Бронированный мерс впереди горел. Горел он красиво и дымно, как горит, в сущности, любое транспортное средство, пораженное противотанковой ракетой. Внутри мерса горели охранники и водитель. Один из охранников, впрочем, распахнул дверцу и вывалился наружу в тщетной попытке спастись, и его тут же скосила короткая автоматная очередь с крыши. Сейчас труп валялся рядом с медленно плавящимися колесами мерса и подгорал.

   Здесь следовало бы добавить, что я сидел в задней машине - металлокерамическом Кэдди, точной копии машинки нынешнего американского президента. Не знаю, с какого Нифлинга меня одолели понты и я сделал заказ Дженерал Моторс. Кэдди был прекрасен - противотанковая ракета его не брала. Дверь, подбитая керамикой, и пол, подбитый кевларом, пока что надежно хранили от взрывов, а трехдюймовой толщины тонированные стекла - от дневного света. Однако... Однако у машины имелся серьезный недостаток, который сейчас, в узких переулках Дмитровки, обнаружился во всей красе. Развернуть крупногабаритную зверюгу здесь оказалось совершенно невозможно. Мы надежно застряли между двух желтокирпичных памятников архитектуры девятнадцатого века, с крыши которых нас поливали дружным автоматным огнем. Пожалуй, скоро ребятам надоест впустую изводить амуницию, и они возьмутся за автоген - а вот это было бы уже совсем некстати. Жаркое осеннее солнышко, полдневное светило, стояло прямо в зените, пригревая сквозь перламутровое море смога. Поганцы знали, что делают. Если им удастся выковырять меня из железной банки...

   Тут шофер, наконец, очухался и повернул ко мне перекошенное лицо.

   - Надо выбираться, Мастер.

   - Ага, - безмятежно подтвердил я, щурясь на красиво приплясывающее на лобовом стекле пламя.

Ребята сверху перешли на зажигательные.

Вперед или назад? Сзади дорогу блокировал бронированный фургон, впереди - горящий мерс (и Нифлинг знает что еще). Фургон мы, возможно, снесем, а вот если у Кэдди полопаются шины...

   - Давай-ка задний ход, милый.

   Водила послушно рванул на себя рычаг коробки передач.

   Дальше стало уже и вовсе интересно. Фургон мы снесли, и, провожаемые очередями, понеслись задним ходом по узкому переулку. Спустя несколько секунд машина вылетела на улицу пошире, где уже выли милицейские сирены и вечные московские бабки, которые появляются на месте любого происшествия и воют неизменно, как баньши на покойника. Водила за рулем заматюкался - и когда только успел набраться местной могучей фонетики? Солнце весело поблескивало на стеклах и мигалках гаишников. Ох уж это солнце...

   - Мастер, дальше куда?

   Нет, придется уволить парня. Нельзя быть таким тупым, для жизни опасно. И его, и, главное, моей.

   - В метро, милый, в метро.

   - А?

   - Спуск в подземный переход видишь сзади? Лестницу, над ней буковка "М"? Вот туда и дуй.

   Если у водилы и нашлись возражения, он предпочел удержать их при себе. Нили, мой телохранитель, который в начале перестрелки попытался улечься мне на голову, а теперь нервно теребил кобуру со служебной "береттой", открыл было рот - да тут же и захлопнул его с лязгом, когда Кэдди, по-прежнему задницей вперед, загремел вниз по ступенькам. Народ с визгом разбегался. Шофер ловко повернул, избежав столкновения с противоположной, красивым сортирным кафелем выложенной стеной, снес стеклянную дверь заодно с железным каркасом, ряд автоматов при входе - и вот мы уже в московском метрополитене, седьмом, как известно, чуде столицы. Нили среагировал быстро. Выпрыгнул из машины, радостно помахал пистолетом (новый взрыв воплей) и только потом распахнул мою дверцу.

   Когда наша троица скатились вниз по эскалатору, поезд уже отходил от станции. Я помчался за уходящим вагоном и в прыжке плечом протаранил дверь. Дверь вывернуло с мясом и с облокотившейся о створки парочкой. Ничего, в следующий раз серьезней отнесутся к предупреждению "не прислоняться". Шофер и Нили прыгнули следом за мной, и поезд унесло в благословенно черный туннель.

   Визит тому лицу, к которому я собирался днем, мы все же нанесли, но уже в удобное время - то есть, вскоре после полуночи. Большинство из птиц его полета закупилось особняками на Рублевке, однако мой человек проявил оригинальность во вкусах и приобрел хоромы новейшей застройки на Краснопресненской набережной. С замками разобрался умелец Нили, а консьержу - а, попросту, лакею - на входе я отвел глаза. В пентхаузе, прямо напротив лифта, тоже дежурила парочка бычар в полной экипировке. Похоже, хозяин ждал поздних гостей. С этими следовало бы разобраться по-свойски - может, как раз они и выцеливали господина иностранного инвестора нынче с крыши - однако я не британский суперагент и не американский шпион, чтобы косить все, что движется. На журнальный столик, на котором двое резалось в карты, шлепнулся здоровенный лаковый пруссак.

