1.
Старлею Юре Шихметову не только не дали капитана, но и изгнали из рядов настолько грубо и обидно, что сравнить это можно было только с внезапным изнасилованием в подворотне. Капитану положена была бы хоть маленькая, но своя квартирка в Железноводске, где базировались тылы бригады, а так – быстро сушите кальсоны, товарищ старлей, и в три дня освобождайте комнатку в офицерском общежитии, вам туда больше не надо. Вот ваши гражданские документы, вот немножко денег, и решительно ни в чём себе не отказывайте...
Юра долго и мучительно пытался понять, что произошло, но ни до чего определённого не додумался. Картина не складывалась, а главное – жгучая обида мешала сосредоточиться, подходить ко всему с холодным умом. Он взял билет в плацкартный вагон и купил новые белые штаны с карманами на бёдрах. Продолжая по инерции думать о произошедшем, он забрался на полку и стал смотреть в окно. Смешно и думать, что кто-то из генеральских сынков польстился на хлебное место командира разведвзвода. Единственное, что могло послужить причиной...
- ...повесились у нас два пидорка. Синцзю, красивый японский обычай – двойное самоубийство влюблённых. Вернее, повесился один, второй в петлю залез, а спрыгнуть зассал, и выбраться из петли не смог – руки они себе стяжками для кабелей связали, понимаешь, чтобы уж обратного пути не было; ха! так он и стоял на табуреточке часов восемь, пока старшина не заглянул в бойлерную. Надо было по-доброму табуреточку-то убрать, а старшина недальновидный оказался, вынул гада из петли. Ну и потом дело хитро повернули, что это он их, бедненьких, до самоубийства довёл – адвокаты набежали, матери солдатские, журналюги, пидорозащитники; хорошо, объект режимный, а то из Европарламента штук восемь страшных тёток в ворота ломились, мы уж просто заперлись изнутри и вениками накрылись. Я смелости набрался и на тёток этих с вышки в бинокль метров со ста посмотрел... бррр!.. это, скажу я вам, братцы, штука посильней, чем красота. Они, оказывается, идейные были, пидоры-то, люди всей просвещённой Европе известные, видные блогхеры... Случилось это как раз три месяца назад. То есть я и решил, наивный, что прокуроры разобрались, меня и на допросы перестали тягать... А, в общем, не знаю. Что это мы пьём?..
Юра любил ездить плацкартными вагонами, особенно летом. В них можно было открывать окна, люди часто менялись, и вообще публика была проще и идейно ближе. У него с детства была особенность: он постоянно ощущал себя немного отдельно от людей, будто между ним и другими постоянно висела прозрачная, неощутимая, но прочная плёночка. Время от времени он пытался разорвать её.
Иногда она разрывалась, но чаще – нет.
- Это мы пьём хороший очищенный домашний самогон, настоянный на виноградных шкурках, - сказал сосед по полке.
- Горит?
- Ещё как. Так вот, брат, могу тебе сказать, что история твоя интересна со всех сторон. Прежде всего как демонстрация умения смотреть и не видеть.
- То есть? – не понял Юра.
- То есть я примерно понял, что у вас там произошло и почему тебя так вот по пицунде мешалкой отправили подальше. В подробностях я, конечно, рассказать не смогу, не был и, кроме тебя, ни с кем больше не беседовал, но одно могу гарантировать: ты про это дело что-то настоящее знаешь, но при этом сам даже не чувствуешь, что оно в тебе сидит, это знание. А командиры твои сообразили – ну и...
- Постой-постой. Как это может быть?
- Как тебе объяснить... ты кусочки картины все имеешь, только сложил их неправильно. Мозаики эти, как их... козы, позы...
- Паззлы?
- Во-во. Сложил не так, как надо, а так, как подсказали. И всё сошлось, и лишних нет, а что картинка дурацкая – так и жизнь у нас такая. Или ещё смешнее – был случай: мужик сфотографировал своих приятелей на шашлыках, а на заднем плане на фотокарточке его жена трахалась с каким-то другом семьи; так вот карточка пролежала у него в альбоме четыре года, прежде чем это увидели. Смешно, да? Ещё налить?
- Два глотка, не больше – а то жарко... Слушай, а ты откуда знаешь, что... ну... это...
- А я бывший следак. Причём хороший. Такие вот простенькие дела раскалывал как нечего делать. Потому и бывший теперь...
- Может, тогда и это расколешь? Мучает меня оно...
- Извини, не хочу. Надоедает в конце концов в говне рыться – даже за деньги. И – хочешь совет?
- Ну?
- Забей. Даже если ты и выстроишь верную картинку, ты всё равно ни проверить не сможешь, ни сделать что-то. Поэтому не жги напрасно мозг, он тебе на гражданке ой как пригодится. Ты сам откуда? Москвич?
- Нет, из Дмитрова.
- О, почти соседи. Я из Дубны. Серёгой меня зовут. Чем заниматься будешь, уже знаешь?
- Пока нет. Разберусь на месте.
- Если долго провисать будет, звони. Экспедиторы нам постоянно бывают нужны. Работа разъездная, но не слишком пыльная. Контора не богатая, но и не бедная... в общем, перебиться какое-то время можно. А там что-нибудь получше подыщешь, если не понравится. Может, и не захочешь подыскивать.
