотник, - но что заботливый - это хорошо.

Он кивнул на кучу хвороста и приказал:

- Разведи костер.

Исин выкресал огонь, раздул искорку среди сухого мха. Красноватые язычки начали лизать желтые как мох сучья. Осмелели, вгрызлись, сучки затрещали как сахарные косточки на крепких зубах пса, взвились первая искорка. Войны суетились рядом, пытаясь подкладывать ветки, а сотник осторожно, стараясь не обжечься, положил старца в огонь....

Страх сдавил воинам горло, но перечить никто не посмел. Сотник был не только старшим, но и самым опытным. Ужас святотатства пробежал по их спинам. Коротконогий Шуй, грамотный и кое-что повидавший в этой жизни, переступил с ноги на ногу и, скрывая страх озабоченностью, сказал:

- Если он мертв, то душа его назад не вернется.

- Он жив - прошипел Исин сквозь зубы.

- Но если он жив и его душа сейчас разговаривает с Богами, то будет ли он нам благодарен, если мы отвлечем его от этой беседы?

Ответить на вопрос никто не решился.

- Вы все слышали - это великий волшебник!

Он произнес это как предостережение. Огонь поперхнулся человеческим телом, стало темнее, но спустя несколько мгновений язычки пламени, словно оранжевая трава выпростались из-под старческой спины, потянулись к небу. Свет идущей от углей, казалось, поддерживал тело в воздухе.

Поднятые горячим током волосы старца вспорхнули вверх, затрещали, и тут же вспыхнули, превратив голову и грудь в облако огня. Исина передернуло, но рука сотника не дала страху овладеть телом. На их глазах огонь разноцветными перьями охватил пещерника, сделав его похожим на яркую птицу, что живут в дальних странах и, говорят, в раю. В воздухе прозвучал отчетливый треск, словно пальцы огня рвали тело старца на части.

- Сгорит! - ахнул кто-то.

- Если живой, то нет, - убежденно сказал Исин. - Ну а если мертвый,... то туда ему и дорога.

Дым выедал глаза, мешая видеть.

- Живой!

Тело в костре дрогнуло. Возвращенная в тело душа вонзилась в него как копье, и тело старца изогнулось, словно лук. Худые ладони с тонкими пальцами сжав угли, разбросали их вокруг огня. Рядом, почти у самого уха Исина обиженно взревел Шуй.

- Тащите же его, а то, не ровен час, сами сгорим!

...Он начал осознавать свое существование частями.

Плоть, о которой он еще не знал, обозначала себя болью. Каждая клеточка в нем вопила, требовала внимания и жалости. Он не понимал что он и где он, не понимал даже когда он. У него не было ни зрения, ни осязания, не было вообще никаких чувств, кроме боли. Он не знал своих границ, он простирался в бесконечность и от того внутри волнами перекатывалась бесконечная боль, сотрясая разум, словно прибрежную скалу. Поймав эту мысль, и наслаждаясь самой возможностью что-то ощущать он подумал: "Скала? Я скала?"

Что-то внутри воспротивилось этому. Вал боли прокатился по нему и заставил ощутить себя чем-то более плотным, чем бестленная мысль. Боль нахлынула еще и еще, перекатилась через него, растерев мысли в прах. Он взмахнул руками, защищая голову...

"Голова? Руки?"

Едва он мысленно произнес эти слова, как все стало на свои места. Он вспомнил, какой он.

Боль не стала меньше, но перестала быть безграничной. Она осталась в границах отведенных ей Родом. В его руках, ногах, теле... Человек знал для чего эти части тела даны ему, но едва попытался шевельнуться, как боль прыжком настигла его. Словно огненный хлыст она начала виток за витком накручиваться на него, подбираясь к сердцу. Человек закричал.

Теперь он знал, что у него есть рот. Крик уходил вверх, в бесконечность, туда, откуда нет возврата...Угловатая тьма вокруг шевелилась. Ее плиты сдвигались с грохотом, крушившим все, что оказалось рядом.

Тьма над ним раскололась извилистой трещиной. Оттуда яркими радужными струями потек свет. Он рванулся к нему всем своим существом, инстинктивно понимая, что там спасение и определенность. Было чувство, что он словно выплывает с большой глубины. Мир вокруг светлел, делаясь осмысленным.

Чем ближе придвигался свет, тем легче давалось движение. Боль отпускала, оставаясь позади. Он сделал еще одно усилие. Мутная пленка, закрывавшая мир лопнула и он, наконец, понял, кто он такой и назвал себя:

- Я - Избор!