   - Уй-ё! - завопил младший из телохранителей, белобрысый верзила в бронежилете.

   Он вскочил, опрокидывая стул.

   - Тапком его мочи, тапком, - заорал второй, роняя карты. Карты разлетелись веселым веером, а охранники умчались вглубь квартиры, преследуя несуществующее насекомое. Так они и прогоняются до утра.

   Нили остался на всякий случай у лифта, а я направился в хозяйскую спальню.

  Здесь все было минималистично, в духе четырнадцатого императора. Из ансамбля малость выбивалась сама кровать и то, что ее окружало. Меня наверняка ждали. Над ложем гаргантюанских пропорций висели, без особого порядка: ветки омелы и бузины, треснутый аметист на серебряной цепочке, несколько серебряных же распятий, пять шелковых лент с тибетскими заклинаниями против злых духов и, зачем-то, пионерский горн. По полу вокруг кровати тянулась надпись на санскрите. Над всем этим великолепием, там, где у бонз прошлого полагалось быть портрету вождя или, на худой конец, купанию красного коня, обнаружилась икона. Под иконой теплилась лампадка. Раздражающе пахло ладаном. Хорошо еще, что хозяин не догадался украсить стены гирляндами чеснока.

   Одеяло мерно вздымалось, являя моему острому в полумраке взору распростертую женскую фигуру отнюдь не журнальных пропорций. Рядом с ней посапывал в две дырочки сам хозяин. Вот, поди ж ты - мимоходом удивился я - и не развелся со своей благоверной, когда повеяло ветром перемен, и не обзавелся десятком длинноногих балетных див. Что ж, пускай благоверная спит и видит приятные сны о приеме у корейского посланника, я не потревожу ее покоя. Что же касается супруга...

   Хозяин сел в постели торчком. Пошарив на тумбочке рядом с кроватью, он надел очки и включил лампу. И побелел, как снятое молоко.

   - Как вы сюда попали?

   - На метле прилетел. Нечего окно оставлять открытым, - мрачно пошутил я.

   Хозяин быстро взглянул на окно, будто и впрямь ожидая увидеть поднятое стекло. Впрочем, он почти мгновенно овладел собой. Да, сдержанность практически спартанская, учитывая обстоятельства.

   - Я очень сожалею о сегодняшнем инциденте.

   - Правда, что ли?

   Я придвинул ногой табурет и устроился рядом с кроватью. Сдержанный или нет, но только хозяин все время переводил взгляд с меня на огромное, в полстены, зеркало. Похоже, присутствие в зеркале моего отражения его удивляло.

   - Надеюсь, Ингве Драупнирович, вы не думаете, что это была моя акция?

   - Этого я как раз не думаю. Ваши акции, милейший, нынче настолько не в цене, что подобное шоу с фейерверками вам просто не по карману.

   Тут я, конечно, малость преувеличил - однако хозяин поспешил заглотать крючок.

   - Прибыльность предприятия немного упала, это так, но в свете мирового кризиса...

   - Кончайте мне баки заливать, - жестко оборвал я. - В свете мирового кризиса, сколько вы нефти качали, столько и будете качать, а цены растут. Вопрос не в этом. И даже не в том, на что вы спустили инвестиции - глядя на вашу нескромную обитель в городе, где квадратный метр подваливает под пять штук зеленых, я это неплохо себе представляю. Вопрос в том, кому вы так не вовремя проболтались о моем визите в Москву и о нашей встрече? Или не проболтались? Или, скажем так, кого надо проинформировали?

   Хозяин - назовем его, допустим, Карлом Марковичем, - снял очки, подышал на стекла и старательно протер платочком. И, только вновь водрузив на нос свои окуляры, ответил тихо и прочувствованно:

   - Ингве Драупнирович, на нас давят силовики. То есть они на нас всегда давили, и, поверьте, совсем не на излишества я трачу ваши вложения, большая часть идет понятно куда. Однако сейчас они совсем оборзели. Такое впечатление, что что-то затевается, крупная какая-то гадость...

   - И поэтому, дорогой мой Карл, вы решили стащить у бедной Клары кораллы, девочку порешить, а с награбленным удалиться в некую островную страну с приятным тропическим климатом?

   - Я повторяю, это не мы на вас наехали...

   - Имя, сестра, Имя.

   И, после некоторых колебаний и легкого убеждения с моей стороны, он назвал имя.