- Экспедитором... ну, почему нет. А ты там кто, в этой конторе?
- Разгребаю завалы, в основном. И так, по мелочи. Пиши телефон...
- Щас, записульку достану... А что экспедировать-то?
- Жратву в основном. Консервы, пиво... в общем, всякое такое. Стиральный порошок ещё... Минимум романтики.
- Мне этой романтики, якорный бабай...
Юру уже несколько лет поражал очевидный для всех факт: можно сесть в плацкартный вагон и за полтора суток уехать из войны в Москву, где все заняты только собой, и всякие там разведвзводы никому на хрен не нужны. А потом снова сесть в тот же вагон и вернуться на войну. Но теперь уже, наверное, обратной дороги ему не будет.
Поздно вечером поезд остановился в голой степи и какое-то время стоял безмолвно, а потом объявили, что впереди серьёзная авария и стоять придётся не меньше шести часов. Юра ушёл далеко в степь. Пахло прогретой землёй, дымком и почему-то сушёной вишней. Над горизонтом полыхала исполинская луна – раз в десять больше московской.
Кто-то пел у костра, кто-то даже плясал.
Простояли меньше шести: тепловоз загудел, собирая разбредшихся. Юра даже с сожалением забрался в вагон, лёг и скоро уснул. Серёга из Дубны давно похрапывал под простынёй.
Когда Юра проснулся, Серёги почему-то не оказалось на месте. Ну, не оказалось, и ладно. Человек в командировке...

В Москве у Юры было дело, которого нельзя избежать. Улица Покрышкина находилась далеко на окраине, и он ещё поблуждал в поисках нужного дома. Конечно, родителям Витьки всё сообщили давным-давно, ещё весной, но он привёз, как и обещал, кой-какие Витькины вещи и, главное, папку с рисунками. Подробности рассказывать не стал – соврал, что сидел в другой машине. Его хотели оставить ночевать, но он сумел отговориться: мол, мать ждёт.
Успел на последнюю электричку.
Про мать он тоже соврал, но оказалось, что не соврал: действительно, ждала. Вообще-то она жила со своим третьим мужем в Брянске, он был большой шишкой на строительстве новой общей русско-белорусско-украинско-казахстанской столицы. Про приезд Юры она узнала случайно, позвонив в часть и попав на Володина, он-то всё и рассказал.
Проговорили до утра.
Ехать в Брянск Юра всё-таки отказался, хотя Брянск сейчас кипел и блистал, и устроиться там на хорошую перспективную работу можно было куда легче, чем здесь. Мать уехала назавтра вечером, она теперь тоже была очень занятой человек и ездила на БМВ с личным водителем.
Квартира – хорошая, трёхкомнатная, почти в центре – пребывала в захламлении и запустении. Теперь Юра был тут полным хозяином. Он стаскал ненужную мебель в меньшую из комнат, запер её, стал жить на освободившемся пространстве. Денег по расчётам должно было хватить на два месяца, если не шиковать. Не слишком охотно он обзвонил немногочисленных прежних друзей и подруг, с кем-то посидел за пивом, с кем-то повалялся в койке. Это было скучно. Его ещё в школе звали Замороженным, тогда он обижался и пытался как-то с этим бороться; теперь понял: против природы не попрёшь. Ну, замороженный. Зато похож на молодого Мэтта Деймона. Тот тоже замороженный. И ничего – звезда.
В общем, девицы появлялись и исчезали сами, он ничего не предпринимал ни для того, ни для другого.
Потом он устроился охранником в «Базис». Его немного повеселила процедура получения лицензии: за двадцать минут всё: и медкомиссия, и нарколог, и психолог, и психиатр, и экзамен. Теперь он получил право иметь при себе на службе гражданский (то есть с ослабленным патроном) пистолет и в острой ситуации мучительно размышлять, применять его или остеречься; неизвестно, что страшнее: дадут тебе по голове и свяжут, - или ты всё сделаешь по инструкции и потом долго и тупо будешь объясняться со следователями и судьями – с почти однозначно плохим для себя результатом. Вместо пистолета он купил боевой фонарь-дубинку на девятьсот люменов. Впрочем, и его ни разу не пришлось использовать – до последнего дня.
Через четыре месяца снова приезжала мать, снова уговаривала перебраться в Брянск – Юра не поддался на эти уговоры, но в качестве компенсации просто вынужден был взять деньги. Не очень толстую, сантиметров пять, но всё-таки пачку.
За шесть миллиметров он нанял бригаду, и ему сделали простенький добротный ремонт квартиры, а за тридцать пять миллиметров купил слегка подержанный «ТГНБ» - КамАЗовский внедорожник. Машина оказалась вполне пристойной и даже не слишком прожорливой, а главное, полностью оправдывала своё название и грязи действительно не боялась; и поздней осенью, и следующей весной он с двумя новыми приятелями из «Базиса» несколько раз ездил на охоту-рыбалку и во всём убедился сам.