Глаза открылись.

Над головой висел полог. По голубому полю вились стебли цветов. Яркие пятна привлекали внимание, и он попытался сосредоточиться на них. Боль, только что бывшая бесконечной, уходила куда-то в прошлое.

Последнее, что он помнил - это камень над головой. Пещеру. То, что он сейчас наблюдал, пещерой быть никак не могло. В нем пробудилось чувство опасности и уже не покидало его. Что-то случилось. Что-то...

Он не чувствовал силы ни что бы подняться, ни что бы сообразить. Глаза ворочались, выхватывая куски обстановки. Яркие пятна складывались в картину. Ноги дернулись в попытке встать, но...

Сил не было даже на то, что бы пошевелиться. Зато стало понятно главное. Он жив.

Он понял это и заплакал. Он был готов закричать как новорожденный, но и язык не повиновался ему. Кожу на лице защипало. Слезы прочертили дорожки с уголков глаз к скулам.

Вновь обретенная жизнь сделала боль сладостной.

Он попытался шевельнуть губами, но губы то же не слушались. Пока в нем шевелилось очень и очень немногое - глаза и мысли. Он поочередно, словно двери в большой мир, закрыл оба глаза.

Избор отчаялся разобраться, где же он и тогда стал думать, почему он тут.

Скрип снега под ногами...Звяканье металла, задевающего камни... Мороз подкалывает тело под шубой, холодит кожу... Ледяные крупинки секут лицо...

Потом в памяти всплыли камни, нависшие со всех сторон... Нет. Последним был не камень над головой, а глаза колдуна.

Да! Колдун!

Это слово стало ключом. Вспомнив его, он вспомнил и все остальное....

....Он миновал бы эту деревеньку, если бы не ночь и не ветер. Тьма подкралась внезапно, обрушилась сверху, словно и не уходила никуда с прошлой ночи, а всего лишь спряталась от солнца в кронах деревьев. Теперь ему пришлось выбирать между ночевкой в лесу и возвращением назад. Лес не казался страшным, хотя там водилось всякое, не только волки и лешие, но ночной мороз для человека был куда хуже, чем лесные жители. Хоть огонь и друг, но ночевать в зимнем лесу не хотелось. И тут ему повезло... Теперь, глядя на цветы над головой, он усмехнулся, вспоминая, чем кончилось это везенье. Когда, кляня про себя мороз и собственную мечтательность, он искал хоть какую-нибудь защиту от ветра, ноздрей коснулся запах дыма. Он выпрямился, ловя носом ветер. Сквозь ставшие уже черными деревья смотрел в темноту в надежде отыскать свет костра. Лес прятал его, он словно окружил его сетью из промерзших ветвей и стволов, пытаясь оставить в себе, но Избор уже увидел огонек. Одного взгляда на него хватило, что бы стало теплее и озноб, гулявший по спине, скатился куда-то в колени. Конечно, там могла оказаться и весь мертвяков или разбойничий стан, но он не боялся ни тех, ни других. Когда воин при мече, и меч у него не деревянный, то чего ему бояться?

Ветер, растрепав березку перед ним, вместе со снегом обрушил еще одну волну запахов. Нет, разбойниками там и не пахло. Воздух обнадежил замерзшего путника, пообещав теплое ухоженное жилье, корову и свежий хлеб.

Нос не подвел. Лесная весь оказалась совсем маленькой- всего около десятка дворов. Дома стояли заснеженные, похожие на большие сугробы, но над каждой снежной кручей, словно над берлогой, вился дымок.

Его приютили на ночь, а утром войт между делом рассказал о новостях и о колдуне, что жил по соседству, в горах.

Вообще-то колдунов оказалось двое, но добрый только лечил, и если и мог творить какую-нибудь дрянь, то не делал этого, а вот второй... Как-то исстари повелось так, что один творил зло, а другой его исправлял.

Избавиться от злого колдуна селяне не могли - сил не хватало, и тогда Избор решил помочь лесной деревенщине - все одно дорога шла мимо, да и с колдунами он уже имел дело. Тот, как он понял, был не таким уж и сильным - зло его оказалось каким-то обыденным, деревенским - то скот взбесится, то молоко во всей деревне скиснет, то град нашлет, то жабы с неба посыплются...

Два дня ушло на отдых, а на третий он пошел в горы.