   И я бы оставил добрейшего Карла Марковича в живых, если бы не один давнишний инцидент. Тут, пожалуй, стоит перемотать время на пару лет назад, когда мы с моим нынешним хозяином повстречались впервые. Встреча состоялась на веранде ресторана "Москва-Сити", и присутствовал при встрече знаменитый посредник, который, как говорят, мог опосредовать все что угодно, включая переговоры Господа и Дьявола. Исходя из дальнейших событий, я нахожу, что персонаж этот все-таки зарвался: он вызвался вести переговоры между собственной жизнью и смертью, и стороны не сошлись по нескольким ключевым позициям. Однако в тот вечер Вано Вазгенович был еще жив и светски-любезен. Хванчкара и шампанское лились рекой. Сама река то таинственно чернела, то поблескивала внизу в свете электрических цепочек, теряющихся в зеркале огней большого города.

   Карл Маркович вел себя пристойно в течение всего нашего суаре, и лишь под конец, разгоряченный то ли вином, то ли открывшимися финансовыми перспективами, малость сплоховал. Перегнувшись ко мне через стол, он поинтересовался доверительным шепотом:

   - Ингве Драупнирович, признайтесь: вы - вампир?

Я настолько обалдел от такого вопроса, что в ответ сумел лишь криво ухмыльнуться и спросить:

   - А я что, по-вашему, похож на вампира?

  - Нет, - раздумчиво сказал банкир, опускаясь на стул. - Вы похожи на своего батюшку.

   Чувствительный Вано схватился за сердце и кинулся подливать всем шампанского. Я ничего не сказал тогда, но запомнил.

   У свартальвов есть один древний и уважаемый обычай, собезьянненый, впрочем, и некоторыми человеческими племенами. Если дитя урождается хилым - то есть если при ударе новорожденным младенцем о наковальню наковальня не трескается пополам, а, напротив, ребенок начинает плакать и жаловаться праотцу-Имиру на мучителей - так вот, хилое это дитя принято скидывать со скалы в пропасть. Не с какой-то жалкой Тайгетской скалы, а с одного из ледяных уступов Свартальфхейма, обрывающихся прямиком в Хель. Неплохой метод контроля рождаемости, учитывая, что срок жизни свартальвов ничем не ограничен. Так вот, подобная участь должна была постигнуть и меня. Мало того, что наковальню я своей круглой головенкой не расколошматил, так еще и широко открывшиеся от боли детские мои глаза оказались серыми - серыми! Ни у кого в нашем роду нет серых глаз. Отец, конечно, тут же свалил вину на матушку - мол, малопочтенные предки ее путались с ванами. Надо же как-то объяснить родственникам эдакую незадачу. Однако все мои младшие братья и сестренка Нари уродились, как и положено, черноглазыми, и послушно разбивали головой цельнометаллические болванки. Обвинение в примеси ванских кровей было снято. А я так и остался непонятным выродком. О чем папаша не раз, и не два, и не три мне напоминал. Жаль, что мы, свартальвы, столь медленно входим в возраст - иначе злополучный взрыв на шахте, унесший жизнь моего отца и еще нескольких столпов Свартальфхейма, состоялся бы намного раньше.

   В пасть хозяину я запихнул горсть хорошо отшлифованных брильянтов. Во-первых, на радость безутешной вдовице (если, конечно, камешки не приберут жадные до вещдоков следственные органы), а, во-вторых, всегда приятно создать небольшую путаницу в умах заинтересованных сторон.

   Нили у лифта раскладывал пасьянс "косынка". Из ванной доносились вопли и смачные шлепки - вояки все еще гоняли иллюзорного тараканищу. Я свистнул Нили, и мы тихо удалились. Консьерж на входе проводил нас затуманенным взглядом, и в зарослях сирени у забора залилась разбуженная птаха.

   Я находился как раз посреди разработки плана, как добраться до Имени - в отличие от моего свежепокойного партнера по бизнесу, Имя обитало за городом, на бывшей аппаратовской даче, крышуемой не только ведомственной охраной за крепким забором, но еще и свирепого нрава собачками - так вот, я был примерно посреди разработки операции, когда Имя добралось до меня само. Прозвонилось по мобиле. Имя оказалось не абы кем, а густоголосым полковником ФСБ Касьяновым Матвеем Афанасьевичем. ФСБшник рассыпался в извинениях, где часто фигурировали слова "недоразумение" и "ошибка некомпетентных товарищей", и пригласил меня к себе домой. С дружественным, так сказать, визитом. И я поехал.

  Господин Касьянов оказался достаточно щепетилен, чтобы для нашего свидания выбрать вечернее время. То есть, после заката. Шины Кэдди мягко шурхнули по гравию подъездной дорожки. Из будки охраны высунулась та еще будка, козырнула и протянула лапу за документами. Из-за забора заливались собачки. Проверка прошла без сучка, без задоринки, и мы вкатились под сень листвы. А, точнее, хвои.