«Базис» был конторой достаточно большой, но не амбициозной: брал под охрану два-три, иногда четыре десятка самых разных, однако не слишком важных объектов – в диапазоне от овощебаз до вилл. Юру обычно ставили на офис страховой компании или на гостевой домик нефтяников. В последнем случае работа была не столько охранницкая, сколько по хозяйству: наколоть и натаскать дров для сауны, проследить, чтобы никто не утоп в бассейне, помочь перебравшим гостям не промахнуться мимо своих коек – ну и так далее. Если же гостей не было, Юра со старым садовником Юсуфом часами гоняли шары на бильярде. Когда-то Юсуф работал маркёром в Алуште, глаз и рука его были уже не те, но навыки оставались, и эти навыки Юра жадно перенимал.
Складывать паззл он так и не перестал, однако теперь это протекало где-то в глубинах мозга само собой, - иногда, правда, активизируясь ночами. Был случай, когда Юре показалось, что он всё понял, все фрагменты сошлись и никакие концы не торчат, он вскочил, не зная, что делать, а потом даже набрал номер Серёги из Дубны, но после первого гудка устыдился – глубокая ночь, блин! – и положил трубку. С чувством исполненной повинности он лёг, провалился в глубокий и горячечный сон – и увы, наутро не помнил ничего из своих построений...
В общем, всё так и текло – размеренно и неторопливо, - пока не появилась Алёна.

2.
Весна была долгая, холодная и противная, и даже первая половина июня выдалась так себе – пасмурно, дожди хоть не затяжные, но каждый день. Лето началось только после пятнадцатого. И тут Митрофаныч, один из двух директоров «Базиса», у которого именно в эти дни младшая сестрёнка выходила замуж, – решил устроить пикничок для своих: то есть и сотрудников, и клиентов, и просто друзей. Всего желающих набралось человек шестьдесят-семьдесят – непьющие на своих колёсах, для остальных был предусмотрен длинный вместительный жёлтый автобус. Кавалькада получилась впечатляющая: впереди лимузин, за ним десяток легковушек, за ними автобус, а за ним грузовичок с припасами. Неподалёку от Дубны на водохранилище у одного из Митрофанычевых друзей была своя турбаза, которую и сняли целиком.
Сначала было неплохо, но под вечер Юра резко загрустил; снова между ним и другими людьми повисла плёнка, на этот раз плотная и мутноватая. Он ушёл на берег. До заката оставалось часа два-три, небо было почти чистым, с лёгкими облачками по краям. На пляже немного в стороне громко пировала компания человек в десять, то ли свои, то ли чужие – в трусах не узнать; трое поохватистее забрели в воду по яйца и застыли в задумчивости. Юра посмотрел в другую сторону. Там далеко в залив выдавался длинный причал, и среди моторок рядом с ним покачивался на поплавках оранжевый дельтаплан с мотором. Любопытствуя, Юра пошёл туда. Под полосатым зонтиком загорала в одиночестве попой кверху голая девушка, читала книгу. Рядом лежали гигантские тёмные очки. Хорошо людям, подумал Юра.
Он забрался на причал, новые доски приятно пружинили под ногами; пахло тиной, водой и немножко бензином. Моторки тёрлись друг об дружку, издавали неожиданные звуки. Медленно он прошёл до конца причала, постоял, повернулся обратно. Остановился рядом с дельтапланом. Один поплавок его был изрядно помят. Сиденья располагались рядом – легкомысленные, из чёрного пластика, в дырочку. На крыле исполнен был номер: «ПР-17» и название «Пеликан». У причала аппарат удерживал простой велосипедный замок.
- Нравится? – спросил кто-то рядом.
- Да вот... заинтересовался, - сказал Юра, оборачиваясь.
Перед ним стоял совсем квадратный мужичок с головой в форме усеченной пирамиды. Мужичка украшали камуфляжные шорты с кобурой на поясе. Из кобуры высовывалась зализанная рукоятка какого-то револьвера; в револьверах Юра не разбирался, поскольку не понимал, в чём их смысл.
- Покататься хотите? – продолжал мужичок.
- Ваш, что ли?
- Нет. Я тут охранничаю. Так хотите?
- Не знаю. А почём?
- Полторы.
- Что, новыми?
- Копать мой лысый череп! Старыми, конечно.
- Всего-то?
- Ну. Можно, конечно, и больше. Если дольше. А так, над заливом – полторы.
- А давайте.
- Щас. Алё-она!!! Пассажир пришё-ооол!
Девушка под полосатым зонтом отложила книжку, села, сидя натянула шорты и футболку, нахлобучила на лицо огромные очки, на голову – белую кепку-трансвааль, встала, отряхнулась, попрыгала. Обуваться не стала, пошла по песку босиком, по кроссовке в каждой руке. Юра улыбался про себя.
- Здравствуйте, - сказала она, подойдя. – Вы, что ли, полетать хотите?
- Я, - сказал Юра. – Хотя мне жаль, что я вас отвлёк от... э-э...
- Нормально, - сказала Алёна. – Всё равно уже не загар, солнце низко. Вы на таких раньше летали?
- Нет, - признался Юра.
- Ну, тогда слушайте: пристёгивайтесь плотно, там перед сиденьем такая скоба есть обрезиненная – держитесь крепко, руками не машите. Блевать захочется – блюйте вправо от себя. Ну, а всё прочее понятно интуитивно...