   Дом оказался неказист - всего два этажа, выкрашенных облупившихся зеленой краской - зато сложен из крепких бревен. Хозяин принял меня в беседке, в саду. Здесь уже был накрыт стол, где традиционно зеленели свежие и подмаргивали соленые огурчики, между пучками лука рассыпались бордовые грузинские помидоры, а рядом нашлась и буженина, и сыр козий со слезой, и народная колбаска, и колбаска совсем не народная, и икра в хрустальных розетках. Молчаливый буфетчик - хотя, может, и ординарец - принес запотевшие с холода графины с водкой и так же беззвучно растворился в сумерках.

   Водку разливал сам хозяин. Вместо правой кисти у него чернела кожаная перчатка протеза. Впрочем, перчаткой этой он орудовал довольно ловко, умащивая между пальцами наполненную стопку.

   - Ну, за здоровье дорогого гостя! - провозгласил Афанасьич.

   - За него.

   Выпили. Конечно, до той браги, что гонят из костей почивших гримтурсов в родных моих подземных чертогах, апперетивчик не дотягивал, но вообще хорошая водка, финская. Закусили.

   - Что это у вас с рукой? - спросил я. - Боевые раны?

   - Да нет. Не поверите, со зверюгой одной не поладили.

   - Крупная же была зверюга.

   - Да уж не маленькая.

   - Не боитесь вот так, на отшибе? – поинтересовался я, оглядываясь (или, скорее, приглядываясь).

   В саду было хорошо. Не жарко, но и не слишком прохладно. От грядок тянуло сыростью и землей, тонко пахли астры. Под потолком беседки в свете галогенных фонариков вилась поздняя, не успокоившаяся к сентябрю мошкара. За оградой вздыхал лес, и отсюда видны были темные кроны сосен, поглаживаемые ветром. Нили, которого я уговорил остаться в машине, из машины все же выбрался и сейчас нагло торчал под толстой елью в десяти саженях от беседки.

   - А чего бояться? - крякнул полковник, махнувший уже третью стопку. - Живем однова. Да вы пейте, пейте. И закусывайте. Только для горячего место оставьте.

   И так полковнику, невысокому, но крепкому, коренастому, с крепкой же лысиной и кавалерийскими усами все это шло, что можно было подумать - не ФСБэшная крыса передо мной сидит, а хлебосольный русский помещик, какой-нибудь Мефодий Сельянинович Зябликов, прямо сейчас готовый уступить по дешевке дюжину мертвых душ. Впрочем, я был достаточно взрослым, чтобы понимать - крыса останется крысой и с огурчиками и с водкой, а собственная мертвая душа хозяину еще пригодится на этом их Страшном Суде.

   - Закормили, - проворчал я, когда давешний ординарец приволок блюдо с шашлыками в обрамлении петрушечных и укропных зарослей.

   - Дорогому гостю не пожалеем, что в погребах имеем, - радостно срифмовал хозяин.

   Знаю я, что там у вас в погребах - как бы не предыдущие дорогие гости. Впрочем, мой визит крысюку и впрямь встанет дорого.

   - Что там у вас за петрушка в ведомстве? - недовольно спросил я, зажевывая духовитый петрушечный стебель.

   Афанасьич сокрушенно покачал лысой башкой.

   - Кадровые перестановки, то да се. Старая метла совсем не то мела, чего надо бы.

   - А чего надо?

   - Надо нам... Шашлыка-то возьмите еще, мясо свежее, мой Нуриев сам утром барашка резал.

   Я отодвинул тарелку и, обтерев пальцы салфеткой, сцепил их в замок. Хозяин вздохнул.

   - Надо бы нам с вами работать. Налаживать, так сказать, плодотворные и взаимовыгодные контакты.

   - Взаимовыгодные?

   Я задрал бровь. Их-то выгода была более чем очевидна - в нашем холдинге крутилось столько, что хватило бы на покупку Москвы со всей областью впридачу. И еще осталось бы на Питер и парочку мелких европейских стран. Не говоря уже о том, с какой эффективностью наши разведчики обнаруживали новые месторождения. А вот в чем тут моя выгода...

   - Взаимовыгодные, да. Мы всегда рады иностранным инвесторам. Как у вас сейчас с налогами дела обстоят?

   Я хмыкнул.

   - Отлично обстоят у нас дела с налогами.

   - Это пока отлично, а власть сменится - кто знает.

   - С чего бы это ей меняться?

   Полковник, кажется, сообразил, что сболтнул лишнее, потому что решительно утерся салфеткой и сменил тему.

   - Я слышал, - добродушно повел он, снова разливая водку, - вы старинными артефактами интересуетесь?

   Словечко "артефакты" далось ему с трудом, будто он долго заучивал его по бумажке. Даже более того, чудилось, что подозревает полковник в словечке нехорошее, допустим, старинное шведское ругательство, потому как промелькнуло в его голосе что-то неодобрительное. Ходят тут всякие, артефактами интересуются. А лучше бы уголек в шахте рубили во славу нашей гостеприимной родины.

   Угадал я мысли полковника или нет, в сущности, было неважно.

   - Не артефактами, - поправил я. - Одним артефактом. Но я, дорогой мой Матвей Афанасьевич, уже давно отчаялся и поиски прекратил.

   Полковник пошевелил ушами. Это было интересно и жутковато - смотреть, как его заросшие серым волосом уши ходят вверх и вниз. Что таилось за загадочной мимикой полковника, я так и не понял. Возможно, общее неудовольствие от беседы, порученной ему благодушествующим начальством. Не привык полковник разговаривать с иностранными инвесторами в продуваемом вечерним сквознячком саду и поить их водкой. Привычки полковника, должно быть, отличались гораздо большей прямолинейностью и примерно описывались словами "давить западных гнид, предварительно обобрав до нитки". А, может, я и не прав. Может, просто развезло старичка от выпитого. Как бы то ни было, полковник опрокинул новую стопку, крякнул, закусил огурцом и начал, как ему казалось, издалека.

   - Был у меня, когда служил я в Закавказском округе, дружбан один. Тоже на артефактах повернутый. Какие-то там у него темные образовались связи с черными, что ли, копателями. Книжек исторических, опять же, много читал. У нас совещание штаба, а он в углу сидит под фонарем-молнией и страницы перелистывает. Звали его Гармовой Всеволод Петрович. Капитан. Не слыхали? Ну я так и полагал. Так вот, говорил Володька мне, помнится, об одном мече. Очень старый это меч и очень сильный, и бодяга с ним такая, что он всегда возвращается туда, где был откован. То есть, в Рассею.

   Я насторожился. Допустим, тот факт, что я ищу некий меч - тайна невеликая. Его и отец мой искал: все музеи, все выставки старинного оружия, все частные коллекции в Европе обползал. Папаша на мече вообще был повернут: то ли власть над всем Альфхеймом и нижними землями ему грезилась, то ли князь Драупнир полагал, что с мечом его красотки полюбят. Я бы тоже не отказался вернуть семейное наследие – хотя бы для того, чтобы папаша заворочался от ярости в своем каменном могильнике.

   - И что же случилось с вашим товарищем? - осторожно поинтересовался я.

   Понятно, что все это могло быть примитивнейшей разводкой. Но могло ведь и не быть!

   Полковник довольно засопел:

   - Что, любопытно вам? А вот за чаем и расскажу. Заодно обсудим, кого бы нам в директора совместного предприятия назначить вместо покойного Карла Марковича.

   Ну что с ним, с крысой, будешь делать? Я поколебался для виду и кивнул. И, следуя за хозяином в дом, подумал еще: надо же и вправду кого-то назначить. Если бы я знал тогда, во что ввязываюсь...

Часть первая. Князь Свартальфхейма

Дамблдор: Сколько мужчин и женщин погибло у вас на глазах?

Северус Снейп: В последнее время - лишь те, кого я не сумел спасти.

Дж.К. Роулинг, "Гарри Поттер и Дары Смерти"

Глава 1. Охота на нифлинга

   Вернулся домой я задолго до рассвета. Квартирка моя в Солнцеве была не из престижных - по крайней мере не из тех престижных, которые агенты по недвижимости стараются впарить по-младенчески доверчивым богачам новорусского розлива. В этом доме квартиры планировались и оборудовались в соответствии с пожеланиями заказчика. Мои пожелания отличались сугубой функциональностью: подземный гараж, две просторные спальни и ванные, хорошая звукоизоляция, железные жалюзи на окнах и вместительный, в стенку встроенный сейф. Некоторые из свартальвов, переселившись на поверхность, стараются обставить новые жилища по последним каталогам Нидавеллира - однако я не был поклонником мраморных унитазов и базальтовых кушеток.

   Задвинув жалюзи и отправив Нили в его комнату, я прошел в ванную. Там раскрутил холодный кран до упора и, присев на край ванны, принялся наблюдать, как белый бассейн заполняется водой. Когда вода подступила к краю, я закрутил кран, опустил руку в ледяную белизну и позвал: "Ганна. Гануся".

   Некоторые могут заметить, что любовная связь с навкой - не образчик здоровых отношений. Некоторые даже способны глубокомысленно заявить, что ничем хорошим такие дела, по обыкновению, не заканчиваются; что кожа у навок всегда холодная и чуть влажная, как лягушачья шкурка - отсюда, мол, и фольклорный мотив земноводной Василисы - и что наследнику одного из древнейших кланов Свартальфхейма не пристало растрачивать семя на неживую плоть. Некоторые не ошибаются, что, однако, не дает им права совать нос в чужие дела.