Всё это время Юра откровенно любовался лётчицей. Из-под кепки спереди выглядывал рыжевато-пшеничный чубчик, сзади – такой же хвостик с совершенно выгоревшими кончиками волос (когда успела?), а по бокам – округлые ушки, намекающие на мультяшную мышастость. При откровенной блондинистости брови были тёмные, тонкие и с ироническим изломом; в прищуренных глазах таился какой-то очень редкий невиданный цвет – неужели настолько синий? Короткий острый носик был лихо вздёрнут и украшен созвездием (прихватывающим и высокие скулы) неярких веснушек; губы хитро подрагивали.
- Вы думаете о чём-то другом, - сказала лётчица.
- Пытаюсь сообразить, что это за созвездие, - Юра показал пальцами на свою переносицу и скулы.
- Орион, - подсказала она. – С очень небольшим допуском. Так он будет выглядеть лет через пятьсот.
- Чертовски загадочно, - сказал Юра. – У вас нет родственников – путешественников во времени?
- Разве что дядя Митя, - сказала Алёна. – Иногда он откалывает совершено необъяснимые номера. Кстати, как вас зовут?
- Юра. Можно Гоша. Вообще-то Георгий, но от формы «Жора» меня начинает корёжить.
- Ни за что не подумала бы,- сказала Алёна. – Вам удивительно не идёт это имя. Давайте на время нашего знакомства вы будете... - она прищурилась и наклонила голову, - Вла... нет, Ва... дим... Вадим, точно-точно, Вадим и сокращённо Дима. Дима... Да, вот это стопроцентно ваше. А я Алёна – ну да вы уже знаете. Полетели?
- А платить кому?
- Мне. Но давайте уже после. Федя сказал цену? Пятнадцать минут – полторы, полчаса – две, час – три. Спасжилет под сиденьем, сразу наденьте. Я сажусь первой, смотрите и делаете так же. Федя, оттолкнёшь нас?
- Оттолкну, - сказал охранник и веско добавил: - Не шали там.
Юра-Дима смотрел, как надо садиться: ногу на поплавок, взялся за стойку, вторую ногу сразу перекинул, чуть подтянулся, сел. Отлично. Так он и сделал, не допустив, кажется, ни малейшего промаха.
- Класс, - сказала Алёна. – Акробат?
- По горам лазил, - сказал Юра-Дима.
- Уважуха. А где?
- Кавказ, реже Тянь-Шань. Пару раз Памир.
Он натянул пронзительно-жёлтый спасжилет.
- Надувать как?
- Он сам надуется, если что. Ноги вон в те стремена... да-да... и пристегнись. Теперь держи вот этот фартук – вот это колечко за тот крючок, а это – за этот. И всю скобу на себя до щелчка... так. Всё? Готов?
- Всегда готов, - сказал Юра-Дима.
- Ах да, - сказала Алёна. – Шлемы, блин. Ненавижу. Без шлема увидят, лицензию отберут. Правой рукой под сиденье... нашёл?
- Нашёл.
Шлем, к счастью, оказался лёгким, почти велосипедным: прочный, но очень ажурный внешний силовой каркас и мягкая внутренность. Юра перестал чувствовать его буквально через минуту.
- Федя, отпускай нас!
Самолётик отплыл от причала и медленно развернулся. Алёна нажала на кнопку пуска, и очень знакомо зажурчал стартёр. Потом мотор фыркнул и заработал.
Вопреки ожиданию, он работал совсем негромко, не громче мотоциклетного с хорошим глушителем – то есть можно было переговариваться, даже не напрягая голос. Потом вступил пропеллер; свист и шелест рассекаемого воздуха оказались громче. Самолётик побежал по глади залива, заметно ускоряясь – Юру вдавило в спинку. Самолётик подпрыгнул, стукнулся об воду, снова подпрыгнул – и теперь уже завис, а потом – у-ух! – взмыл, качнулся на воздушной волне, как гимнаст на батуте, и вдруг словно повис неподвижно, и стало намного тише, лишь только вода внизу, перечеркнутая стрелками ряби, улетала назад.
Алёна повернула к Юре сияющее лицо:
- Нравится?
- Зашибись!
- Куда летим?
- Куда хочешь!
- Ты сказал!
И – положила самолёт в вираж. Плоскость воды накренилась, солнце описало дугу и оказалось слева-сзади, а впереди прямой чертой легла почти прямая стрела пляжа.
- Острова здесь только сверху хорошие,- сказала Алёна. – Где грунт твёрдый, там намусорено, а где чисто – там болото. Но я знаю одно местечко...
- Садиться будем? – уточнил Юра.
- Даже и не знаю, - засмеялась Алёна. – Ты такой замороженный, что просто руки чешутся тебя расшевелить.
- Я замороженный? – удивился Юра. – Это я просто из-за толпы такой. Меня всегда в толпе начинает клинить. Особенно когда все пьют и веселятся. Тогда я или надираюсь, или ухожу. Сегодня вот ушёл.
- А зачем вообще приехал? Раз толпу не любишь?
- Воздухом подышать. Тебя вот встретил...
Он повернулся к Алёне, встретился с ней глазами – и вдруг понял, что взгляд оторвать не может.
Так прошли секунда или две.