   История Ганны могла бы стать материалом для поэмы или судебного протокола. В Великую Войну она была санитаркой и, понятное дело, влюбилась в выхоженного ею симпатичного пехотного капитана. Симпатичный пехотный капитан ничего не имел против фронтового романчика с красавицей-хохлушкой. По утверждениям Ганны (которым я, впрочем, верил слабо), они даже оформили что-то вроде официального брака. Как бы то ни было, спустя пару месяцев ППЖ забеременела, как и положено людской природой. В противуречие природе и не желая расставаться с капитаном, от плода Ганна избавилась. Тут большая часть симпатичности с капитана слетела, как гонимая бурей листва - выяснилось, что служивый мечтал о ребенке. Или не мечтал, или просто надоела ему хорошая собой, да слишком уж прилипчивая любовница. Жизненный путь Ганны завершился в реке Буг. Жизненный путь капитана продлился чуть дольше, однако навки плохо умеют забывать и прощать. Страшно подумать, скольких парней увлекло на темное и холодное дно красивое личико Ганны и длинные черные косы, в воде струящиеся, подобно змеям.

   Навка поднялась из ванны и протянула ко мне тонкие руки цвета алебастра.

   - Любый мий, коханый, як я за тобою скучила! Чого ты так довго до мэнэ не прыходыв? Обийми мэнэ, прыгорны до свойих грудэй, щоб я и зитхнуты не змогла!

   Я хмыкнул.

   - Гануся, оставь, пожалуйста, свои трюки для поздних купальщиков в Истринском водохранилище. К тому же ты и так не дышишь.

   - Мог бы и не напоминать, - обиженно сказала Ганна.

   Она ступила на пол. С плеч ее, с волос и с бедер стекала вода, застывая на мгновения росяным бисером. И исчезли стены в потном кафеле, и раскинулся вокруг луг - разноголосье медовых трав. Потянуло откуда-то костерком. Далеко за холмом, в ночном, заржали кони, и загудела сопелка, и звезды сделались огромны и ярки.

   - Я ведь и вправду люблю тебя, - прошептала Ганна, прижимаясь к моей груди. - Люблю тебя, глупый.

   ...Опрокинулось небо.

   Мою мать зовут Инфвальт Белое Перышко, и впитавшие ночное небо глаза Ганны чуть-чуть - человеческим бессильным подобием - напоминают ее глаза.

Когда Ганна вернулась туда, куда она всегда возвращалась, я вышел на балкон и закурил. Ветер понес дымок над стадами приземистых гаражей и стайками длинноногих качелей. Приближался рассвет. На пустыре за многоэтажками бомжи жгли костер. Если приглядеться повнимательней, можно было заметить сползавшихся к костру тварей из темноты. Твари не имели названия, что, возможно, и к лучшему, потому что имя придало бы им силы. Сейчас они тупо радовались теплу - не тому, что излучало пламя, а тому, что в обилии изливали в окружающую пустоту перепившиеся растворителя и счастливые бомжи. Бомжам было не жалко поделиться с тварями теплом, и эта необдуманная щедрость одновременно и восхищала меня, и злила.

   Выкинув вниз окурок, я вернулся в комнату, опустил жалюзи и включил лаптоп. Пора было пообщаться с моим консильере. Я довольно долго тянул с этой беседой, но события последних дней замолчать все равно бы не удалось.

   Веб-камера уставилась на меня глазком-бусинкой, и на экране возникло недовольное лицо Ингри. Когда Ингри вгляделся в меня, физиономия его скривилась еще больше.

   - Опять со своей утопленницей барахтался? Посмотри на себя, ты же серый весь, не рожа - теодолит. Она ведь из тебя жизнь сосет! Когда ты наконец поймешь...

   - И тебя с добрым утречком, Ингри.

   Ингри вздохнул.

   - Тебе что, так сложно называть меня Амосом?

   Мне было не сложно. Хоть Горшком. Так же безразлично я относился к тому, как же все-таки обозначить должность Ингри: "советник" ли, или позаимствованный у Пьюзо "консильере", или официальный "аналитик". Вот и "Амоса" он у кого-то позаимствовал, непонятно с чего воспылав неприязнью к собственному имени. Имена всех моих одногодков включают руну Ингваз, и это удобно - а вот, поди ж ты, помешанный на порядке Ингри тут решил отклониться от устава.