Потом самолётик резко нырнул вниз, воздух засвистел в стойках и растяжках, взревел мотор. Вся конструкция затряслась, где-то внизу послышались частые хлопки. Юра покрепче вцепился в скобу. Два, считал он про себя, три, четыре... На счёт «семь» Алёна резко подала перекладину, которой управлялось мягкое треугольное крыло, вперёд, и Юру опять вдавило в сиденье. И тут же самолёт вошёл в крутой вираж над самой водой – так низко, что видно было, как от вылетающего из-под крыла воздуха вздымается бурунчик. Хлопки внизу продолжались. Юра перегнулся и посмотрел. Продолговатый кусок дюраля - видимо, крышка какого-то лючка – оторвался и, держась только на проволочке, лупил по поплавку.
- Дотянешься? – спросила Алёна как ни в чём ни бывало.
- Вот этот, косой, можно отстегнуть?
- Ну, отстегни. Пока никто не видит.
Юра отстегнул один из привязных ремней, нагнулся вбок, дотянулся до злополучной крышки и дёрнул её на себя. Проволочка охотно лопнула.
- Куда теперь?
- А туда же, в люк то есть, и сунь. Потом приладим.
- Ага...
Он пропихнул крышку в люк – и она тут же принялась дребезжать там, как ложка в стакане.
- Ну и ладно, - сказал он.
- Потом приделаем, - повторила Алёна. Самолётик вновь круто набирал высоту.
- Конечно.
- А ты смелый.
- Я-то? Это не смелость. Это просто... Я же понимал, что ты нас не грохнешь.
- Правда?
- Ничего кроме. Ты давно летаешь?
- Давно. Лет десять.
- Ни фига себе! Это сколько же тебе лет?
- Двадцать три.
- И что? С тринадцати?
- Ага.
- Вроде же нельзя.
- А мы жили там, где никому до этого дела не было.
- Это где же?
- На Алтае. Недалеко от Рубцовска. Отец работал в лесоохране – я с ним сначала просто летала на разведку, съёмку вела, а потом он меня всему научил.
- А этот аппарат твой?
- О, если бы. Работаю на хозяина.
- Жаль.
- Почему?
- Так... Тебе бы это пошло – иметь свой маленький самолётик.
- Пока – дохляк... Эх, чёрт, занято моё любимое место! Вон, видишь – два катера стоят? Не повезло...
Юра посмотрел. У оконечности довольно большого острова чётко выделялась как будто вырезанная полукруглая бухточка, со всех сторон обрамлённая лесом; берег бухточки был чисто белого цвета, как мел, а вода – синее, чем в основном водохранилище. Но увы, действительно, два катера приткнулись к пляжу, и кто-то барахтался в воде, а кто-то раскочегаривал большой мангал – к небу тянулась струйка дыма...
- Значит, не судьба, - сказала Алёна. – Катаемся дальше.
Они описали большой круг над водохранилищем, то забираясь на высоту, то спускаясь совсем низко, - так, что поплавки почти чиркали по гребням крошечных волн. Потом пролетели над лежащим в кустарнике старым пассажирским самолётом, местной достопримечательности – и вернулись к своему причалу.
- Ну что, понравилось? – спросила Алёна, когда они выбрались на прочное основание; всё равно покачивало, и спина, шея, затылок продолжали ощущать уже несуществующую вибрацию.
- Чертовски, - сказал Юра, выуживая деньги.
- Приходи ещё.
- Обязательно. Ты тут целыми днями, с утра до ночи?
- Вторник-четверг-суббота-воскресенье. По остальным дням я бываю свободна.
- Бываю?
- Ну... как правило, свободна. Так что...
- Тогда давай в следующий раз я тебя покатаю.
- Легко.
- Как тебя найти?
- Пиши...
В общем, с этого дня в монотонную жизнь Юры вдруг вплёлся синкопический ритм.

3.
Она могла позвонить среди ночи и сказать: «Поехали купаться!» - и надо было радостно продирать глаза, хлопать энергетик из баночки и мчаться сквозь тьму в Дубну, к знакомой уже трёхэтажке на отшибе. Могла описать круг в небе, когда он шёл с работы. Могла подстерегать в засаде...
Как ни смешно, но отношения их долгое время оставались совершенно платоническими, и Юру почему-то это устраивало. Вернее, была какая-то двойственность: Алёнка очень нравилась ему как женщина, и он готов был в любой момент изменить положение вещей, - и в то же время ему нравилось, очень нравилось то, что между ними происходило сейчас, этакая игра в недоступность и в то же время – предельная откровенность; с Алёнкой можно было говорить обо всём, ничего не скрывая и ничего не стыдясь, и такого собеседника в жизни Юры до сих пор ещё не было ни разу, никогда.
- А вот тогда, в первый раз, помнишь – когда в той бухточке были катера, и ты сказала, что место занято, и садиться не будем – вот если бы тогда там никого не было и мы бы сели, что тогда? – спросил как-то Юра; они в порядке исключения просто сидели в кафе под навесом и ели мороженое из больших стеклянных креманок.
- Тогда? – Алёнка задумчиво вылизала ложечку; ложечка тоже была стеклянная. – Тогда, я думаю, мы бы потрахались на пляже, а потом ничего не было бы.
- Почему?
- Я бы тебя отшила. Я умею, ты не думай.
- Нет, почему отшила бы?
- Ну, не знаю. Я так загадала. Что, мол, ежели чё – то больше и ничё. А ежели ничё – то там как пойдёт.
- Странная ты.
- И не говори. Сама себе не перестаю удивляться. Ни днём, ни особенно ночью.
- Значит, мне проставиться надо тем шашлыкоедам, - серьёзно сказал Юра.
- Ты их сначала найди, - хмыкнула Алёнка.
- Катера «Питон» и «Игристый», пробью по базе – и вася.
- Что?
- Вася. Сокращённо от «Вася-не-чешись», что означает «дело сделано».
- Забавно. А у нас говорили «вася», когда всё накрылось. Думаю, так звали толстого белого полярного лиса. Так, значит, проставишься?
- Обязательно.
- Забились. Я проверю, ежели чё. Сверху, как известно, видно всё, ты так и знай...

Действительно, найти владельцев и капитанов обоих катеров оказалось делом нехитрым. Катер «Питон» (тип «Морской конёк», производство КНР, рег. № Р 51-64 МО) принадлежал некоему Нафикову Ильхаму Сулейменовичу, а «Игристый» (тип «Юнус», производства Турция, рег. № Р 52-01 МО) – Караваеву Сергею Геннадьевичу, проживает... телефон... Юра полез в записную.
Телефон совпал. Однажды он уже звонил по нему.

- Привет.
- Ну, привет, – Серёга из Дубны улыбнулся. – Говоришь, по делу?
- В каком-то смысле. Вот, держи, - и Юра подал ему тубус с бутылкой «Кутузова» внутри. – А главное – не спрашивай, почему и за что. Ты, сам не зная того, сделал для меня большое дело. Я проставляюсь. Это, конечно, не хороший домашний самогон, настоянный на шкурках винных ягод...
- Помнишь, да? Кстати, ещё остался немножко, хочешь? Или эту раздавим?
- Мне нельзя, я за рулём, извини.
- Ну, всё равно проходи. Могу кофиём напоить, могу чаем, могу морсом. Кстати, вот морс просто заставлю попробовать, хоть и силой, такого больше нигде не найдёшь.
В квартире было прохладно и пахло почему-то тревожно. Потом Юра понял: это запах вяленых персиков и вяленой дыни. Ну да. При словах «восточный базар» моя рука тянется к пистолету...
- Садись. Разгребай там... я, извини, сейчас холостякую, так что хозяйство запустил чудовищно. Давай, я две минуты...
Квартира была из сравнительно новых – того периода, когда строили как попало. Гостиная имела совершенно кубическую форму – пять на пять на пять. Окна были прорезаны под самым потолком, невысокие и длинные: чтобы посмотреть в такое окно, нужно было взобраться на стремянку. Такая же прорезь в стене была и в сторону кухни, и сквозь рифлёное стекло (наверное, сдвигающееся) можно было видеть, как Серёга там переливается и что-то непонятное делает. Двери на кухню и в смежную комнату стояли открытыми, и стена за дверью странным образом загибалась плавно, дугой. В комнате стоял приличных размеров диван, напротив него – телевизор с двухметровым экраном и несколько звуковых колонок; угол занимал письменный стол с раскрытым ноутбуком, на стенах висели карты – явно топографические и явно интенсивно используемые, - и множество книжных полок, не собранных в одном месте, а разбросанных по две-три-четыре; сплошной массив полки образовывали только на высоте. Ещё на стене висели шашка и нагайка, а рядом со столом чернел длинный оружейный ящик.
Вошёл Серёга, гоня перед собой прозрачный столик на колёсиках. На столике стояли два чайника, графин с чернильно-чёрной жидкостью, два стакана и две чашки.
- Раз тебе алкогольного нельзя, то у нас и других вкусных приятных напитков хватает, - сказал Серёга. – Себе-то я налью, с твоего разрешения... - он ногтем вскрыл тубус и вытряхнул бутылку. – Хорошее пойло! Никому не дам, сам выпью. Ну, давай... это вот зелёный китайский, а это тибетский, начинать лучше с китайского... а это морс, который я поминал, его у нас даже финны по локоть отрывают, хотя своей ягоды им девать некуда... Ну, за встречу.
- Ага. Рад видеть. В добром. Ну и вообще.
- Как твой паззл?
- Я его забросил. Спасибо за совет, кстати. Один раз показалось даже, что я его решил... - и Юра рассказал про сон и про звонок. – Но с того момента – как рукой сняло. Вернее, как чирий прорвался... Да, этот морс – всем морсам морс. Не дураки твои финны.
- И почти всё – местный продукт, что характерно... Так не расскажешь, чем я тебе так угодил?
- Не-а.
- Ну и ладно. Чай сам нальёшь, а то неудобно тянуться...
- Какие церемонии...
Чай тоже был хорош; уж на что Юра не признавал в чаях никаких свойств кроме крепости, а должен был признать – вкусно.
- Слушай, Серёга, а такой маленькой просьбы ты не исполнишь: мне надо бы такой же коньяк вручить другому человеку, которого я не знаю, а ты, может быть, и знаешь. А?
- Как зовут человека?