   Когда жизнь моего папаши и его подручных оборвал уже упомянутый взрыв газа, мне пришлось срочно брать бразды правления компанией в свои руки. С Ингри я, будем честными, лоханулся. Он всегда казался тихим, неприметным пареньком - чем не советник? Я искренне полагал, что с этим тихоней смогу творить все, что левой моей ноженьке угодно, а он и не пикнет. Ошибка. Большая, грандиозная ошибка. Тихоня Ингри негромко, но твердо высказывал свое мнение по любому вопросу. Печально было даже не это, а то, что в конечном раскладе он всегда оказывался прав. Вот и сейчас...

   - Ты сделал что?!

   От возмущения консильере мой поперхнулся, и лицо его побагровело.

   - Ты не ори особо, - предупредил я, - у вас там в Басре по дюжине жучков в каждой перегородке.

   - Я и без тебя знаю, что у нас в Басре. А вот что ты творишь в Москве - это уже, Мастер Ингве, ни в какие ворота.

   Если он начал величать меня "Мастером" - значит, дело пахнет керосином.

   - Я что, должен опять объяснять тебе элементарные вещи? Неужели, о Князь-под-Горой, ты не понимаешь, как работает российская власть? Как работает любая власть?

   Я поморщился. Ну все, пошла дудеть волынка.

   - Любая власть, Мастер Ингве, следует двум простым принципам: купить или убить. На Западе покупательный принцип берет верх, причем лишь потому, что здесь принято платить долги: соответственно, организации, долги не платящие, через некоторое время обнаруживают, что им не на что покупать орудия убийства. И тогда убивают их. В России же, которая, как известно, наследует Риму, заново открыли великое правило Суллы Счастливого, развитое впоследствии Августом: если убить тех, кому должен, и отобрать их деньги, то можно и рыбку съесть, и на электрический стул не сесть. Может, поэтому у вас там и нет электрических стульев...

Ингри сморщил нос и мелко захихикал, будто отвесил невесть какой каламбур. Я кисло ухмыльнулся.

   - Все это, безусловно, занимательно...

   Если дать Ингри волю, он будет излагать свои геополитические выкладки часами.

   - Все это, говорю, интересно и поучительно, друг мой Амос, но, если следовать твоей логике, я поступил ровно так, как предписано здешними обычаями.

   - Именно! Именно это ты, Мастер Ингве, и сделал. Ты позволил силовикам твоими руками избавиться от неугодного им банкира, а сам улегся под этого... как бишь там... Афанасьевича. Ведь тот, кого он с твоего согласия назначил, наверняка будет больше отстегивать правильным людям, то есть касьяновским выкормышам, и драть в три шкуры с неправильных, то есть с нас. Погоди, мы еще доживем до того момента, когда придется платить за возможность перестраивать дедами прорытые шахты под их убыточные говноразработки. Неужели ты не понимаешь, что единственный козырь Свартальфхейма - в нашей чуждой человеку природе? Ни запугать, ни купить свартальвов невозможно, и смертные должны это понимать...

   - И когда поймут окончательно, решат, что всяко легче и доходней от нас попросту избавиться - так, что ли? И вообще, с чего это ты так разошелся, друг? Покушались, в конце-то концов, не на тебя - не ты в консервной банке торчал под обстрелом посреди бела дня...

   - Под обстрелом? Покушались? Не смеши меня, Ингве. Разве так покушаются? По-настоящему покушаются в темной подворотне, в офисе, в квартире любовницы, наконец. А не в центре Москвы, в трех шагах от Кремля. Тебя просто хотели слегка припугнуть и намекнуть, кто здесь главный - и у них это отлично получилось.

   Порой мне кажется, что Ингри слишком много времени провел среди людей - вон даже имя сменил - и это плохо сказалось на его умственных способностях. Печальное зрелище - бессмертный, подражающий человеку. Мы не слишком отличаемся внешне, однако внутри сделаны из совершенно разных материалов. Люди во всем подобны глине, которая так часто фигурирует в их мифах о творении. Недосушишь - разлезется под пальцами, перегреешь - растрескается. Из-за малого срока жизни душа их настолько пластична и подвержена изменениям, что достаточно и легкого давления. Поэтому однажды купленный человек всю жизнь будет продаваться, а однажды убивший останется убийцей. Мы, свартальвы, подобны породившему нас камню. Камень может обуглиться и оплавиться снаружи, камень можно раскрошить в песок, но кристаллы, из которых состоит порода, остаются все теми же - пройдись по ним хоть паровым молотом. Очень сложно разрушить кристалл. Поэтому мы можем сколько угодно продаваться и убивать, можем стать лососем, древесным корнем или женщиной, можем тысячу лет просидеть под землей, доить коров и рожать детей - суть наша от этого не изменится.

Так-то оно так, однако, прогуляв по свету без малого шесть сотен лет, поневоле заметишь: даже чистейшие кристаллы кварца подлюка-жизнь ухитряется вмять в свои сплавы...

   - Протри глаза, экономист. Ну, потеряем мы на этом деле процентов десять...

   - И ты так спокойно об этом говоришь? - ахнул Ингри по другую сторону экрана.

   Нет, определенно, блеск златого тельца помутил разум моего советника.

   - Кончай считать гроши, жмот, и взгляни на общую картину. Напряги свои пресловутые аналитические способности, за которые ты, между прочим, и получил место в правлении компании. Меня вызывают в Москву, якобы на срочное совещание в связи с падением прибыльности разработок. Тут мне устраивают бесталанное покушение, так?

   - Так.

   - Затем непосредственно покушавшийся, неплохо, кстати, осведомленный о моей пресловутой вспыльчивости - взять хоть бедного Карла - сам объявляется, приглашает меня в гости, заводит речи о незначительных кадровых перестановках в московском представительстве... Не кажется ли тебе, что овчинка выделки не стоит?

   - Не понимаю.

   - Это потому, что ты не ушами слушал, а кошельком. Послушай еще раз.

   Почему-то я чувствовал себя неуютно в деревянных домах. Понимал, что сказывается старое, давно изжившее себя предубеждение, что честное дерево ничуть не хуже камня, а тем более - стекла, бетона и прогнившей арматуры современных построек, однако вот ведь - голос крови. Почему-то казалось, что коварная древесина так и норовит вспыхнуть, стоит лишь поднести к ней спичку.

   Очутившись в гостиной Матвея Афанасьевича, я еще раз убедился в том, как плохо разбираюсь в людях. Обнаружилось, что полковник мой и сам отнюдь не чужд любви к артефактам. Комната была задушена коврами. Толстые ковры покрывали пол и тянулись вверх по стенам, ковры иранские и ковры туркменские, ковры с самыми разнообразными узорами. На коврах были развешаны: вполне настоящий дамасский клинок, чеченский кинжал в красивых чеканных ножнах, русская уланская пика и неплохая коллекция французских мушкетов семнадцатого века. Пригревал камин. На уютных оттоманках горами высились вышитые подушки. В зеркальном шкафу примостилось дружное семейство курительных трубок с чубуками из янтаря и красного дерева. Поверх ковров со стен пялились стеклянными очами головы невинно убиенных кабанов и оленей, и даже одна вполне страшная, оскаленная волчья башка.

   В общем, Манилов мой стал то ли Собакевичем, то ли и вовсе лихим охотником Ноздревым. И не крыса уже вроде, а покрупнее зверь. Поопаснее. Хозяин расположился на диване и закурил трубку, ловко вставив вишневый чубук между черных перчаточных пальцев. Мне он предложил сигары "Монте-Кристо" в сувенирной коробке, но я удовольствовался своей початой пачкой "Кента".

   Ничего особенно интересного за чаем хозяин мне так и не рассказал. Капитан Гармовой вышел в отставку в семьдесят пятом году, и с тех пор от души предался своему хобби. Обычная история кладолюбителя: порылся друг его в каких-то там курганах в Великой Степи, в княжьих могильниках Ладоги, на речке Калке. Упоминал вроде бы об Атилле - мол, меч его, то ли найденный пастушком, то ли врученный неистовому гунну самой Матерью Коней, и был тем самым проклятым клинком. Тут ничего нового я не услышал: если верить всем досужим россказням, в Европе в разные времена всплывало по меньшей мере двадцать Тирфингов. Все равно как с моим дедуней Дьюрином беседовать. Старикашка еще вполне бодрый, хотя и окончательно выжил из ума. У нас, бессмертных, и так-то память короткая, а когда это еще отягощено прогрессирующим Альцгеймером - совсем беда. Ты ему: "Дед, а дед, ковал или не ковал ты великий меч для русского конунга{[1]}?" А он тебе: "Вроде, и ковал. Для русского конунга. Великий меч. А, может, и не для русского, и не для конунга, и не ковал. И не меч. И не я. А где тут была моя плошка с кашей?" Порой, перечитывая людские летописи, удивляешься: как это один и тот же герой, чистокровный альв или полукровка, ухитрился и здесь покняжить, и там все разорить, и тому он был сыном, и этому, да еще и обзавестись не менее героическим потомством, причем до собственного рождения? Объяснение простое: бессмертным долгая память ни к чему. Это люди способны перебирать мгновенья, бережно низать из них четки, как из самых драгоценных бусин. Похоже, это им возмещение за слишком короткий век. Наше же прошлое сливается во что-то нелепо-цветное, калейдоскоп, где отдельные события тасуются и вскоре теряют всякое подобие порядка и смысла. Вот и приходится вычитывать о собственных деяниях из человечьих летописей и удивляться: батюшки, неужели и вправду это был я?