- Ильхам Нафиков.
Серёга поставил стакан с коньяком на стол, наклонил голову:
- Ты серьёзно?
- Ну... в общем-то, хотелось бы.
- И так же ничего не расскажешь?
- Да и нечего рассказывать... Ну, вы оба нечаянно сделали мне доброе дело. Я просто хочу отдариться.
- Нечаянно?
- Абсолютно. Не подозревая о моём наличии.
- Интересно девки пляшут... Так, начнём с малого: Ильхам не пьёт. То есть ни капли. Можешь его боттл сам выпить или мне отдать. Более существенно: если ты попытаешься как-то с ним связаться, то только растревожишь. Мужик он хороший, но пуганный – год назад у него дочку похитили, выкуп хотели, с тех пор он дёргается по малейшему поводу. Да и без повода тоже... Ну и вдобавок: человек восточный, тут же начнёт метаться, как бы отдарить тебя вдвойне, а у него и без того тяжёлый сейчас период. В общем, помочь могу одним: я ему позвоню, подготовлю, а ты скажешь пару тёплых слов. Идёт?
- Ну... Раз ты так говоришь... Ну, а какой-нибудь там... часы... нет, кинжал. Кинжал старинный. Есть у меня. Могу через тебя передать, если напрямую напряг.
- Не. Я думаю, как раз тот случай, когда слова будет достаточно. Я его неплохо знаю... и это мой тебе совет. Звонить?
- Давай чуть погодя, я хоть подумаю... Ты меня слегка ошарашил.
- Такие вот они, ёжики, загадочные зверьки...
- Когда мы с тобой ехали – это ты его дочку выручал?
- Не впрямую, конечно... так, обеспечивал тылы. А ты догадлив, старлей.
- Слегка... Тибетский, говоришь?
- Ага. Говорят, его надо пить с молоком яка и ячьим же маслом, но я пробовал – редкая гадость. Да и нету в наших краях ячьего масла...
Вот этот чай был из тех, которые Юра понимал: густой, вяжущий, отдающий землёй и дымом, - в общем, настоящий мужской напиток. Он одолел полчашки, вытер со лба проступивший мелкий пот и сказал:
- Ну, давай позвоним. Раз уж нельзя иначе.
Серёга кивнул, о чём-то задумался на несколько секунд, потом вынул телефон, вручную набрал короткий номер, послушал гудки, дал отбой.
- Скоро он перезвонит.
Налил себе коньяку на донышко стакана, поднял на уровень глаз, прищурился.
- А ты, значит, к Ленке-лётчице клинья подбиваешь?
Юра поперхнулся чаем.
- Да ладно, ладно, - сказал Серёга, - всё путём. Дубна – средних размеров деревня, все всё про всех знают. Ленка – девушка заметная. И как нас товарищ Сталин учил: «Сын за отца не отвечает»? – так и дочка за мать тоже не должна...
- Ну ты догадлив, следак, - выдавил из себя Юра.
- Успехов тебе на этом трудном поприще, - без улыбки сказал Серёга, - ну и вообще. Давай.
И выцедил коньяк.
Тут же зазвонил телефон. Рингтон - стилизация под старину: дрыннь-дрыннь...
- Да, я. Привет. Нет, всё нормально. Сижу, пью хороший коньяк... да, некоторым не понять. Слушай, дело такое: тут незнакомый тебе человек хочет сказать пару добрых слов. Якобы ты ему мимоходом что-то полезное сделал и сам не заметил того. Ага. Нет, всё бывает. Мне вот он тоже проставился... и тоже не знаю, за что. Ага, ага. Передаю аппарат...
- Здравствуйте, - выдавил из себя Юра, вдруг жутко смутившись. – Не хотел беспокоить, просто... просто должен вас поблагодарить, а за что – ну, потом когда-нибудь может и расскажу. Вот... вот и всё. Спасибо ещё раз.
На том конце то ли глухо кашлянули, то ли подавили смешок.
- Всегда пожалуйста, - сказал очень густой голос без ожидавшегося акцента. – Мы точно не встречались?
- Нет.
- Возможно, дело поправимое... В любом случае – мне приятно. Спасибо за «спасибо». Дайте ещё Сергея, если можно...
- Тебя, - передал Юра трубку.
Серёга с полминуты слушал что-то, потом усмехнулся, сказал: «Ну, посмотрим, посмотрим...» - и дал отбой.
- Вот, - он развёл руками. – Дело сделано. Ильхам прослезился. Ты растрогал его железное сердце. Велено к тебе присмотреться.
- Даже «велено»?
- Ну, предложено. Он не мой начальник, если ты об этом. Просто хороший приятель, но с большими деньгами. Ты, кстати, кем работаешь?
- В охране.
- Серьёзно?!!
- Абсолютно.
- Но там же не платят.
- Ну... В общем, да.
- И какого же?..
- Там спокойно. А мне бы ещё годик продержаться – глядишь, вся дрянь вытечет, человеком стану.
- Хм! – сказал Серёга, сплетая пальцы и упираясь в сплетение подбородком. – Хм! А вот послушай. Есть у нас вакансия - что-то типа лесного обходчика. На вертолёте тебя забрасывают на три месяца в тайгу, домик хороший, благоустроенный, вода горячая, сортир тёплый, лучше чем в городе. И – один. Работа состоит в том, чтобы проходить по обозначенным маршрутам и вносить в дневник замеченные изменения. Потом тебя забирают, и три месяца – отпуск за половинный оклад. Полный оклад – шесть-восемь тысяч новыми за вахту, в зависимости от сезона...
«Новым» называли «общий» рубль. На момент введения его ненадолго привязали к доллару в пропорции один к одному. Сейчас доллар стоил чуть больше восьмидесяти копеек.
- А в чём подляна?
- Никто пока не знает. Увольняются без объяснения причин.
- Заманчиво, якорный бабай. Но...
- Да, понимаю, тебе не подходит. Пока. Но имей в виду: рядом с Ленкой мужики как-то очень быстро сходят на нет...

4.
Юра не сошёл. Просто жизнь его чётко разделилась на сон и явь: во сне он отбывал охранницкую повинность, спал, ел, делал что-то по хозяйству и даже съездил один раз на рыбалку; наяву же он возил Алёнку на авиасалоны, сидел с нею в театре, бродил по опавшим листьям, слушал её рассказы и рассказывал сам...
Однажды, уже в середине сентября, они возвращались вечером из леса – набрав опят, до которых Алёнка была большой охотницей, - и вдруг влетели в непроглядный туман. Как назло, накануне сдох навигатор. Юра пытался найти дорогу по бумажной карте, но где-то явно не туда свернул, потому что вместо ожидаемого шоссе под колёса подвернулась отсыпная грунтовка. Проехав километров пять наугад, Юра понял, что они попали в совершенно дикие места, найти которые в сверхнаселённой Московской области, которая, казалось, вся распродана под дачи и малоэтажки, было приятной неожиданностью. Более того, скоро дорога упёрлась в брод через довольно широкую речку. Юра стал сверяться с картой, чтобы понять, куда их занесло (ибо в отличие от дорог речки текут в одну сторону, и это какой-никакой, а ориентир), Алёнка же высунулась в люк и стала светить жёлтой фарой-искателем куда-то вдаль. Потом она присела.
- Там что-то есть, - сказала она.
- В смысле? – рассеяно спросил Юра.
- Деревня или дачи. Ты же проедешь здесь?
- Конечно.
- А там можно будет спросить.
- Попробуем...
Брод оказался глубже, чем казался, вода подошла почти под окна, но машина справилась – хотя чуть позже в салоне запахло горячим паром, вода всё-таки добралась до двигателя. Надо будет проверить герметизацию, отметил про себя Юра.
То, что увидела Алёнка, оказалось не дачами и не деревней, а большим двором с домом в глубине, с ещё какими-то нереально проступающими сквозь туман постройками – наверное, ферма, предположила Алёнка, и Юра согласился.
Два окна в доме светились.
Юра подошёл к воротам. На столбе белым пятном выделялась кнопка звонка. Юра нажал. Слышно было, как внутри дома звякнул звонок.
Минуты две ничего не происходило. Потом по двору неторопливо и молча прошла огромная чёрная собака, легла около крыльца.
- Поедем отсюда а? – тихо сказала Алёнка.
- Сейчас, - сказал Юра. – Спросим дорогу и поедем.
Дверь открылась. Огромный бесформенный силуэт практически загородил весь свет, скопившийся в прихожей – как будто заткнул собой дыру, чтобы добро не разбазаривалось.
- Кто такие? – Голос был непонятно какой – мужской, женский? – но очень хриплый. – Чего надо?
- Заблудились, - сказал Юра. – Дорогу хотим спросить.
- Ну, спрашивайте.
- Дубна где?
Фигура сдвинулась немного вперёд, приобретя некоторую объёмность, подняла голову и после нескольких секунд размышления показала рукой сначала вверх, а потом широким жестом влево и назад, почти за свою спину:
- Туда.
- Оба-на, - сказал Юра. – А как на шоссе выехать?
- На шоссе можно и туда, - фигура показала рукой в ту сторону, откуда только что приехали Юра с Алёнкой, - и туда, - теперь рука распростёрлась вправо. – Только там разрыли всё...
- А на карте не покажете?
- Не-а. На карте не покажу. А у вас что, нафигатора нет?
- Сдох.
- Таки плохо... По такому туману, да ночью... ни хрена не найдёте.
Хозяин подошёл вплотную к калитке. Теперь видно было, что это мужчина в широченном плаще; лицо у него было из тех, что называется «бабьим», с дряблым подбородком и щеками; волосы, слипшиеся, как под дождём, свисали по лбу и вискам.
- А переночевать у вас тут нельзя? – спросил Юра и почувствовал, что Алёнка дёргает его сзади за куртку. Но слово уже было сказано.
- Да почему нельзя? Можно. Денюжку какую дадите?
- Тысячи две старыми у нас с собой есть, - сказал Юра. – По грибы ездили, не запаслись.
В дверях появилась ещё одна фигура.
- Кто там, Вась?
- Да дубнинские... заплутали.
- Ну и чего ты людей за забором держишь? Зови в дом.
- Да я... Машину во двор закатывайте, - сказал хозяин Вася. – Тут, конечно, никто не шляется, но мало ли...
Хо